14
Викентий Павлович чувствовал некоторую странность в загадочных событиях, происходящих в пансионате «Целебные воды». Он уловил какую-то театральность, наигрыш еще тогда, когда ничего трагического не произошло. Сначала – взгляды, реплики, потом исчезновение, кровь и отсутствие жертвы, да и преступника тоже. Но вот найдено тело и – первая неожиданность: не то тело, которое ожидалось найти! Однако вторая неожиданность превзошла все. Не тот человек! Петрусенко признался сам себе, что был по-настоящему ошеломлен. Но ненадолго. Сразу заработала мысль, быстро просчитывая версии, ситуации, выстраивая логические цепочки, включая воображение… В поезде, по дороге из Карлсруэ в Баден-Баден, он рассказал комиссару обо всем, что сам наблюдал в пансионате. Некоторые выводы они сделали сразу. Например, что следует прекратить поиски тела Замятина, а вернее, того, кого они привыкли так называть. Новые факты делали этот поиск бесполезным. Комиссар предложил поскорее объявить поиск живого лже-Замятина, но Петрусенко засомневался.
– Давайте, господин комиссар, немного подождем. Мы еще толком не проанализировали и даже не осознали, какая у нас есть информация… Подумайте вы, подумаю и я. Что-то кажется мне, что не стоит торопиться: нам явно заданы какие-то правила игры! Может, для дела будет лучше, если мы сделаем вид, что приняли их?
Они решили никому из посторонних не рассказывать о необычном открытии у князя Томина. Однако Петрусенко выговорил себе право поделиться новостью с тем, кого он захочет взять себе в помощники. Эккель не возражал, так велико было его доверие российскому коллеге.
Жену и дочку Викентий Павлович не застал: они уже успели принять ванну, а потом отправились гулять в городской сад, на качели-карусели. Увиделись они только в столовой, за обедом, и Люся тут же обратила внимание на то, что у Викентия прекрасное настроение. Он был оживлен, галантен, острил и сам легко смеялся любой шутке. Людмила очень хорошо знала своего мужа! Такая его жизнерадостность означала лишь одно: перед ним трудная, интереснейшая загадка, и он уже нащупал первые подходы к ее разгадке. Женщине очень хотелось сразу же после обеда расспросить Викентия, и она поняла по взглядам, которые он еще за столом бросал на нее, что он и сам хочет поделиться своими открытиями. Но она переборола себя – как только они вышли из столовой в сад, попросила:
– Дорогой, прими ванну, прямо сейчас! Ты и вчера пропустил свой сеанс, и сегодня с утра!
– Сама видишь, как все оборачивается… Хорошо, хорошо, ты права! Сейчас облачусь в халат и пойду… А может, сначала послушаешь меня?
Люся засмеялась и погрозила ему пальцем:
– Знаешь, как соблазнить женщину! Но ради твоего здоровья я полчасика помучаюсь в неведении.
– Героическая у меня жена!.. И дочка тоже! – Он подхватил радостно визжащую Катюшу на руки. – Ну тогда пошли скорее!
События последних дней совершенно нарушили расписание лечебных ванн. Два человека выбыли, взбудораженные постояльцы порой просто забывали о лечении. Само собой получилось, что теперь каждый шел к бассейнам когда мог и хотел, убедившись, что там свободно. В послеобеденное время оказались свободны оба бассейна, и Петрусенко выбрал привычный для себя. Через десять минут теплые лечебные воды успокоили его. Он лежал, расслабившись, блаженствуя, с удовольствием вдыхая легкий сероводородный запах, к которому уже привык и который стал ему даже нравиться. От всего этого в голове прояснилось и совершенно ясно обозначилось единство многих разрозненных эпизодов… Петрусенко начал вспоминать и анализировать то, что он про себя называл «мелочами».
