3 ЯНВАРЯ 1905, ПОНЕДЕЛЬНИК, ДЕНЬ ЛУНЫ
1
Фонарщики кое-где еще не успели потушить фонари, а с невского льда поднималась серая дымка отступающей ночи.
Ранее утро обещало столице крепкий мороз.
По белому полю замерзшей реки шли двое. Они шли друг за другом на расстоянии десяти шагов. Идущий впереди тащил на спине мешок.
Городовой Романов крепко замерз. Он окинул полусонным глазом набережную и сладко зевнул. В такое время, полвосьмого утра, честный народ только просыпается, а всякие разбойники отправляются спать. Можно не бояться, ничего не произойдет.
Городовой еще раз зевнул и отправился греться к дворнику ближайшего дома.
А по льду упрямо двигались двое. Там, впереди, темнел ряд широких ледорубных прорубей. Лед в них еще не встал крепко и был тонок, словно слюда. В сумраке петербургского утра проруби казались вырытыми во льду могилами.
Наконец идущий сзади остановился.
Но тот, кто шел первым, продолжил путь.
Он упрямо шагал к ближней проруби. Он шел как заведенный солдатик. До чернеющего края осталось несколько метров, но человек как будто ничего не замечал. Он шел и шел.
Прорубь была уже в двух шагах. Словно не замечая ее, он ступил на снежный выступ между старым льдом и тонкой кромкой нового, на мгновение замер и шагнул вперед.
Хрустнул пробитый лед, и плеснула вода.
Человек с мешком исчез.
Тот, кто следовал сзади, остановился, огляделся по сторонам, побежал в сторону набережной, поднялся по каменной лестнице и растворился в молочных сумерках утра.
2
На льду Малой Невы показалась лошадка, запряженная в узкие волокуши. От холода впалые бока животины тряслись мелкой дрожью. Рядом плелось четверо сонных мужиков, в драных кафтанах и поеденных молью шапках.
Старший артельщик Матвей Семенов оглянулся на своих работничков. Полчаса назад он вытолкал их пинками из теплой ночлежки на Васильевском острове. А некормленая лошадь встала под оглобли только после того, как получила поленом по спине.
А все потому, что, не поехав домой на Рождество, вологодские начали праздновать, загудели и не могли успокоиться аж до 2 января. Когда очнулись от пьянки, оказалось — пропили все, что заработали за три месяца, не оставив семье даже на гостинцы. Обозлившись, протрезвевший Матвей не дал мужикам напиться с утра чаю и на голодный желудок повел на работу.
В Петербург Семенов приехал три месяца назад артелить на заготовке льда. Как-то раз он услыхал от вологодских, вернувшихся из столицы, что зимой в городе есть выгодное дело: резать на Неве лед и продавать. Матвей подумал и решил: раз за дурную работу платят деньги, а зимой в деревне все равно делать нечего, отчего бы не заработать.
Он дал «на лапу» исправнику (тот быстро выправил паспорт и разрешение), взял в аренду соседскую лошаденку и в начале ноября прибыл с мужиками в столицу. В артель Матвей Семенов позвал из родной деревни Семеновки Петра, Кольку и Василия Семеновых. Мужики считались родственниками, хоть и дальними.
Матвей нашел в Петербурге вологодских, которые помогли войти в ледорубное дело, и начал промысел.
Патенты для заготовления льда распределяла речная полиция. И конечно, чтобы получить делянку, тоже надо было дать «на лапу». Но брали по-божески. Семенов не терялся и быстро устроился.
Лед пилили бруском длиной в метр и шириной в полметра, называемым «кабаном». Вынутые из проруби «кабаны» складывали на узкие волокуши и прямо с реки отправляли покупателям: в ледники мясных складов, магазинов и ресторанов.
Матвей прикинул сегодня рубить лед между Биржевым и Тучковым мостами, там, где правый рукав Невы, называемый Малою Невою, огибал Васильевский остров. Место было хорошее. Местные артельщики уходили правее, за линию электрического трамвайчика фирмы «М. М. Подобедов», который бегал зимой по замерзшей реке от Дворцовой до Мытнинской набережной за три копейки с пассажира. Питерские ледорубы любили делянки ближе к Зимнему дворцу и Петропавловской крепости.
Артель Семенова, как обычно, пришла первой. Старший вел своих мужиков мимо прорубей, которые остались еще с Нового года.
Матвей позевывал и посматривал по сторонам. А ведь кто-то даже в праздники работал! Наверняка чухонцы.
Неожиданно в ближней проруби раздался шумный всплеск. Матвей резко повернул голову, увидел, что за край льда цепляются руки, и кинулся на выручку. Его работники, не понимая, куда рванул старший, остановились.
— Помогай, мать вашу! — на ходу заорал Матвей.
— Зовет, что ли? — спросил Колька.
— Вроде зовет, — плюнув под ноги, сказал Петр.
— А че ему надо? — Колька зевнул.
— А ты сходи и узнай, — Петр протер рукавицей заспанное лицо.
До артельщиков долетели обрывки яростного мата. Петр повернулся к Ваське, дремавшему на ходу:
— Слышь, малой, а ну-ка сбегай к Михалычу, кличет чего-то.
Васька сладко зевнул, помотал головой, как заспанный конь, прислушался, вгляделся и ахнул:
— Никак человек тонет!
Мужики бросились на помощь.
Вчетвером они с трудом вытянули на лед низенького, толстого мужчину. Матвей никак не мог отдышаться и хватал ртом ледяной воздух.
Спасенный пошевелился, и Матвею послышалось бормотание. Еще тяжело дыша, он перевернул человека на спину. С тяжелой бобровой шубы струями катилась вода. Клочковатая борода и кудрявые волосы слиплись, но человек блаженно улыбался. Кажется, он не чувствовал холода и не понимал, что чудом спасся.
Матвей приблизил ухо к его губам.
— Слыхать чаво? — тревожно спросил Петька.
— С луной, кажись, говорит! — Матвей тяжело вздохнул.
И тут на жилетке спасенного блеснула тяжелая золотая цепочка от часов.
Матвей огляделся по сторонам. На льду — никого. А с набережной в такой час кто будет выяснять, чем занимается артель ледорубов? Даже городовые спят.
Семенов принял решение мгновенно.
— А ну-ка встали кучней, — рыкнул он, не оглядываясь на артельщиков.
Мужики покорно выполнили приказ.
— Михалыч, ты чего надумал? — шмыгнул Колька простуженным носом.
Матвей взялся за цепочку и рывком вытащил из прорези жилетки тонкий золотой «Лонжин». Вот это удача! Чего зря добру пропадать.
— С вами, иродами, все пропил, домой не с чем показаться. А этот не обеднеет, небось полны карманы медяков… Стой смирно и по сторонам поглядывай! — прикрикнул артельщик на бестолкового Кольку.
Засунув руку в нагрудный карман шубы, он сразу нащупал портмоне. А когда раскрыл мокрый кожаный кошелек, то на мгновение зажмурился. В секции для купюр плотными рядами жались туго втиснутые красненькие и синенькие бумажки. От радости у Матвея перехватило дыхание. Вот и сбудется его мечта. Купит лавку, заживет по-людски.
Человек по-прежнему что-то шептал и улыбался.
— Чаво он? — трусливо спросил Колька.
— Известно, чаво. Пьяный до полусмерти, душа просит отпустить, а тело не дает.
— А еще лыбится!
— Хорошо ему, вот и лыбится, — Матвей нашарил в другом кармане записную книжечку в потертом кожаном переплете. На промокших страничках расходились чернильные пятна. Семенов полистал ее, надеясь найти ассигнации. В середине книжечки вместо страниц остались рваные ошметки. Нет, это добро не продать. Матвей швырнул находку в прорубь.
— Михалыч, давай скорее, совсем светает, как бы не попасть в беду, — вконец замерзший Петр решился подать голос.
Матвей приподнял лежащего за шею.
— Ну-ка, подсоби, Петька! Мех вон какой отборный. Такая шуба коровы стоит.
Петр помог придержать. Матвей быстро содрал шубу и кинул на волокуши.
— Михалыч, он же теплый… — с ужасом проговорил Петр.
— А тебе не один хрен? Что стоите, живо тащи что осталось! — шипел Матвей на застывших работников.
Мужики сняли пиджак, жилетку и брюки. Сорвали пару щегольских лаковых ботинок, бархатный галстук и тонкую сорочку.
Матвей комкал мокрые вещи, опасливо поглядывая по сторонам и подгоняя матом неумелых подручных. Надо спешить, вот-вот народ появится. И вправду, светает. Вскоре на спасенном остались только исподняя рубаха и мокрые подштанники.
— А теперь кончай дело, — приказал артельщик.
— Что «кончай», Михалыч?!
— В прорубь, вот что!
Петр и Колька переглянулись и поняли друг друга без слов.
— Ты, Михалыч, как хочешь, но мы на душегубство не согласны. На каторгу — иди, а нас не вмешивай, — решительно сказал Петр за всех.
Матвей хотел было рявкнуть на неразумных, но решил не терять время. На таком морозе этот и получасу не протянет. Сам Богу душу отдаст.
— Ладно, наработали на сегодня. Пошли в трактир чаем греться!
За пазухой старшего Семенова согревались золотые часы, цепочка и кошелек, полный денег.
— Васька, трогай!
— Но-о, окаянная! — подстегнул лошаденку окончательно протрезвевший Васька.
На льду, рядом с черной ямой полыньи, остался лежать мужчина в мокрых кальсонах и нательной рубахе, плотно прилепившейся к телу. Его глаза слепо смотрели в серое небо. Он улыбался.
3
Кто-то упорно стучал в дверь спальни.
Не отпуская щеку от мягкого тела подушки, Ванзаров открыл глаза. Стрелки на часах показывали половину восьмого.
Стук не прекращался. На такое безобразие в семь тридцать утра было способно только одно живое существо в доме.
— Ну, что такое? — недовольно откликнулся коллежский советник.
