Заботливого секретаря на месте не оказалось. Может, выскочил по срочному поручению, а запереть забыл. Отзвонив раза три, Родион обратил внимание, что створки держатся неплотно, словно предлагают не церемониться.

В приемной царил рабочий порядок и покой. Будто еще мгновение назад помощник сидел на рабочем месте, вон, даже перо на открытой чернильнице, а теперь взял и растворился.

– Кто там? – спросил голос, приглушенный портьерой.

Ванзаров вошел без объявления.

– Вы вовремя...

Доктор восседал за рабочим столом, положив руки перед собой, как египетский сфинкс. Спина плотно упиралась в спинку резного кресла. Словно боящийся высоты оказался на карнизе, и не может двинуться, только прижимается к спасительной стене.

– Прошу простить, руки не подам, нездоровится... Устраивайтесь, Родион Георгиевич, вы – долгожданный гость. Не желаете конфетку?

Блестя шоколадными дольками, коробка «Итальянской ночи» манила изведать сладкое наслаждение. Выбрав знакомое кресло, принимавшее множество влиятельных задов, скромный чиновник полиции развалился, закинул ногу на ногу, и сказал:

– Мне все известно...

– Вы так уверены? – Карсавин улыбнулся. – Заглянули в свое зеркальце и нашли все ответы?

– Не я: логика и факты... А где ваш секретарь?

– Он получил прекрасные рекомендации и полный расчет... Приемы отменены. Нам никто не помешает... Мы одни. Или один на один, так сказать.

Нехорошо разрушать иллюзию честного поединка. Но что поделать: на лестничной клетке изготовился старший городовой Семенов, черный ход перекрывал младший городовой Ермилов, а на набережной у полицейской пролетки ждал городовой, имя которого позабылось, не говоря уже о городовом Ендрыкине, прихваченном для надежности с поста. Промолчал Ванзаров о тузах в рукавах.

– Должен предупредить: времени у нас немного, – продолжил Карсавин. – Потратим его с толком... Раз все знаете, так начинайте. Моя профессия – слушать.

– Не знаю, в чем моя профессия, – сказал Родион. – Еще не знаю толком... Наверное, открывать глаза на истину, которая и так на виду.

– Насладитесь, Родион Георгиевич.

– Как прикажите, Петр Владимирович... Жил да был некий великий врач, скажем, доктор Карсавин, который исправлял пошатнувшиеся нервы особым образом. Он предлагал делать людям то, что им втайне хочется. Причем так, чтобы не навредить себе и при этом исцелить душевную болезнь. И вот однажды в этом году доктор Карсавин понял, что может поставить удивительный и очень полезный для познания человеческой природы эксперимент. У него в руках оказался достойный материал: четыре барышни. Все – как на подбор успешные, замужем и даже с детьми. Не знают ни забот, ни хлопот. Одна из них, впрочем, зарабатывала на жизнь, предсказывая будущее за умеренную плату. Но, это деталь несущественная. А существенно, что каждой из них сытая и спокойная жизнь с любящими мужьями, лицемерием семейных отношений и воспитанием послушных детей глубоко наскучила. Хочется чего-то нового и необычного, что разгонит хандру и тоску. Что же делать? Барыши обратились к доктору. Мудрый эскулап решил воспользоваться шансом и составить удивительную в своем роде игру. Он предложил барышням испробовать в захватывающее развлечение. А именно поиграть в убийство: составить план и начать его постепенно осуществлять. Но только не доводить до страшного конца – кто же будет резать кур, несущих золотые яйца. Девушки согласились. Одного не сказал хитрый доктор Карсавин: свой собственный план он составил таким образом, чтобы «убийца» оказалась и «жертвой», а для этого замкнул своих пациенток в круг. Как бы убивая подругу, дама непременно становилась как бы жертвой другой. Гениально и просто. Для чего это понадобилось? Доктор Карсавин хотел наблюдать с научной точки зрения, как давно и хорошо знающие друг друга женщины, подруги, начнут сначала бояться, потом подозревать, потом ненавидеть. Наверное, он хотел узнать, какие чувства возбуждает в сытом человеке необходимость убить ближнего и страх самому быть убитым. Верю, правила игры доктор честно объяснил каждой барышни. Дело пошло. Каждый день пациентки составляли письма, в которых описывали свои чувства и желания. Доктор Карсавин читал и понимал, что гениальная идея не находит своего воплощения: дамы увлекаются безумными и нереальными фантазиями, от которых никакой пользы. Нужен был правильный толчок. И он нашел средство, о котором чуть позже. Но как только посеял ветер, то пожал бурю. По письмам доктор отметил, что барышни стали крайне серьезно относиться к идее убить. А потом и вовсе убедился: они не остановятся перед настоящим убийством. Зверь проснулся и вырвался на свободу. Милые домохозяйки превратились в кровожадных фурий. Откуда такая перемена в женщинах? А все дело в том, что им пояснили: есть способы убить просто. Так просто, что и никто не подумает. Все останется прежним, их никто не заподозрит, но они испытают сладость убийства. Кто же надоумил воспитанниц Института благородных девиц?..