В один из первых дней здесь, в пансионате, за общим столом во время завтрака он увидел, как странно смотрит на Лапидарова Замятин – вернее, тот, кто назывался этим именем. А поскольку Викентий Павлович еще не знал настоящего имени этого человека, он решил называть его пока что так, как привык… Да, взгляд Замятина был удивленно-испуганным. А часа через два он вновь увидел эту же пару – Замятина и Лапидарова: когда с женой и дочкой гулял в сосновом бору и присел за столиком ресторана. Эти двое разговаривали, стоя на смотровой площадке, – разговаривали явно на повышенных тонах, причем агрессивнее был именно Замятин. Это как-то не вяжется с его испуганным взглядом, а тем более с тем явным страхом, который он высказал через три дня, вечером… К тому же в пансионате Лапидаров и Замятин вообще не общались друг с другом, практически только здоровались по утрам, входя в столовую. Но, выходит, какие-то дела их связывали, какие-то конфликты. Однако они это скрывали. И вот – тот самый роковой вечер накануне исчезновения и убийства…
Викентий Павлович представил все заново, во всех подробностях… Большая компанию у него на веранде: он с женой, Ермошин и Лиза, фон Кассель, Эрих и Труди. Да, людей много – значит, много свидетелей. Свидетелей чего же именно? Конечно же, страха, почти животного ужаса на лице, с каким медленно, словно привидение, вошел к ним на веранду Замятин. И его слов… что-то вроде: «Я его боюсь, это страшный человек, я его узнал!» И назвал имя – «Лапидаров». И еще – да-да! – он сказал, что закроется в своей комнате от Лапидарова. Сказал им тогда, а потом, позже, уже часов в одиннадцать, повторил почти те самые слова норвежцу. Конечно, все их запомнили. Вот почему неудивительно, что, увидев утром кровь в комнате Замятина, все сразу подумали о том, что несчастного молодого человека убил злодей Лапидаров. Он и сам так подумал! Правда, этому способствовали и дополнительные факты: Лапидаров был явно криминальным типом, и он исчез – вместе со своими вещами…
Здесь все выстраивается как бы логически. Но теперь-то ему известно, что Замятин – не тот, за кого себя выдавал! То есть не простодушный, слабоумный молодой аристократ, а кто-то совсем другой. И тогда получается… Стоп!
Петрусенко резко остановил сам себя. Он почувствовал, что дальнейший ход рассуждений требует собеседника, советчика. Лучший его советчик – Люся – уже ждет его. Да и пора – время водных процедур окончилось. Как говорится: est mobus in rebus! – всему есть мера!
Обычно после обеда Люся на часик-другой укладывала дочку спать. И когда Викентий вернулся в коттедж, девочка уже крепко спала.
– Сейчас, дорогая! – Он улыбнулся в ответ на нетерпеливый вопросительный взгляд жены. – Я поменяю этот роскошный купальный халат на что-то более подходящее. И расскажу тебе очень неожиданную вещь. Да-да, я не зря ездил в Карлсруэ, к князю Томину!
– Не издевайся, Викеша! Рассказывай скорее!
Когда через пять минут он вышел на веранду в брюках и легкой рубашке, с еще влажными, но быстро высыхающими волосами, и сел на плетеный диванчик, Люся тут же пристроилась рядом в своей любимой позе – подобрав ноги и прижавшись к его боку. Викентий обнял ее за плечи и стал подробно рассказывать обо всем, что произошло у князя Томина.
– Так вот, Люсенька, из всего, что я передумал, пока живая вода омывала мое тело, интересные выводы получаются. Если этот человек не был Замятиным, значит, и психическим расстройством не страдал. Изображал некоторое слабоумие.
– Надо сказать, отлично изображал! Все его любили, жалели…
– Ты права, имитировал умело! Но тогда, по всему выходит, с Лапидаровым он был знаком не только по пансионату.
– Если они вообще не были сообщниками! – воскликнула Люся.
– Что ты сказала? Верно, верно! Скорее всего, так и было! И тогда многое можно объяснить…
– Что именно, Викеша? Я не совсем понимаю.
