Глава 7. Любовь и все остальное
Следующие два дня Лыкова никто не беспокоил. К обеду появлялся капитан Скобеев и рассказывал новости. Титусу наложили на контуженную руку лубок и оставили в госпитале. Похоже, кость дала трещину. Съездил мирный человек поторговать шпалами… Алексею было очень неловко. Хотя Яша сам все решил, но выходило, что он подставил голову под пули за выгодный контракт для семейства Лыковых. Конечно, Алексей поступил бы точно так же! Но эти мысли не помогали.
Власти были очень довольны ликвидацией шайки барантачей в столице края. Абнизов показал тайные захоронения на заброшенном кладбище Янги. В склепах отыскали восемь тел… Барон Вревский сначала разгневался, что полиция так поздно узнала о существовании шайки. Но Нестеровский унял его. Разбойники действовали расчетливо, трупов не оставляли. А в Ташкенте всегда столько приезжих… Полиция сделала, что могла. И капитан Скобеев, лучший сыщик Туркестана, опять оказался на высоте. Ему кое-кто помогал, но это несущественные детали…
Официально было объявлено, что шайка уничтожена полностью. Факт пленения казначея скрыли ото всех, даже от генерал-губернатора. Тому, впрочем, было все равно… Теперь Иван Осипович ездил на гауптвахту и допрашивал Муллу-Азиза. Тот юлил и врал. На очной ставке Абнизов уличил его в серьезных делах, за которые полагается смертная казнь. Вот-вот негодяй расколется. Лыкову надо поправляться скорее. Генерал Тринитатский уже в Баку!
Но Алексей торопиться не хотел. Он был в каком-то особом настроении… Ольга не отходила от сыщика ни на миг. Прислуга проявляла тактичность и в десять вечера удалялась ночевать в летнюю кухню. Они оставались одни и почти не смыкали глаз. Закончив любовные утехи, выходили во двор и плескались в хаузе. Прудик был мал, купаться его размеры не дозволяли, но окунуться с головой тоже было приятно. Вода оказалась на удивление чистой и прохладной. Переулок Двенадцать Тополей начинался прямо у арыка Гадраган, и вода не успевала стать грязной.
Мужчина и женщина, нагие и счастливые, вылезали из хауза и рвали с лозы кислый неспелый виноград. Словно в раю, думал Алексей… Над головой Бог раскидал крупные южные звезды. Часть неба закрывали бастионы крепости. На Воскресенском базаре гармоника наигрывала «Матаню», и нет-нет да посвистывали городовые. Насладившись ночными звукам и видом звезд, они возвращались домой. И там Ольга начинала расспрашивать Алексея.
Она мало говорила о себе, мало и неохотно. Сообщила лишь самое необходимое. Родилась в семье офицера. Окончила пансион в Оренбурге, дающий гимназический аттестат. Вышла замуж за поручика Перешивалова без особой любви, хотя он ей и нравился. Надо было слезать с шеи старика-отца, а он сделал предложение. Ну и зажили.
Очень скоро выяснилось, что детей она родить не сможет. Муж охладел – то ли от этого, то ли по другим причинам. Все время Владимир теперь проводил в батальоне, возвращался домой к полуночи, усталый и раздраженный. Потом добрые люди сообщили Ольге, что в казарме ее мужа давно не видели. Полуроту свою он забросил, а пропадает по двум адресам. Первый адрес был на Старогоспитальной улице, где интенданты винтили по-крупному, проматывая ворованные деньги. Там молодого стрелка быстро научили всему плохому. А второй адрес оказался еще хуже. В доме Хаким-ходжи на Садовой проживала некая учительница музыки. Уроки она давала не маленьким девочкам, а тем же интендантам, у которых карманы лопались от ассигнаций… Поручик с месячным жалованьем 67 рублей плюс 9 рублей квартирных был среди этих богачей никто. Ну, по 30 копеек в сутки еще доплачивали в карауле, и столько же, когда войска стояли в летних лагерях на Ханум-арыке. Не больно поиграешь! Но поручику нравилась угарная жизнь, с шампанским каждую ночь и с кружевными панталонами музыкантши. В конце концов Владимир залез в полуротные «хлебные» деньги. Верх позора!
Дело в том, что служба в Туркестанском военном округе считается тяжелой. Солдаты даже получают дополнительное довольствие чаем и вином. Рацион тоже неплохой: каждый день суп с мясом (мясная порция каждому) и каша с мясом в крошку. А еще три фунта хлеба. К концу срока старослужащие столько хлеба уже не съедают и получают вместо него так называемые «хлебные» деньги. Украсть их у солдат – это надо совсем совесть потерять… Кража быстро обнаружилась. Суд чести должен был собраться в среду, а в понедельник Владимир пошел в караул, из которого не вернулся…
Скандал замяли. Офицеры сочли, что поручик Перешивалов смыл свой позор кровью. Никто не сомневался, что он нарочно забыл снять с себя шашку. Да и саму Ольгу в батальоне любили и жалели. Она получила крохотную пенсию, на которую с трудом сводила концы с концами. Хорошо, дом был свой. Родители умерли и оставили небольшое наследство, которого как раз хватило на покупку жилья. Теперь молодая вдова старела, но мужчин к себе близко не подпускала. Не верила никому из них. В гости она ходила редко, к Скобеевым да еще в одно семейство. Винила в трагедии Ольга одну себя. Это ведь она не смогла родить детей! Кто знает: если были бы детки, может, Владимир бежал бы из казармы домой, а не в игорный притон? Так длилось семь лет. Но, как выяснилось, жизненные силы в ней сохранились. И простого счастья она хотела, как и все прочие люди. А открылось это с появлением сыщика Лыкова.
Теперь она старалась узнать о своем любовнике как можно больше. И спрашивала, спрашивала – буквально обо всем. С заминкой спросила даже о жене, и он ответил… Ольгу интересовали подробности: детство, война, служба, роль Благово в жизни Алексея. Никогда еще он не чувствовал к себе такого внимания, такого восхищения и обожания. Лыков привык уже к тому, что его атлетическая фигура вызывает у дам обостренный интерес. Когда он выходил из серых вод Маркизовой лужи в Сестрорецке, со всего пляжа бабы сбегались посмотреть. Полосатый купальный костюм обтягивал могучий торс сыщика так, что дачницы теряли голову… Он находил потом в карманах сюртука их записки с признаниями в любви и с предложениями о тайном свидании. А в прошлом году в Нормандии! Там француженки совсем стыд потеряли! Заигрывали прямо при Варваре, не тушуясь.
Но дело было даже не в широких плечах и бицепсах, как у Геркулеса. Ольга старалась разглядеть другое – увидеть самого Алексея, его чувства, мысли о важном, его оценки главных в жизни вещей. При этом, конечно, и гордилась его мужеством, и любовалась мускулатурой – но глядела в суть, прямо в душу.
– Ты самый удивительный человек, что встречался мне когда-либо, – заявляла Ольга. – Смел, умен, внимателен к слабым. Добр! И не думала я, что остались на земле такие мужчины…
Алексею делалось необычайно приятно, но также и неловко. Даже стыдно было слушать о себе столь лестные слова. И он начинал оправдываться:
– Знала бы ты, как мне страшно было выходить на днях под заряды! Разве ж это храбрость? Руки дрожат, и внизу живота сводит…
– Но ты же вышел?
– А куда денешься? Все смотрят…
– Вот тогда и не наговаривай на себя!
На второй день идиллии Лыков не утерпел и сказал:
– Ты же понимаешь, что я уеду и больше сюда не вернусь?
– Понимаю. И что с того?
– Но…
– Хоть день, да мой.
– Мне совестно. И перед тобой, и перед Варварой.
– Обо мне не думай. Я счастлива благодаря тебе и всю жизнь потом буду вспоминать эти дни. Ведь их могло и не быть!
– А я там, в Петербурге, кажется, уже никогда не буду счастливым, как прежде. Потому что ты останешься здесь. Мне хорошо с женой, там мои детки, но… теперь я будто бы раздваиваюсь.
– Это плата, милый. Твоя жертва за то, что сделал меня счастливой, пусть на время. Я не заберу тебя у Варвары. Только попользуюсь немного и верну. Но твоя боль потом, и твоя раздвоенность – это та цена, что ты должен заплатить. Я заплачу стократ больше, но и ты не увильнешь. Так устроена жизнь. А ты в столице все забудешь. И тебе опять станет хорошо дома.
Алексей чувствовал, что пропадает. Это не интрижка, не проходной роман. Он, женатый семейный человек, влюбился и летел в тартарары! Было одновременно и сладостно, и боязно. Иногда под утро Лыков думал: что случится с ним в этот раз? Какой окажется его жертва? Тогда в столице он приехал на три часа к своей белошвейке Анюте, хотя и был венчаный! Бог наказал его страшно: не родился ребенок, живая душа не появилась на свет, а Варенька едва не сошла с ума… А теперь? Но уйти из этого дома сил у сыщика не было. Кроме того, говорил он сам себе, почему обязательно должно быть наказание? Ну согрешил. Другие и не то делают, и сходит с рук… Такие мысли помогали.
