Ещё во время этого интересного и довольно долгого разговора с Суходолиным, в кабинет Петрусенко заглянул Сергей Никонов. Мелькнул, и тут же прикрыл двери. Но по выражению его лица Викентий Павлович догадался: есть какие–то сведения по делу. Тепло простившись с полковником и поглядев в след резво умчавшемуся автомобилю, Викентий Павлович тут же прошёл в кабинет к Никонову.

— Приятное знакомство? — спросил тот, и добавил. — Да и полезное. Ещё бы: сын военного министра, царского фаворита!

— Он и в самом деле приятный человек. И, что не часто встречается у людей такого ранга, — благодарный…Однако, Серёжа, к делу! Что там у нас?

— Поступило известие о перстне. Штучка эта оказалась довольно известной, внесённой в каталоги «Изделия русских ювелирных мастеров». Перстень работы мастера Позье, восемнадцатого века. Принадлежал семье Щигриных–Анненковых. Последняя известная владелица — княгиня Анненкова, поскольку до неё перстень переходил старшим дочерям рода по прямой линии. Но княгиня умерла более двадцати лет назад. Она была замужем всего лишь год, овдовела молодой, детей не было. Состояние своё она завещала частично младшему брату, частично ветеранам и инвалидам Тенгинского полка.

— Вот как? А почему?

— Там, Викентий, служил штабс–капитаном её муж. И погиб на Кавказской войне. Может быть, слышал: был в истории этой войны один из героических эпизодов — защита форта Лазарева. Это когда между Лабой и Верхней Кубанью, в 40–м году, вспыхнуло восстание лезгинских и черкесских племён. В форте было где–то 400 солдат и офицеров, а черкесов на них навалилось за десять тысяч. Три дня они отбивались, а потом подняли на воздух — взорвали! — и себя, и уже ворвавшихся в форт горцев. Мне об этом рассказал брат и наследник княгини Андрей Щигрин.

— Значит, её муж, ещё, видимо, молодой офицер, был среди взорвавших себя?

— Да, князь Анненков, двадцати семи лет. Ей же было тогда двадцать два. Больше замуж она не выходила и всю жизнь благотворительствовала Тенгинскому полку. Вот и наследство оставила.

— С этим ясно. Но вот куда же ушел перстень?

— Увы, никто не знает! — развёл руками Никонов. — Брату он не отходил. Хотя Щигрин помнит этот перстень, видел у сестры. Помнит, что лет за десять–двенадцать до её смерти ещё видел. После они мало встречались: то его семья за границей, то княгиня…

— Может быть, продала в тех же благотворительных целях?

— Может, и так.

Петрусенко ненадолго задумался.

— Что ж, — сказал решительно, словно отбрасывая несостоявшуюся версию. — Здесь мы, похоже, зашли в тупик, перспектив нет. Ладно, будем искать в других местах.

Он никогда не разочаровывался, если какие–то его теоретические построения не оправдывались. Какой смысл жалеть о несбывшемся! Так до истины не докопаться. Надо спокойно отбросить неудавшийся вариант и искать дальше, идти другим путём. К счастью, в этом деле, вернее — нескольких, связанных местом действия делах, — зацепки есть! Сегодня же Викентий Павлович решил навестить в больнице горничную Варю. Его необычайно заинтересовал и даже — сам не мог понять почему? — взволновал факт, узнанный Митей. Девушка боялась Аржена! Почему? Ведь они оба, почти одновременно, стали жертвами нападения. И Варя тоже должна была умереть. Есть ли тут связь? И какая может быть связь между известным врачом–французом и русской девочкой–горничной?

Однако Викентий Павлович был ещё в полицейском управлении, когда Митя вновь подал весть. Из Гранд Отеля принёс ему записку городовой — один из тех стражников, которые теперь дежурили там.

— Давно меня не видели в отеле, — пошутил Петрусенко, прочитав записку. Через полчаса он уже был там. Не стал тревожить директора, а попросил портье занять его маленькую комнату за стойкой. Сменщик Григория Антоновича охотно согласился, а через две минуты прибежал и Митя.

— Надеюсь, дядя, что позвал вас не напрасно, — сказал он. — Я тут кое–что узнал о перстне.

— Та–ак, сегодня день, посвящённый перстню, — пошутил Викентий Павлович. — С самого утра мне о нём докладывали. Интересные моменты, но, похоже, бесполезные. Может быть ты порадуешь?

— Не знаю… Вообщем, перстень этот, оказывается, принадлежал первой жене Аржена.

Петрусенко задумался.

— Что–то в этом есть…Какой–то поворот… Как ты узнал? Расскажи подробнее.

— Два часа назад наши медицинские светила стали спускаться к завтраку. Швед и молодой американец окончили раньше всех, вышли в холл, сели в нише у окна подождать остальных. А через время кликнули меня принести что–нибудь освежающее.

— Молодец, Митя, — похвалил Петрусенко. — Вовремя попался на глаза.

— Ещё бы! Крутился рядом, с фикусов и пальм пыль стирал… Значит, принёс я им бутылочку сельтерской воды, стаканчики. И пока открывал, разливал да рядом шторы одёргивал, слушал их разговор. Да они на меня внимания не обращали, говорили ведь по–английски.

— А ты добрым словом вспомнил своего гувернёра мистера Дирка?

— Точно! А разговор приблизительно такой шёл. Этот шустрый парнишка Саймон завидовал Эрикссону: мол, новоиспечённая вдова только у него ищет утешения. Тот усмехался: теперь мадам Аржен женщина свободная, никто её не осудит. «Да ну, — подкалывал его Картер. — Вас и раньше муж не пугал. Или мешал?» «Может, кому и мешал, только не мне. Сам видишь, мадам теперь от меня не отлипает, а я связывать себе руки не хочу. Любовница — это одно, а жениться… упаси Бог!» Вот так, значит, отвечал Эрикссон. А потом добавил: «Если и женюсь, то не на такой легкомысленной женщине. Она о потере перстня переживает больше, чем о потере мужа!»

— Значит, о том, что у неё перстень украден, уже все знают? — спросил Викентий Павлович. — Впрочем, что и следовало ожидать.

— Да, — Митя кивнул. — Всем уже уши прожужжала. Но о том, что перстень найден, не знает никто.

— Пусть пока и не знают. Там будет видно… Итак, рассказывай дальше.

— А дальше, как разговор повернулся на перстень, Эрикссон и сказал: «Наш покойный коллега, мсье Аржен, умел жить легко и комфортно. Перстень первой жены спокойно подарил второй». Тут, к сожалению, их разговор прервали, подошли другие врачи, все встали и отправились в клинику Гиршмана.

— Остальное я узнаю у самого Эрикссона, это не проблема. Ну что ж, Митя, спасибо. Иди, крутись дальше.

— Рад стараться! — Юноша весело щёлкнул каблуками. — Такая наша филёрская служба–с: всё видеть, слышать и замечать. Премию выпишите–с, ваше благородие?

— Не сомневайся! Куплю тебе твоих любимых орешков–кешью!