Часы показывали половину второго дня. Пора было отправляться в ресторан «Люкс». Перед уходом Викентий Павлович заглянул в кабинет Никонова.

— Вот что, дорогой коллега. Рано мы опустили руки, оступились от перстня. Надо покопаться в родственных связях покойной княгини. Прикинь, кому мог бы перейти или быть подарен перстень. Племянницы, двоюродные–троюродные сёстры, внучатые племянники… Должен где–то перстень всплыть, или какой–нибудь интересный для нас факт. Займись этим прямо сейчас… А что с офицером–насильником, есть ясность?

— Унтер–офицер Акимов работает в архивах, смотрит документы военных частей, стоявших под Полтавой десять лет назад. Обещал сегодня закончить.

— Хорошо. Я немного позже сюда вернусь. Расскажу тебе интересные вещи. Просто неожиданные.

… Зал ресторана высшей категории «Люкс» в дневное время пустовал. Викентий Павлович был приветливо встречен и проведён к тому столику, на который сам указал. А место он выбрал рядом с пятью столиками, где стояли таблички «Делегация». Эти столы тоже ещё ожидали своих посетителей: врачи запаздывали. Заказав для начала лёгкой закуски и рюмочку коньяка, Петрусенко стал ждать. Мысли его вернулись к больничной палате, к сильной руке Александра Коринцева, нежно сжимающей бледные девичьи пальцы, к счастливому блеску в глазах Вари…

Судьба свела этих двоих в необычной ситуации. Жертва и спаситель! Конечно, девушка испытывает благодарность к этому мужчине. И у него её беззащитность и доверие могли вызвать ответную нежность. Всё это понятно. Но… Почти двадцать лет разницы — возраст целого поколения! Его бурная жизнь: война, преступление, каторга, побег… И юная неопытность девушки… Впрочем, есть одно общее у Коринцева и Вари: они оба страдали, оба испытали сильные потрясения. Что ж, может быть судьба свела их вместе недаром? Коринцев станет Варе защитой и опорой — мужем–отцом. А она ему преданной женой–дочерью. Если их привязанность друг к другу окажется искренней, то такое сочетание в браке может получиться даже счастливым. И ведь они, — подумал Викентий Павлович внезапно, — отличная пара! Красивый, очень мужественный и моложавый Коринцев, не потерявший выправку морского офицера, и хрупкая, милая, излучающая свет девушка… Что ж, дай Бог!

Только Викентий Павлович завершил свой мысленный лирический монолог, как в дверях показались уже хорошо знакомые ему врачи. Вместе с иностранцами пришли и трое их российских коллег. Петрусенко привстал, приветствуя делегацию. Ему закивали в ответ. А он, поймав взгляд шведа, сделал несколько шагов ему навстречу.

— Мсье Эрикссон, позвольте вас пригласить за мой столик.

Высокий, светловолосый Ивар Эрикссон растеряно оглянулся, но тут же взял себя в руки, вежливо кивнул:

— У вас, господин следователь, есть ко мне вопросы?

— Да, небольшой разговор. Сейчас я сделаю заказ, мы приятно пообедаем и побеседуем… между делом. Позвольте вас угостить на свой вкус?

Швед меланхолично пожал плечами:

— Но мне обед заказан, оплачен.

— А я попрошу подать его нам сюда, за этот столик. И добавлю от себя насколько штрихов. Так сказать, в виде компенсации за некоторое неудобство.

Пока им накрывали обед, он расспрашивал Эрикссона о сегодняшней операции, на которой тот, оказывается, ассистировал профессору Гиршману. И лишь когда официант удалился, и они вместе выпили рюмочку коньяка, Викентий Павлович сказал:

— Я не стал бы тревожить вас, если дело было бы в одном похищении перстня мадам Аржен. Но совершено убийство. И я должен спросить вас прямо: между вами и мадам существовала связь?

Эрикссон остался спокойным. Он, видимо, уже спрогнозировал возможные вопросы следователя. Помолчав самую малость, ответил:

— Была одна встреча… наедине.

— В ночь перед убийством?

— Именно…

— Мадам Аржен провела её у вас в номере?

— Да. Только тогда, и всё… Но, уверяю вас, эта наша встреча осталась тайной и никакого отношения к гибели мсье Аржена не имеет.

Петрусенко кивнул:

— Верно. Я тоже думаю, что причина убийства — в другом. А узнать хотел исключительно для ясности вопроса. Однако, перстень… Вы ведь его видели?