Совсем привыкнув к Лыкову, Ольга спросила его об истории женитьбы. И тот рассказал все с самого начала. Как увидел Варвару впервые и сразу влюбился. Как молодая сирота лишилась отца, совершившего страшный грех самоубийства. Да еще и оказалась незаконнорожденной! Как мудрый Павел Афанасьевич Благово поговорил о ней с государем. И как потом ему, Алексею, богатство Нефедьевых мешало сделать предложение Варваре Александровне.
– Замечательно, что тебе в молодые годы встретился учитель, – резюмировала вдова. – Ты стольким ему обязан, но уверена: и он тебе тоже. Тем, что после него остался ученик и продолжатель, который всегда его помнит. Скоро двадцать девятое июня, день Петра и Павла. Давай сходим в храм вместе, я хочу помолиться за упокой его души. Ведь и мне досталась частичка его трудов!
Еще ее поразило, что государь дважды благодетельно вмешивался в судьбу нижегородской сироты. И это хранило семейство Лыковых лучше любых подвигов Алексея. Власть – это люди, а люди завистливы и недоброжелательны. Труды человека на службе начальство легко забывало. А вот внимание государя оно помнило всегда. Теперь Алексей частное лицо, лишенное придворного звания. Время некоторой особости, которую чувствовали все, давно прошло. Лыковы сейчас простые люди. Шпалы вон приходится продавать… Но в обществе помнят, что Его Величество знает бывшего сыщика лично. И будут помнить, пока жив этот государь.
На третий день Алексей поехал в госпиталь. Он нашел Титуса сидящим на кровати. Тот бережно придерживал руку в лубке, рядом остывал чай в казенном стакане. Увидев друга, раненый обрадовался.
– Леш, давай согласуем показания! Вот это, – он кивнул на руку, – меня верблюд лягнул. Когда я сдуру подошел к нему сзади. Ладно?
– Годится. А это вот, – Лыков ткнул себя пальцем в шею, где розовел шрам, – у меня фурункул вылез. Хирург ланцетом вскрывал. Запомнил?
Придумав легенды для жен, сыщики повеселели. Оба понимали, что легко отделались.
– Как ты, Яша, один с двумя-то в номерах обошелся? Ловко!
– Ага! Это тебе, орясине, не привыкать! А я уж отвык. Когда меня режут – нервничаю.
– Я тоже нервничаю. Ты извини меня, что я такой дурак. Думал, Горсткин будет долго запрягать. И поставил тебя одного на кинжалы. Прости.
– Ладно. Обошлось – и слава Богу.
– Слава Богу! Ты скажи, как рука?
– Два пальца не чувствую совсем, – признался Титус. – Три шевелятся, болят, а эти как мертвые. Что это значит, Лех?
– Контузии действительно бывают весьма неприятные, – ответил Лыков со знанием дела. – Хуже любого ранения. Но это когда задета голова. А рука заживет. Поболит и заживет. Нужен покой неделю-другую, чтобы ты ее не бередил.
– Вот, и доктор так говорит! – обрадовался управляющий. – Значит, правда.
И тут же попросил:
– Забери меня отсюда. Скучно тут и боязно. Считается хирургическое отделение, а у одного сифилис, у другого пендинка. А как тут посуду моют, лучше не видеть. Вдруг я чего подцеплю? Доказывай потом Агриппине…
Алексей задумался. Забирать друга к себе, в переулок Двенадцать Тополей, ему не хотелось. Места, конечно, хватит, но… Неужели разрушить свой маленький рай? Оставлять в госпитале тоже нельзя. И он пошел на поиски лечащего врача.
Доктор оказался, как водится, желчным и циничным. Он раздраженно повторил Алексею свое заключение: нужны время и покой. Сыщик спросил, а нет ли у уважаемого эскулапа на примете частной квартиры близ госпиталя? Чтобы с едой и уходом. Разумеется, все будет оплачено. Врачебный надзор пойдет по особому тарифу…
Хирург сразу сделался любезным. Квартиру сыскать можно. Да хоть бы он сам готов потесниться ради доброго человека! Флигелек у него порядочный – вон его видать. Уход само собой, и питаться господин Титус будет от его, доктора, кухарки. Мастерица! С врачебным надзором две недели такого проживания обойдутся в тридцать пять рублей.
Лыков вручил доктору требуемые деньги и попросил перевести больного во флигель немедленно. Решив дела друга, он поехал в полицейское управление. Капитан Скобеев встретился ему на пороге.
– Здравствуйте, Алексей Николаевич! – обрадовался он. – Уже на ногах? Хотите поучаствовать в допросе Муллы-Азиза?
– А то!
– Поедемте на Кашгарскую.
По дороге Иван Осипович рассказал, что казначей юлит. Все, что связано с шайкой курбаши Асадуллы, он изложил подробно и ничего не скрыл. А вот убийство штабс-ротмистра Тринитатского обходит молчанием. И очень пугается, когда его спрашивают об этом деле.
После случившегося в тюремном замке полицмейстер не доверял своим коллегам. Поэтому и Абнизов, и Мулла-Азиз сидели теперь на гауптвахте Первого стрелкового батальона. Допускали к ним лишь самого Скобеева и тех, кто приходил с ним.
Казначей, увидев новое лицо, сразу съежился.
– Правильно напугался, – сообщил ему Лыков. – Пришло время ответить на главный вопрос: кто убил штабс-ротмистра Тринитатского.
– Еганберды…
– Это мы знаем без тебя. Мы даже знаем, зачем его убили. Чтобы отобрать землю у кишлака Анги-ата. И нажиться, и восстановить при этом его жителей против русской власти. Так?
Мулла-Азиз молча кивнул, пораженный.
– Есть то, чего мы не знаем, но очень хотим узнать. Кто заплатил за убийство офицера?
Казначей в ужасе вобрал голову в плечи и стал ей отчаянно мотать.
– Обговаривал иргаш. Я ни при чем…
– Ты боишься тех людей больше, чем нас, – согласился сыщик. – Но я тебе сейчас докажу, что нас надо бояться сильнее.
Барантач испуганно поднял голову.
– Те просто зарежут тебя. А мы повесим. Но перед этим еще будем мучить, пока ты не скажешь нам все, что знаешь. Слыхал про дисциплинарную роту?
– И… ну…
– Отдадим тебя туда. С приказом разговорить. Знаешь, как это делается?
– Нет… – прошептал Мулла-Азиз.
– Очень просто! Никакой еды тебе не дадут. Только солонину, которая сделана из мяса нечистой свиньи. Откажешься – подохнешь с голоду. А если съешь, захочется пить, но воды тебе не полагается – пока не признаешься во всем. Ну? Поехали туда?
Казначей посмотрел на полицмейстера, но тот сидел с каменным лицом и грозно шевелил усами.
– Ва… ваше высокоблагородие, но ведь меня зарежут!
– Мне плевать! – рявкнул Иван Осипович. – Твоя шайка убила моего лучшего городового! И много истребила других людей! Жри свинину и отправляйся в ад, сволочь!
С минуту все молчали. Лыков покосился на полицмейстера, тот крикнул, оборачиваясь:
– Конвой, ко мне!
– Исламкуль… – прошептал арестант.
– Как? – наклонился Иван Осипович. – Исламкуль?
– Да. Он заплатил за убийство офицера.
– Откуда ты знаешь?
– Я сам принял от него деньги.
– Велено было убить на землях кишлака Анги-ата?
– Именно там.
– Для чего?
– Я не знаю. Но это было главное условие.
– Сколько запросил курбаши?
– Две тысячи золотом.
– Золото было из банка Карали? Отвечать!
– Да.
– От чьего имени пришел Исламкуль?
Казначей переменился в лице:
– Я не знаю! Я не знаю!
Скобеев встал.
– Ладно. Ты принял правильное решение, поэтому в дисциплинарную роту мы тебя не отдадим. Пока.
– И меня не станут насильно кормить свининой? – обрадовался туземец.
– Нет. Пока.
– ?
– Сиди и думай, что еще имеешь нам сказать. От этого зависит твоя дальнейшая судьба. Ты уже натворил дел на виселицу. И лишь помощь властям может тебя спасти.
– Я готов! Я же назвал вам имя!
– Этого мало. Где прячется Исламкуль? Кому он сейчас служит? Ты наверняка знаешь. Но молчишь! Убиты русские, много русских. Понимаешь, шакал, что тебе за это будет?
– Оставьте меня подумать, ваше высокоблагородие, – понуро попросил Мулла-Азиз. – Я запутался… Мне надо… не ошибиться.