Викентий немного помолчал, пощелкивая пальцами, потом хлопнул в ладоши:
– А вот что! Замятин дважды разыграл сцену страха. Первый раз ты, может даже, и не заметила: в первые дни, за завтраком. Но я обратил внимание, и Эрих с Труди, и он наверняка это уловил… Ну а второй раз – при массовом скоплении зрителей…
– Тогда, на веранде?
– Да, накануне исчезновения. Но если согласиться с тем, что страха не было, а все – чистое притворство, то сразу же возникает вопрос…
– Для чего все это было ему нужно?
– Умница, Люсенька! Совершенно правильно сформулировала. Вот я и думаю: этот лже-Замятин заранее к чему-то нас готовил. К своему собственному «убийству» – я почти не сомневаюсь в этом!
– Ты, Викентий, так странно произнес слово «убийство»…
– Заметила? Я, конечно же, имел в виду не настоящее убийство, такое же притворное, как и он сам.
Люся немного помолчала, потом осторожно спросила:
– Ты хочешь сказать, что этого человека никто не убивал? Что он жив? Но зачем ему это нужно было?
– Думаю, для того, чтобы скрыться. У меня сейчас почти нет сомнений, что они с Лапидаровым – одна шайка-лейка. А потом что-то не поделили… Возможно, Лапидаров стал его шантажировать. Это в его стиле!
– Да-да, я помню, – кивнула Люся, поняв, что Викентий намекает на шантаж Лютцев. – Но мне все-таки непонятно… Откуда же тогда в комнате Замятина оказалась кровь? Много крови… А Лапидаров скрылся, все свои вещи забрал… Его-то убили только на следующий день…
Викентий медленно убрал руку с плеча жены, медленно поднялся. На его лице отразились одновременно два чувства – удивление и догадка. Потом он наклонился и поцеловал жену в губы.
– Какая ты умница! Вот это мысль! Если не убит Замятин – значит, убит Лапидаров! Ты понимаешь, дорогая? Убит не на следующий день, а именно в ту самую ночь, и кровь в комнате Замятина – лапидаровская!
– Боже мой, Викентий! Это, конечно, многое объясняет, но ведь Лапидаров напал на Грету? Как это может быть?
– Разберемся! – Викентий быстро ходил по веранде, потирая руки. – Этот Замятин, по всей видимости, артистическая натура. Мог сыграть и эту роль… Но утверждать окончательно нельзя, нужны доказательства! И они у меня будут, Люсенька, обязательно. Или доказательство моей догадки, или ее опровержение.
– Что же ты сделаешь? Тело Лапидарова осматривал врач и, похоже, не засомневался во времени смерти.
– И я как раз об этом подумал… Знаешь, когда Катюша проснется, пойдем прогуляемся в город и навестим комиссара Эккеля. Я попрошу его связаться в Берлине с доктором Артуром Шульцем…
– Кто это? – спросила Люся. – Мне кажется, я слышала это имя…
– Слышала, слышала, – кивнул Викентий, – только давно. Помнишь, дело об убийстве в Берлине девятилетней девочки…
– Люси Берлин! Страшное преступление, не хочу даже говорить!
– Не надо… Так вот, доктор Шульц, судебный медик, который во многом помог раскрыть это преступление и изобличить убийцу. Думаю, именно такой опытный специалист должен вновь осмотреть тело Лапидарова.
…Телеграфное сообщение в столичный полицайпрезидиум на Александерплатце комиссар Эккель составил вместе с Петрусенко. И уже через день с утреннего поезда они встречали доктора судебной медицины Артура Шульца. Машина комиссара очень быстро довезла их до морга при полицейском управлении, за это время Викентий Павлович успел представиться и сказать доктору, что помнит его по расследованию давнего убийства девочки. Герр Шульц был приятно удивлен:
– Не знал, что в России тоже интересуются нашими успехами!
– Я профессионал, – улыбнулся Петрусенко. – А значит, не имею права упускать из виду ничего существенного, что касается моей профессии – в каком бы уголке земного шара это ни происходило.
– В таком случае подозреваю, что именно вы стали инициатором моего вызова сюда?