— Вставайте, ваше благородство, — ответил ворчливый женский голос.
Глафира! Этот диктатор и сатрап ванзаровской семьи, который прикрывается юбкой кухарки, эта наглая баба, которая позволяет себе прерывать сон лучшего сыщика столицы, эта…
Ванзаров мог бы бесконечно перечислять все отвратительные качества старой няньки его жены, которая досталась им по наследству. Ей прощалось и гнусное бурчание, и все грехи — вплоть до утаивания мелкой сдачи. Глафира была совершенно беспардонна, но бороться с ней сыщик не решался.
— Глафира, что еще надо?!
— Мне ничего не надо, а вас вот спрашивают, — пробурчал из-за двери противный старческий голос.
— Да кто там пришел в такой час?!
— Никто не пришел. По ящику просят.
— Глафира, сколько раз повторять: это не ящик, а телефонный аппарат! Вы служите в приличном доме. Повторите…
— Парат…
— И то, слава богу!
— Так к ящику подходить будете, или сказать, что будить не велели?
— О господи! Скажи: сейчас буду.
Ванзаров заставил себя сбросить одеяло. Проснуться даже на пять минут раньше срока было для него страшнейшим испытанием. Он отыскал под кроватью шлепанцы и, дрожа утренним ознобом, натянул байковый халат.
Телефон на квартиру сыщику провели еще два года назад. Но Ванзаров все никак не мог привыкнуть к тяжелому массивному ящику фирмы «Эриксон Л. М. и K°», висевшему на стене в гостиной, словно покрытый дорогим ореховым лаком скворечник. В глубине души Родион Георгиевич побаивался всех этих технических новинок. Он был сыном спокойного девятнадцатого века.
Ванзаров шел по коридору скромной пятикомнатной квартиры, которую снимал на пятьсот рублей квартирных денег, добавляемых к годовому жалованью, и с удовольствием прислушивался к звукам просыпающегося дома. На кухне Глафира препиралась с дражайшей супругой Софьей Петровной. Из детской доносился щебет проснувшихся дочек, спорящих, кто сегодня поведет на прогулку куклу Лили. Звуки и запахи родного дома подняли Ванзарову настроение.
Он приставил к уху слуховой рожок телефона и строго сказал в черную воронку амбушюра:
— У аппарата…
— Здравствуйте, Родион Георгиевич. Разбудил?
Ванзаров пожалел, что так долго плелся к аппарату.
— Что вы, Николай Александрович, я уже час как на ногах. Работаю с бумагами. Прошу прощения, никак не мог предполагать, что вы…
— Ничего, я привык без церемоний. Как настроение? — сухо поинтересовался телефонирующий.
— Спасибо, бодрое. Чем могу служить?
— Да господь с вами, Родион Георгиевич, чем вы мне можете служить! Если только по-приятельски…
Остатки дремоты у сыщика улетучились. На том конце телефонного провода был не кто иной, как заведующий Особым отделом полиции статский советник Макаров. Ванзаров приготовился к любой неожиданности.
— Слушаю внимательно, Николай Александрович.
— Сами понимаете, время неспокойное. Вчера Путиловский забастовал, кругом волнения, прокламации всякие. На днях наши армейские куропаткины героически сдали Порт-Артур, эдакие молодцы. А у меня людей не хватает, за всем не уследишь. Вот и приходится вас беспокоить…
В гостиную заглянула Софья Петровна и показала знаками, что завтрак уже на столе. Ванзаров изобразил на лице крайнюю занятость и послал супруге горячий воздушный поцелуй.
— …по таким обстоятельствам… — продолжил голос в трубке. — У нас на днях пропал лучший сотрудник.
— Как это «пропал»? — Ванзаров позволил себе явно ненужный вопрос.
— Должен был прибыть на новогодний банкет в «Дононе» — не прибыл. На службе не появился, дома нет.
— Вы хотите, чтобы мы занялись розыском?
— Нет, не хочу. Мы его нашли.
— Простите, тогда я не понимаю…
— Нашли убитым. Наш сотрудник просто так пропасть не может, по чину не положено. Так что стали думать, где он может быть. Ну, любовниц сразу отмели — это несерьезно. Вспомнили про квартиры для служебных встреч, подняли адреса по оплатным ведомостям, в одну заходим, а он лежит, бедный, на полу.
— Так вы хотите, чтобы мы разыскали убийцу?
— Вот это совершенно необходимо!
— Надо как минимум осмотреть тело и… — начал Ванзаров.
— Ничего этого не надо. Я сразу вам могу сказать, что убийца — женщина.
— Женщина?! Почему?!
— Ну, во-первых, мой сотрудник убит вязальными спицами. А во-вторых, она при бегстве обронила носовой платочек.
— Но, если вы знаете, что это женщина, вы, вероятно, знаете, кто она? — осторожно спросил Ванзаров.
— И кто она, и где учится, и где проживает.
— Так что же…
— А то, что ее нигде нет. Испарилась.
— Извините, Николай Александрович, но если вы с вашими возможностями не нашли ее, то как же мы…
— Родион Георгиевич, я не имею права посвящать вас в детали, но, поверьте, то, что случилось, совершенно не укладывается ни в какие рамки. Погибший сотрудник один из лучших наших специалистов. И если такое произошло, это далеко не случайность. Я вижу в этом большую угрозу.
— Я сделаю все, что могу.
— Думаю, сможете. Ведь эта беглянка имела близкое отношение к профессору Серебрякову.
— Что?! Но откуда вы… хотя, что я спрашиваю! — разволновался Ванзаров.
— Когда вы ее разыщете, немедля доставьте задержанную к себе на Офицерскую. При этом никаких вопросов не задавать, а сразу телефонировать мне. Ясно?
— Да, — твердо ответил Ванзаров.
— Далее. До приезда моих сотрудников принять все меры для особой охраны задержанной. Не подпускать к ней никого. Вы лично будете отвечать за ее сохранность. Соблюдайте полную конспиративность.
— Разрешите один вопрос? — спросил Ванзаров.
— Да господь с вами, Родион Георгиевич, сколько хотите!
— Как я узнаю…
— Вы получите все необходимые данные в ближайшее время! — перебил его Макаров.
Аппарат без дальнейших церемоний отсоединился. Ванзаров повесил слуховую трубку на крючок и, совершенно позабыв про завтрак, опустился в кресло.
4
Младший городовой Второго участка Васильевской части Иван Балакин вышел на утренний морозец в распахнутой шинели и без шашки. Он вытащил свежую пачку папирос «Важные», по пять копеек за двадцать штук фабрики Богданова, с витязем на упаковке, и с удовольствием затянулся. Он глубоко втянул горький дым, но выдохнуть не успел. Перед ним остановилась потертая пролетка, со ступеньки которой, в одном кафтане, свалился заиндевевший городовой Романов. Но самое страшное — на курящего Балакина прямо из пролетки смотрел участковый пристав Щипачев.
— Чего раззявился, помогай! — рыкнул он, откидывая одеяло извозчика.
На сиденье, рядом с приставом, помещалось нечто большое, закутанное черной шинелью Романова и его же верблюжьим башлыком.
Младший городовой бросил папироску, прыгнул на подножку и помог Романову снять поклажу с пролетки. Сверток оказался тяжелым, но на удивление теплым.
Извозчик Аким Данкин повернулся к приставу:
— Извиняюсь, ваше благородие, а как будет относительно оплаты?
— А вот так! — и Щипачев поднес к носу возницы молот своего кулака.
Подгоняемые матом Андриана Николаевича, двое городовых потащили посылку на руках в помещение участка.
— Романов, неужто его благородие теперь сам возит пострадавших в участок? — кряхтя от натуги, пробормотал Балакин.
— Да понесла его нелегкая с утра… — еле дыша, прохрипел городовой. — И как на грех, нашел на моем посту этого… Самовар проклятый, чтоб ему пусто было! Пока с набережной ехали, просто околел!
Полицейские внесли завернутого в шинель человека в комнату для задержанных. В это раннее время на лавках размещалось только трое. Один был пьян до полного беспамятства, второй, поколотив супружницу, маялся в наручниках, а третий мужик просто не вовремя оказался на глазах постового без паспорта.
Романов согнал бродяжку с лавки и опустил на нее господина. Дежурный чиновник и двое городовых, вернувшиеся с обхода, с интересом смотрели на доставленного.
С грохотом шпор в помещение ввалился Щипачев. Появление начальника вызвало прилив служебной дисциплины. Все сотрудники встали по стойке «смирно». Пристав вытаращился на лавку:
— Куда положили, скоты?!!
— Так, вашбродь…
— В медицинскую! Живо!
Проклиная все на свете, Романов с Балакиным потащили груз в медицинскую часть участка.
Управление каждого из сорока четырех петербургских участков было универсальным командным пунктом полицейской власти в округе. Сюда собирались дворники и швейцары со всех приписанных домов для получения инструкций и оглашения указов градоначальника. Сюда приходили для отчетов и получения распоряжений околоточные надзиратели. Здесь размещалась рота городовых, постоянно находившихся на казарменном положении.
В самом здании, кроме кабинетов, имелись: мертвецкая, медицинская часть, сыскной стол для разыскиваемых и арестантская для задержанных. Кроме того, картотека, столовая, людская, мелочная лавка и буфет для городовых, в котором дозволительно было выпить не более двух рюмок водки в день.
Кабинет участкового пристава, как и его квартира, также помещались здесь. Так что в столице империи полицейский находился на службе круглые сутки.
Участковый доктор Эммануил Эммануилович Горн услышал крики пристава и сам открыл дверь в медицинскую.
Городовые в суматохе внесли господина вперед ногами и получили за это еще одну порцию нагоняя. Доктор поправил пенсне и тихим голосом попросил господина пристава прекратить крик. Щипачев покрылся пунцовыми пятнами, но спорить не стал и выгнал городовых.
Полный мужчина лежал на кушетке без сознания и постанывал.
