19
Здесь, в Баден-Бадене, Келецкий еще раз уверился в том, что он отличный стратег и организатор. Может даже – гениальный! Почти два месяца его личный «монетный двор» выпускает без устали банковские и кредитные билеты – российские, немецкие, а попутно, понемногу, и американские, и швейцарские. И никто ни разу не обратил подозрительный взор на курортный городок, а уж тем более – на средневековые легендарные развалины! Честно говоря, нигде Келецкий не чувствовал себя в такой безопасности, как здесь! А в том, что ему ничто не угрожает, он был уверен. Он ведь постоянно крутился в тех местах, где курортники собираются в большом количестве, – в кургаузах, табльдотах, в курзалах, на променадах. Чего только не доводилось слышать ему – слухи, разговоры о болезнях, о политике, о ценах, о знаменитостях… Раза два возникала и тема фальшивых денег, но мимоходом, никак не привязана к какому-то месту или человеку.
Горной тропой доставлять продукты в замок было не просто, так же, как и выносить оттуда изготовленные деньги. Но Виктор эту проблему тоже решил. Савелий по его поручению купил низкорослую выносливую лошадь, поставил ее в наемные конюшни местного извозопромышленника Гехта. Никого не интересовало, зачем этому русскому лошадь, что он возит на ней – в курортный сезон самые разные люди занимались здесь самыми разными делами! Лошадь, идущая с небольшой поклажей по дороге, вьющейся по склону горы, внимания не привлекала. Дорога эта соединяла Баден-Баден с каким-то другим городком, сначала шла вверх, потом спускалась к равнине. Но еще до начала спуска Савелий останавливал лошадь у места, где был чуть заметный просвет между можжевеловых зарослей, уходящих по некрутому склону вверх. Конечно же, он следил, чтобы на дороге в этот момент никого не было. Там, после небольшого подъема, на узкой ровной площадке был устроен тайный склад под корнями бука. Савелий оставлял в нем поклажу и налегке возвращался в город. После трех-четырех таких походов набиралось достаточно продуктов. К этому тайнику периодически спускались Тихон с Григорием и поднимали мешки наверх, в замок. Вода в замке была: рядом протекал быстрый ручей, впадающий ниже в одну из горных речек.
У Келецкого с его сообщниками, поселившимися в замке, была договоренность: работать без передышки. Это значит, что спускаться в город на день-два отдохнуть, как это бывало под Москвой и Варшавой, они не будут. Курортный сезон скоро кончится, с середины сентября приезжие гости начнут разъезжаться, и тогда каждый иностранец окажется на виду. А еще чуть позже здесь вообще жизнь замрет, останутся только местные жители. Каждый шаг, каждое действие чужака будет наблюдаться с любопытством и подозрением… До того времени им тоже нужно будет вернуться в Россию. Значит, нельзя терять времени – делать как можно больше фальшивых марок, реализовывать их! А потом, на родине, устроить настоящий отпуск!
Все согласились с доводами Келецкого, потому группа жила и работала в замке безвыездно. Сам он, после того, как все организовал, после того, как наверх подняли станки, материалы, вещи и спальные принадлежности, после того, как начали печатать деньги, – всего лишь два раза навещал своих сообщников в замке. Для того чтобы еще раз убедиться – все идет хорошо. Ну и конечно, чтобы подбодрить «узников Кровавой Эльзы», как он, смеясь, называл их. Впрочем, в этих четверых Келецкий был уверен. Борису Аристарховичу ничего не нужно, кроме своей лаборатории, и он ее имеет. А другие трое, отчаянные люди, бандиты по своей сути, не боялись ничего, а уж тем более призраков. Вернее, каждого из них наверняка мог бы испугать дух его собственной жертвы, соизволь он явиться. Но уж никак не призрак какой-то древней немки! А желание стать богатым и на это богатство устроить себе шикарную жизнь – на тот манер, какой они это понимали, и, главное, отделаться от постоянного страха быть пойманным, арестованным – вот это самое желание держало тройку фальшивомонетчиков в замке лучше всяких запоров! Им казалось, что за большие деньги они смогут откупиться не только от каторги, но и от остатков своей совести… Келецкий, посмеиваясь про себя, не разубеждал их. Он представлял, что произойдет, когда они в конце концов однажды расстанутся навсегда! Эти бандиты быстро спустят все свои денежки – на загулы в воровских малинах, на баб, кутежи с цыганами. Может быть, один только Григорий сумеет остепениться, приобретет выгодное дело, – он хитрый, бестия, практичный… Келецкий был уверен, что прекрасно разбирается в психологии людей. Но о своих сообщниках он думал лишь мимоходом – они его интересовали только сейчас, пока нужны. И на данный момент он в них был уверен. Иное дело – Лапидаров…
Поначалу Келецкий был им очень доволен. Лапидаров чувствовал себя в городке как рыба в воде. Он не только все разведал, но и хорошо устроил Келецкого-Замятина в пансионате, где хозяевами были доверчивые, простодушные люди, а постояльцами – такие же простоватые курортники. Келецкий не только легко играл перед ними свою роль, но и часто просто развлекался, дурачился. Под прикрытием этого дома и своей личины он мог делать все, что угодно, – ни у кого ничего не вызывало подозрений. Если бы Лапидарова в чем-то заподозрили, ни один полицейский в мире не додумался бы, что главный его сообщник, а тем более руководитель, – находится совсем рядом! В этом была особая игра, особая интрига!