– Думай, но быстро. Завтра в это же время чтобы ответил на все наши вопросы!
Сыщики вышли на улицу, и уже там Алексей спросил:
– Кто такой этот Исламкуль?
По лицу капитана пробежала тень.
– Негодяй. Очень подлый негодяй.
– А поподробнее?
– Он мутагам. Знаете, кто такие мутагамы?
– Нет, объясните.
– Это люди, давшие ложную присягу в шариатском суде.
Лыков даже присвистнул:
– Поклявшись на Коране?
– Да.
– Ну и ну…
– Мутагамов единицы. Население их презирает и одновременно боится. Ведь такой человек может оговорить! И снова присягнет. Поди докажи, что он оболгал…
– Понял. Но от ложной присяги до убийства русского офицера очень далеко!
– Далеко, – согласился Иван Осипович. – Однако наш герой показал себя во время холерного восстания. Был среди зачинщиков и лично принимал участие в избиении начальника города. А потом исчез. Назначили следствие, но Исламкуля не нашли. А теперь он в Ташкенте! И причастен к убийству топографа!
Сыщики вернулись в управление полиции и сели размышлять. Алексей начал так:
– У нас два центра, и они друг с другом связаны. Первый – это некая туземная сила, влиятельная и преступная. Она заказывает и оплачивает убийства русских, причем адресно. Исполнители разные: в одном случае шайка разбойников из Локая, в другом – резидент в Джизаке. Цель одна – отобрать у сельских обществ землю, на которой потом будут строить железнодорожную станцию. Так?
– Да, – кивнул Скобеев. – Дополнительная цель, возможно, – возбудить против нас население этих кишлаков.
– Второй центр русский и связан с группой администраторов. Кокоткин там легкая фигура, не может подъесаул в одиночку вершить такие дела!
– Наверняка за ним скрываются жирные крысы из окружного интендантского управления, – согласился полицмейстер. – Может быть, и сам генерал-лейтенант Ларионов!
– Наверняка, – поддержал Алексей. – Их задача – урвать землю, через аукционы и подставных лиц. А потом продать железной дороге втридорога.
– Точно.
– И эти два центра связаны между собой! – почти выкрикнул сыщик. – То есть русские офицеры убивают русских же офицеров! Пусть чужими руками, но все равно убивают. Экая дрянь!
– Да, две силы взаимодействуют. И барыши наверняка делят! Одни лишают жизни в нужном месте. Другие потом на этом наваривают бакшиш.
– Русский круг мы хоть примерно, однако можем очертить, – продолжил рассуждать Алексей. – Это те из администрации, кто влияет на распределение земель. Отобрать у сельского общества, устроить липовый аукцион, сунуть участок кому следует… Тут не рядовые письмоводители шуруют, тут люди в чинах!
– Нестеровский разберется, – успокоил собеседника капитан. – Он все может! И секретное расследование провести, и в кутузку засадить кого нужно…
– Виновны те, чьи подписи стоят! – категорически заявил сыщик. – Подобные аферы оставляют следы на бумаге. Возьмем сукиных детей. А вот туземцы… Кто там может быть такой силой? Кто нанимает убийц, якшается с русскими генералами, делает аферизм с землей? Масштаб серьезный! Иван Осипович, ответьте как знаток края: кому такое по плечу?
Полицмейстер задумался.
– Тому, кто устроил холерное восстание. Тому, кто помогает англичанам шпионить в крае. Тому, кто возбуждает народ.
– Духовенство! – слишком громко сказал Лыков, и капитан тут же приложил палец к губам.
– Тс-с! Да, оно. Возможно, к ним присоединились баи, но последним вроде бы бунты ни к чему. Они разбогатели на хлопке, их все устраивает. Больше хлопка – больше денег. А волнения мешают торговле.
– Значит, духовенство. Но кто именно?
– У Кокоткина не спросишь, – буркнул полицмейстер. – А Исламкуля надо еще сыскать. Два года о нем не слышно было. Вызову-ка я Уральца.
– Какого уральца?
– Ну, есть один человек, очень полезный в таких вот делах.
– Ваш агент-осведомитель?
– Можно сказать и так. Он, как говорится, агент по вызову. Когда мне что-то нужно узнать, я его отыскиваю и ставлю задачу. А ежели все тихо, то человек занимается своими делами.
– А почему Уралец?
– Он оттуда родом. Это все, знаете, наши туркестанские дела. В 1874 году среди казаков Уральского войска произошел бунт. Восстали против нового Воинского устава. Что-то там казакам не понравилось, а они в большинстве старообрядцы, ну и отказались присягать. Государь распорядился круто, и несколько тысяч бунтовщиков исключили из казаков и сослали в Туркестан. К большой русской пользе.
– Это как понять?
– А вы представьте себе, Алексей Николаевич. Приехали до шести тысяч человек. Непьющие, некурящие, богобоязненные, трудолюбивые… Умные и хваткие. Да это ж лучший колонизационный материал, какой только можно вообразить! Любой начальник участка теперь мечтает, чтобы у него поселилось две-три семьи уральцев. Бывшие казаки в основном осели на Сыр-Дарье и островах Аральского моря. Сделались там лучшими лоцманами и строителями лодок. Выучили местные наречия, стали торговать с туземцами. Золотой народ! Вот таков и Семен Васильевич Закаменный.
– Как вы его нашли?
– Я расследовал происшествие в доме Максуда Ходжи Ата-Ходжаева, в махалля Сагбан. Странное было дело. Пропал племянник хозяина, и деньги вместе с ним. А Сагбан, надо знать, – это махалля сторожей Большого базара. Стал я искать, и ничего не нахожу. Нет человека! А все, как водится, молчат, русскому тюре никто слова не скажет. И тут появляется этот Закаменный и выдает мне большой секрет. Оказалось, сторожа воровали с базара, и Ата-Ходжаев был среди них заводилой. Племянник узнал об этом и засовестился. Донес базар-баши, а тот сам был в шайке. И паренька убили, да еще обвинили в краже денег. Стибрил, мол, и убежал… Так я укрепил мнение о себе, как о лучшем сыщике. А все Семен! Именно тогда было создано полицейское управление туземного города. И нам выдали сумму на тайных осведомителей.
– Есть такая сумма? – обрадовался Лыков.
– Есть. Она секретная, проходит по строке канцелярии генерал-губернатора. Небольшая, всего тысяча двести рублей в год. Но хоть что-то! А то прямо хоть из своего кармана плати! Это умный Нестеровский расстарался. После холерного бунта власть догадалась, что ей надо знать, чем живут туземцы. Самих-то сартов вербовать бесполезно. Деньги они возьмут охотно, а сообщать станут всякую ерунду. Или доносить на своих врагов, сводить счеты. А Закаменный честно все делает. Притом он среди сартов свой человек, те его не стесняются. Считают, что пострадал от царя и ненавидит власти. Понятно, встречаемся мы редко, по особой надобности и втайне ото всех. Но теперь надобность настала. Пусть отыщет нам Исламкуля!
Знакомство Лыкова с агентом состоялось спустя два часа в переулке Двенадцать Тополей. Через заднюю калитку пришел мужчина лет сорока пяти, крепкий, коричневый от загара, с уверенной повадкой. Одет он был по-туземному: штаны и рубаха из маты, халат из армячины, на ногах ичиги, поверх них кожаные калоши с каблуками. И нас гость жевал совершенно по-туземному. Только на голове у него вместо чалмы красовался суконный белый картуз. Увидев незнакомца, осведомитель напрягся.
– Лыков Алексей Николаевич, – протянул ему руку сыщик.
Тот молча пожал ее и укоризненно посмотрел на полицмейстера.
– Господин Лыков назначен руководить дознанием по убийству русских в Ташкенте и окрестностях, – поспешил объяснить тот. – Можешь ему доверять. Он бывший чиновник Департамента полиции и очень опытный человек. Много опытнее меня.
Уралец пристально разглядывал Алексея, но по-прежнему молчал.
– Именно Лыков схватил силача Абнизова, – продолжил Скобеев. – Лично. Еще и тумаков ему отвесил. И шайку Асадуллы он же отыскал.
Тут агент наконец смилостивился и представился сыщику:
– Василий Семенович Закаменный.
Они сели втроем в гостиной. Чай им подала сама госпожа Перешивалова, а кухарка с мужем были отправлены за ворота погулять.
Когда вдова вышла из комнаты, Иван Осипович стал рассказывать осведомителю последние новости. Говорил он подробно. Видимо, капитан считал, что его агент должен знать, с чем ему предстоит столкнуться. Что ж, это верно, мысленно одобрил Лыков. Когда полицмейстер изложил последние показания Муллы-Азиза, Уралец заерзал.
– Так, – сказал он. – Я должен найти этого стервеца. Правильно?
– Да, но не только найти, но и выяснить, кому он теперь служит.