– Да, – кивнул Петрусенко. – У меня возникли подозрения… Верно ли определено время убийства? Местный патологоанатом мог ошибиться… возможно. Мнение такого опытного специалиста, как вы, герр Шульц, устранит все сомнения.
Вряд ли при морге Баден-Бадена когда-нибудь производились фундаментальные исследования. Тем не менее здесь была небольшая лаборатория, оснащенная с немецкой педантичностью всем самым необходимым. К тому же доктор Шульц привез в своем увесистом саквояже новейшие химические препараты, реактивы, инструмент из своей берлинской лаборатории. Пока доктор инструктировал местного врача и лаборанта, пока переодевался, комиссар распорядился привезти в секционный зал из холодильной камеры труп Лапидарова. Когда Артур Шульц, с маской на лице, в перчатках и в длинном прорезиненном переднике, вышел в хорошо освещенную, выложенную голубым кафелем операционную комнату, тело уже ждало его на столе. Петрусенко, в таком же длинном переднике, шел вместе с доктором. Он посмотрел на мертвого Лапидарова спокойно, без грусти, но с чувством сожаления. Когда этот человек был жив, он не нравился ему, но все же они разговаривали, общались, даже принимали лечебные ванны по соседству, в одно время… Викентий Павлович был верующим человеком, хотя, благодаря своей профессии, знал и о грешных перед законом священнослужителях. Но святость церкви как Божьего храма и святость ее «чиновников» – не одно и то же. Для него не было никакого сомнения в том, что жизнь человека не обрывается с окончанием его земного существования. Прекращается жизнь тела, но продолжается жизнь духа! Однако этот освобожденный от бренной оболочки дух все равно несет в себе весь груз своей земной жизни: или его возвышенную легкость, или неподъемную тяжесть… Вот перед ним тело того, кто звался Лапидаровым, Мироном Яковлевичем. Доктор Шульц уже делает первые надрезы, обнажая внутренности… Викентий Павлович очень надеется, что опытный патологоанатом подтвердит его догадки, а значит, снимет с Лапидарова хотя бы небольшую часть приписываемой ему вины. А это значит, что тело Лапидарова поможет его духу хотя бы немного реабилитироваться в глазах людей, в той памяти, которая о нем сохранится. Пусть слегка, чуть-чуть, но земные люди станут думать о покойном лучше. И это зачтется его духу там, в горних сферах… Если так и случится, то тело Лапидарова поможет еще одному – сделать первые шаги в изобличении преступника. И это тоже немного облегчит груз грехов покойного, который, судя по всему, велик…
Потому Викентий Павлович спокойно и с интересом смотрел за работой доктора Шульца. Тот ловко доставал, один за другим, внутренние органы, вслух называл их и сразу же, уже на глаз, давал некоторые комментарии об их состоянии. Местный врач, ассистировавший ему, все быстро записывал в тетрадь. Вот доктор вырезал желудок, часть кишечника и какие-то кровеносные сосуды около сердца. Сказал Петрусенко:
– Сейчас я займусь этим в лаборатории.
Потом дал распоряжение врачу и лаборанту:
– Вскройте череп, мне понадобится мозг.