— Где вы его нашли? — с некоторым удивлением спросил доктор.
— На льду у Тучкова моста…
Горн хмыкнул. Практически голый мужчина, в одном мокром белье, на морозе? Интересный случай.
— Он что, в проруби плавал?
— Думаю, не без этого.
— И как долго?
— Не могу знать…
Горн приложил ладонь ко лбу мужчины.
— Ого! Температура выше высокофебрильной, просто гиперпиретическая!
Щипачев не понял, что сказал доктор, но согласно кивнул.
— Он может умереть в любую секунду! Да что ж я… — Горн вдруг осознал, что пациент так и лежит в подштанниках и рубашке. Он схватил хирургические ножницы, одним движением разрезал ткань и сорвал ошметки одежды. Потом, взяв сухую простыню, принялся яростно растирать тело.
Человек на кушетке стал чаще дышать. Доктор нагнулся и понюхал у рта лежащего.
— Странно, совершенно не чувствуется запаха спиртного…
— А почему он должен быть? — удивился Щипачев. — Господин вроде состоятельный!
— А потому, уважаемый Андриан Николаевич, что только невероятная доза алкоголя может спасти человека в такой ситуации. Однако я не пойму причину его жара.
Тело действительно было невероятно горячим. Казалось, что кожа раскалилась изнутри. С подобным случаем в своей практике Горн еще не сталкивался. Доктор пощупал запястье: пульс просто бешеный.
Как врач, Горн понимал, что должен оказать помощь. Только не знал, какую. Доктор оглянулся на стеклянный шкафчик, где в идеальном порядке хранились препараты, и решил применить успокоительное.
— Поднимите ему голову, я попробую дать брому, — сказал Горн.
Притихший Щипачев покорно выполнил указание. Доктор поднес ложку к губам, и тут же человек широко открыл глаза, резко дернулся и страшно закричал.
5
Родион Георгиевич запахнул разбежавшиеся полы халата и, сидя в кресле, продолжал напряженно размышлять о неприятном звонке.
За семь лет, проведенных в Департаменте полиции, он хорошо усвоил неписаные правила служебного церемониала. Они гласили только одно: кто главней, тот и прав. И не важно, это прямой твой начальник или просто начальник. Разумному чиновнику следует не спрашивать: «С какой стати я должен выполнять указания чужого начальника?» — а быстренько бежать и делать, что велели. И при этом стараться заработать особое расположение и благосклонность высших лиц.
Так же следовало поступить в отношении приказа Макарова.
Хотя сыскная полиция напрямую не подчинялась Особому отделу, власть и возможности их были несоизмеримы. Принадлежа одному ведомству — Министерству внутренних дел — и даже одному Департаменту полиции, сыск и Особый отдел в неписаной табели о рангах располагались на противоположных полюсах.
Особый отдел, безусловно, царил на вершине властной пирамиды. Он был мозгом и сердцем всего министерства потому, что занимался политическим сыском, то есть самыми серьезными преступлениями против государственного строя.
А сыскная полиция терялась среди «мелких сошек» полицейского резерва, тюремной части, речной полиции, Медицинского управления и пожарной команды. Так что кто кому и почему может отдавать приказы, даже в самой дружелюбной форме, у сыщика сомнений не возникало.
В тридцать лет занимая должность чиновника особых поручений, коллежский советник Ванзаров хотел, чтобы его карьера развивалась и дальше. Он честно мечтал выйти в отставку году эдак в 1935-м, с орденом не меньше «Белого орла» и чином не ниже тайного советника. Прозвучавшая просьба заведующего Особым отделом не сулила никаких выгод и, более того, могла поставить жирный крест на всей карьере.
Если сыщик не найдет девицу, скорее всего придется писать прошение об отставке, так как он не справился с важным поручением. И его непосредственный начальник сыскной полиции будет бессилен. А если Ванзаров поймает убийцу особиста, то станет нежелательным для Особого отдела носителем информации. Со всеми вытекающими последствиями.
Родиону Георгиевичу особенно не понравилось, что Макаров прямо указал на связь этой дамы с профессором Серебряковым. А если она имеет прямое отношение к убийству Ланге? Как быть?
В конце концов, Ванзаров решил не подписывать себе приговор раньше времени. Уж сколько раз его толкали в служебные капканы! Уж сколько раз милые люди в партикулярном платье и военном мундире хотели съесть его живьем или хотя бы подставить под отставку! Однако многих уже нет на службе, одни пишут мемуары в своих особняках, другие скучно пьют водичку на швейцарских курортах. А Ванзаров, хоть и проживает на казенной квартире, но решительно продвигается вперед, служа отечеству.
Выкрутится и в этот раз!
Еще не дойдя до столовой, Ванзаров услышал звонок входной двери.
6
Извозчик Аким Данкин проводил тоскливым взглядом могучую спину пристава до двери полицейского участка и в сердцах хлестнул лошаденку. В это раннее время возница решил попытать счастья на стрелке Васильевского острова рядом с Биржей.
Старенькая пролетка, скрипя колесами, развернулась. Но не успел Аким протянуть свое: «Но-о, погибель, шевелись!» — как вдруг ему наперерез бросилась барышня.
— Ты что, шалая, сдурела? — перепугался Аким. Не хватало еще пешехода сбить. Тогда конец. Патент отнимут, и пойдет по миру.
Данкин зло щелкнул кнутом. Но барышня уже вцепилась в облучок.
— Я вам хорошо заплачу! — сказала она спокойным грудным голосом и показала синенькую бумажку.
— Прошу, мадам! — вежливо крякнул Данкин.
Барышня ловко вскочила в пролетку.
— Кого вы привезли в участок? — спросила она, понизив голос.
— Да кто ж его знает! Пристав подобрал на льду пьяного, а городовой его все «самоваром» называл! А господин ентот всю дорогу кричал безобразия разные.
— Он был живой?!
— Да уж не мертвый! Пристав с городового шинель снял и завернул, как младенца!
Дама уселась на холодное кожаное сиденье, прикрылась одеялом и назвала адрес недалеко на Васильевском острове.
Данкин повернулся на облучке и с любопытством глянул на пассажирку.
— Прощения просим, а не вас ли сегодня утром возил? — кашлянул он, приглядевшись.
Барышня не ответила.
Аким щелкнул кнутом и крикнул во все горло:
— Но-о, погибель! Шевелись!
Пролетка дрогнула и стала набирать ход.
Повернув голову, дама глянула в сторону участка, отвернулась и опустила на лицо вуаль.
7
Опережая Глафиру, Родион Георгиевич сам бросился открывать входную дверь. На лестничной площадке никого не было. Но на коврике у порога лежал белый конверт. Сыщик поднял безымянное послание. По лестнице гулко улетало эхо быстрых шагов. За спиной недовольно ворчала кухарка.
Ванзаров вскрыл конверт за письменным столом. Первым делом из него выпала маленькая фотокарточка. Мадемуазель в платье с глухим воротничком и без всяких украшений, высоко подняв подбородок, смотрела вдаль ясными и чистыми глазами.
Это была она!
Та, которая снялась с профессором. И возможно, именно с ней столкнулся сыщик в ресторане «Медведь». Филеры Курочкина назвали ее Рыжей. Значит, Рыжая убила сотрудника Особого отдела вязальными спицами! Да, оказывается, такая женщина способна на многое.
Ванзаров выудил из конверта листочек, исписанный мелким почерком статского советника Макарова. Сопроводительная записка сообщала, что девушку на фотографии зовут Надежда Петровна Уварова. Она училась на Бестужевских курсах и проживала в Коломенской части на Садовой улице в доме №**. В конце Макаров приписал, что барышня состояла меньше двух месяцев агентом Особого отдела. Офицер, которого она убила, придумал ей красивую кличку — Диана.
Сыщик опять почувствовал холодок тревоги.
Родион Георгиевич спрятал фотокарточку с запиской в ящик стола и запер его на ключ. Он не мог поручиться, что любопытство Глафиры уже не добралось до его служебных дел.
В столовой начинался обычный утренний переполох. Близняшки Оля и Леля боролись за сахарное яблочко в хрустальной вазочке, пропуская мимо розовых ушек суровые замечания Софьи Петровны.
— Родион Георгиевич, обратите внимание на дочерей! Они пренебрегают хорошими манерами! — Софья Петровна строго посмотрела на мужа.
— Папа, она первая начала! — закричали хором малышки.
Ванзаров напустил на себя показную строгость и погрозил пальцем.
— Вот, я за вас возьмусь! — весело пообещал он, усаживаясь на свое место.
— Боже мой, чего я хочу от детей, когда отец выходит к чаю в халате! — Софья Петровна трагически всплеснула руками.
— Но, Софьюшка, я не успел, телефонировали…
В этот момент, как назло, из гостиной опять ударили резкие трели телефонного аппарата.
От неожиданности Ванзаров вздрогнул и пролил чай.
— Да что же такое? Это дом или приемное место! — крикнула разгневанная Софья Петровна и бросила чайную ложечку.
Дочки мгновенно притихли.
— Софьюшка, честное слово, не виноват… — пробормотал коллежский советник.
Из гостиной вернулась Глафира.
— К ящику опять вас кличут, — буркнула она Ванзарову.
8
Джуранский переступил порог участка и сразу услышал истошный вопль. Ротмистр невольно замер.
— Это кто? — спросил он.
Городовой Романов, греясь у печки после законной рюмки, услужливо доложил:
— «Самовар» дурит, вашбродь!
— Это кто же такой самовар в участок приволок?
— Господин пристав, кто ж еще…
— Да?… Романов, а чего ты шинель к печке прижимаешь?
— Все «Самовар». Пока его везли, намочил, окаянный…
— А где вы этот самовар нашли? — не понял ротмистр.
— На Неве, у проруби.
— Пойти полюбопытствовать что ли? — пробормотал Мечислав Николаевич.