– Понятно. Разрешите потратить на это пару червонцев. Придется угощать людей…
– Конечно! – ответил Скобеев, протягивая осведу банкноты. – Здесь тридцать. Сколько тебе понадобится времени?
– Несколько дней.
– Ну, с Богом!
Закаменный удалился так же, как пришел, – через сады. Но Иван Осипович не спешил допивать чай. Спустя десять минут дверь распахнулась, и в комнату шагнул пожилой сарт в зеленой чалме. Седобородый, с хитрыми глазами; одет в халат из серо-голубого константинопольского сукна. Серьезный дядька! Аксакал прижал одну руку ко лбу, вторую к сердцу, потом протянул обе руки капитану, сказав приветствие. Затем взялся за бороду и сотворил про себя молитву. Лишь после этого сарт повернулся к Алексею.
– Господин Лыков – чиновник самого генерал-губернатора, – пояснил гостю полицмейстер. – А это мой тамыр Карымдат-ходжа Шамсутдинов. Он арык-аксакал Шейхантаура и очень уважаемый человек. Ак-суяк, «белая кость»! Его род ведет свое начало от халифа Усмана, зятя Мухаммеда!
Ходжа посмотрел на сыщика и одобрительно проворковал на чистейшем русском:
– Господин Лыков быстро соображает и метко стреляет. Злодея Еганберды он уложил, не утруждая себя беготней.
Алексей с Иваном Осиповичем не скрыли удивления: откуда аксакалу это известно? Но тот лишь отмахнулся:
– Ташкент – маленький город, все новости сходятся на базар.
– Вот и хорошо, тамыр, – обрадовался полицмейстер. – Меня интересует один человек. Помоги мне его найти.
– Как его зовут?
– Его зовут Исламкуль.
По лицу аксакала пробежала точь-в-точь такая же судорога, как совсем недавно у Скобеева.
– Сын шайтана! Вы до сих пор его ищете? Говорят, участникам бунта обещана вскорости амнистия…
– Рядовым – да, их вот-вот простят. И даже из ссылки вернут. Но этого негодяя мы разыскиваем по другому делу. Я слышал, что Исламуль снова в городе.
– И натворил тут новых дел?
– Да. Он был связан с шайкой локайцев, которую мы недавно побили.
– Вот как! – воскликнул Карымдат-ходжа. – Где кровь, там всегда этот черный человек. Ты знаешь, что после холерного бунта он убежал к инглизам?
– К англичанам? – удивился Иван Осипович и со значением поглядел на Лыкова. Тот молча кивнул: мы на верном пути!
– К ним.
– Вот почему мы тогда его не поймали…
– Именно, – подтвердил аксакал. – Его укрыли за горами. Сначала те же локайцы, а потом он перебрался в Индию. С тех пор я ничего о нем не слышал.
– Исламкуль уже в Ташкенте, уважаемый ходжа. И опять творит зло. Поможешь мне?
Туземец встал, взял себя за бороду.
– Конечно, Иван-тюря. Русские и сарты должны жить в мире и согласии. А такие люди, как Исламкуль, нам мешают. Как только я что-то узнаю, сразу сообщу тебе.
Уже на пороге аксакал повернулся к Алексею и ткнул в него пальцем:
– Будь осторожен. Твои враги будут тебе мстить.
И ушел.
Ивана Осиповича очень встревожили последние слова Карымдата-ходжи. Лыков отнесся к ним спокойнее. Он уже привык, что его постоянно хотят убить… Но как быть с Ольгой? Безопаснее для вдовы, если сыщик съедет с квартиры. Однако Скобеев так не считал.
– Посмотрите в окно, – сказал он. – До крепости с ее гарнизоном сто саженей. На Махарамском проспекте пост городовых. Кто сюда сунется?
Обедали они у капитана на квартире. Его супруга сварила щи с говядиной, каких в этом городе нигде не поешь. По комнате величественно гуляли бухарские кошки – очень красивые, редкие и дорогие. Лыков думал, не купить ли ему пару таких на обратном пути. Пятьдесят рублей его не смущали, но как их везти? Да и обрадуется ли новым жильцам Василий Котофеевич Кусако-Царапкин? Котище, перешедший к Лыковым по наследству от Благово, постарел. Он уже не тиранил детей, а молча лежал весь день на брюхе и неохотно ел. Вот-вот помрет… Нет, пусть последние месяцы его жизни пройдут без потрясений, решил сыщик.
После чревоугодия сели за чайный стол. Хозяин сказал:
– Теперь надо ждать. Мы зарядили двух очень сведущих людей. Они в Ташкенте найдут хоть черта лысого, если таковой водится в этом городе. Особенно я надеюсь на аксакала. Мудрый человек и свой для сартов – ему скажут все. Опять же, «белая кость». У Карымдата-ходжи даже жена особенная. Она биби-хальфа. Знаете, что это такое?
– Женщина-мулла, образованная мусульманка. Большая редкость среди туземцев!
– Истинно так. Все семейство ходжи склонно сотрудничать с властью. Поэтому надо подождать.
– Можно ждать, но не бездельничать, – возразил Алексей.
– Ну-ка? Что вы предлагаете?
– Я все думаю: почему убили именно Тринитатского? Он просто подвернулся под руку или тут другое? Возможно, штабс-ротмистр чем-то мешал нашим злодеям-интендантам. И они заказали его курбаши.
Иван Осипович сник.
– Странно, что я сам не задался этим вопросом раньше… Эх, лучший сыщик Туркестана! Возле вас, Алексей Николаевич, я чувствую себя младенцем.
– Иван Осипович! Вы офицер, не ваше дело было жуликов ловить! Скажу без лести: я впервые встречаю военного человека, настолько способного к сыскной службе.
– Ну ладно… – утешился капитан. – Относительно вашей догадки: надо спросить у господ из штаба округа. Кстати, у нас сегодня встреча с ними по поводу английских происков.
Сыщики переступили порог кабинета генерала Хорошхина в шесть пополудни. Было уже безлюдно, немногочисленные золотопогонники валом валили на улицу. Генерал поднял трубку телефонного аппарата, сказал в нее одно слово. Вскоре явились двое. Первым зашел чернобородый сосредоточенный полковник. За ним как-то боком, словно смущаясь своего незначительного чина, проскользнул артиллерийский поручик с калмыцким желтым лицом.
Генерал представил их:
– Начальник отчетного отделения, Генерального штаба полковник Галкин. Прикомандированный к отделению поручик… – тут Хорошхин замялся.
– …Корнилов, – хором подсказали вошедшие офицеры.
Впятером они расселись вокруг обширного стола начальника штаба округа. Полковник разложил карту Памира, взглянул на генерала. Тот пояснил:
– Господин Нестеровский просил ввести вас в курс дела насчет происков англичан. Так?
– Именно так, ваше превосходительство, – почтительно ответил Скобеев. – Наше с господином Лыковым дознание выводит нас на связи неких туземных лиц с британцами. Что у нас с ними сейчас: война или перемирие?
Галкин сразу взял быка за рога:
– В наших отношениях постоянно что-то меняется. Чтобы понимать ситуацию, надо знать историю.
– Давайте с истории и начнем, – согласился Лыков. – Не от Адама и Евы, а хотя бы за последнее десятилетие.
Полковник покосился на генерала, тот кивнул:
– Валяйте, Сергей Сергеевич.
Штабист густо прокашлялся и разгладил пальцами карту.
– С вашего позволения, начну с 1887 года. Тогда в Ташкент тайно прибыл некий Дулен Сингх, наследник пенджабского престола. Он заявил обращение к государю. Ни больше ни меньше как Дулен предложил ему стать новым сюзереном Индостана. Принц утверждал, что уполномочен на это предложение почти всеми владетелями Индии. Они ненавидят англичан. Как только русская армия перевалит через Гиндукуш, принцы присоединят к ней трехсоттысячное войско.
Лыков уже слышал эту историю от друга, барона Таубе, и не удивился. А Скобеев ахнул про себя и уселся поудобнее. Словно собрался слушать одну из сказок Шехерезады…
– Государь рассмотрел просьбу Дулен Сингха и не дал ей ходу, – продолжил полковник. – Памир – это особенное место. Площадь его – почти 70 000 квадратных миль, а население – всего около 16 000 человек. Разумеется, и мы, и англичане смотрели на него, как на ворота в Индию.
– Ворота в одну сторону, для нас, – счел нужным пояснить поручик.
Хорошхин посмотрел на артиллериста неодобрительно. А Галкин, наоборот, согласно кивнул и продолжил:
– Сейчас наши с британцами посты разделяет небольшая полоска непроходимых гор и несколько мелких княжеств. Три из них некогда были данниками Кокандского ханства, и мы считаем их своими. Это Шунган, Вахан и Рошан. Вот они на карте. В 1883 году княжества захватил Бадахшан, в свою очередь вассал Авганистана, и почти десять лет держал там свои гарнизоны. Но есть и, так сказать, второй эшелон княжеств: Хунза, Нагар и Ясин. Вот, взгляните. Видите? За ними уже Кашмир. Поэтому англичане дрожат над ними, как над… не знаю даже, с чем сравнить.