Сам же направился в лабораторию, Викентий Павлович пошел вместе с ним. Он присел в стороне, у окна, смотрел, как доктор Шульц и второй лаборант работают с реактивами, ванночками, растирают ткани, греют, рассматривают в микроскоп и через какую-то многогранную призму выпавшие кристаллы… Невысокий, слегка располневший Артур Шульц, с приятным лицом в обрамлении аккуратных усов и бородки, был еще молод. Когда, лет семь назад, он работал над раскрытием жестокого преступления, он был самым молодым по сравнению со своими опытными и именитыми коллегами – судебным химиком Паулем Езерихом и профессором Штрассманом. Их исследования тогда сыграли большую роль в изобличении и осуждении преступника. Петрусенко же хорошо помнил дело Люси Берлин не только потому, что оно и в самом деле было громким и знаменитым. Еще и потому, что сам Викентий Павлович занимался тогда розысками человека и в какое-то время предполагал, что тот был утоплен в озере. В жаркий летний день по озеру плавали лодки, и люди баграми прощупывали дно – искали утопленника. А молодой следователь Викентий Петрусенко как раз и думал по аналогии о прочитанном накануне в газете сообщении: ранним утром на реке Шпрее, под Берлином, один из лодочников выудил бумажный сверток, а в нем – тело девочки лет десяти, без головы, рук и ног…
Преступление это было раскрыто, что называется, по горячим следам. Немецкие коллеги, вызывая восхищение Петрусенко, очень быстро и толково провели огромную работу, опросив множество людей, профильтровав самые разные свидетельства, слухи, версии. И в конце концов вышли на насильника и убийцу. Самое жестокое и печальное то, что им оказался человек, живущий в том же доме, в том же подъезде. По сути дела, сначала над самой девочкой, а потом и над ее телом надругались чуть ли не рядом с ее квартирой, где в это время находились ее родители. Да, все указывало на убийцу, но улики были лишь косвенные. Однако доказать его вину можно было сравнительным анализом крови, исследованием тела погибшей и некоторых обнаруженных вещей. Это и сделали, причем безупречно, врачи и химики, среди которых был доктор Артур Шульц…
К счастью, то дело, которым занимался Петрусенко в это же самое время, много лет назад, окончилось благополучно: не оказалось потерпевшего – в традиционном смысле этого слова. Но были сложные переплетения судеб, была настоящая человеческая трагедия… Думая о том давнем деле, Викентий Павлович усмехнулся: какое совпадение! Ведь он тогда вел расследование в Белопольском уезде и в самом городе Белополье – том самом, где всего два месяца назад его ранили. Из-за этой раны он и приехал сюда, в Баден-Баден, – лечиться. Интересное получается лечение!
Доктор Шульц проводил исследования уже больше двух часов. Викентий Павлович успел о многом подумать, многое вспомнить. Дважды он потихоньку покидал комнату, выходил на улицу и раскуривал свою трубку. Возвращался, вновь садился у окна, ожидал, с интересом наблюдая за кропотливой работой этого известного в своей области специалиста. Но вот доктор стянул резиновые перчатки, тщательно, долго мыл руки, протирал их спиртом, потом ополоснул лицо и растерся полотенцем… Петрусенко поднялся и стоя ожидал его. Он и сам не заметил, как участилось его дыхание – от напряжения и волнения. Прав он или нет? Что-то сейчас скажет берлинский патологоанатом…
Артур Шульц подошел к нему, держа в руках исписанный лист бумаги.
– Дорогой друг, вы были правы в своих сомнениях! – Он потрепал в воздухе листом. – Вот заключения доктора Хольта: мой баденский коллега ошибся! – Шульц повернулся к врачу, который ассистировал ему при вскрытии и уже тоже был здесь, в лаборатории. – Я не осуждаю вас, доктор, потому что случай в самом деле необычный. Этот бедняга, которого мы осматривали, был убит на сутки раньше того срока, который указал доктор Хольт. А ошибка произошла, по всей видимости, потому, что тело практически почти все время находилось в достаточно холодном месте… Что ж, на ошибках учатся!
…Комиссар Эккель повез доктора Шульца на машине на вокзал, к берлинскому поезду. Петрусенко же поспешил в пансионат – ему нужно было поскорее кое-что выяснить. Ему повезло, и он застал Людвига Августовича одного, в саду, подрезающего розовые кусты. Господин Лютц, как и другие обитатели «Целебных вод», не знал о последних открытиях Петрусенко и полиции, не знал и о сегодняшнем приезде патологоанатома из Берлина. Он, конечно, догадывался, что события не стоят на месте, но тактично ничего не спрашивал.
– Дорогой Людвиг Августович! – Викентий Павлович взял его под руку. – Скажите, есть здесь – в доме или во дворе – холодное помещение? Возможно, для хранения продуктов?