В это утро он оказался во Втором участке случайно. Кроме дела Ланге ротмистр занимался еще и рядовыми делами. Так, в конце прошедшего года на хозяйку большой квартиры по Третьей линии, 28, вдову Семову, было совершено дерзкое нападение. Неизвестные злоумышленники средь бела дня взломали крепкую входную дверь и вынесли золотых и серебряных вещей на тысячу восемьсот рублей, а процентных бумаг и денег на четыре тысячи триста рублей. Наглых грабителей искали с декабря. Джуранский собирался дать приказ околоточным проверить, не появился ли на участке новый скупщик краденого.
Вопль, между тем, повторился. Мечислав Николаевич поморщился. Пристав Второго участка — известный любитель пускать в ход кулаки без всякого повода. Как бы не переусердствовал.
— А где Щипачев с ним работает? В арестантской?
— Зачем в арестантской, к доктору отнесли… — Романов зябко жался к изразцовой печке.
— Значит, к доктору… — рассеянно повторил ротмистр. — А что он так орет? Скальпелем его, что ли, режут?
Джуранский без стука распахнул дверь в медицинскую часть.
— Что тут происходит?
— Здравия желаю, господин ротмистр!
Щипачев свято соблюдал закон чинопочитания, хотя Джуранского недолюбливал. Доктор Горн кивнул вошедшему.
— Щипачев, вы над кем тут измываетесь? — строго спросил сыщик.
Пристав отступил от кушетки, в душе кроя последними словами ротмистра сыскной полиции.
— Разрешите доложить! Неизвестный господин мною самолично был найден на льду Малой Невы и доставлен в участок сегодня в половине девятого утра при самоличном обходе территории!
— Молодец, Андриан Николаевич! — холодно похвалил Джуранский. — И что вдруг такое рвение по службе? Не замечал за вами.
Щипачев скрипнул зубами, но промолчал. Не мог же он сказать, что с утра пораньше пошел проветрить больную голову, раскалывавшуюся после вчерашних посиделок у кума.
— Так, значит, в проруби купался и на морозе не околел? — спросил ротмистр.
— Истинная правда. Видать, был выпимши, упал на снег. Его раздели и бросили в прорубь.
— Не говорите глупостей, от него даже не пахнет! — доктор Горн положил на столик бесполезную ложку для микстуры и вытер руки льняным полотенцем.
— Значит, ни следа алкоголя, и выжил? И как он… — Джуранский оборвал себя на полуслове, потому что увидел лицо потерпевшего. У бывшего кавалерийского офицера перехватило дыхание.
— Мечислав Николаевич, с вами все в порядке? — озабоченно спросил Горн.
— Ах ты!.. — только и смог выдавить ошарашенный сыщик. — Это ж Серебряков!
Воцарилась немая сцена.
— У пациента calor mordax, жгучий жар… — прерывая тягостное молчание, подал голос Горн. — И пульс такой, что сердце выскакивает.
— Лихорадка? — Джуранский наконец-то пришел в себя.
— Не думаю. Такой жар может говорить только об одном: в организме больного происходит стремительный процесс. Или… — Доктор сделал многозначительную паузу.
— Что «или», доктор?
— Или он находится под действием наркотического средства…
Щипачев, про которого ротмистр и доктор забыли, почтительно кашлянул:
— А еще задержанный… то есть найденный выкрикивал странные слова!
— Какие еще слова, пристав? — раздраженно бросил Джуранский.
— Просил напоить его соком луны и требовал, чтобы огонь шел за ним! — доложил Щипачев.
— Явно принял возбуждающее средство! — прокомментировал Горн. — Кстати, есть еще одна интересная деталь.
Доктор поднял край простыни и указал на грудь. Джуранский увидел черную звездочку.
За спиной сыщика тяжело сопел Щипачев. Он приподнялся на носочках, заглянул за плечо и решил блеснуть эрудицией.
— Я так думаю, это… есть… знак иноверца! Тайный еврей, по всему видать! Или того хуже — поляк!
— Почему вы так решили? — удивленно спросил Джуранский.
— А креста на нем нательного не было! — победно заявил Щипачев.
Доктор уже хотел было высказать все, что думает о дремучих мозгах пристава, но тут дверь резко распахнулась и в медицинскую с отчаянным воплем ворвалась девушка. Ее шубка была расстегнута, шляпка косо сдвинута набок, но лицо плотно укутывал кружевной платок, который оставлял открытыми только глаза.
— Помогите! Спасите! — отчаянно кричала она. Видимо, ей удалось проскользнуть мимо городовых. От неожиданности Джуранский, Горн и пристав замерли.
Сумасшедшая барышня, увидев тело на лежанке, на мгновение замолчала и, вновь истерично закричав о помощи, бросилась обратно в коридор, проскочив под расставленными руками городового Романова.
— Щипачев, что творится в участке? — со сдержанной угрозой произнес Джуранский.
Пристав побагровел.
— Прошу простить, господин ротмистр, сейчас разберемся!
— Экая эксцентричная барышня! Я, признаться, решил, что сейчас в нас полетит ручная бомба, — повернувшись к Джуранскому, доктор вытер карманным платочком лоб.
— Что-то не похожа она на сумасшедшую… — пробормотал тот.
Неожиданно Серебряков вздрогнул и открыл глаза.
— Где я? — прошептал он, наткнувшись мутным взглядом на ротмистра.
— Вы в полной безопасности! — торжественно заявил Джуранский. — Что с вами случилось?
— Грядет новый бог! — прохрипел профессор. — Он очистит огнем мир! Сома сладостный! Напои меня…
Серебряков закашлялся, застонал. На лбу и по всему телу обильно выступил пот.
— Плохо дело, — сказал доктор. — Кажется, наступает кризис…
— Что мне… — растерянно начал Джуранский.
— Срочно телефонируйте Ванзарову! И Лебедеву! — крикнул Горн вдогонку убегающему ротмистру.
9
Ванзаров недослушал сбивчивый доклад Джуранского, бросил слуховую трубку телефонного аппарата, стремительно переоделся, схватил с вешалки пальто и, прыгая через ступени лестницы, выбежал на улицу. Он крикнул извозчику, что даст целковый, если тот довезет до Пятой линии Васильевского острова за десять минут.
Сани помчались по утоптанному снегу Невского проспекта с лихим посвистом. Возница нещадно бил кнутом, обгоняя экипажи и страшно крича на зазевавшихся пешеходов. На ледяных ухабах сани подбрасывало, и сыщику приходилось хвататься руками за котелок.
Родион Георгиевич старался не давать волю гневу. Он считал, что кричать на подчиненных так же бесполезно, как доказывать собственной жене ее неправоту. Но сейчас он готов был рвать и метать. Хваленые соглядатаи Курочкина прошляпили профессора. И это столичные филеры, которые считаются образцом для всей России! Перед самым их носом кто-то увел Серебрякова!
Когда сыщик рывком распахнул дверь в медицинскую Второго участка, доктор Горн все еще не терял надежды привести Серебрякова в чувство, втирая жидкость с тошнотворным запахом. Джуранский, не зная чем помочь, топтался рядом.
— Успел?! — не здороваясь, спросил Ванзаров.
— Надеяться можно только на то, что организм сам справится с шоком, — ответил Горн, продолжая растирать Серебрякова камфарой.
Грудь профессора блестела, как лаковая шкатулка. Ванзаров сразу заметил пентакль, такой же, как у Марии Ланге, что его, однако, нисколько не удивило.
Джуранский шепотом доложил начальнику все обстоятельства утреннего происшествия.
— Разве возможно такое, чтобы человек, пробыв в ледяной воде и пролежав не менее часа на льду, не умер? — повернулся Ванзаров к невозмутимому Горну.
— Теоретически — шансов выжить нет. Но пациенту помогла неестественно высокая температура! — доктор быстро накрыл тело уже приготовленным одеялом.
Серебряков хрипло вдохнул и открыл глаза.
— А, сыщик! Все вынюхиваете, шли бы домой, уже поздно. — Профессор говорил медленно, тихим, еле слышным голосом. И улыбался.
— Александр Владимирович, как вы оказались в проруби? — спросил Ванзаров с искренним сочувствием.
— Мы шли по бескрайним полям, наполненным лунным светом… — тихо проговорил Серебряков. — Вокруг лилась музыка и вставала радуга. Меня звал прекрасный голос…
— Кто был с вами? — едва не закричал сыщик.
— …а потом воды объяли меня до души моей. И я поплыл. Океан был полон любовью, во мне горел огонь радости, и я был как костер, от которого каждый может согреться. О Сома медоточивый! Ты вошел в меня!
— Александр Владимирович, что такое сома? — встревожился Родион Георгиевич. Он вновь ощутил необъяснимый страх.
Серебряков слабо улыбнулся.
— О, Ванзаров! Зачем ты спрашиваешь меня? Это великий огонь радости! Он поглощает человека до конца, он наполняет все мышцы соками счастья, он открывает глаза и дает умение видеть, он жжет, и ты сгораешь в нем до пепла, который уносит ветер погребального костра в бездонный космос! О Сома медоточивый!
— Полный бред! — серьезно заключил Джуранский, обращаясь к Горну.
Серебряков поперхнулся, тяжело и часто задышал. Страстная проповедь отняла слишком много сил.
— Кто привел вас к проруби? — громко, как глухого, спросил Ванзаров.
— Я… один, — вздохнул Серебряков. — Оставьте меня, я хочу уйти к свету. Я так устал…
По его телу прошла судорога. Ванзаров с немым вопросом повернулся к Горну, но доктор лишь пожал плечами. Он сделал все, что мог, и теперь спокойно наблюдал за агонией.
И тут вдруг Джуранский решил проявить себя.
— Признайтесь, Серебряков, вы убили девицу Ланге? — в упор спросил Железный Ротмистр. Родион Георгиевич замахал на помощника руками, но было поздно.
Профессор вздрогнул.
— Кто это? — спросил он, сощурив глаза. — Вы глупец, юноша! От вас пахнет казармой… Ничтожнейший человек! Что бы я своими руками убил своё… своего друга?! Какая дикость!