– Дело не только в проходах, – снова подал голос артиллерийский поручик. – В этих местах разведаны богатые месторождения золота и нефрита. И англичане не хотят их уступать.
– Коммерция, и здесь коммерция! – подхватил полицмейстер.
– Но и большая политика тоже! – поднял палец Галкин. – Это старый кошмар Сент-Джеймсского кабинета: русские полки спускаются в долины Гиндукуша и атакуют… В Лондоне убеждены, что, лишившись Индии, Англия сразу скатится в разряд третьестепенных держав. А тут еще полковник Ионов дал им прикурить!
– Что Ионов? – насторожился Алексей.
– В девяносто втором году он с отрядом войск сильно отодвинул границу России на юг. Напомнив всем, что Шунган с Рошаном наши. Тогда же он поймал в горах двух британских… скажем так, путешественников. Хотя это были шпионы. Полковник предложил им выбор: или ехать в Лондон через всю Россию, или убраться назад, в Кашмир, и больше здесь не появляться. Дав об том письменное обязательство. Шпионы выбрали второе и были отпущены.
Прищучив англичан, Ионов взялся за авганцев. Те установили возле Иешил Гола военный пост и отказались уходить. Ионов пост уничтожил, командира его и часть гарнизона перебил. Одновременно владетель Хунзы тайно пообещал перейти под нашу руку и попросил оружия и инструкторов для обновления своей армии. Британцы совсем переполошились.
Надо признать, что меры они приняли быстрые и эффективные. Посреди осени, когда передвижения в горах почти невозможны, англичане провели маневр и захватили Хунзу. Их правитель Сафдар Али-хан бежал, само княжество присоединили к Кашмиру. Также был создан вспомогательный корпус из жителей Кашмира. Корпус расставил на границе усиленные гарнизоны. Обе стороны тогда всерьез готовились к войне.
Полковник перевел дух, потом продолжил:
– Надо напомнить, что в Памирах есть еще и третья сила – китайцы.
– И четвертая – авганцы, – вставил Лыков.
– Этих мы за самостоятельную силу не считаем, – парировал поручик Корнилов. – Они на поводке у Лондона.
Галкин кивнул:
– Точно так. А Цинская империя опасается за Синьцзян, и у нас с ними идет спор за хребет Сарыскол – вот он, на самом востоке Памира. Англичане пытаются столкнуть нас лбами, по давней своей сволочной привычке. Так что узел в горах завязался крепкий.
– И как его развязывать? – поинтересовался Иван Осипович.
– Я сейчас расскажу. Именно с этой целью – снять противоречия – государь повелел принять меры. В том же напряженном девяносто втором году были созваны Особые совещания. На них решили договориться и с китайцами, и с англичанами. Но раздельно и последовательно! И первыми шли китайцы.
Тут как раз на Альбионе пало консервативное правительство и Гладстон сформировал свой четвертый кабинет. Внутриполитический расклад сил изменился в пользу компромисса с русскими. Как следствие, была учреждена двухсторонняя комиссия по разграничению спорных территорий на Памире.
Но комиссия комиссией, а обе стороны не успокоились. Британцы быстренько вручили авганскому эмиру Абдур-рахману так называемый Ваханский коридор. Видите эту кишку на карте? Узкая полоса гористой местности отделила нас от Индии. В некоторый местах его ширина всего девятнадцать верст! Но это прокладка между нами и англичанами. Заодно с эмиром подписали соглашение о спорной восточной границе, чего не могли сделать много лет.
Ну а мы создали Памирский отряд под командой все того же Ионова. Там батальон пехоты, три сотни казаков и горная батарея. Немного вроде бы, но это особые части, обученные воевать в горах!
Лыков слушал начальника разведочного отдела с интересом. Чувствовалось, что человек на своем месте. Он свободно оперировал и военными, и географическими, и политическими терминами, сыпал фамилиями и фактами. Надо будет дома спросить о нем у Таубе, подумал Алексей…
– Сейчас идут дипломатические консультации, – продолжил полковник. – Военных туда не пускают, судачат дипломаты. Может, оно и к лучшему…
– Это почему? – обиделся генерал Хорошхин.
– Да некоторым из нас кресты и чины подавай, а в мирное время где их взять? – съязвил Галкин. – Требуют войну, готовы ее из пальца высосать. Нет, Михаил Павлович, уж пусть работают дипломаты!
– В какой стадии консультации? До чего уже договорились? – спросил Лыков. – Или вас держат в неведении?
Разведчики одинаково усмехнулись.
– Англичане требуют, чтобы мы ни под каким видом не переходили реку Мургаб, – показал на карте полковник. – А взамен обязуются не покидать пределов Гилгита, Ясина, Мастуджа и Читрала. Хунза и Нагар становятся британскими протекторатами.
– То есть границей объявлена тридцать восьмая параллель, – пояснил поручик. – И мы отказываемся от всяких претензий на памирские горные проходы.
Галкин в этом месте счел необходимым сообщить:
– Поручик Корнилов имеет особые таланты к разведочной службе. Мы забрали его из Туркестанской артиллерийской бригады в отчетный отдел. Сейчас Лавр Георгиевич готовится поступать в Академию Генерального штаба. Закончит – и вернется сюда. Он очень нас усилит.
Лыков не удержался и сострил:
– Если поручика переодеть туземцем, то и грима никакого не надо – сойдет за своего.
– Я уже думал об этом, – невозмутимо ответил Корнилов. – Языки надо подучить. И можно в горы… Пока я знаю лишь немецкий, французский и английский, а нужно еще парочку местных освоить.
Лыков смутился: он с грехом пополам мог изъясняться только по-французски. И то Варвара Александровна корчилась от смеха…
– Вернемся к нашим баранам, – продолжил полковник Галкин. – Сейчас мы с англичанами как никогда близки к достижению соглашения. И обе стороны не заинтересованы в каких-то происшествиях на границе, в конфликтах. Активных действий не будет. А вот шпионаж никуда не делся. И, если есть возможность разжечь недовольство среди русских туземцев, все средства хороши. Секретный и политический департамент Индийского офиса – так называется британская разведка в Индии – без дела не сидит. Возглавляет ее генерал-майор Брэкбери, умный и решительный человек. Этот в носу не ковыряет!
– Что, британские лазутчики по-прежнему шастают по Памиру? – уточнил сыщик.
– По Памиру, Алексей Николаевич, сейчас кто только не шляется, – хмыкнул поручик Корнилов. – Пальцев не хватит загибать! В прошлом году приезжал французский путешественник барон де Понсэн. Только отбыл, явился британский охотник Ролф Кабболд. Хотя он такой же охотник, как я муэдзин… А в этом году? Голландский граф де Билан, британский лорд Кёрзон, швед Свен Гедин… Как мухи на мед. А еще разведывательные отряды, отдельные лазутчики, картографы-пундиты. Три великие империи столкнулись лбами на Памире! Боюсь, не было бы крови…
– Спасибо, стало понятнее, – объявил Иван Осипович. – Но вот конкретный вопрос. Шпиона, или связного, или иного английского прихвостня по имени Исламкуль вы не встречали?
– Исламкуль? – переглянулись разведчики. – Нет, такое имя нигде не проходило…
– А Юлчи-куса из Джизака?
– Этот нам известен, – нахмурился полковник Галкин. – Пропаганду вел, дервишей-зачинщиков привечал… Беспокойный. По косвенным признакам, он резидент британцев в Джизаке. Мы переводили тут его корреспонденцию. Кстати, часть бумаг была не на арабском, а на пушту. Этот язык используют для переписки английские шпионы. Вы нашли в наших переводах что-нибудь интересное?
– Да. Юлчи имел касательство к убийству русского переселенца.
– Зачем это британцам? – удивился поручик Корнилов.
– Пока не могу сказать, – важно ответил полицмейстер. – Распоряжением генерал-губернатора дело, которое мы сейчас дознаем с господином Лыковым, засекречено. Но связь есть. Убито несколько русских, в числе которых даже один офицер. И о нем я бы тоже хотел спросить. Ваше превосходительство, вы знали штабс-ротмистра Тринитатского?
– Да, он служил в топографическом депо.
– Соблаговолите дать ему характеристику.
– Ну… грамотный и культурный человек. Видно, что петербургского закала, из военной семьи. Отец его – полный генерал!
– Не было ли с ним связано каких-то историй, скандалов?
Хорошхин озадаченно посмотрел на капитана.
– Странно, что вы об этом спросили… Я только единожды беседовал со штабс-ротмистром, и тема была как раз такой… неприятной.
– Можем ли мы узнать подробности?