Лапидаров постоянно крутился в городе, в самых разных людных местах. Там он встречался с приезжавшими к нему агентами – и из России, и из немецких городов. Эту агентурную сеть он очень ловко переориентировал из Варшавы на Баден-Баден еще до переезда сюда Келецкого. Но вскоре после того, как Виктоˆр Замятин поселился в пансионате «Целебные воды», до него стали доходить странные вещи. Сначала о том, что Мирон Яковлевич и Людвиг Августович Лютц давно знакомы и вроде бы даже друзья. Келецкому это сразу не понравилось. Если Лапидаров поселился в пансионате не случайно – должен был рассказать об этом. Лютцы, судя по всему, – люди безобидные, но все же! Лапидаров оправдывался: знакомство шапочное, косвенное, ничего о нем хозяева пансионата не знают… Но Келецкий по суетливой интонации, по бегающим глазам и по желанию поскорее прекратить разговор понял: что-то этот мошенник темнит! Сдержал себя, ведь вся агентурная сеть завязана на Лапидарове, этот человек ему сейчас нужен! Но и позволить из-за какой-то непонятной игры, затеянной Лапидаровым, поставить под угрозу такое отлично налаженное и прибыльное дело он не мог! Он хорошо знал: даже маленький камешек, попав в большой и сложный механизм, способен его поломать… Он стал сам заводить разговоры с соседями по пансионату, подружился с сыном хозяев. И однажды услышал о том, что Лапидаров прибирает к рукам пансионат! Что хозяин, Людвиг Августович, должен ему большие деньги и, чтобы расплатиться, берет его в компаньоны…
Вечером Келецкий нашел Лапидарова в городе, в пивном ресторанчике. Тот сидел за столиком один, перед ним кельнер как раз ставил вторую кружку пива. Виктоˆр подошел и сел рядом. Вообще-то он избегал на людях, в городе, общаться со своим помощником. Во-первых, его мог случайно увидеть кто-то из агентов, а это было нежелательно. Во-вторых, они с Лапидаровым изображали некоторую неприязнь друг к другу… Но Келецкому нужно было срочно поговорить, и он решил, что подобный риск гораздо меньше, чем тот, который исходит от действий Лапидарова.
– Принесите и мне кружку, – попросил он кельнера, а когда тот отошел, цыкнул на Лапидарова: – Не дергайся!
Тот, начавший было удивленно приподниматься, сел, нервно ерзая на стуле. Но когда кельнер принес пиво и отошел, уже успокоился.
– Давно не виделись! – сказал нагловато.
Он уже понял, что Келецкий нашел его здесь неспроста, что предстоит разговор. И уж наверняка догадывался – о чем. Потому Виктор не стал темнить.
– Ты что, Мирон, затеял? – И стукнул своим бокалом о бокал Лапидарова, словно чокаясь. Но при этом толстое стекло больно стукнуло того по губам – он как раз собирался сделать глоток. У Лапидарова в глазах мелькнул страх, но тут же, как у загнанной в угол крысы, сменился злостью. Он оглянулся через плечо – в пивной было много людей, – ощерился в улыбке.