Профессор начал задыхаться, из глаз потекли слезы.
— Но… — упрямо начал Джуранский.
— Ротмистр, прекратите! — крикнул Ванзаров.
Джуранский растерялся:
— Но, Родион Георгиевич, вы же сами полагали, что…
— Все! Мечислав Николаевич, прошу вас помолчать!
— Ванзаров, наклонитесь ближе, — хрипло попросил профессор.
Сыщик тут же опустился на колени перед кушеткой.
— Я слушаю вас, Александр Владимирович…
— Смерть Маши для меня это такое… такое… — Серебряков захлебнулся.
— Я верю вам, — тихо сказал Ванзаров. — Вы не знаете, кто бы мог совершить убийство? Может быть, ваши знакомые дамы?
— Они… Они не убивали Марию… Да им это и не нужно, — прошептал Серебряков. Одинокая слезинка скатилась по его щеке. — В тот вечер их не было с нами…
Ванзарову вдруг стало по-настоящему жалко одинокого, умирающего чудака, который устроил из своей жизни глупый эксперимент.
— А что было в тот вечер, Александр Владимирович?
— Маша пришла, как обычно, часов в восемь. Потом… потом мне стало плохо, и я ушел в спальню. Наверное, она ушла сама, у нее был ключ… — профессор с трудом выдавливал каждое слово.
Ванзаров точно помнил, что никакого ключа в одежде Ланге найдено не было. Хотя, судя по всему, Серебряков говорил правду.
— Простите меня, профессор, но почему вы солгали, что находились на балу Бестужевских курсов?
— Ах, это, — Серебряков облизал сухие губы. — Когда у меня обостряется болезнь, я могу спутать дни и события. Я не думал вам лгать, Ванзаров, поверьте.
— Я могу задать вам нескромный вопрос? — заторопился сыщик.
— Знаю… Мария была… особой, это было ее бедой. Но и огромным счастьем!.. Если бы она была жива!.. Я так страдаю без Маши!
Родион Георгиевич окончательно уверился: Серебряков не убивал Ланге. Значит, кому-то было нужно, чтоб после смерти девушки исчез и профессор. Впрочем, возможно, это никак не связано с убийством Ланге. Тогда с чем?
— У вас на груди пентакль. Я видел такой же у… Марии, — осторожно заметил Ванзаров.
Серебряков как-то странно и испуганно посмотрел на сыщика.
— Это просто… совпадение… мы шутили и сделали этот знак.
— Понимаю… Вы хотите помочь найти убийцу Марии?
— Что я уже могу… — прошептал Серебряков.
— Где нам отыскать барышню Уварову? — быстро спросил Ванзаров.
Но ответить Серебряков не успел. Он замер, закатив глаза. Горн посмотрел на часы и понимающе кивнул.
10
К громаде Сибирского торгового банка на Невском, 44, подлетела на всем скаку и встала как вкопанная роскошная тройка с холеными конями в серых яблоках. Извозчик-лихач, красавец с русым чубом под заломленной кубанкой и в распахнутом стеганом полушубке, бросил хлыст на облучок и спрыгнул на снег.
Широко улыбаясь, он подошел к саням и сдернул медвежью шкуру, которая прикрывала от зимнего ветра пассажирку. Вуаль скрывала ее лицо. Лихач сорвал с головы кубанку и галантно протянул даме в вуали руку. Мадемуазель оперлась о лапищу извозчика и грациозно поднялась с меховой подстилки. Она чуть оттянула юбку и ступила ножкой в блестящем ботиночке на тротуар. Лихач облапил жадным взглядом стройную фигурку, залихватски крутанул соломенный ус и душевно крякнул. Это означало, что извозчику ох как понравилась пассажирка!
Дама скромно кивнула, вынула из объемного ридикюля хрустящую бумажку и, зажав в двух пальчиках, протянула извозчику.
— Нет, барыня! — запротестовал тот, отказываясь принять плату.
Дама элегантным жестом вернула купюру в ридикюль и чуть прикоснулась перчаткой к румяной щеке лихача. Извозчик просто онемел от счастья.
В столице на лихачах было принято ездить в увеселительные заведения или кататься с цыганами. Лихача позволяли себе блестящие офицеры гвардии и аристократы, которым требовалось показать на весь Невский незыблемость своего финансового положения. Стоил лихач в три, а то и в пять раз дороже, чем обычные извозчики.
Вышколенный швейцар Сибирского торгового так засмотрелся на скандальное происшествие, что не сразу открыл створки тяжелых кованых дверей перед дамой.
Она поднялась по мраморным ступенькам в операционный зал.
Длинный зал с колоннами, между которыми на цепях свисали бронзовые люстры, производил впечатление. Построенный по вкусам основательных хозяев — екатеринбургских купцов, — интерьер совмещал итальянский мрамор с дубовыми табуретками вместо кресел. Но клиентов это не смущало. Сибирский торговый был в десятке самых лучших банков России и работал с крупными промышленниками, владельцами железных дорог и металлургических заводов. То есть с людьми, ценившими надежность.
Все сотрудники банка были мужчины. Все клиенты, находившиеся в этот час в операционном зале банка, тоже были мужчины. Так что появление стройной дамы в вуали не осталось незамеченным. Женщина без сопровождения в таком месте — это было уже на грани приличий.
Стихли скрипящие перья, пальцы кассиров замерли над костяшками счётов.
Но саму даму ничто не смущало. Увидев табличку «Выдача ссуд», она решительно направилась к ней.
Старший служащий Кузнецов улыбнулся неожиданному клиенту и согнулся в галантном поклоне.
— Добрый день, сударыня, чем могу служить?
— Мне нужно получить деньги по чеку, — проворковала посетительница нежно и волнующе, словно обещала лично Кузнецову страстную ночь любви. Служащий моментально расплылся в улыбке и подкрутил напомаженные усы, как делают это вульгарные приказчики в мануфактурных лавках.
— Позвольте полюбопытствовать… — попросил он.
11
В медицинскую влетел румяный Лебедев. Он кинул медвежью шапку в сторону стеклянного шкафчика с микстурами и стряхнул на пол роскошную шубу.
— Ванзаров, друг мой, не вставайте! Какая дивная картина: коленопреклоненный сыщику постели умирающего свидетеля! Передвижники умрут от зависти! — у Лебедева, как всегда, было прекрасное настроение. Кто бы мог подумать, что ночью он спал всего два часа, разгадывая в лаборатории тайну вещества, обнаруженного в теле Марии Ланге.
— Уступаю вам место, — Ванзаров медленно встал с пола и отряхнул колени.
Лебедев бережно поставил свой походный чемоданчик рядом с кушеткой.
— Давно без сознания?
— Минуты две, не больше. До этого периодически. Думаю, наступила агония, — доложил участковый доктор.
— Это правда, что профессор купался в проруби и загорал на морозе? — Эксперт рассматривал зрачки пациента.
— Да, Аполлон Григорьевич, и после всего этого я наблюдал у него температуру выше сорока градусов! — ответил Горн.
Лебедев присвистнул.
— Однако! Какой крепкий орешек! И на груди пентакль, точь-в-точь как у той барышни.
Горн кивнул.
Лебедев вытащил из-под одеяла правую руку Серебрякова, осмотрел и одобрительно кивнул головой:
— А ведь вы, Родион Георгиевич, были правы. На указательном пальце профессора несмываемый черный след от жидкости, которой были нанесены пентакли. Как вы и заметили на фотографии. Поздравляю с главной уликой дела Ланге!
— Не с чем поздравлять, — равнодушно сказал Ванзаров.
— Как это?! Наш главный подозреваемый наверняка уже изобличен и во всем признался? — провозгласил Лебедев.
— Он не убивал Марию, — ответил Ванзаров.
— Понятно, значит, все только запутывается, — посочувствовал криминалист сыщику. — Я правильно понимаю, а, ротмистр?
— Так точно… — с грустным вздохом отозвался Джуранский.
— Ладно, господа, вы идите, а мы с Эммануилом Эммануиловичем попробуем привести это тело в живое состояние, — решительно заявил Лебедев.
Доктор Горн удивленно поднял брови. Он явно не собирался оживлять профессора.
Но лежащий неподвижно Серебряков вдруг стал подавать признаки жизни.
— Ванзаров, — слабо позвал он.
— Слушаю вас, Александр Владимирович…
— Около меня были какие-то люди. Они сняли всю одежду…
— Что?!
— От них пахло навозом, нестираным бельем и перегаром… Они взяли мою записную книжку. Ванзаров, вам надо ее обязательно найти.
— Что было в книжке?
— Записи…
— Рецепт смеси, которую пила Мария Ланге? — неожиданно спросил Лебедев.
Серебряков застонал.
— Рецепт смеси! Что вы понимаете? Разве может убогий мещанин Вагнер понять замысел великого Фауста?! Нет, вы вагнеры, не можете. Потому что вам никогда не стать сверхчеловеком! — в еле живом профессоре закипала ненависть. — Пусть я проиграл, но будущее останется за мной! Семя уже посеяно! Скоро будут всходы!
Трясущийся Серебряков медленно поднимался с кушетки. Его лицо пошло пятнами, со лба тек пот.
— Это конец, он умирает, — спокойно констатировал Горн.
— Орлы принесут нам пищу, и мы устроим великий пир победителей! — услышали собравшиеся в медицинской. — Больше не будет слез и страданий! Только радость и счастье!
— У нас несколько секунд, чтобы еще что-то узнать! — шепотом сказал Лебедев сыщику.
— Где проживает Уварова? — крикнул Родион Георгиевич.
Лебедев с удивлением посмотрел на Ванзарова, но промолчал.
Серебряков не реагировал.
— Ну-с, теперь моя попытка, — прошептал эксперт. — Профессор, что вы давали пить Марии?!
Серебряков перевел взгляд на эксперта и упал на кушетку.
— Надежда! — успел простонать он. — Что ты наделала… Надежда!