Начальник штаба стал рыться в своем столе, приговаривая:
– Сейчас… где же оно у меня?.. не то… не то…
Сыщики молчали, но чуяли, что задали правильный вопрос.
– Вот! В феврале этого года штабс-ротмистр Тринитатский ездил в Казалинский уезд на съемки. По возвращении он неожиданно попросился ко мне на прием и подал рапорт. В нем было сказано, что офицеры окружного интендантского управления скупают провиант для нужд армии по завышенным ценам!
– Эдак-то повсюду! – удивился полицмейстер. – Надо же кормить казенного воробья!
– Конечно! – горячо, даже как-то торопливо, согласился с ним генерал-майор. – И я пытался объяснить сие правдолюбцу. Он там, в столицах, жизни не нюхал. Узнал, как оно бывает, и удивился. И написал бумажку, от которой никому хорошо не станет, а станет только плохо. Я предложил штабс-ротмистру забрать свой глупый рапорт. Но он отказался.
– Там были имена и факты? – спросил Лыков.
– Да, кое-что. Офицеры окружного интендантского управления капитан Веселаго и подъесаул Кокоткин обвинены в том, что скупали у сельских хозяев уезда овощи, бараньи выделанные шкуры, зелень. Цены при этом завышали более чем втрое. Разницу на бумаге отдавали поставщику, на деле клали в карман.
– Старо как мир… – пробормотал Алексей. – И это возмутило молодого офицера до такой степени, что он решился на открытые действия?
– Полагаю, густые эполеты отца его успокаивали, – неприязненно заявил полковник Галкин. – Знал, что его не тронут – побоятся.
И добавил через секунду:
– Поймите, и я возмущен! И поручик Корнилов, и генерал-майор Хорошхин, да и вся армия! Но тут жест, а не польза. Скандал, а не борьба за правду. Донос, а не рапорт.
– А как надо было? – не удержался Лыков.
– Я не знаю… Но не так!
Все помолчали, потом Скобеев сказал:
– И что же случилось дальше?
– Дальше? – переспросил Хорошхин. – Дальше я дал ход рапорту штабс-ротмистра Тринитатского. После того как он отказался его отозвать. Довел его до сведения командующего войсками округа. Вревский переслал бумагу генерал-лейтенанту Ларионову, а тот вернул мне. Круг замкнулся.
– Никаких последствий?
– Разумеется! – желчно ухмыльнулся начальник штаба. – Если не считать резолюции, которую Ларионов наложил на рапорт штабс-ротмистра. Вот она, читайте.
И он протянул злосчастную бумагу полицмейстеру. В углу красным карандашом было написано:
«Передайте Тринитатскому, что ему с такими воззрениями будет трудно служить в Туркестанских войсках».
– Да… Человека не только не выслушали, а еще и обвинили. Грязь какая! – сдержанно прокомментировал Лыков.
Все три офицера в разных выражениях, но выразили свое несогласие с этими словами. Общий смысл был такой, что сор из избы не выносят, плетью обуха не перешибешь, и у воды да не напиться…
– А потом его убили, – завершил мысль сыщик.
– Не за эту же бумажку! – возмутились штабисты, но здесь капитан Скобеев уже встал на сторону Алексея.
– Все может быть, – внушительно заявил он.
В кабинете сразу повисло тягостное молчание. Иван Осипович понял, что сболтнул лишнее, и стал юлить:
– Господа, дело засекречено. Оставьте его полиции. Полиция у нас – та же армия, я такой же офицер, как и вы, обычаев офицерского товарищества не нарушу.
Тут вдруг неожиданно заговорил поручик Корнилов:
– В начале марта я стал свидетелем ссоры Тринитатского с Веселаго и Кокоткиным.
– Где?
– В Офицерском собрании. Случайно, мимоходом.
– Они угрожали штабс-ротмистру? – догадался Лыков.
– Угрожали, но тем, чем имели право угрожать – дуэлью.
– А что Тринитатский?
– Сказал: присылайте секундантов, я вас не боюсь.
– Чем все закончилось?
Корнилов ответил не сразу.
– У меня сложилось впечатление, – сказал он, тщательно выбирая слова, – что интенданты сами перепугались такого ответа. Они полагали, что топограф побоится ссориться со столь влиятельными в гарнизоне людьми. А он отшил. Так отшил, что любо-дорого! Оружие, сказал он, выбирает тот, кого вызвали. А я стреляю без промаха. Вызывайте! И ребята побледнели…
Скобеев встал, вытянул руки по швам.
– Ваше превосходительство! Мне понадобится копия рапорта Тринитатского.
– Сделаем.
– Мы с надворным советником Лыковым получили очень много полезных сведений. Благодарим! А теперь разрешите откланяться.
– Одну минуту, – вдруг остановил полицмейстера сыщик. – У меня последний вопрос к господам военным. Не видят ли они опасности в том, что в семье генерал-губернатора на… видных ролях присутствует англичанка? Возможна утечка важных сведений. Разве не так?
Скобеев разинул рот. Генерал с полковником смутились. А поручик и ухом не повел.
– Субординация не позволяет нам обсуждать этот вопрос, – сказал он. – Но, если кому-то интересно мое личное мнение, то так нельзя. На столе генерал-лейтенанта Вревского секретные бумаги можно в стопки складывать! А тут какая-то мисс Грин. Никто даже не знает, откуда она взялась.
– Барон привез ее из Петербурга, – сдержанно пояснил Галкин. – До того дамочка пользовала товарища министра государственных имуществ. Рекомендации хорошие… черт ее дери!
Начальник штаба округа наконец взял себя в руки.
– На правах старшего в чине я закрываю совещание. Всего хорошего, господа сыщики!
Когда они вышли на улицу, Иван Осипович накинулся на Лыкова:
– Кой черт дернул вас за язык, Алексей Николаевич? Эдак мы с военными поссоримся. А тут без их помощи никуда…
– Но вопрос-то правильный! Мы ищем шпионов в туземных закоулках. А они, возможно, в доме самого генерал-губернатора!
– Это не нашего ума дело! Кто позволит копать под высшее лицо в крае? И вообще, вы уж того… осторожнее, пожалуйста. Уедете, а мне здесь служить.
– Да, вы правы, простите, – спохватился Алексей. – Бессмысленно интересоваться мисс Грин. А для вас и небезопасно. Вернемся, как сказал полковник Галкин, к баранам. Вы помните ответы разведчиков?
– А как же. Все сходится! Все под одно идет! Интенданты решили и рот опасному человеку заткнуть, и труп его себе на благо использовать!
– Но убить сына члена Совета военного министра… – усомнился Лыков. – Как они не побоялись? Знали ведь, что отец этого так не оставит!
– Инженер-генералу семьдесят девять лет! – парировал Скобеев. – В таком возрасте в нужник лакеи водят. Ехать в Туркестан, летом, в самое пекло – для старика равносильно самоубийству. Никак не могли предположить интенданты, что он решится на это.
– Видимо, так и было, – согласился Лыков. – Но мы не сможем доказать причастность интендантов к убийству штабс-капитана. Одними только бумажками и предположениями – не сможем. Отцу этого будет мало. Надо, чтобы кто-то из них сознался. А кто сознается?
– Кокоткин – никогда! Генерал Ларионов, скорее всего, только покрывает. Веселаго? Я с ним почти не знаком.
– Зачем гадать! – махнул рукой Алексей. – Вот что, Иван Осипович. Давайте дознавать, как полагается. Есть маленькие люди, которые могут быть очень полезны.
– То есть? – не понял полицмейстер.
– Ну, писаря, конюхи, вольнонаемная прислуга… Надо подставить к этим негодяям своих людей. Пусть Кокоткину заменят денщика. Под благовидным предлогом. А к генералу Ларионову в дом внедрят агента на место лакея или хоть дворника. Чем ближе к телу, тем лучше.
– Понял! Надо срочно доложить вашу идею Нестеровскому.
Дальнейшие несколько дней прошли в ожидании. Однажды явился довольный Уралец и сообщил, что обнаружил могилу Исламкуля! Бедняга уже два года, как покоится на кладбище Парваз-ата. Утонул в арыке во время холерных беспорядков и честь честью похоронен.
Иван Осипович поднял своего агента на смех:
– Эх ты! Нашел покойника! Исламкуль жив и здоров, его видели недавно в шайке локайцев! Это он следы заметал, когда его искали для предания суду. Ищи по новой, чильманда!
Обескураженный освед удалился, бранясь себе под нос. Особенно его задело таинственное слово «чильманда». Алексей спросил у полицмейстера, и тот пояснил. Чильманда, сказал он, это туземный бубен. И называют так в Ташкенте болтунов…
Попив чаю, Лыков уселся напротив капитана и сказал:
– Как много всего растет из тех холерных беспорядков! Расскажите мне о них.
Полицмейстер взглянул на сыщика с непонятной тоской:
– А может, не надо? Два года уж прошло…
– Рассказывайте. Поверьте опытному человеку, что надо.