– В доме есть хороший погреб, по-настоящему холодный. Вы хотите что-то положить туда? Не сомневайтесь, там все хорошо сохранится, не испортится!
– Очень хорошо, – кивнул Петрусенко. – Я и в самом деле, может быть, воспользуюсь им… А можно сначала посмотреть?
– Пойдемте, я покажу.
Лютц вложил секатор в кожаный чехол, аккуратно сгреб в сторону от дорожки срезанные ветки. По пути он занес инструмент в кладовую, потом они свернули в левое крыло дома. Комнаты, в которых недавно обитали Замятин и Лапидаров, стояли закрытые – пустовали. Петрусенко знал, что они уже тщательно убраны, а комната Замятина отдраена от крови. Но Лютцы не торопились вновь пускать сюда новых жильцов – хотели дождаться, когда окончится следствие и все прояснится. Но и после этого комнату Замятина решили в этот сезон уже не сдавать, а по осени хорошо ее отремонтировать: побелить, покрасить…
Коридор оканчивался небольшой дверью. Викентий Павлович знал, что там – продуктовая кладовая. Людвиг Августович отпер ее ключом, они вошли. Хозяин прошел в угол, наклонился и поднял деревянный люк. Семь широких удобных ступеней вели в подвал. Лютц заранее взял с полки свечу, зажег ее.
– Смотрите, – повел он рукой с подсвечником. – Здесь вместительно и холодно.
Подвал выглядел приятно: выложенные кирпичом стены, хорошо утрамбованный земляной пол, по периметру стен – бункеры с картофелем, овощами, ровные ряды бочек…
– Отлично! – Викентий Павлович, словно желая осмотреть все получше, взял у Лютца подсвечник. – А пол… даже не верится, что обычная земля!
– Мы натираем его особой мастикой, – кивнул Людвиг Августович.
– Правда?
Петрусенко наклонился и стал осматривать пол, словно из любопытства. Почти сразу он разглядел в нескольких местах темные пятна… Он уже не сомневался, что это – кровь. На бурой, глянцевитой земле их трудно было различить, а еще труднее понять – что это. Если, конечно, не знать точно! Викентий Павлович подумал, что экспертиза непременно подтвердила бы его догадку. Но стоит ли проводить ее? Стоит ли вообще приводить в ужас этих милых людей, дав им узнать, что в их подвале почти сутки хранился труп? В конце концов, это не так уж важно, а они, скорее всего, после этого вообще не станут пользоваться подвалом. К чему причинять людям такие неудобства?
– Да, здесь холодно! – Петрусенко поежился: – Бр-р-р! Пойдемте скорее на солнышко!
Уже наверху он спросил Лютца:
– Часто вы пользуетесь подвалом?
– Нет, – тот пожал плечами. – Двухнедельный запас продуктов у нас просто в кладовой, а когда он кончается – мы его оттуда пополняем. Сейчас в подвале, как вы видели, полупусто. Основные закупки делаем осенью, тогда он забит основательно.
Викентий Павлович шел по саду к своему коттеджу и думал о том, что полицейские, когда искали тело Замятина, осматривали дом и наверняка заглядывали в кладовую. Но место хранения продуктов настолько не вязалось в представлении аккуратного немца с местом, где можно спрятать труп, что наверняка в кладовую именно заглянули, и все. До подвала вообще не добрались… Что ж, этот лже-Замятин, видимо, неплохой психолог!
Викентий Павлович на несколько минут приостановился, прежде чем взойти по ступенькам на свою веранду. Положил ладонь на деревянные перила, задумался… Кто же все-таки этот человек, так талантливо разыгрывавший перед ними и слабоумного молодого аристократа, и Лапидарова? Ведь у Греты не возникло ни малейшего сомнения в том, что ночью на дороге на нее напал именно Лапидаров! Зачем неизвестному нужны все эти мистификации? Что он делал, чем занимался здесь – в пансионате, в Баден-Бадене, в Германии? И где скрывается сейчас?
