25
Катюша была ранней пташкой. На что уж Викентий Павлович привык вставать спозаранку, но малышка и его опережала. Сама натягивала на себя панталончики, платьице и даже повязывала в волосы бант – и все для того, чтоб поскорее выскочить из номера, побежать по гостиничным коридорам к своим новым друзьям! Родителям с трудом удавалось уговорить ее потерпеть с полчаса, потом все равно приходилось вставать. Люся со смехом начинала поправлять вкривь и вкось застегнутые пуговички и крючки на одежде дочери, расчесывать ей волосы и прилаживать как следует бант. А потом – открывать дверь и выпускать малышку.
Девочка считала гостиницу большим общим домом, где все ей рады. Катюша была очень общительной: с очаровательной непосредственностью она подходила к любому понравившемуся ей человеку, брала его за руку и говорила:
– Меня зовут Катя, я здесь живу с папой и мамой. А вы тоже здесь живете?
Теперь у Катюши в друзьях ходили почти все жильцы небольшой гостиницы и весь персонал – от управляющего до мальчишки-посыльного. И до того, как родители спускались в ресторан завтракать, она успевала обежать всех и поздороваться со всеми, начиная со швейцара. Нет-нет, она была воспитанной девочкой и знала, что так рано нельзя стучаться в комнаты даже к друзьям. Но если посыльного Пашку отправляли в какой-то номер с поручением, она тут же присоединялась к нему, а он по пути успевал рассказать ей все гостиничные новости. Когда Викентий и Люся спускались в ресторан, портье им тут же сообщал, где сейчас «барышня Катенька» в номере господ Потаповых, или во внутреннем дворике с болонкой Мимозой, или у кастелянши в бельевой… Родители со смехом вылавливали дочь и вели ее завтракать, если, конечно, она не успела уже с кем-нибудь перекусить.
Столик, где завтракали Петрусенко, стоял в уютной нише, у окна, затянутого плотной шторой, в стороне от других. Потому они, разговаривая вполголоса, не опасались, что их услышат. Накануне Викентий рассказал жене обо всем, что уже знал сам, и Люся все еще находилась под сильным впечатлением. Ей так не хотелось верить в виновность работника полиции – да еще такую виновность! Как только официант сервировал им стол и отошел, она сказала:
– И все же, дорогой, неужели ты совершенно уверен?
Викентий сразу понял, о чем она спрашивает. Накрыл рукой ее ладонь:
– Да, Люсенька, у меня сомнений нет. Как говорится: exceptis excipiendis – за исключением того, что должно быть исключено…
– Как это ужасно! Нет, я не сомневаюсь в твоих выводах, но все-таки… Убить двух женщин: жену и другую, тоже близкую! Викентий, а если все же этот молодой аристократ все сочинил, выгораживая себя?
– Думаешь, мне не горько от того, что придется назвать преступником полицейского? Но это так. Платон мне друг, но истина дороже.
– Amicus Plato, sed magis amica veritas, – усмехнулась Люся, повторив сказанное мужем по-латыни.
– Да-да, дорогая, истина дороже! И Юлиан Кокуль-Яснобранский, хоть и большой фантазер, на этот раз говорил правду.
* * *
Рассказывая о своих приключениях в ночь после суда, Юлик словно заново все пережил. Он так долго хранил это в себе! Тайна жгла его изнутри, просилась наружу, но кому он мог довериться? Очень хотелось открыться любимой девушке, Наденьке, ведь они оба мечтали о том, что между ними никогда никаких тайн не будет. Но Юлик уже давно не был наивным юнцом, понимал: его невеста хрупка и физически, и душевно, она может просто испугаться. И потом – ведь речь идет о ее тете, которую она оплакивает, и о дяде, которым она восторгается и который сейчас в ее глазах – трагический герой. Она может не поверить настолько, что с ужасом отшатнется от него! А ее родители? Они, без сомнения, станут на защиту семейной чести, а ему вновь достанется роль подозреваемого – теперь уже во втором убийстве…
Оставалось только молчать. И Юлику удавалось подавлять желание выговориться. Хотя, может, и не так уж успешно: не сдержался, дал понять Макарову, что не такой он простак – все знает и понимает, и может себя защитить! Наверное, не стоило этого делать, но не так просто обуздать свой авантюрный характер, свою гордость. И вот, наконец, Юлик нашел благодарного слушателя, которому мог рассказывать все без боязни, в самых мельчайших подробностях. Хотя, если быть точным, следователь сам его нашел и заставил заговорить. Но Юлик был рад: после первого страха и скованности он вдруг поверил Викентию Павловичу и видел, что тот тоже ему верит.
Юлиан и в самом деле рассказывал все так, словно вновь стоял, ухватившись рукой за кованые перила балкона, смотрел сквозь раздвинутые шторы в комнату, где разыгрывалась трагедия. Викентий Павлович не удивлялся, он хорошо знал, какие иногда запутанные, надрывные сюжеты преподносит жизнь. Только сказал Юлиану:
– У вас аналитический ум и быстрая реакция. Вы нашли единственно верное решение в той ситуации и тем самым спасли себя… Каково же вам теперь видеться с Макаровым и делать вид, что вы ни о чем не догадываетесь?