Иван Осипович покачал седеющей головой.
– Э-эх… Там войска в толпу стреляли…
– Слышал, и что?
– Это ведь я был. И моя рота…
Подбородок у капитана дернулся, плечи опустились, как крылья у подбитой птицы.
– Но ведь приказ! Что я мог?
– Иван Осипович! Там был бунт?
– Конечно, бунт!
– Сарты сами не расходились?
– Я… поверьте, Алексей Николаевич, вот святой истинный крест! Я им четыре раза приказал разойтись! На их языке, я хорошо его знаю! Предупредил, что иначе буду вынужден открыть огонь. А они в нас камнями! Четыре раза! Что я мог? Что я еще мог?
– Вы были не лесоторговец, а офицер, у которого приказ. И вы исполнили свой долг. Нечего здесь даже обсуждать! Давайте рассказывайте.
– Вы так считаете? – просветлел Скобеев. – Я и сам тоже… Но нет ли тут самооправдания?
– Иван Осипович! – прикрикнул сыщик. – Говорите уже!
– Да, да, вы правы! Значит, про бунт… Летом 1892 года началась у нас холера. Пришла она с юга, из Авганистана. И очень быстро добралась до Ташкента. Я тогда командовал ротой в своем родном батальоне, и нас оставили в городе для караульной службы. Все же здесь управление краем, постов много! А прочие войска гарнизона, как и полагается, убыли в лагеря. Это тридцать пять верст от Ташкента, у села Троицкое. Вот. Все ушли, а мы остались. И тут эта зараза подступила…
Тогда в туземной части города, я уж вам рассказывал, были другие порядки. Всем заведовал главный аксакал Иногам-ходжа Умриаходжинов. Ему подчинялась полиция, казии, все пятидесятники в махалля были его ставленники. Русская власть и знать не знала, что там делается. Вдруг люди начали умирать. Холера! В мае, как только ушли войска. Будто нарочно кто подгадал! Мёрли сначала по три-пять человек в день, потом счет пошел уже на десятки… И знаете, сарты хоронили их прямо у себя во дворах!
– Как во дворах? – поразился Лыков. – Холерных покойников – возле дома?
– Точно так! Начальник города полковник Путинцев издал приказ: погребать умерших от болезни лишь после медицинского освидетельствования. И только за городом, на специально созданных для этого кладбищах. Но ничего из этого приказа туземцы не исполняли.
– Почему?
– Эх… Много в этом было и вины администрации. Докторов-то раз-два и обчелся. А тут эпидемия. Когда они всех обойдут! По два-три дня лежали мертвые, ожидая доктора. А шариат обязывает хоронить в день смерти! Это раз. Второе – кладбищ самих тоже не хватало. Обещали четыре открыть, чтобы у каждой даха было по своему погосту, а волокита, то да се… И открыли одно на всех. Причем далеко, несколько верст от городской стены. А нести мертвых надо на себе. И начались недовольства. Тут еще покойников велели в могилах пересыпать известью. Темный люд стал кричать, что такие посыпанные в рай не попадут! К тому же дыни как раз поспели. Ну все против нас…
– При чем тут дыни? – опешил Лыков.
– Туземцы едят их в огромных количествах – и через то заражаются. Там же никакой гигиены в помине нет. Руки не моют, пищу тоже… Двор любого сартовского дома – просто клоака. На чем уж вы меня перебили?
– Что мертвых велено было пересыпать известью.
– Да! Этим, сразу скажу, воспользовались фанатики. Русских они всегда ненавидели, но до поры молчали. А тут такое дело! И стали они распускать разные слухи. Что власти отравили воду в арыках и смерть идет от этой воды. Что доктора в больницах умерщвляют правоверных. Что солдаты выкапывают трупы из могил. И прочий вздор… А мы и знать не знаем! Туземный Ташкент для нас тогда был как бы другой мир. И до русского уха доходило лишь то, что соизволил сообщить Иногам-ходжа.
Ну и прорвало! 24 июня все случилось. Недовольство сначала было направлено против главного аксакала. С утра толпа собралась громить его дом, а он уже сбежал в русскую часть. И люди пошли туда. Человек примерно с полтысячи всякой рвани двинулись к канцелярии начальника города. Шли они шумно, но никого не трогали, только кричали. И на Соборной улице встретили полковника Путинцева. Он ехал верхом в свою канцелярию; дело было в десять часов утра.
Окружили туземцы Степана Романовича и давай у него требовать. Чего? Чтобы выдал им для расправы Иногама. И попутно высказывали свои неудовольствия насчет докторов и кладбищ. Полковник ответил, что на улице он ни о чем разговаривать не будет, и предложил пройти в присутствие. Толпа согласилась и двинулась туда. Все было спокойно! И даже уже появилась надежда, что бунтовщики благоразумно разойдутся, получив ряд обещаний. Но зачинщикам-то нужен был бунт! Им подавай кровь! И когда Путинцев спешился и вошел в ворота канцелярии, на него вдруг напали. Устроили это провокаторы, в числе которых был и наш Исламкуль.
– Сильно досталось полковнику?
– Нет, слава Богу. Следует признать, что отделался он легко. Сбили с ног и принялись колотить чем попало. Да не рассчитали! Сразу навалили на него сверху нескольких близстоящих своих же и отлупили их! А Путинцев под кучей отлежался. Все заняло лишь пару минут. Толпа ворвалась в канцелярию, разгромила ее, нахавозила, бумаги пожгла. И побежала обратно к своим домам. Степан Романович к этому времени уже пришел в сознание, поднялся… Как сейчас его вижу: без фуражки, на лице кровь, в руке шашка. Седая борода висит клочьями. И ревет, как медведь: «Всех порублю, сукины дети!» Храбрый был человек и достойный начальник города. Жаль, что его сделали козлом отпущения.
– А вы-то как там оказались?
– Я просто шел мимо. Возвращался из Контрольной палаты, где проверил посты и расписался в постовой ведомости. Как увидел, что полковника мутузят, тоже с шашкой наголо ринулся на толпу… Меня самого там, наверное, побили бы, но тут набежали писаря из штаба округа. С кольями.
– С кольями?
– Да. Разобрали забор вокруг Константиновского сквера, и на выручку! И погнали эту толпу именно они, писаря! Погнали назад, за канал Анхор. Да, надо еще сказать: начальства в тот день в Ташкенте не было. Генерал-губернатор барон Вревский изволил отдыхать на Чимгане. А военный губернатор Сыр-Дарьинской области генерал Гродеков жил на загородной даче. Войска же, напомню, все в лагерях. Да…
Иван Осипович перевел дух. Было видно, как не хочется ему говорить о своей роли в разгоне бунтовщиков. Но он решил изложить все до конца.
– Гродеков был, как всегда, молодцом. Вот достойный человек! Всю жизнь в войсках, Академию Генерального штаба закончил, георгиевский кавалер! А характер просто железный. Когда ему сообщили о случившемся, он отдал приказ: караульной роте и казакам, сколько их там было, разогнать толпу. Мы уже прижали туземцев к мосту через канал. Но толпа встала и дальше не уходит. Даже наоборот, готовится нас атаковать! Опять появились эти дервиши в высоких шапках. И кричат: «Газават!» Из туземных кварталов начало подтягиваться к ним подкрепление. А ведь там сто тысяч человек! Мы же всегда держим это в голове! Представляете? Войск одна неполная рота, а против нее могут выйти сто тысяч! Если я, штабс-капитан Скобеев, сейчас этот бунт в зародыше не подавлю…
Ну, стал я их уговаривать. Четыре раза крикнул, чтобы расходились, иначе будем стрелять. А их все прибывает и прибывает. Тут в нас полетели камни. Сразу семь человек у меня ранило. И так солдат мало, а еще это! Нас ведь всех камнями забьют! Делать нечего, скомандовал я залп…
Полицмейстер сидел красный, взъерошенный и крутил в руках заштопанную фуражку.
– Вы же видели, Алексей Николаевич, как стреляют в Первом Туркестанском стрелковом батальоне!
– Видел. На «сверхотлично».
– Вот! Роты в нашем округе содержатся пусть не по военному штату, но по усиленному! Значит, в роте 180 человек. Ну, часть на других караулах, но до ста ружей у меня там было. Дали мы всего два залпа. Как вы думаете, сколько положили бы мои стрелки народу, если бы я хотел крови? В условиях, когда перед ними толпа и каждая пуля найдет цель?
– Двести человек бы и положили!
– Именно! А убито было десять человек.
– Десять? – не поверил своим ушам Лыков.
– Десять, – повторил капитан. – И семь или восемь ранило.
– Верх гуманизма, – лаконично оценил сыщик.