– Не надо пачкать мое открытие, я слишком много за него заплатил, – резко оборвал Карсавин, но тут же извинительно улыбнулся.

– Что же вы открыли в человеке такое особое?

– Знаете, почему образцовая мать семейства вдруг становится тайным убийцей? – доктор сунул в рот шоколадную конфетку и, причмокивая, продолжил: – Ощутив силу без страха возмездия, она познает самое сильное из наслаждений: быть самим собой. Нет удовольствия сильнее, когда ты подвигаешь Бога и становишься на место его, пусть над одним человеком, пусть над одной живой душой, но теперь полностью принадлежащей твоей власти. Небесное возмездие, как всегда, запаздывает и кажется, что вот она – правда и истина, которую так тщательно скрывали. Оказывается, убивать – не только легко, но и приятно. Изумительно приятно. Нет угрызений совести, нет страха закона, а есть только безмерное наслаждение, что силам твоим нет предела, и тебе подвластно все. Это посильнее кокаина. Особенно, когда вся жизнь подчинена порядку. Чем больше в жизни комфорта и сладости, тем страшнее внутри человека набегают темные силы. Тем больше тянет к крови и зверствам. Чем лучше жизнь, тем хуже человеку. Чем больше комфорта, тем сильнее тяга к зверству. Зверь не может успокоиться травой. Ему нужно сырое мясо с кровью. Вот так, господин чиновник полиции.

На лестнице и в подъезде уже давно скучала полицейская засада, чего доброго проявят инициативу. Семенов, наверно, уже сжимает шашку. Надо торопиться.

– Все это занимательно, но я пришел предъявить вам обвинение, – сказал Ванзаров, выпрямляясь на кресле.

– И в чем меня обвиняют?

– В том, что направляли убийцу на беззащитных пациенток. Барышни хоть и жаждали крови, но сами толком ничего не смогли сделать.

– Можете это доказать?

– Конечно. Все дамы по институтской привычке, прежде чем написать письмо, делали его черновик в дневнике. Записи Грановской, Делье и Хомяковой находятся у нас. Даже если вы уничтожили их письма, во что я не верю, – какой же ученый расстанется с таким бесценным научным материалом, то у нас хватит доказательств. Остальное даст немедленный обыск. Разрешение имеется.

– И вы знаете, кто убийца? – спросил Карсавин и употребил другую шоколадку.

– Возможно, больше, чем вы. Думаю, тут тоже был своеобразный эксперимент: воспитание сильной личности или что-то вроде того. Так вот...

– Достаточно, – Карсавин очень медленно прикрыл веки, и так же осторожно их разлепил. – Я прошу вас об одной услуге. Дайте слово оставить ее в покое, и я немедленно предоставлю вам самые исчерпывающие доказательства. Хватит, чтобы с блеском закрыть все дела. Согласны?

– Разве можно верить слову чиновника полиции? – спросил Родион.

– Готов поверить вашему слову... Вы честный и благородный человек, хоть и полицейский... Прошу не медлить...

– Обещаю не трогать вашу дочь. Даю слово...

– Благодарю... Вы на них сидите.

Массивное кресло перевернулось кульбитом. К днищу с обратной стороны была пристроена массивная папка старинной кожи. Внутри оказалась листки, исписанные аккуратным почерком доктора Карсавина.

– Вы делаете чистосердечное признание в восьми убийствах?! – спросил Ванзаров.

– Не забудьте, вы дали слово... – стиснув зубы, сказал Карсавин и вдруг чихнул. Застыв на мгновение, доктор свалился кулем на письменный стол, стукнув лицо о чернильницу. В пролившейся лужице утонуло треснувшее пенсне.

Ванзаров дунул в полицейский свисток.

Вместе с Семеновым они отвалили тяжелое тело к спинке кресла. Карсавин не изволил дышать. И помощь не требовалась.

Скорее из упрямства, Родион проверил все ящики. Кругом было пусто. Только в одном красовалась послание: «Ванзаров, не ищите. Все письма и дневники я уничтожил. Не тратьте время. Помните: вы дали слово».

Доктор Карсавин подготовился основательно. После собственноручных признаний в убийстве супругов Грановских, Делье, Хомяковых, горничной Ипатьевой и барышни Арины Кивато из чувств личной ненависти и невыплаченных долгов, он написал заявление о сведении счетов с жизнью «по причине невыносимых моральных мук от совершенных злодеяний», а также в его смерти просил винить только его самого.

«Итальянская ночь» пахла чуть уловимым ароматом горького миндаля. Петр Владимирович ушел гордо и со вкусом. Какая все-таки потеря для нервных пациентов.