– Да ладно тебе, Виктоˆр! Передо мной-то психа не разыгрывай! А я не скрываю свой интерес, только тебя это никак не касается. Это мое личное дело! Я уже третий год на тебя работаю, разве когда-нибудь подводил?
Келецкий кивнул, признавая его правоту, но тут же усмехнулся:
– Ну, положим, не только на меня ты работаешь… Я тебе хорошо плачу, но ведь и сам себя ты не обижаешь? Верно? Если я делал вид, что не догадываюсь о твоих личных комиссионных, то это еще не значит, что я дурак!
Лапидаров даже не смутился – нагловато засмеялся:
– А вот я твои комиссионные не считаю, хотя неизвестно, кто больше рискует!
– Ладно, Мирон! – Келецкий пристукнул ладонью по столу. – Зубы мне не заговаривай! Рассказывай, что ты там задумал за комбинацию с Лютцами? Ты что, в самом деле когда-то одалживал Людвигу деньги? Что-то на тебя не похоже…
– Давай еще по кружечке?.. – повернулся было в сторону Лапидаров, но Келецкий прикрикнул:
– Нет!
– Нет так нет, – сразу согласился тот. – Слушай, если тебе так уж хочется. Я тебе все равно собирался рассказать… Ни Людвига, ни его жену, ни детей я никогда в глаза не видел, пока не приехал сюда. Но кое-кого из их семьи я знал! Была когда-то такая арестантка – Эльза Лютц. Нет, не дочка наших хозяев – ее родная тетка, сестра Людвига. Громкое было дело, с убийством! Но давно, ты не помнишь… А вот я встречался с ней – в Варшавской пересыльной тюрьме.
– Сидел там? За что?
Лапидаров усмехнулся: видно было, что вспоминать ему приятно.
– Эх, хорошую я тогда комбинацию провернул! Ты мальцом еще был, но, может быть, помнишь: два года подряд – с девяносто первого по девяносто третий – во многих российских губерниях был голод. Полный неурожай, да еще холера добавилась.
– Да, припоминаю, что-то такое было…
– Тогда наш покойный император-миротворец учредил особый комитет для сбора пожертвований в пользу голодающих. Комитет этот возглавил нынешний наш государь-батюшка, а тогда еще – наследник, цесаревич Николай. Вот я и пристроился работать под сотрудника этого комитета!
– Собирал пожертвования? – сразу понял Келецкий. – Неужели в пользу голодающих?
– Точно так, собирал! – Лапидаров захохотал, откинувшись на спинку стула: он немного захмелел от пива. – В собственную пользу, это ты верно догадался! Я был хорошо оснащен – были документы, подписные листы… Кто там знал – такие они или не такие! Главное – бумажки с печатями: у нас, в России, им верят больше, чем человеку… Да, отменно я тогда поживился, надо было вовремя остановиться, но ведь все шло так хорошо! Неурожай и голод сильнее всего прихватили самый центр, да еще северные области. А в Малороссии уродило хорошо, вот там я и работал. В большие города не совался, по уездным шустрил. Приеду, день-два покручусь, послушаю, не было ли уже здесь представителей комиссии. Если все тихо – смело иду к уездному предводителю и собираю дань! В маленьких городках хорошо давали, местной знати и купцам друг друга перещеголять щедростью хотелось. А я еще по хуторам и большим сельским общинам ездил – там тоже не отказывались помочь «голодающим»!
– На чем же ты засыпался? – спросил Келецкий. Он слушал с интересом и даже некоторым восхищением. Все-таки незаурядным мошенником был этот Лапидаров!
– Эх! – махнул тот рукой, так живо переживая свою прежнюю ошибку, словно все происходило только вчера. – Говорю же: надо было вовремя остановиться! Да я во вкус вошел, и пришла мне в голову мысль: на Украине-то народ победнее будет, чем в Польше да Литве. Там хутора богатые, давать будут больше… Когда уже по Беларуси пошел – поприжимистее народ стал. Но я все себе говорил: вот сейчас выйду на хлебные места – загребу!
– А вместо этого тебя самого загребли?