Изо рта пошла кровь. Через минуту все было кончено. Горн поднял безжизненную руку, пощупал пульс, положил на грудь и натянул одеяло на лицо профессора.
— Finita la comedia! — печально вздохнул Лебедев.
Джуранский отвернулся и тихонько перекрестился.
Эксперт тронул сыщика за локоть.
— Могу утверждать без всякого вскрытия, что профессор насыщен загадочным раствором. Верите?
— Верю, Аполлон Григорьевич, больше ничего не остается делать… Господа, прошу за мной! — сказал донельзя расстроенный Ванзаров и вышел первым.
12
Дама протянула чек служащему банка.
Сумма к выдаче была весьма крупной. Если не сказать, из ряда вон выходящей. Если бы все зависело от Кузнецова, он бы с радостью расстался с деньгами. Но с этим чеком работал другой стол — крупных частных клиентов.
— Прошу вас обратиться в окошко напротив, — опечаленный Кузнецов вернул даме чек.
Барышня мягко кивнула и перешла на противоположную сторону зала. За ней продолжали откровенно наблюдать и работники, и посетители.
Заведующий столом Зандберг, к которому обратилась незнакомка, немедленно встал и поклонился:
— К вашим услугам, сударыня! Итак, вам нужно получить…
Зандберг запнулся, увидев цифру. Такие суммы их клиенты не каждый день забирают из банка. При этом чек от имени владельца выписан безымянно, то есть на получателя. Что тоже происходило крайне редко.
— Прошу прощения, — улыбаясь, сказал Зандберг. — Вы желаете получить всю сумму целиком, открыть счет или перевести на уже открытый счет?
— Я бы хотела получить наличные, — вздохнула дама. — Я могу рассчитывать на вашу помощь?
Служащий засуетился. Суммы крупнее десяти тысяч выдавались только по разрешению директора банка. И то с заказом через день. А дама принесла чек на пятьдесят тысяч рублей! При этом фамилию поручителя, от которого выписан чек, Зандберг не мог не знать: это младший брат председателя ревизионной комиссии банка Роберта Севиера — Эдуард.
На всякий случай Зандберг нашел карточку вкладчика и сравнил подписи. Сомнения в подлинности не возникало. Чек был выписан, несомненно, рукой Эдуарда Севиера. Тем более по номеру он был из новой книжки, выданной господину Севиеру только в декабре прошлого года.
— Когда вы хотели бы получить деньги? — спросил Зандберг, думая о том, как бы деликатнее объяснить очаровательной даме, что денег она не увидит до конца недели.
— Я бы хотела получить их сейчас. Я могу надеяться? — голос из-под вуали звучал как волшебная флейта. Чуть заметные сквозь черную сетку черты лица казались клерку воплощением неземной красоты. И Зандберг сдался.
— Хорошо, я постараюсь что-нибудь для вас сделать!
Попросив одного из сотрудников побыть за старшего, Зандберг направился на второй этаж, где находился кабинет директора Сибирского банка Максима Львовича Лунца. По счастливой случайности директор был свободен. Заведующий быстро изложил Лунцу суть дела. Услышав сумму, которую надо было выдать, тот нахмурился.
— Голубчик, это ведь огромные деньги!
— Максим Львович, я знаю, у нас строгие правила, но нельзя ли сделать исключение? — проговорил Зандберг. Просить по такому случаю ему приходилось первый раз в служебной карьере. Но какой это был случай! Да ради нее…
— Ваша знакомая? — поинтересовался директор.
— Нет, я впервые ее вижу! — честно признался Зандберг.
Директор задумался. Не каждый день в его банк приходили женщины, желавшие получить по чеку сумму, в четыре раза превосходившую годовое жалованье директора. И что же это за посетительница такая?
13
Участковый пристав Щипачев нарочито долго собирал со стола бумаги, всем видом показывая, как он обижен. Его, хозяина кабинета, чиновники сыскной полиции просят выйти вон. Настроение Андриана Николаевича окончательно упало. Мало того, что спасенный оказался не богатым купцом или важным аристократом, а профессоришкой, одиноким хрычом, за которого и копейки не выручишь, так ведь, подлец, посмел еще и помереть в участке!
И Щипачев в сердцах бухнул дверью.
Родион Георгиевич кое-как втиснулся в тесное кресло пристава.
Лебедев и Джуранский разместились на венских стульчиках.
— Так, господа, сообщать мне вам нечего, сами все знаете, поэтому перейду сразу к делу, — Ванзаров вытащил из внутреннего кармана пиджака уже знакомую всем фотографию. — Из присутствующих на этом снимке — двое уже мертвы. Главный подозреваемый, господин Серебряков, которого мы вчера посчитали основным фигурантом дела, по всей вероятности, непричастен к смерти Марии Ланге. Далее. Даму, которая возлегает на ковре, нам надо найти в самое кратчайшее время. Ее зовут Надежда Уварова.
— А откуда вы узнали ее имя? — с недоверием спросил ротмистр.
— Простите, Мечислав Николаевич, это не имеет отношения к делу. Мы точно знаем, как ее зовут. Но не имеем ни малейшего представления, где она сейчас находится…
— Но позвольте, а регистрация? Найдем в два счета! — Джуранский был настроен решительно.
— И не тратьте время… — посоветовал сыщик.
Ротмистр только пожал плечами. Он привык подчиняться без лишних вопросов.
Ванзаров машинально взял с чернильного прибора чужую ручку и тут же положил обратно.
— К тому же Уварова очень опасна… — печально сказал он.
— Вот эта хрупкая барышня?! — удивился Лебедев, в который раз разглядывая снимок.
— Она уже убила зверским образом… одного… мужчину… не здесь… не в Петербурге, — Ванзаров запутался, не имея права поведать об источнике своей осведомленности подчиненным. — И пожалуйста, не задавайте лишних вопросов! Она действительно способна на все.
Эксперт и ротмистр недоуменно уставились на Ванзарова.
— И не надо, господа, на меня так смотреть! — буркнул раздосадованный сыщик. — Найдем Уварову — найдем убийцу Марии Ланге!
— Боюсь, здесь я буду совершенно бесполезен. Если подвернется еще труп — милости просим! — Лебедев полез было в карман за портсигаром, но, посмотрев на мрачного Ванзарова, тяжело вздохнул.
— Простите меня, господа, — сыщик потер переносицу. — Что-то я не выспался.
— Может, коньячку? — с готовностью предложил Лебедев, кивая на свой чемоданчик.
— Спасибо, Аполлон Григорьевич, не до того… — отказался Ванзаров. — Лучше мы с Мечиславом Николаевичем пойдем к господам филерам и устроим им хорошую взбучку.
— Так точно! — бодро согласился Джуранский.
— Ну, раз никто не хочет со мной «треснуть», пойду поковыряюсь в профессоре. Может, что и найду, — Лебедев поднялся.
— Аполлон Григорьевич, а сома — это сорт ликера? — неожиданно спросил его Джуранский.
— Что?! — удивился эксперт. — Повторите, ротмистр, что вы сказали?
— Профессор несколько раз упомянул о какой-то соме, говорил «сладостная», «медоточивая», — смутился Джуранский. — Вроде слово знакомое, а что значит — не помню…
— Вот как! — Лебедев задумался, поглаживая бородку.
Джуранский нетерпеливо ерзал на стуле.
— Господа, я очень хотел бы ошибиться, но, возможно, профессор преподнес нам сюрприз… — совершенно серьезно сказал эксперт. — Во что бы то ни стало найдите его записную книжку.
14
В сопровождении служащего Зандберга директор Лунц спустился в операционный зал и подошел к стойке.
— Добрый день, сударыня, это вы хотите получить по чеку?
— А разве такому мужчине, как вы, трудно пойти навстречу даме?
Лунц лишь слабо различал движение губ под вуалью. Но с ним что-то произошло. Сухому финансисту вдруг показалось, что рядом оказалось нездешнее существо, ангел, который тихим дуновением обещает неземное блаженство. Лунц, уже давно не посещавший постель жены, вдруг ощутил прилив давно погасших сил и забытых желаний. Нет, безусловно, он наведывался в интимные салоны и позволял себе кое-что. Но сейчас Максим Львович почувствовал мощный, гипнотический прилив настоящего мужского желания.
— Хорошо, сударыня, я войду в ваше положение, — неожиданно для себя сказал он. — Так и быть. Подождите немного…
Лунц потом сам не мог объяснить, что им управляло: гипноз или что-то еще. Но, взяв чек, он лично отправился в кассу и отдал распоряжение собрать требуемую сумму.
Пока кассиры, бегая из хранилища и обратно, складывали пачки купюр, Лунц, совершенно обалдевший, любезничал с незнакомкой. Ему казалось, что она божественно умна и остроумна и он не встречал раньше подобных женщин. Служащие банка, наблюдая за необычным поведением прежде сухого и осторожного начальника, заметили, что директор заливается соловьем, а дама отвечает лишь односложными репликами.
Позабытый Зандберг стоял в сторонке и с тихим обожанием созерцал даму.
Когда все пятьдесят тысяч были собраны, очарованный Лунц приказал немедленно найти для дамы какую-нибудь тару. Кассиры упаковали купюры в шляпную коробку, разысканную в чьем-то кабинете, и Лунц лично проводил ангела до выхода, а у самых дверей страстно поцеловал ручку. Он просил не забывать их и приходить еще. Он даже шептал о свидании. На все его неожиданные пылкости дама благосклонно кивала, но отвечала невнятно.
Вернувшись в кабинет, Максим Львович вдруг понял, что даже не видел лица этой странной барышни. Более того, даже не спросил, как ее зовут и каким образом к ней попал чек на огромную сумму.