Швед, хоть и казался спокойным, но всё же после слов следователя заметно расслабился. Ответил уже иным тоном, полным желания помогать, содействовать:

— Да, я видел этот перстень! Как раз в тот день, когда мы с мадам… Её муж уехал в деревню со своим русским коллегой, а Клоди… мадам Аржен, попросила поездить с ней по городу. Тогда я и обратил внимание на перстень — очень красивый и, наверняка, старинный. Спросил, не фамильный ли? Мы сидели в машине, и мадам протянула мне руку, чтобы я получше разглядел.

— В машине? Какой?

— Ну… мы ехали в одной из этих двух машин… в лимузине.

«Вот как… — подумал Петрусенко. — В лимузине. За рулём Коринцев. Это, конечно, явное совпадение, и всё же. Вновь Коринцев…».

Эрикссон тоже думал. Но совсем о другом. Он вспомнил, что сначала сделал уйму комплиментов приятной ручке Клоди, прежде чем начать рассматривать перстень.

— Продолжайте, — попросил Викентий Павлович. — Что мадам сказала? Это был фамильный перстень?

—, прежде чем начать рассматривать перстень.

— Продолжайте, — попросил Викентий Павлович. — Что мадам сказала? Это был фамильный перстень?

— Нет, ей подарил его муж. Если перстень и был фамильный, то не её семьи, и не его. Раньше он принадлежал первой жене Аржена.

— Это вам мадам сказала?

— Да, когда я спросил — не фамильный ли? — она засмеялась: «Нет, я не такого старинного и богатого рода. Ну и что, разве я от этого хуже? А перстень — первой жены Жоржа, она умерла».

— Значит, мадам кое–что знает о первой жене покойного?

— Нет, вряд ли. Потом… ночью… она мне кое–что рассказала. Мы вернулись с прогулки, и, ещё сидя в машине, договорились позже встретиться у меня. Мадам вернулась к себе, переоделась, а когда пришла в мой номер, перстня на ней не было. Но разговор в какой–то момент к нему вернулся, и она рассказала мне, что её муж всего лишь дважды за их двухлетний брак вспомнил прежнюю жену. Но Клоди завидовала той, умершей. Аржен, видимо, очень любил её, говорил о ней с тоской и болью. Но когда Клоди попыталась его расспросить, запретил ей это делать в весьма грубых выражениях. Больше она ничего не знает.

— Даже имени той, покойной? Может быть, мсье Аржен называл имя?

— Да, да, — оживился Эрикссон. — Имя он называл, Клоди говорила мне. Жюли, её звали Жюли!

За соседним столиком врачи, окончив обед, шумно переговаривались, двигали стульями, готовясь отбыть. Эрикссон вопросительно посмотрел на следователя.

— Всё, всё! — вскинул ладони Викентий Павлович. — Я вас больше не задерживаю и весьма благодарен.

Но Эрикссон сам задержался на минутку.

— Знаете, мсье следователь, — сказал он. — Сейчас, когда мадам Аржен осталась вдовой, я думаю, что не скомпрометирую её, сказав вам… Ещё год назад, когда я приезжал в Париж, — а меня вызывали в госпиталь Неккера на сложную операцию, — Аржен познакомил меня с женой. И мы с Клоди… как бы вам сказать… сразу стали друг другу симпатичны. Взаимная тяга возникла. А теперь такие трагические обстоятельства! Я думаю, она уедет со мной в Стокгольм. Нехорошо женщине оставаться одной после всего пережитого…

Провожая Эрикссона глазами, Петрусенко легонько усмехался в усы. Интересно, с кем швед был искренен, а перед кем красовался? Ведь в том разговоре с молодым американцем Саймоном Картером, который слышал Митя, голубоглазый красавец говорил о мадам Аржен достаточно пренебрежительно и связывать свою судьбу с ней не намеревался…

Швед уже отошёл на несколько шагов, когда Викентий Павлович его окликнул:

— Одну минутку! Последний вопрос, если позволите. Вы говорили, что ездили по городу… в тот вечер. А куда именно?

Эрикссон ненадолго задумался.

— Я не совсем хорошо знаю названия. «Мавритания»… кажется, так.

— Да, именно так, я знаю, — кивнул Петрусенко.

