21

Сын хана Эрдэна, молодой Мэнгэй-батыр, отправился на охоту со своим новым другом – русским офицером. Ротмистр Макаров был старше восемнадцатилетнего Мэнгэя – ему было уже двадцать шесть, но разницы в возрасте они не ощущали. Макаров, сам отменный наездник, не переставал восхищаться: молодой бурят мчался как ветер, почти сливаясь в одно целое со своей полудикой степной лошадкой – маленькой, крепкой, с крутой толстой шеей. Макарову, как гостю, выделили совсем иного коня – жеребца чистых кровей, тонконогого, горячего. И он держался достойно – почти не отставал… Почти!

Они гнали по степи стадо джейранов, стараясь направить их к гряде высоких холмов. Мэнгэй еще раньше сказал, что там есть место, где река делает петлю, и если джейранов по узкой горловине вогнать в небольшую долину, окольцованную рекой, они никуда не денутся.

Анатолий Макаров считал, что ему очень повезло: ведь, скорее всего, он бы никогда не попал в эти прекрасные места Юго-Восточной Сибири. Но его включили в состав миссии генерала Крылова, как доверенного офицера самого генерала. Миссия была военной, а значит – тайной. От генерал-губернатора Иркутска в военное министерство поступило донесение: недалеко от Верхнеудинска, на землях, отданных под кочевье бурятскому хану Эрдэну, обнаружены крупные запасы селитры… Минувшим летом отгремела короткая, но жестокая Китайская война – она показала все слабые стороны русской армии. А еще – угрожающе быстрое нарастание военной мощи Японии и слабую защищенность наших Дальнего Востока и Порт-Артура. Решено было преобразовать войска, особенно на дальневосточных окраинах: увеличить их число и усилить вооружение. Селитра – необходимое сырье для изготовления пороха – была нужна военной промышленности как воздух! Генерал Крылов должен был уговорить хана Эрдэна продать земли, где были обнаружены залежи селитры, одной российской компании, специально образованной военным ведомством.

Генерал был отличным военным стратегом и опытным дипломатом. Не один раз приходилось ему осуществлять негласные миссии, и всегда успешно. Но главное – он давно, с молодых лет был знаком с бурятским ханом, водил с ним дружбу в то время, когда оба служили в особой кавалерийской бригаде при начальнике Восточно-Сибирского военного округа. Это было давно, но генерал был уверен: хан Эрдэн его не забыл. Он приехал в Верхнеудинск с тремя доверенными офицерами и стал узнавать, где теперь кочует друг его молодости. Оказалось, улус хана разбит совсем недалеко. Ротмистр Макаров поехал известить хана Эрдэна о том, что с ним хочет увидеться генерал Крылов. Именно в ту поездку, в степи, он и встретил Мэнгэя.

Они ехали навстречу друг другу – два всадника в долине меж двумя грядами холмов. Оба одновременно натянули поводья шагов за двадцать друг от друга. На молодом буряте были красивые, плотного шелка синие шаровары, зеленые кожаные сапожки прекрасной выделки, тонкую талию перехватывал широкий пояс с кривой саблей. Из-под белой войлочной шапки падали на плечи пряди длинных смоляных волос, юное широкоскулое лицо казалось почти медным, верхнюю губу окаймляли молодые редкие усы, в раскосых глазах горел огонь любопытства. Анатолий сразу понял, что перед ним не простой кочевник. Он козырнул с уважением и сказал, в надежде, что собеседник понимает русский язык:

– Я разыскиваю стойбище хана Эрдэна, у меня к нему важное поручение.

Молодой батыр сверкнул улыбкой:

– Хан Эрдэн поставил свои юрты в той стороне… Я, сын хана, провожу туда русского офицера.

И они, разом гикнув, помчались по степной долине – молодые, ловкие, бесшабашные. Когда показались белые войлочные юрты, оба осадили коней и глянули друг на друга с веселой симпатией.

На третий день Мэнгэй пригласил Макарова поохотиться. Переговоры между генералом и ханом шли своим чередом.