– И я так считаю. Ну, после залпов туземцы наконец побежали. За ними устремились все кому не лень. Кроме моих стрелков… Казаки, за казаками – писаря с кольями, следом – русские торговцы с Воскресенского базара, с гирями и топорами… Именно они побросали в канал Анхор много народу. Берега там, видели, высокие и глинистые. Утонуло восемьдесят человек. И стало в Ташкенте тихо…
На другой день приехал барон Вревский, заслушал начальника области, сказал, что полностью одобряет его действия. И уехал обратно отдыхать. Вот легкомысленный! В городе бунт, десятки трупов, а ему тут дела не нашлось!
Потом был суд. Привлекли шестьдесят подозреваемых, из них осудили только двадцать пять. В том числе и Иногама-ходжу Умриаходжинова. Восьмерых приговорили к смертной казни, но генерал-губернатор заменил ее бессрочной каторгой. Спасибо, вмешался Абдул Касым-хан. Это был самый уважаемый ишан в Ташкенте. Он пользовался огромным авторитетом, и заслуженно. Ишан передал генерал-губернатору записку, где объяснил причины бунта. Там было сказано, что сарты восстали не против царской власти, а лишь хотели сохранить законы шариата. Записка подействовала – тут опять заслуга Нестеровского. Он объяснил барону, в каком виде тот предстанет перед Петербургом, если начнет раздувать дело. Ведь именно ошибки администрации были причиной бунта! Вревский долго ломался, хотел даже судить самого Абдула Касым-хана, но передумал. Тем более что ишан вскоре помер. И в итоге ответили за все два человека. Путинцева переместили с города Ташкента на Ташкентский уезд. А Гродекова перевели в Приамурский край. Меня же вызвал Константин Александрович Нестеровский и сказал: берись, Иван Осипович, за важное дело. Создавай новую туземную полицию под своим началом. С тех пор я полицмейстер старого города. Ну и капитана дали – за то, что не растерялся…
– А Исламкуль?
– Он пропал. Когда вели следствие, на него многие указали, как на зачинщика. Ходили слухи, что он то ли утонул в арыке, то ли бежал в Хиву. И вот – сыскался теперь в Ташкенте!
Дознание шло ни шатко ни валко. Что могли сделать, сыщик и полицмейстер сделали. Исламкуля искали с двух концов. У Ларионова появился новый вестовой, рьяный и расторопный. Кокоткину сменили денщика. Проще всего оказалось с Веселаго. Тот проживал на Самаркандской, в доме, отданном под офицерские квартиры. Там объявился коридорный, который вечно ходил по жильцам и искал приработка. Веселаго, жуир и холостяк, нанял парня бегать с записками по всему городу. Большинство посланий были к женщинам, но встречались и деловые письма. С них Скобеев делал копии и складывал в отдельную папку. Так, выяснилось, что в махинациях замешан сам начальник поземельно-податного отделения областного правления статский советник Гуртих. А жалкий интендантский поручик Требесов за ночь спокойно спускает в карты свое годовое жалованье…
Алексей в сопровождении гаврилыча съездил на берег Сыр-Дарьи, где нашли труп торговца Батышкова. Он надеялся накопать там каких-нибудь новых улик, но не вышло. Со смерти торговца прошло уже два месяца, и сменился участковый пристав, который вел дело по горячим следам.
По вечерам Лыков продолжал блаженствовать. Ольга готовила что-нибудь вкусное, они запивали ужин филатовским вином, иногда гуляли в Черняевском садике. Из-за стен крепости доносились милые солдатскому уху Алексея команды:
– На молитву!
– Накройсь!
Или стрелки пели на несколько голосов:
– Будем жить – не тужить.
И царя благодарить…
Все это закончилось неожиданно и страшно.
Однажды Алексей пришел в переулок Двенадцать Тополей и увидел, что Ольга сегодня особенно хороша. Что-то новое появилось в ее взгляде. Женщина будто светилась изнутри.
– Я тут листала переложение Корана и нашла про невидимых людей, – сказала она. – Ты знаешь, кто это такие?
– Ну, их сорок человек. Каждое утро они молятся на могиле Магомета, а потом расходятся по земле.
– Правильно, – удивилась вдова. – Какой ты… даже это знаешь! Но скажи, для чего расходятся по земле невидимые люди?
– Чтобы подавать помощь тем, кто в ней нуждается, – ответил сыщик. – Объясни, к чему твои расспросы? Решила перейти в мусульманство?
– Нет, – серьезно ответила Ольга. – Я живу и умру христианкой. Но ведь Бог на самом деле один, верно? Просто разные народы дали ему разные имена.
– Есть такая гипотеза, – хмыкнул Алексей. – Только не вздумай говорить о ней своему духовнику!
– Бог один, – убежденно заявила Перешивалова. – И многое из исламской религии применимо к нам, православным христианам. Как уж зовут главного из невидимых людей?
– Кутб-уль-актаб, «звезда звезд».
– Так это он мне тебя послал!
– Вот здорово! – рассмеялся сыщик. – В свободное время кутб-уль-актаб подрабатывает на другие конфессии?
Но его подруга не поддержала тона.
– Да, он! Я тебя просила, я о тебе молилась. Какая мне разница, откуда пришла помощь? Под здешним небом скорее она явилась от невидимых людей. От этого… актаба. И ты приехал. И я решила, что сегодня будет особенная ночь.
– Особенная? – обрадовался сыщик. – Ну-ка, ну-ка. Предлагаешь оргию? Я напьюсь и пойду стрелять в луну. Или мы голые станем проверять крепостные караулы?
– Дурачок! Мы…
Тут в дверь постучали. Прислуга уже удалилась в летнюю кухню, и Лыкову пришлось открывать самому. Особенная ночь, думал он, шлепая по коридору. Как не вовремя явились… На пороге вытянулся рослый городовой.
– Письмо от его высокоблагородия капитана Скобеева!
Сыщик пустил курьера в дом. Мундиры полицейских туземной и русской части города отличались. Пришедший был в русской форме, но ничего странного в этом не было. Иван Осипович заведовал важными делами по всему Ташкенту.
Лыков распечатал конверт. Там знакомым угловатым почерком было написано:
«Есть важные открытия. Садитесь в экипаж и приезжайте в свалочное место. Никому не говорите, куда вы едете».
– Жди, я сейчас оденусь, – сказал Алексей и пошел в комнаты. И вдруг понял, что письмо написал не Скобеев! Это ловушка!
Его сначала обманул почерк. Но подделать такую руку нетрудно. А вот грамотность… Бумаги для начальства полицмейстеру строчат канцелярские служащие. Тот, кто читал эти документы, не знал особенностей капитана и в таком ключе подделал записку. Иван Осипович обязательно написал бы «ни кому не говорите, куда вы едете». А здесь без ошибки, слитно! Как быть?
Ольга, увидев встревоженное лицо Алексея, подбежала к нему.
– Что случилось?
Тот вынул из бюро револьвер, сунул за пояс.
– Немедленно уйди в задние комнаты. И будь там, пока не услышишь мой голос.
– Дорогой, а как же ты? Нет, я тебя не брошу, я не смогу!
Сыщик опешил. Никто никогда не спорил с ним в такой ситуации. Он привык, что решает за других, как самый опытный. Все это понимали и повиновались беспрекословно. А тут! Счет шел на секунды, и вдруг столь глупое упрямство… Поэтому он зло прошипел:
– Быстро выполнять!
И пошел в шинельную к фальшивому городовому. Тот стоял одной ногой на пороге. Сыщик приблизился – и ударом в висок свалил парня. Отобрал у него оружие, осторожно высунулся.
Напротив дома чернела пролетка. По той стороне улицы шли гуляки и громко орали: «Эх, Сашки, Малашки мои, разменяйте мне бумажки мои!» На Воскресенском базаре заливалась ливенка. Все как обычно.
Алексей прикрыл дверь и решил проверить, спряталась ли Ольга. Но та вдруг сама вышла к нему в шинельную. Сыщик хотел рассердиться и не успел: с улицы грянул залп.
Что-то сильно ударило Лыкова в голову, он упал и потерял сознание. Видимо, секунд тридцать сыщик лежал без памяти. Очнулся: голова страшно болит, по щеке течет кровь. А с улицы слышны приближающиеся шаги… Он вытянул перед собой руку с «веблеем». Тот уже был поставлен на боевой взвод. Когда шаги раздались под самой дверью, он трижды нажал на спуск. Ответом был крик, затем стук копыт. И тишина.
Лыков скорчился на боку, не отводя оружия от двери. Ему было очень страшно поворачивать голову вправо, туда, где минуту назад стояла живая и здоровая Ольга. Еще рано, говорил он себе; убийцы могут ворваться. Но время шло, а никто не врывался. И тогда он посмотрел.
Ольга лежала очень близко, так, что касалась локтем колена сыщика. В сердце чернела дыра. Но дело было не в дыре, а в выражении ее лица. Оно не оставляло никаких сомнений: женщина была мертва.