Он и в самом деле знал загородный концертный зал «Мавританию» в районе Сокольников, в месте, называемом «Саржин Яр». Название это — Саржин Яр — стало как бы нарицательным для обозначения злачного места. Это и в самом деле было так: «Мавритания» только называлась концертным залом. По сути это был настоящий притон, только очень высокого пошиба, для богатых людей. И именно по поводу «Мавритании», а вернее — одного происшествия там, — Петрусенко и свёл знакомство с его валадельцем Виктором Васильевичем Жаткиным.

Купец первой гильдии Виктор Васильевич Жаткин был фмгурой известной в городе. На взгляд Петрусенко, очень неоднозначной фигурой. С одной стороны — деятельный и толковый предприниматель, с размахом и фантазией. В 1909 году он построил и управлял первой в городе станцией электроосвещения. Искренне и беззаветно любил театр, сам был прекрасным антрепренёром. Оперетты давались в его собственном «Театре–Буфф» в саду Тиволи. При театре же была и летняя сцена. Жаткин дело вёл с размахом, и оно приносило ему немалый доход. Однако в саду Тиволи ему было тесно, к тому несколько изменились обстоятельства. Уже в начале нового века оперетта отошла от гривуазности, в театр ходили в основном семьями, чтобы послушать хорошую лёгкую музыку, посмотреть танцы или развлечься весёлыми куплетами. Приходилось приглашать звёзд опететты, своих и зарубежных, платить им высокие гонорары. Оперетта становилась убыточным делом. Потому Жаткин мечтал соединить театр с кафе–шантаном. Такая комбинация — театр–оперетта–эстрада–ресторан — это, конечно, не его изобретение. Петрусенко сам бывал в Санкт–Петербурге в «Летнем Буфе», что расположен в Измайловском саду, знал, что в Москве есть и «Новый Эрмитаж» Щукина, и «Аквариум» француза Шарля Омона — подобные соединения нескольких развлекательных жанров. Жаткин в Харькове сделал нечто подобное. Он купил в саду Бавария Малый театр, переоборудовал его, не жалея никаких денег. И театр, до сей поры мало популярный, преобразился. Рядом с ним появилось здание кафе–шантана со сценой, большим зрительным залом и рестораном, просторным вестибюлем и зимним садом. Для актёров оборудовали отдельные уборные–гримёрные — далеко не в каждом большом театре были подобные. В саду построили закрытую летнюю сцену и аттракционы. Почти сразу сад Бавария стал излюбленным местом гуляния горожан. Для удобного подхода к нему Жаткин проложил новую улицу до самой Харьковской набережной, осветил её электричеством от собственной электростанции. «Вилла Жаткина» — так теперь стал называться этот театр. Мало того, владелец провёл по новой улице одноколейную трамвайную линию до самого театра! Теперь «Вили Жаткина» была самым популярным местом в городе, здесь в саду постоянно проводились народные гуляния, разыгрывались лотереи, взлетали в небо фейерверки, и днём и вечером звучала музыка. А когда закрывались аттракционы, заканчивались спектакли и расходились зрители, — начиналась ночная жизнь сада Бавария. В кафе шли представления «фарс» и «кабаре», работали номера… Здесь Жаткин остался верным второй стороне своей натуры — он был делец, стремящийся к наживе любыми способами. И сам отменный гуляка. Ведь первое его доходно–развлекательное заведение, которое он открыл ещё в девяностых годах минувшего века, — это именно «Мавритания» в Саржином Яру. Процветает она и сейчас — с рестораном, шумными и буйными цыганскими хорами, азартными играми, номерами… Да. в «Мавритании» много таких развлечений, которые и хозяин, и гости предпочитают не рекламировать.

Облав там не бывает — Виктор Васильевич славно дружит и с городскими, и с полицейскими властями, сам поддерживает в своих заведениях порядок. Вот только однажды пришла в полицию наводка, что в «Мавритании» гуляет, пропивая награбленное, объявленный во всероссийский розыск бандит. Пока раздумывали, устраивать облаву или ждать в засаде, городовые доложили: в «Мавритании» большой шум и, похоже, драка. Успели вовремя — бандита схватили., двух сильно израненных местных богачей отправили в больницу. Именно тогда Петрусенко расследовал подробности происшествия и пообщался с Жаткиным. Виктор Васильевич ему понравился. По–мужицки мощный и громкоголосый, по–европейски изысканно одетый и вежливый, Жаткин во всём готов был помогать следственным органам, каялся и обещал навести порядок в своей «епархии». С тех пор и вправду полиция не знала хлопот с «Мавританией», хотя, конечно же, развлекаться там продолжали не совсем дозволенными способами.