Юлик несколько смущенно засмеялся:
– Вы знаете, когда мы с ним увиделись первый раз после моего выхода из тюрьмы, – а это произошло не сразу, через несколько дней, его жену уже похоронили, – так я ему кое-что сказал…
– Вот как? – Петрусенко удивленно и осуждающе покачал головой. – Не выдержали, значит?
– Нет-нет, господин следователь! Совсем не то, что вы подумали! Я сказал: «Сочувствую вам… Такая трагедия…» Я имел в виду главную для него трагедию: то, что Надя стала моей невестой и не достанется ему, – а значит, напрасно он шел на преступления, убивал женщин. Но ведь никто не понял! И Наденька, и ее родители решили, что я выражаю соболезнования. Да и сам Анатолий Викторович именно так понял мои слова.
– Вот и хорошо, что он не догадался! Иначе бы вам, Юлиан, грозила большая опасность.
– Да ну, что бы он мне мог сделать! Я же не беззащитная женщина…
Интонация молодого человека заставила Викентия Павловича встать, обойти стол и положить руку на плечо Кокуль-Яснобранского.
– Быстро выкладывайте все! Я же вижу – не удержался, проговорился! Притом намеренно… Как мальчишка!
– А чего он! – Юлик вспыхнул, потому что сам понял, как по-детски звучат его слова. И все-таки закончил: – Ведь совсем нагло, при мне, ухаживает за моей невестой! Пользуется тем, что она его любит, как ребенок. А меня просто в расчет не берет! Вот я и дал ему понять, что со мной стоит считаться…
Юлик рассказал Викентию Павловичу, как ловко завернул он разговор на узлы и даже объяснил Наденьке, приблизительно, конечно, каким образом завязывается секретный бурятский узел. Ясно, что такого откровенного намека Макаров не мог не понять и сделал один-единственный, совершенно правильный вывод – Кокуль-Яснобранский видел и слышал всю сцену убийства им жены! Несколько минут Петрусенко задумчиво глядел на Юлиана, потом кивнул, приняв решение.
– Попробуем влезть в шкуру господина исправника… Теперь он знает, что у его преступления есть свидетель. Но Анатолий Викторович человек умный, наверняка уже все просчитал и понял, что вы, Юлиан, тоже в ловушке. А значит, будете молчать… И все-таки, такое страшное преступление – два убийства, да еще и собственной жены! Он сильно рискует… К тому же вы – соперник. А?
– Нет-нет! – решительно замотал головой Юлик. – Он наверняка уверен, что я буду молчать! А насчет Наденьки… Мне кажется, господин Макаров уже смирился с тем, что она для него недостижима. Внешне у нас с ним даже приятельские отношения… Родственные!
Викентий Павлович промолчал, не стал пускаться в рассуждения о психологии преступника, хорошо известной ему. Когда путь к чему-то вожделенному прокладывают такой кровавой ценой, – обычно идут до конца, ни перед чем не останавливаясь. И тому, кто убил уже дважды, убить в третий раз ничего не стоит… Но он только коротко вздохнул и сказал Юлиану спокойно:
– Во всяком случае, мы сейчас с вами разработаем некий план, в котором учтем то, что Макарову известно о вас как о свидетеле его преступления. Вы согласны искренне и добровольно помочь изобличить преступника?
– Согласен, – сразу же кивнул Юлик. – Думаю, что и сам уже долго не смог бы притворяться, терпеть…
– В таком случае мы с вами сейчас взбодримся и разработаем план действий!
Петрусенко открыл дверь и выглянул в коридор. Мимо как раз пробегал посыльный Пашка – верный друг его маленькой дочери. Викентий Павлович дал мальчику пятачок и что-то тихо сказал. Потом вернулся к столу, посмотрел, прищурясь, на Юлиана. Тот сидел расслабленно, слегка улыбался. «Да уж, – подумал Петрусенко, – такой груз снял со своих плеч… Переложил на мои! Впрочем, мне по должности положено».
Вошел официант из ресторана, неся на подносе чашечки дымящегося кофе. Когда оба немного отпили, Викентий Павлович задумчиво проговорил:
– Если я вас верно понял, господин Кокуль-Яснобранский, вы спрятали некий инструмент на дворе Никольской церкви? Ту самую ножовку, которую Макаров передал вам в камере?
– Да, верно. Я сунул ее под каменную плиту в недостроенном здании.
– Так-так… А много в том строении таких плит?
– Вот, честно признаться, не заметил! Но не одна, это точно… А зачем, господин Петрусенко, это нужно?
Юлик жадно смотрел на следователя, и по всему было видно, что его уже охватил азарт той игры, которая здесь затевалась. И он горит желанием стать одним из первых ее игроков. Викентий Павлович именно так и планировал, но ему было грустно: ведь молодому человеку отводилась незавидная роль приманки. Понимает ли он это? Сознательная ли у него храбрость или от незнания? Впрочем, в любом случае он обязан предупредить Юлиана об опасности. Откажется – что ж, его право…
– Скажите, Юлиан, вы часто видитесь с Макаровым?