– В подобном деле не должно быть суеты, – говорил генерал Крылов. – Терпение и уважение к обычаям… Все будет хорошо, мы договоримся!

Вдвоем с ханом вели долгие разговоры, ездили куда-то в сопровождении ханской охраны. Три доверенных офицера проводили дни в свое удовольствие. Анатолий почти все время был вместе с Мэнгэем. Теперь же они мчались за джейранами и таки загнали их в природную ловушку. Но целое стадо этих красивых газелей с изогнутыми рожками им не было нужно. Они подстрелили по джейрану, привязали добычу каждый себе за седлом. Ехали медленно по берегу Селенги, когда Макаров удивленно огляделся вокруг: их уже обступали лесистые склоны больших холмов.

– Где мы? – спросил он Мэнгэя.

– Это другая дорога, – ответил тот. – Погоди, я тебе что-то покажу.

Тропа повернула за холм, и у самого его подножья, между двух огромных лиственниц Макаров увидел маленькую, словно игрушечную юрту, покрытую белоснежным войлоком. Он оглянулся на Мэнгэя, а тот, блеснув зубами, весело крикнул:

– Иди! Там тебя ждут!

Гикнул, хлестнув плеткой свою лошадку, и ускакал вперед, не оглядываясь. Анатолий растерянно постоял, глядя ему вслед, потом пожал плечами и подъехал к юрте. Полог ее был чуть-чуть приоткрыт, и оттуда легким облачком выползал какой-то необыкновенный аромат, окутывал молодого офицера… От волнения закружилась голова. Он соскочил с седла и вошел в юрту.

Она была выстлана разноцветными мягкими войлоками. Посередине, на сложенном из камней жертвеннике, горели на огне веточки какого-то растения – это от них исходил аромат, в юрте он был просто одурманивающий, хотя и изысканно тонкий, приятный. Неяркий свет очага освещал гибкую фигуру девушки – в темно-красной шелковой рубашке до пят, переливающейся и струящейся по ней, как змеиная кожа. Черные волосы закрывали грудь и опускались ниже пояса. Полные губы, матово-смуглая кожа, раскосые глаза, глядящие прямо на него… Макаров узнал дочь хана, Набчи, – он уже видел ее: она стояла рядом с отцом, когда хан давал пир в честь их приезда.

В тот первый день в большом шелковом желто-оранжевом шатре на коврах, расположившись полукругом, сидели приближенные хана. Сам хан Эрдэн откинулся на обшитую тисненой кожей спинку кресла. Своего друга генерала Крылова хан поместил по левую руку от себя, и после всех церемоний, когда слуги уже разносили блюда с едой, они оживленно переговаривались, смеялись. Наверное, вспоминали свою общую молодость. Макаров сидел рядом с Мэнгэем, и глаза у него разбегались от обилия угощения. Жареное, в терпких подливах мясо оленей, степных дроф, молодого дикого осла, салаты из необычных листьев, стеблей и кореньев, кумыс, айран, по-восточному засахаренные фрукты… Скрытые занавесью, негромко играли музыканты: мелодия казалась непривычно-монотонной, но приятной. В ее ритме танцевали пять девушек-танцовщиц.

В какой-то момент Макаров увидел, что за спиной хана стоит девушка – необычайно красивая. Длинные черные волосы ее не были заплетены в косы, как у других женщин и девушек – просто перехвачены на лбу золотым обручем. Ее не было раньше, она появилась незаметно, неожиданно. Хан как раз представлял ее генералу, тот привстал, склонил в поклоне голову.

– Кто это? – спросил Макаров у своего друга.

Мэнгэй засмеялся, скаля зубы:

– Моя сестра Набчи. Гляди-ка, она смотрит на тебя! О, берегись, если влюбится в тебя – околдует! Ведь по-вашему, по-русски, ее имя означает «Сладость жизни».