– Так молодой же еще был, жизненного опыта не хватало! В тех местах люди совсем другие. Это тебе не доверчивый Иван или сентиментальный Петро! Там хуторянин слушает, кивает, а сам себе на уме. Молчаливые, осмотрительные бестии! Да и дела им особого до русских голодающих нет – свой карман наглухо застегнут! Я там под Гродно да под Вильно сунулся в один, другой хутор – всякие Жирмуны, Калитанцы… А на третьем – Солешки назывался – меня и повязали! Сами хуторяне натурально связали и в Вильно отвезли, в полицейскую управу. Там судили, два года тюрьмы припечатали. Отбывал в Варшавской пересылке.
– Ну вот, наконец ты до сути добрался, – сказал Келецкий. – Хотя историю ты интересную рассказал… Так что там о сестре Людвига?
– Да ничего особенного, – как-то неохотно, вяло, сразу остыв, махнул рукой Лапидаров. – Сидела там за убийство в женском отделении. История у нее была громкая, вот все про нее всё знали. Я тоже. Что сын у нее на воле остался, младенец еще. И имя я запомнил – Эрих. Сама эта Эльза молодая была, красивая. Там, в тюрьме, и погибла – с собой покончила…
В тюрьме Мирон Лапидаров недолго вел жизнь обычного заключенного. Он был из тех проныр, кто умеет приспособиться к любым условиям. Скоро он стал незаменимым человеком для начальника тюрьмы – соглядатаем, подстрекателем, связным, посыльным. Не брезговал ничем, но особенно ценился за извращенную фантазию. Именно он, узнав, что от начальника тюрьмы недавно ушла жена, подбросил ему мысль: зачем тосковать, коль под рукой – целое женское отделение! А там есть и молодые бабенки!.. Сам же Лапидаров стал присматривать «наложниц» и уламывать их. Впрочем, особенно уговаривать почти не приходилось: большинство соглашались ходить на ночь к начальнику охотно – за небольшие поблажки. И только один раз Лапидаров наткнулся на отчаянное сопротивление. И, как назло, именно с той женщиной, которую начальник тюрьмы выбрал для себя сам, просто мечтал о ней!
Это была Эльза Лютц. Она была окружена жутковато-романтичным ореолом. Так изящно и жестоко убить любовника, а потом, на суде, выйти и признаться, спасая другого мужчину, – так сделать могла только незаурядная женщина! А как она была хороша! Густые волнистые локоны казались еще темнее, обрамляя бледное лицо, огромные бездонные глаза, беззащитно-трагическая складка губ, точеная фигура с высокой грудью уже рожавшей женщины… Лапидаров очень хорошо понимал начальника тюрьмы – такой лакомый кусочек рядом, а не возьмешь, не дается! Чего он ей только не сулил от имени будущего благодетеля: от смены вонючей многоместной камеры до чуть ли не полного освобождения! Она цедила сквозь зубы презрительные слова, а потом просто перестала отвечать.
А начальник совсем с ума сошел – никого не хотел, только эту гордячку-убийцу! И в конце концов согласился на тот единственный выход, который ему Лапидаров подсказывал давно. Ничего другого не оставалось, как привести Эльзу Лютц к начальнику силой. А там уж он с ней справится!
Шел апрель месяц, распускались первые листья, от влажной, на глазах зеленеющей земли поднимался такой головокружительный запах! Начальник тюрьмы, и до этого уже с трудом сдерживающий свое нетерпение, однажды позвал Лапидарова и сказал без всяких предисловий:
– Веди ко мне, Мирон, эту стерву! Бери двух конвоиров – и ко мне, в кабинет!
Лапидаров плотоядно усмехнулся, хотел сказать: «Наконец-то вы меня послушались!», но удержался: прекрасно понимал, что дистанцию между начальником тюрьмы и заключенным нужно держать. Только удивленно спросил:
– Разве не к вам в спальню, как обычно?
Кабинет начальника был на третьем этаже административного здания: он говорил, что отсюда, с этой высоты, ему хорошо виден весь тюремный двор. Но на втором этаже была у него еще одна комната – там он часто оставался ночевать, если задерживался на работе. Она была обставлена, как комната отдыха и спальня, и именно туда Лапидаров водил для него «наложниц». О ней он и говорил теперь начальнику. Но тот оскалился в усмешке и резко мотнул головой:
– В спальню – это потом, когда она сама туда будет проситься. А сейчас я ее прямо здесь… обломаю.