Дурман улетучился. Директор вспомнил, что он вытворял при сотрудниках, и ему стало дурно. Дрожащими руками Лунц налил стакан воды и залпом осушил. Он начал быстро просчитывать ситуацию. Совершенно незнакомому человеку выдано пятьдесят тысяч рублей без всякой проверки чека. Максим Львович тут же постарался себя успокоить. В случае разбирательства правлением банка, его проступок заключается только в том, что он сразу выдал наличные. Но ведь чек был от уважаемого Эдуарда Севиера, родного брата председателя ревизионной комиссии их банка. Значит, можно будет сослаться на желание оказать услугу родственнику.
Лунц облегченно вздохнул. Большого преступления с его стороны нет.
И все-таки, для очистки совести, директор снял телефонный рожок, покрутил ручку вызова и продиктовал барышне номер домашнего телефона Роберта Севиера.
Ответил сам финансист. Максим Львович вежливо поздоровался и поинтересовался о здоровье его детей и супруги. Севиер сухо поблагодарил. Продолжая светское вступление, Лунц спросил, как поживает его брат Эдуард.
Роберт Севиер, подданный английской короны и влиятельный петербургский финансист, ответил после короткой паузы без всяких эмоций, как и полагается истинному джентльмену:
— Мой брат умер второго января. В утренней газете напечатан некролог.
15
Сыщик и его помощник медленно шли по Пятой линии к дому Серебрякова.
Короткий зимний день порадовал ясным солнечным небом, и мороз, свирепствовавший с ночи, уже не казался таким лютым. Улица скрипела сухим снегом. Мимо лавочек, с гостеприимно распахнутыми ставнями, деловито шествовали кухарки. Они важно несли полные корзины снеди и степенно раскланивались знакомым. На всю улицу звонко кричали разносчики сбитня, держа под мышкой укутанные в одеяло чайники. Мальчишки с лотками, полными свежих пирожков, нахваливали свой товар: «Свежие, румяные, только из печи!» Радостная суета улицы в ярких бликах зимнего солнца казалась другим миром, в котором нет страха и необъяснимых смертей. Джуранский первым не выдержал молчания.
— Родион Георгиевич, как вы считаете, сома действительно…
— Мечислав Николаевич, не знаток я индийских легенд! — отмахнулся Ванзаров. — Вот Сократ — другое дело!
— Но позвольте, — начал кипятиться Джуранский, — эта пресловутая сома, будучи якобы божественным напитком, или напитком богов, так приумножала силы, что человек способен был справиться один с целым полчищем врагов.
— Заметьте, так гласила легенда! — Сыщик поднял указательный палец. — Да и то если верить всему, что говорил Аполлон Григорьевич…
— Но, по его словам, в руках профессора оказалось могучее оружие, силу которого мы даже представить не можем!
— Ну какое там оружие, голубчик… Лебедев же сказал: легенды гласят, что бог Индра, напившись сомы, уничтожил девяносто девять городов… этой… как ее… Шамбары, кажется.
— Хороша себе легенда! — поразился Джуранский. — А как вам нравится то обстоятельство, что сома дарила бессмертие и давала власть над временем и миром?
— Я не стал бы так серьезно относиться к соме, — вздохнул сыщик. — Мало ли что мог сказать Серебряков в состоянии бреда.
— Да, но профессор пробыл более часа на морозе и после этого был жив! — не унимался ротмистр.
— Я думаю, вы делаете поспешные выводы, — как можно спокойнее сказал Ванзаров. — Легендарную солгу никто не пил уже несколько тысячелетий. Думаю, у нас в России просто нет компонентов, необходимых для ее изготовления. Так что нам нужно, во что бы то ни стало найти реальную убийцу — госпожу Уварову. И давайте на этом закончим, голубчик!
Около дома профессора они остановились, не заходя в открытые ворота. Ванзаров огляделся, прикидывая, где должен находиться первый филер, контролирующий дом снаружи. Сыщик уже хотел спросить Джуранского, не видит ли ротмистр агента. И тут за спиной вежливо кашлянули.
16
— Рад вас приветствовать, господин Ванзаров!.. Честь имею, ротмистр!
Руководитель отряда филеров Курочкин появился, казалось, из ниоткуда, что только подтверждало его профессиональные качества.
Филимон служил в полиции уже седьмой год. Он был учеником знаменитого Евстратия Медникова — создателя русской школы филерского искусства. Курочкин начал рядовым филером, но быстро выдвинулся благодаря исключительной пронырливости, сообразительности и какому-то звериному чутью. Высокая худая фигура должна была сразу привлекать внимание, но Филимон славился способностью работать невидимкой. И помощников он подбирал таких же — хватких и ловких.
Тем более было непонятно, как он и его сотрудники могли упустить двух дам, приходивших к профессору.
Курочкин дружелюбно смотрел на Ванзарова, явно не ожидая разноса.
— Скажите-ка, Филимон Артемьевич, а где находится ваш второй пост? — Ванзаров заставил себя улыбнуться.
— Как и полагается, на лестничной клетке, в прямом обзоре наблюдаемой квартиры! — отрапортовал филер.
— А где, по-вашему, сейчас господин профессор? — так же ласково спросил Родион Георгиевич.
— Объект наблюдения находится в своей квартире. Визитов не было. Объекты Рыжая и Бледная не появлялись! — Курочкин достал маленькую записную книжечку, которую имел каждый филер. В нее записывались мельчайшие детали поведения наблюдаемого объекта, точное время прихода и ухода, а также лица, им встреченные.
— Вынужден вас огорчить, — Ванзаров перестал улыбаться. — Объект наблюдения, он же профессор Серебряков, сейчас находится в покойницкой Второго участка!
— А что он там делает? — искренне удивился начальник филеров.
— Там он подвергается вскрытию господином Лебедевым… Вот так, господин лучший филер столицы! Проморгали! — зло закончил сыщик.
— Не может быть! — только и смог выдавить ошарашенный Курочкин.
— Может! Очень даже может быть!
Филимон растерянно посмотрел на Джуранского, как будто ища поддержки, но ротмистр молчал и яростно жонглировал усиками.
— Но как же…
— А вот так! — Ванзаров решил устроить хорошую взбучку. — Ночью профессор был выведен кем-то из дома, потом отведен к проруби на Неве и сброшен в нее. А вы — ничего не видели!
— Когда это произошло? — глухо спросил Курочкин.
— Очевидно, между тремя и шестью часами утра, — вставил Джуранский.
— Но ведь у нас смена только до полуночи! А затем — с восьми!
— Это не меняет дела, — наступал Ванзаров. — Вы должны были проинструктировать дворника, что, в случае ухода профессора поздней ночью, тот должен был немедленно бежать к городовому. Это было сделано?
— Разумеется!.. Более того, я лично проверил ворота ночью. Они были заперты! — филер так беспомощно посмотрел на сыщика, что у Родиона Георгиевича пропало желание третировать подчиненного дальше. Он лишь тяжко вздохнул:
— Что ж, Филимон Артемьевич, сделанного не воротишь, пошли разбираться с дворником!
17
Во дворе Пережигин ленивыми движениями метлы разгонял снег вокруг своих валенок.
— Здорово, Степан! — крикнул Ванзаров.
— И вам, вашбродь… — пробасил дворник.
— Ну что, друг мой, все пьешь?
— Никак нет! Разве возможно на нашей должности!
— Как же — нет! Вон, мне докладывают, с Нового года каждый день не просыхал!
Дворник удивленно открыл рот. Он не предполагал, что такой важной персоне докладывают о его пьянстве. Околоточному — еще понятно. А этому…
От страха, подступившего к горлу, Степану захотелось упасть в ноги, но он сдержался и стал усиленно тереть сухой глаз кулаком.
— Вашбродь, помилосердствуйте!
— Пережигин, ты мне комедию не ломай, а говори честно: вчера пил? — строго спросил Ванзаров.
— Упаси бог! Вот вам крест! — и дворник лихорадочно перекрестился.
— Значит, ворота забыл запереть на ночь трезвым? — настаивал сыщик.
— Да разве такое возможно! Да я в любом виде завсегда на ночь ворота… это первое дело… а уж вчера точно… вот и господин Курочкин вам скажет, ей богу! — для убедительности Степан даже прижал шапку к груди.
— Ну и в каком же часу ты их отпер? — спросил Ванзаров, глядя дворнику в глаза.
— Да вот господин Курочкин прибыл, так я сразу и… того! — совсем растерялся перепуганный дворник.
— А ключи от ворот у кого-нибудь еще в доме имеются? — вставил Джуранский.
— Только у меня, вашбродь, как можно! Никому не даю! — и дворник вытащил из-под фартука, надетого поверх зипуна, связку на металлическом кольце. — Вот они! А это от подвала, это от чердака, все здесь!
Ключи издали мелодичный перезвон кандалов.
— Ладно, Пережигин, не хочешь говорить правду, будем с тобой разбираться в другом месте, — сыщик спрятал руки в карманы пальто. Даже в перчатках пальцы мерзли. — Курочкин, в участок его!
Филимон и его напарник, пришедший во двор с наблюдательного поста на лестнице, подхватили Степана за локотки.
— За что, вашбродь?! Ни в чем не повинен!!! — зарыдал дворник.
Испугался Пережигин не решетки, а потери места. Он-то хорошо знал, что в арестантской участка его могут продержать «до выяснения» хоть месяц. А за это время домовладелец найдет нового дворника. И Степан потеряет заработок. И куда ему деваться? Где еще деревенскому мужику дадут такую хорошую работу? Дворник — человек уважаемый!
— За что? За то, что врешь! — продолжал Ванзаров.
— Никогда не врал и вам не смею, вашбродь! — всхлипывал Степан.
— Тогда рассказывай, кому ты сегодня ночью отворял ворота? Рассказывай, кому помогал господина Серебрякова топить! А заодно расскажи, как убивал девицу, которая к профессору ходила! Отвечай, душегуб! — сыщик говорил с такой страшной верой в свои слова, что даже ротмистру стало не по себе, хотя Ванзаров на допросах часто пользовался подобными уловками.
Степан смекнул, что на него вешают убийство. И не одно. Это уже не место потерять, а голову на плечах не сносить!
Пережигин с размаху бухнулся на колени.