– Что ты! – невольно понижая голос, почти прошептал Анатолий. – Она такая красивая и неприступная…

И вот теперь Набчи стоит перед ним в этой тайной одинокой юрте, молча смотрит ему прямо в глаза. И он словно слышит тихий-тихий шепот, от которого огонь разливается в крови: «Иди сюда… ко мне…» Но она первая шагнула к нему: вошла на мгновение в синий дым, поднимающийся от костра, и вышла из него, окутанная только необычным дурманящим ароматом – без одежды. Обрывки мыслей метались в голове у Макарова: «У нас миссия… очень важная… дочь хана… все испорчу… пойду под трибунал…» Обнаженные руки девушки легли ему на плечи, когда он, сдерживаясь из последних сил, хрипло проговорил:

– Набчи, прости!.. Я ведь не смогу на тебе жениться… Я офицер…

Она отстранилась на секунду, глаза сверкнули, как уголья.

– Я дочь хана! – сказала без акцента, только необычным гортанным голосом. – Дочь хана, а не рабыня. Я делаю, что сама хочу…

Их постелью была вся юрта, устланная мягкими войлоками, пологом над ними – пряный аромат незатухающего костра. Их тела сплетались самым причудливым образом. Анатолий считал себя опытным мужчиной, но понимал, что никогда бы в жизни не узнал того, что испытал за два часа с дочерью хана. Собственное тело казалось ему легким, как облако, гибким, как тело змеи, неутомимым, как бурлящая о пороги, текущая рядом река Селенга…

– Набчи! – шептал он, пытаясь поймать губами дыхание девушки. – Моя сладость жизни! Если захочешь, я останусь с тобой навсегда! – И стонал, вновь отдаваясь ее рукам, губам, бедрам… Много раз, бессчетное число раз, – так казалось ему! – он испытывал сильнейшие физические потрясения, в которых невероятным образом соединялись сладость и страдание. Но один раз произошло нечто совершенно невероятное… Когда его тело было вновь готово раствориться в теле Набчи, – в тот самый момент его вдруг пронзила острая, тонкая боль. Словно в позвоночник, сразу в двух местах, вонзились длинные иглы. Он взвыл! Но в ту же секунду боль превратилась в неслыханное блаженство, разум словно затопило розовой патокой. Звериный вой перешел в томительный стон, и он отдал, излил свое блаженство в девушку. Наверное, это и в самом деле было блаженство, потому что и Набчи застонала так тягуче-сладостно, как ни разу до этого… Потом, когда они разъединили на короткое время свои тела, отдыхая, Анатолий внезапно увидел на руках Набчи какие-то странные перчатки: на указательных пальцах словно прорастали, отливая серебром, два тонких шипа. Она перехватила его взгляд, улыбнулась, сделала неуловимое движение руками… Не было ни перчаток, ни шипов. Нежные пальчики с коротко остриженными ногтями прошлись по его груди – вниз… Вновь ощущая нарастающее возбуждение, Анатолий прошептал умоляюще:

– Я хочу опять… так, как было только что! Прошу тебя!

Но по ее губам змейкой проскользнула усмешка отказа.

– Нет, больше нельзя… Сойдешь с ума…

И вновь их тела соединялись – снова и снова, и не могли насытиться, и не уставали.

Но в самый счастливый миг, когда девушка казалась ему частью собственного тела и собственной души, она вдруг двумя руками толкнула Макарова в грудь, легко вскочила на ноги. Ее тело, стройное и упругое, цвета густого липового меда, отступило к костру, вошло в голубоватый дым… Пока Анатолий опомнился, Набчи вновь появилась перед ним – в длинном темно-красном блестящем платье, со взглядом спокойным и жестким. Словно чужая, словно не она была воском в его руках лишь несколько мгновений назад! Он успел подняться на ноги, стоял перед ней обнаженный.

– Нельзя говорить дочери хана, что не можешь жениться на ней!

Презрительный голос Набчи словно хлестнул его. Но в ту же секунду настоящая плеть, неизвестно как оказавшаяся в руках девушки, по-настоящему ожгла голые плечи Макарова.