– Почти ежедневно, у Кондратьевых. Ведь мы почти родственники!
– Это хорошо. – Викентий Павлович словно не заметил горькой иронии собеседника. – Вот вы, как я понял, ввернули в разговор намек на бурятский узел…
– Какой там намек! – Юлик засмеялся. – Я ему почти дословно пересказал то, что он говорил жене в ту ночь!
– Тем более! Сможете вы столь же открыто дать ему понять, что его ножовка спрятана в известном вам месте? И что вы готовы вернуть ее Макарову?
– Без сомнения, смогу! Именно вернуть?
– Не удивляйтесь: я хочу этого человека задержать, что называется, с поличным. Уверен, он обязательно захочет получить свой инструмент обратно. Зачем ему такая улика в чужих руках?
– Я должен буду пойти с ним?
– Да, причем, думаю, Макаров сам вам это предложит. Но, Юлиан! – Петрусенко покачал головой. – Не относитесь ко всему так легкомысленно! Макаров опасен, учтите это. Я, конечно, буду рядом, но все же…
– А мне кажется, господин Петрусенко, вы слишком драматизируете! У этого льва уже притупились клыки. Но чтобы вы не беспокоились, я буду осторожен. Когда мне завести с ним этот разговор?
Викентий Павлович быстро просчитал что-то в уме.
– Сегодня еще рано, – сказал он. – Завтра вы встретитесь?
– Почти уверен!
– В таком случае сделайте это завтра. Как только договоритесь с ним идти за ножовкой, сразу же дайте мне знать… Самому приходить ко мне, даже сюда в гостиницу, вам не следует – Макаров вполне может за вами присматривать. Надо что-то придумать…
Юлик вскинул руку, радостно щелкнул пальцами:
– Придумал! Есть здесь один славный старик, дед Богдан Лялюк, сапожник. Мы с Наденькой уже два раза навещали его, так что, если снова заглянем к нему, никаких подозрений не вызовем.
– Очень хорошо! И где живет этот дед Богдан?
– На улице Южной. Там его и бабушку Прасковью все знают… Как только я договорюсь с Макаровым – поедем с Надей навестить стариков, и я оставлю там записку для вас. А что дальше?
– Дальше уже моя забота, – сказал Петрусенко несколько жестче, чем следовало. – И вообще, Юлиан, остыньте! Да, изобличение преступника дело и правда захватывающее, интересное. Но и опасное – повторяю еще раз! Будьте сдержаннее, спокойнее. И давайте договоримся сразу: там, на месте, в этой прицерковной постройке, вы сразу же исчезнете с глаз, как только начнут разворачиваться события. В темноте это будет нетрудно сделать.
– Так это случится ночью? – Юлик удивился, потом, увидев улыбку Петрусенко, хлопнул себя по лбу. – Ну да, конечно же! Я бы тоже не пошел рыскать там на глазах у людей.
Они расстались почти друзьями, крепко пожав друг другу руки. Викентий Павлович еще посидел немного, задумчиво постукивая ногтем уже по пустой чашечке. Он думал о том, что осторожным следует быть не только Юлиану, но и ему самому. Макаров не знает, что уже изобличен, но он очень умный человек. К тому же – полицейский, а значит, имеет особое чутье. Если что-то заподозрит – может принять свои меры. Например, устроить слежку за Петрусенко… Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он как-то связал свой разговор с Юлианом, их поездку с девушкой к деду Богдану и визит туда же самого Петрусенко! Это словно прямо ему сказать: «Тебя загоняют в ловушку!» Ну уж нет! Викентий Павлович улыбнулся самому себе. Если он захочет навестить кого-то совершенно незаметно – этому никто не помешает! От любой слежки – если она будет – уйдет легко, не в первый раз!..
* * *
Официант принес десерт, и Катюша, которая уже давно разгуливала по ресторану, тут же прибежала на свое место. Люся и без того казалась озабоченной, и Викентий порадовался, что он не все рассказал ей. О том, например, что приставил следить за Кокуль-Яснобранским филера по кличке Котик. Даже если Макаров узнает об этой слежке, не встревожится. Для него не секрет, что приезжий следователь все еще подозревает Юлиана. А он, Петрусенко, таким образом узнает, что Юлиан побывал на улице Южной… И, конечно же, совершенно не обязательно Люсе знать заранее о ночной ловушке для Макарова – пусть не переживает раньше времени. Хотя этого самого времени осталось – почти ничего. Очень возможно, что все произойдет сегодня, вернее – в ночь с сегодня на завтра… И, продолжая разговор, он сказал жене:
– Я ведь, Люсенька, не просто так верю Кокуль-Яснобранскому – не из симпатии к нему. Его свидетельство, конечно, самое весомое, но для меня он лишь подтвердил то, о чем я знал и без него. Есть и другие факты. И потом, я надеюсь завтра получить из Харькова результаты экспертизы волос. Я просил провести исследования срочно. И вот тогда все точки над «i» будут расставлены окончательно! Я, конечно, подожду этого, хотя, как ты правильно заметила, уже сейчас совершенно уверен – я не ошибаюсь!