— Не погубите! Не виноват я! Богом клянусь!
Что-то заставило Ванзарова оглянуться. Он увидел, как глухонемая старуха вышла из дворницкой и, остановившись всего в трех шагах, сжимала лопату для снега. Ее глаза с ненавистью буравили сыщика. Она не знала, что происходит, но, кажется, готова была встать на защиту своего благодетеля.
— Значит, не виноват? — буркнул сыщик. — А что этой ночью делал?
— Спал как убитый! Вот вам крест! Как ворота запер, решил, вздремну часок, а провалился до утра. Меня, вот, господин Курочкин разбудил! Более ни в чем не повинен! А в ту ночь, когда барышню нашли, был грех — напился и забыл ворота закрыть. А чтоб душу живую загубить, я же православный! — дворник истово крестился. По его небритым щекам текли слезы.
— Ну что, ротмистр, поверим господину Пережигину? — громко спросил Родион Георгиевич, поворачиваясь к Джуранскому.
— Отчего же не поверить, это можно… — сквозь зубы процедил ротмистр.
Ванзаров кивнул.
— Какого цвета зимнее пальто у Серебрякова? — спросил он, делая дворнику еще одну маленькую проверку. Сыщик прекрасно помнил, в чем Серебрякова привел на улицу пристав Щипачев.
— Да не пальто, а шуба бобровая! Не виноватый я! — всхлипнул дворник.
— Хватит, Пережигин, рыдать, иди работай, снега по колено! — сыщик повернулся к филерам. — Значит, так…
Курочкин и его напарник, как по команде, вытащили записные книжки с карандашами.
— Срочно найти тех, кто обобрал профессора на льду, и вернуть его одежду. Поняли, что на нем было?
— Да, шуба бобровая, — Филимон деловито записывал в блокнот.
— Ищите бродяг или артельщиков-ледорубов. У профессора мог быть кошелек или золотые часы. Скорее всего их уже пропивают. Про часы можно забыть. Главное найти одежду.
— А если уже, того… спустили? — серьезно спросил Курочкин.
— Вытрясти из мазуриков — кому и куда сбыли! И еще! Наблюдение за квартирой профессора продолжить! Если за два дня не произойдет ничего подозрительного — можете снять пост. Все ясно? Свободны!
Степан, утирая слезы, так и стоял на коленях. А глухонемая старуха, сжимая лопату, с лютой ненавистью смотрела в спину уходящих сыщиков.
18
Вернувшись во Второй участок, Родион Георгиевич дал приставу Щипачеву строжайшие инструкции. Всех лиц, явившихся спросить о профессоре Серебрякове, невзирая на чины, следовало задерживать немедленно. Сыщик строго-настрого запретил кому-либо сообщать о смерти профессора и давать объявление в газету.
Родион Георгиевич послал Джуранского в комнату полицейского телеграфа отправить во все петербургские участки срочную депешу о розыске мещанки Уваровой с приложением подробных примет. В телеграмме указывалось, что подозреваемая представляет особую угрозу, поэтому при ее задержании требуется осторожность, а при содержании под стражей — неусыпное внимание. После поимки подозреваемой приставам надлежало немедленно связаться лично с чиновником особых поручений сыскной полиции. Текст депеши Ванзаров попросил отправить за своей подписью.
Лебедев появился в дурном расположении духа, что с ним случалось крайне редко. Он доложил, что догадка подтвердилась. Профессор принимал тот же состав, что и Мария Ланге. Более того, организм Серебрякова полностью пропитан жидкостью. По словам эксперта, профессор не питался нормальной пищей по крайней мере две недели. Лебедев добавил, что если это действительно та самая загадочная сома, то он уже ничему не удивляется.
Предприняв все, что было в силах, Родион Георгиевич отправился на Офицерскую, в Управление сыскной полиции. Первым делом он пошел на доклад к Филиппову.
Ванзаров попытался поподробнее рассказать о сути запутанного дела, но Владимир Гаврилович пребывал в праздничном настроении и благодушно отмахнулся от этой истории. Он прекрасно знал, что высоких начальников криминальные донесения не заинтересуют как минимум до окончания крещенских праздников. Доклад завершился милой болтовней о новогодних банкетах.
Ванзаров вернулся в кабинет, посмотрел на рабочий стол и с сожалением констатировал, что изрядно запустил текущие дела. Работу делопроизводителя он ненавидел, но поручить ее было некому. В сыскной полиции даже чиновник особых поручений должен был лично заполнять те дела, которые вел.
Родион Георгиевич с тоской посмотрел на бюст Сократа. Мудрый грек криво улыбался и ни о чем не тревожился.
Ванзаров собрал всю силу воли. Чтобы оттянуть неприятный канцелярский момент, он раскрыл «Ведомости градоначальства», которые с утра приносил курьер, и бегло просмотрел выпуск. Привычно пробегая глазами столбец некрологов, сыщик наткнулся на известие о кончине Эдуарда Севиера. Это был достаточно известный в Петербурге молодой человек, не достигший еще и тридцати лет, брат влиятельного финансиста.
Ванзаров прочитал некролог до конца, но о причине смерти Севиера-младшего в нем не сообщалось. Родион Георгиевич обреченно вздохнул, отбросил газету, макнул ручку в чернильницу и принялся заполнять чистые листы бумаги.
Около семи вечера, когда сыщик отложил исписанные листы, размял затекшую спину и собрался уже идти домой, ему телефонировал Макаров.
Родион Георгиевич сразу сообщил о гибели профессора Серебрякова. На том конце телефонного провода воцарилась тишина. Видимо, новость застала заведующего Особого отдела врасплох.
— Вы связываете это происшествие с… известной особой? — тихо спросил статский советник.
— Это вопрос, на который я и пытаюсь найти ответ, — вздохнул Ванзаров. Он подметил, что по служебному аппарату Макаров не назвал фамилию Уваровой.
— Любую новость сразу телефонируйте мне. Если нужна помощь, также телефонируйте, — Макаров, не прощаясь, дал отбой.
19
Увидев, каким изможденным пришел муж, Софья Петровна, не стала донимать его домашними мелочами и сама взялась подать чаю. Когда она наливала заварку из изящного чайничка кузнецовского фарфора, супруг нагнулся и прижался губами к ее руке, пахнущей чем-то сладким, с еле уловимым запахом мяты. Несмотря на частые скандалы, Ванзаров в общем-то был счастлив в семейной жизни.
Как и полагается женщине из хорошей семьи, Софья Петровна преданно любила своего нескладного мужа и наивно считала своим святым долгом сделать из коллежского советника безупречного аристократа. Впрочем, ее усилия шли прахом.
Родион Георгиевич во всем соглашался с женой и тут же благополучно забывал наставления. После семи лет семейной жизни вера Софьи Петровны в то, что хорошая жена даже из Ванзарова сможет сделать мужчину с безупречными манерами, изрядно поубавилась. Однако она не сдавалась.
Она сама налила заварки, сама поднесла чашку под самовар и, хоть боялась обжечь холеные пальчики, сама открыла краник. Недовольная Глафира бухнула на стол блюдо нарезанной ломтиками холодной говядины.
С нескрываемым удовольствием Ванзаров сделал первый за день спокойный глоток чаю. Закуска пришлась как нельзя кстати. За этот день он измотался так, что готов был упасть голодным на диване в гостиной.
Родион Георгиевич выпил три чашки чаю, перекусил и почувствовал огромное облегчение. Ему даже расхотелось спать. Он поцеловал жену, сказав, что поработает еще с часик, на цыпочках прошел мимо детской, где сладко посапывали дочки, и, старясь не скрипнуть дверью, проскользнул в кабинет.
Сев в любимое, уже слегка продавленное кресло, Ванзаров ощутил покой. Но как только мышцы расслабились, сыщик невольно подумал об Уваровой. Где-то там, в ночи зимнего Петербурга, эта женщина скрывается от розыска агентов Особого отдела и сыскной полиции.
В том, что именно Надежда подтолкнула Серебрякова к проруби, Ванзаров уже не сомневался. Впрочем, как и в том, что Мария Ланге убита ею. Но вот ради чего? Какой у нее мотив? Почему она зверски расправилась с офицером?
Сыщик вытащил фотографию Уваровой. Если эта женщина способна на такое, значит, он ничего не понимает в психологии преступников. Какая же сила заставила миловидную, тонкую девушку, с восточными чертами лица, стать преступницей?
Ванзаров давно научился видеть людей и разгадывать логику их поступков. Но эта барышня не вписывалась в общую схему. Он был уверен только в одном: Мария Ланге и профессор погибли не случайно, а по заранее продуманному плану.
Родион Георгиевич вспомнил странное чувство необъяснимого страха, которое испытал, когда увидел труп Ланге. А теперь у него на руках второй труп и полная неизвестность, где искать убийцу.
Может быть, действительно во всем виновата таинственная сома? Может быть, за ней и была послана Уварова к профессору? И что же произошло потом?
В тишине ночной квартиры звоночки телефона ударили набатом. Ванзаров подскочил в кресле и побежал в гостиную, стараясь ступать на носочках, чтобы не проснулись дети.
Его, как всегда, опередила проклятая Глафира! Кухарка язвительно буркнула:
— Вас опять кличут!
А в дверях гостиной, в ночном пеньюаре, уже стояла Софья Петровна. Запас ее терпения был исчерпан.
— Родион! — прошипела она. — Неужели в сыскной полиции не имеют ни малейшего представления о приличии?! Звонить за полночь! Что за нравы!
Ванзаров молитвенно сложил руки, прося помилования. Он почувствовал, как бешено колотится сердце. Супруга взмахнула хвостом пеньюара и величественно удалилась в спальню.
— Ванзаров у аппарата! — прошептал сыщик в амбушюр.
Но черный рожок молчал. Ванзаров трижды повторил: «Алло!» — однако ему никто не ответил. Тогда он замолчал и прислушался. Кажется, на том конце телефонного провода кто-то дышал.