Лапидаров понял, что начальник, решившись наконец взять непокорную женщину силой, теперь злобно жалел, что не сделал этого раньше, с самого начала. И теперь отыграется за все свое так долго сдерживаемое нетерпение и ожидание… Когда он пришел за Эльзой Лютц в камеру, женщины, сидевшие с ней, каким-то образом поняли – куда и зачем он ее забирает. Некоторые смотрели с сожалением, но две молодки стали кричать вслед похабные советы. Эльза шла между конвоирами через двор в длинном тюремном платье, в наброшенном на плечи стеганом тюремном пальто. Порывистый весенний ветер разметал ее непокрытые темные волосы… Лапидаров, шагавший шага на три сзади, не мог отвести взгляда от ее фигуры. Под бесформенной серой одеждой все равно было видно, какая она стройная, какая гордая у нее осанка. Мирон не замечал, что на ходу яростно грызет себе ногти. Он сам хотел бы быть с этой женщиной – давно, чуть ли не с первого дня ее поступления! Потому, наверное, так рьяно и подстрекал начальника, разогревал в том злость. Когда тот обуздает непокорную арестантку, овладеет ею, Лапидаров тоже ощутит удовольствие… Хотя бы такое, если по-другому нельзя! Глядя на идущую впереди Эльзу, он тоже испытывал нарастающее нетерпение…
Конвоиров начальник тюрьмы отправил вниз, на первый этаж, Лапидарову приказал оставаться в коридоре возле приемной. Сказал:
– Я тебя потом позову.
Но тот, оставшись один и немного выждав, неслышно вошел в приемную, на цыпочках пересек ее и приник к двери кабинета. Уходя, он специально неплотно прикрыл ее, оставив узенькую щель. Начальник не заметил этого – он смотрел только на Эльзу… Первые минуты их «свидания» Лапидаров пропустил, но, похоже, успел к самому интересному. Эльза была уже без пальто – оно валялось на полу, начальник крепко обнимал ее одной рукой за плечи, второй водил по груди женщины, прикрытой грубой материей платья. Она не отстранялась, даже не двигалась. Она, глядя ему в лицо, говорила:
– Прошу вас, ведь вы же человек… офицер… Даже звери, и те против воли этого не делают… Разве мужчине может быть приятно, если женщина к нему испытывает отвращение?.. Разве ему это не унизительно?.. Отпустите меня, я буду вам благодарна!..
Начальник тюрьмы, похоже, слышал лишь ее голос, и он возбуждал его все сильнее. Он хрипло задышал и стал стягивать платье с ее плеч. Возбуждение мужчины передалось и Лапидарову: он покрылся испариной, низ живота сводила судорога. А там, в кабинете, женщина наконец отступила на несколько шагов, стала отталкивать руки мужчины, заговорила быстро, повысив голос:
– Послушайте, у вас, наверное, есть жена, дети!.. У меня есть сын, он маленький совсем, его зовут Эрих!.. Он остался в семье моего брата Людвига, я хочу когда-нибудь его снова увидеть! Умоляю вас, своим ребенком и вашими детьми, – не трогайте меня, не берите силой! Я не смогу потом жить!
И уже, видимо, в полном отчаянии, воскликнула:
– Будьте благородны! Может быть, я смогу потом, сама, испытать к вам чувство!..