Так неожиданно произошла эта метаморфоза! Еще два раза свистнула в воздухе камча, опускаясь на его плечи и спину. Анатолий стоял, не шевелясь, глядя на ханскую дочь. Но вот в четвертый раз она рассекла плетью лишь воздух и стремительно вышла из юрты. Через несколько секунд простучали, быстро удаляясь, копыта – наверное, конь Набчи был привязан где-то неподалеку. Макаров медленно одевался. Белая рубашка на плечах и спине пропиталась кровью – ханская дочь била его не шутя. Но боли он не чувствовал: в груди разливалась тоскливая пустота, и только в глубине сердца горел огонек. Жег невыносимо!..

Через два дня русские офицеры покидали бурятский улус. Генерал Крылов был очень доволен: он уговорил друга юности уступить за хорошие деньги земли с селитровыми залежами. Хан жалел только о том, что именно в тех местах у него самые лучшие угодья для охоты на зайцев с беркутами. А еще генерал рассказал по секрету своим доверенным офицерам:

– Когда Эрдэн-багадур возил меня смотреть земли, в одном месте я услыхал странный запах – неприятный, но какой-то очень знакомый. Хан увидел, что я морщу нос, сказал: «Это старик Нанчу курит свою вонючую трубку! Иди сюда, потрогай!» И показывает мне на холм, к которому мы подъехали. Я пригляделся – над вершиной еле заметный дымок курится. Приложил ладонь, как Эрдэн, к земле холма, а она горячая! И тут я вспомнил этот запах – так пахнет сырая нефть! Черт возьми, голову дам на отсечение, что там – настоящее нефтяное месторождение, почти на поверхности! Так что вместе с селитрой мы еще и нефть купили!

На прощальном обеде Набчи, дочь хана, вновь стояла за спиной отца. Как ни старался Анатолий поймать ее взгляд, она равнодушно смотрела мимо. А Мэнгэй только похохатывал, сидя рядом и попивая айран. Провожать гостей выехали двадцать молодых батыров на резвых лошадях во главе с Мэнгэем. Они с гиканьем мчались по степи, описывая круги вокруг русских всадников, ехавших неторопливым шагом. В какой-то миг Макаров неожиданно вздрогнул и повернул голову направо – словно его позвали. И увидел на холме фигурку всадницы. Он сразу узнал Набчи, и хотя с такого расстояния не мог видеть ее глаз, ему показалось, что взгляды их встретились. Мгновенно подлетел к нему и закружился волчком на своей лошадке Мэнгэй, закричал, смеясь:

– Дочь хана не каждому смотрит вслед! Запомнился ты ей!

– И она мне тоже… – одними губами прошептал Анатолий. И тут же, заставляя себя освободиться от наваждения, подумал: «Не нужны мне никакие азиатские страсти! И дикие бурятки! Вера, Верочка – колокольчик на летнем лугу!.. Вот мое счастье – ласковая, нежная, ждет меня вот уж сколько лет…»

Нареченная с юности девушка ждала его в родном Белополье. Он получал от нее письма и писал ей сам, они встречались, когда он приезжал в отпуск. Вскоре после поездки в Верхнеудинск у него начались сильные головные боли, однако военную службу Макаров оставлять не хотел. Пришлось согласиться на компромисс: он перевелся в полицейский департамент, служил в Киеве, а тут как раз освободилась должность исправника в его родном Белополье…

Вернувшись домой начальником уездной полиции, Анатолий Макаров сразу же сыграл свадьбу – Вера стала его женой. Он был счастлив и, казалось, совершенно не вспоминал Набчи. Но только он один знал, как часто бурятка приходит к нему во сне, как мечется он и шепчет – правда, только мысленно: «Сладость Жизни, не уходи!..» Но человек не властен над снами, а в реальной жизни Макаров, если и вспоминал о бурятке, то с чувством, похожим на ненависть. Он мечтал избавиться от изматывающе-томительных снов. И избавился от них навсегда в первую же ночь, которую провел с Любочкой Савичевой.