…Викентий Павлович посидел немного после ухода врачей, раздумывая об услышанном. Было несколько моментов, останавливающих его внимание. История перстня тянулась от умершей жены Аржена. Кто она? Жюли… Француженка? Но в Париже Аржен появился одиноким, а в Германии он выдавал себя за поляка… И ещё: разговор о перстне и о том, чтоб провести ночь в номере шведа эта парочка вела в машине, в лимузине. Они, конечно, говорили по–французски, не обращая внимания на шофёра. Но бывший морской офицер, дворянин не мог не знать этого языка. Он видел перстень, слышал, что ночью номер Арженов будет пуст… Но зачем это Коринцеву? Вот тут–то, скорее всего, это просто совпадение…

Сергей Никонов курил, стоя на высоком крыльце полицейского управления. В приталенном длинном пиджаке, с ровным пробором в набриолиненных волосах, он попыхивал длинной папироской, лениво переговариваясь с дежурным стражником. Он вообще был франтоватый молодой человек. Но почему на крыльце? Курить можно было в своих кабинетах, никто этому не воспрещал.

Однако, как только Никонов увидел соскочившего с коляски Петрусенко, вся франтоватость и ленивость вмиг с него слетела. Перепрыгивая по две ступеньки, он ринулся вниз, к Викентию Павловичу.

— Я жду вас! — вскричал радостно. — Идёмте скорее! Есть сюрприз, очень неожиданный! Вот, право, интереснейшее дело!

Он завёл Петрусенко в свой кабинет, быстро накрыл ладонью какой–то лист бумагами на столе.

— Не читайте, — сказал всё так же возбуждённо. — Я сначала скажу сам. Значит так: наш унтер–офицер Акимов молодец, нашёл–таки в архивах нужные документы. Десять лет назад под городом Зеньковым квартировал армейский драгунский полк. Летом, по времени, как раз после происшествия с девочкой, уволен в отставку был штаб–офицер Владислав Андреевич Загрельский. Каково?!

…За вечерним чаем дядя и племянник обсуждали последние открытия в деле. Викентий Павлович тоже был возбуждён: какой и в самом деле сложный узел переплетений судеб, событий, случайностей. Случайностей ли?.. А уж Митя, тот постоянно вскакивал и бегал по кухне. В нём кипели энергия и азарт.

— Это что же получается? Мерзавец Загрельский десять лет назад надругался над девочкой? А три года спустя его убил Коринцев? А ещё через семь лет Коринцев и Варя встретились, и он спас эту самую девушку от другого насильника? И до этого они не были знакомы?

— Получается так, — развёл руками Петрусенко.

— Так не бывает!

— Как видишь, милый, бывает.

— Но при чём тогда убитый Аржен? И кто хотел смерти Вари, почему? И перстень — какова его роль?

— Ого! — Викентий Павлович с уважением посмотрел на племянника. — Ты задал самые нужные вопросы. Молодец!

— Но на них нет ответов. — Митя вздохнул и сел на свой стул.

— Пока нет, — поправил его Викентий Павлович. — Я думаю, стоит проясниться лишь одному из названных тобой моментов, и всё станет на свои места.

— Это какому же?

— Тому самому, с чего вообще началась эта история. Помнишь? Перстень! Я почти уверен: как только прояснится «родословная» этой драгоценной вещицы — мы узнаем всё.

В постели Викентий Павлович никогда не думал о своих служебных делах. Давным–давно он приучил себя к этому. Как только гасил свет, начисто выбрасывал из головы кражи, убийства, засады, тюрьмы.… Сейчас, расслабленно и спокойно лёжа под лёгкой простынёй, чувствуя, как дремота постепенно размывает мысли и образы, он думал о письме, полученном из Крыма, о том, что Люся и дети плавают в тёплом море и собирают в прибрежном песке цветные камешки–халцедоны. Думал о Мите: какой толковый и умный парень, взрослый уже, просится жить отдельно. Это понятно: он чувствует себя взрослым, хочет самостоятельности. Что ж, через годик, может быть, и надо подыскать ему квартиру — неподалёку…

И лишь в самый последний момент, проваливаясь в сон, Викентий подумал: «Завтра… Наверное завтра всё прояснится…».