В этот момент начальник обхватил ее обеими руками и повалил на пол, покрытый ковром. Он был мощным мужчиной, и, казалось, его тело расплющило хрупкую женскую фигуру. Навалившись на нее, он одной рукой с силой раздирал в стороны ее стиснутые ноги, другой пытался стянуть с себя брюки… Лапидаров, почти в экстазе, сильнее приоткрыл двери, ведь на это никто не обращал внимания! Потому-то так ясно он и видел все, что произошло дальше. Начальник по-звериному взвыл, подскочив в воздухе всем телом, и в этот момент Эльза выскользнула из-под него, мгновенно оказавшись на ногах. Он тоже стал подниматься, держась рукой за окровавленную щеку, в которую она несколькими секундами назад вцепилась зубами, но делал это медленно, неуклюже, громко и грязно ругаясь. И был еще почти на четвереньках, когда она, схватив со стола статуэтку, с размаху опустила ее на затылок мужчины…
Лапидаров много раз видел эту статуэтку на столе начальника тюрьмы. Она изображала бородатого голого мужчину с искаженным лицом и двух тоже сильно испуганных голых парнишек: все трое были опутаны громадным удавом и пытались от него избавиться. Начальник тюрьмы рассказывал Мирону, что это какой-то древний грек с сыновьями борется со змеями. Статуэтка начальнику очень нравилась, наверное, вызывала какие-то ассоциации с его тюремной службой – цепями, оковами! Она была небольшая, но тяжелая, бронзовая. И Лапидаров видел, как статуэтка опустилась на затылок начальника, как брызнула во все стороны кровь, а тот, так и не поднявшись до конца, ткнулся лицом в ковер. Эльза стояла и смотрела на него: наверное, это продолжалось несколько мгновений, но Лапидаров, сам застывший в шоке, не замечал времени. Потом женщина быстро и целенаправленно, словно делала давно решенное и задуманное, подошла к окну, распахнула, рванув на себя рамы, легко вскочила на подоконник и прыгнула вниз. Ни на секунду не замешкалась, не оглянулась…
Первый, и второй, и даже третий этаж тюремного административного корпуса был забран решетками – все комнаты, кроме кабинета начальника. Он как-то говорил Лапидарову, что в своем кабинете предпочитает не чувствовать себя как в тюрьме! Шутил. Но был совершенно уверен, что из его кабинета никто не сможет убежать на волю. И был прав – Эльза тоже не смогла. Но Лапидаров – единственный свидетель – понимал, что она и не хотела этого. Она хотела умереть! Там, внизу, были железные заостренные колья кованой ограды, и Лапидаров, как только женщина прыгнула, вздрогнул всем телом, словно почувствовал их стремительное приближение…
Никогда и никому он не рассказывал о том, что все видел своими глазами. Наглухо прикрыл двери кабинета, быстро пробежал приемную, выскочил в коридор и стал по нему прохаживаться. А через несколько минут прибежали охранники, видевшие из другого конца двора прыгнувшую из окна и повисшую на кольях женщину… Не рассказывал он об этом и Людвигу Августовичу, когда вел с ним разговор о его сестре. Он ведь не случайно поселился именно в пансионате «Целебные воды»: когда приехал в Баден-Баден и стал искать жилье, услышанная фамилия Лютц всколыхнула в нем воспоминания. Он пришел в пансионат и почти сразу убедился, что судьба неожиданно свела его с родственниками той самой Эльзы. Хозяина звали именно Людвиг Лютц, были они выходцами из России, дочка носила имя Эльза. Но, самое главное, у них был сын Эрих – по возрасту именно таким должен был быть сын той арестантки! Радостное возбуждение, охватившее Лапидарова, не могло его обмануть: он напал на золотую жилу! Он без труда поселился в «Целебных водах» – курортный сезон только начинался, постояльцев еще не было – и стал обдумывать свои действия.
Последние годы Лапидарову все чаще хотелось покоя и стабильности. Он прожил бурную жизнь в погоне за большими деньгами, но по-настоящему прилично заработал только сейчас, с фальшивомонетчиками. Но это был и самый опасный отрезок его биографии: в случае чего – каторги не миновать! А ведь ему уже за сорок… Здесь, в Баден-Бадене, перед ним открываются отличные перспективы безбедной и даже богатой жизни, а, главное, – спокойной, совершенно законной! Он быстро пригляделся к Лютцам и понял: этих людей он возьмет голыми руками! К тому же ему очень понравилась молоденькая Лизочка. Ох, недаром ее звали так же, как ту стерву, – Эльза Лютц! Пусть эта девчонка внешне вроде бы не похожа – светленькая, застенчивая… Но что-то в них есть общее – фигура, поворот головы, неуловимое мерцание в глубине глаз! Все чаще и чаще Лапидаров возвращался к мысли: вот если бы жениться на ней! Тогда даже переход пансионата к нему ни у кого не вызовет подозрений…
Но обо всех этих своих планах Лапидаров тогда, в пивном ресторане, не рассказал Келецкому. Посчитал, что еще рано, да и просто побаивался Виктоˆра. Решил: поработаю, пока группа обосновалась здесь, в Баден-Бадене. А когда снимутся с места, станут переезжать – вот тогда и скажу… Но все-таки откровенный разговор между двумя сообщниками состоялся – немного позже.