16
Как ни странно, следователь по особо опасным преступлениям Петрусенко излишней подозрительностью не страдал. Никаких оснований подозревать в убийстве женщин сахарозаводчика Матвеева у него не было. Он был убежден: каждый имеет право говорить что хочет, не предполагая наперед, что его слова могут быть истолкованы совсем по-иному – даже если женщина, которой эти слова говорились, оказалась убитой. Так что как подозреваемый Аркадий Петрович Матвеев следователя не интересовал. Во всяком случае пока. А вот сапожника по фамилии Синцов Викентий Павлович проверил. Конечно, этот человек тоже еще не был подозреваемым, и Петрусенко не стал вызывать его в управу. Он прекрасно понимал, с каким настроением пойдет в полицию только что освободившийся из заключения человек. Это если невиновен. А если виновен – тоже ничего хорошего: соберется, все продумает, станет хитрить… Викентий Павлович решил навестить Синцова сам. В домашней обстановке человека проще раскусить.
Сапожник жил на окраине, однако здесь стояли добротные дома, улица была широкой, мощеной. И дом Синцова оказался чуть ли не самым исправным здесь. Парнишка-подросток вежливо сказал, что отец дома, провел следователя через сени в большую комнату. Там кипела работа: мужчина средних лет большим острым ножом ловко кроил кожаные заготовки, один парнишка склеивал их, второй прошивал на специальной машинке. Мальчишки – и тот, который привел его, и эти, работающие, – были очень похожи друг на друга. С первого взгляда могло показаться, что это тройняшки, но, приглядевшись, Викентий Павлович понял, что все-таки – погодки. Работа шла быстро, слаженно. У одной стены выстроились уже готовые пары сапог, у другой лежал штабель заготовок. На полу, на ворохе мягких кожаных обрезков сидела девчушка, играла…
Поначалу Петрусенко хотел представиться надзорным от полиции: мол, пришел посмотреть, как живет и чем занимается недавний заключенный. Но, ступив на порог комнаты, внезапно изменил решение. У этого человека и его детей были открытые лица, взгляды, обратившиеся к нему, – спокойны и полны достоинства. Викентий Павлович тут же понял – обман здесь только все испортит.
Подчиняясь взгляду отца, мальчики быстро сложили инструменты и вышли из комнаты. Один хотел было прихватить и сестренку, но та заверещала, дрыгая в воздухе пухленькими ножками, и Синцов махнул рукой:
– Оставь, не помешает…
Девочка сразу же снова занялась игрой, мужчины некоторое время молчали. Петрусенко понял, что Синцов не станет ни о чем спрашивать. Поэтому начал сам:
– Вы, наверное, слыхали об убийстве двух женщин? И то, что одна из них – жена местного исправника?
– Слыхал… Это что ж, ко мне – из-за этого?.. Это вы напрасно, господин хороший! Я хоть и сидел, но не за убийство!
– А ведь могли бы и убить, не останови вас… Разве не так?
Сапожник тяжело задышал, взял со стола кусок кожи и стал машинально резать его на полоски своим большим ножом. Проследив за взглядом Петрусенко, резко положил нож обратно.
– Убийство убийству рознь, так ведь? Да, не отрицаю, было, допился до помешательства, горячка у меня началась, вот что! Мог бы кума и убить под горячую руку, да Бог не допустил! Но то ж спьяну! А про женщин-то тех я слыхал – их-то нарочно убили, задуманно… Да и что мне-то за дело до них?
Викентий Павлович немного помолчал, потом сказал спокойно:
– Я не представился вам… Следователь губернского полицейского управления Петрусенко. Как раз и расследую два этих убийства. А к вам, господин Синцов, я пришел потому, что до меня дошел слух, что три года назад во время ареста вы угрожали исправнику Макарову… Обождите минутку, дослушайте! Это, конечно, не повод, чтобы подозревать вас. Но я проверяю буквально все, каждую мелочь – так положено. И вы очень поможете мне и себе, если сразу ответите: где вы были вечером и ночью в позапрошлую пятницу? Слово «алиби», думаю, вам знакомо?
Синцов кивнул головой:
– Знакомо, наслышался… А мне и думать не надо, хорошо помню! Мы с кумом как раз ездили в Сумы на ярмарку – возили сапоги на продажу, большую партию. Видите, сейчас новые тачаю, потому что те все разошлись. В аккурат в пятницу утром выехали, а вернулись только в воскресенье.
– Где же вы там ночевали?
– У кума там брат живет, лавку держит. У него в доме и ночевали. Там семья большая, народу много – вот мое «алиби» и поддержат!
Викентий Павлович ему сразу же поверил. Хотя, конечно, проверить следует – для порядка. Уже совсем другим тоном он уточнил:
– А кум-то который? Уж не тот ли самый?
– Да уж он, какой же еще! – Хозяин тоже, похоже, вздохнул с облегчением. – Вот ведь до чего довела меня водка – чуть лучшего друга до смерти не убил! Так что исправнику я даже благодарен… А что, неужто я и вправду грозился тогда? Вот ведь память-то как отшибло! Да и кто же пьяные слова всерьез принимает?
– Значит, не помните? – Викентий Павлович задумался. – А на суде, после того, как услышали приговор, разве вы не выкрикивали угрозы?
– Такая обида меня взяла! Уж как я казнился, уж клял себя пуще других, да и у кума рука уже зажила. Вот и показалось мне – за что же на три года в тюрьму? Несправедливо! Ну и наговорил там всякого… вроде даже кричал. Да разве ж то угрозы? Так, глупость одна, самому совестно…
– Вот как? – Петрусенко внимательно разглядывал Синцова, тот не отводил глаз. – И теперь так же думаете, что наказали вас несправедливо?
Сапожник встал, потоптался по комнате, потом медленно покачал головой.
– Тюрьмы я, конечно, никому не пожелаю. Но теперь думаю так, что никакое наказание зря не бывает. Я за эти три года всякого насмотрелся… Чего только люди над собой не делают, как только над собой не измываются – и все через водку! А мои-то жена и детки разве не настрадались из-за меня, пьяницы окаянного?.. Эх, и вспоминать-то тошно! Теперь-то я совсем пить перестал, теперь заживем как люди – помирать-то, Бог даст, не скоро еще… А вот не попади я в тюрьму – оставался бы дурак дураком, сам бы себя губил и семью свою мучил. Вот и выходит: наука-то мне на пользу пошла!
Викентий Павлович смотрел на него задумчиво. Получалась интересная картина: Синцов о своих пьяных угрозах не помнил, а вот Макаров запомнил их дословно. Что ж, наверное, ему этот человек показался по-настоящему опасным. Он ведь, вероятно, и после ареста каким-то образом встречался с Синцовым?
Сапожник словно подслушал его мысли. Разговор со следователем оживил его воспоминания, потому что он вдруг криво усмехнулся:
– А господин исправник-то наш – ох, какой суровый! Конечно, ясное дело, какие уж к арестантам у него могут добрые чувства быть! Да только все ж таки…
– Вы что-то вспомнили? – Петрусенко весь подался вперед. – Расскажите, очень интересно!
– Вот вы говорите, я, мол, угрозы кричал… Наверное, так и было, да только ведь по пьянке это, без всякого худого умысла. А уж вот он как стращал – не приведи бог! Вот, помню, говорит как-то: тебя, говорит, как человека, судом судить будут. А случись бы такая поножовщина в краях, где буряты живут, тебя б, говорит, родичи-то пораненного к коню б за волосья твои привязали да и погнали бы коня в степь. А потом, говорит, там бы и бросили – коршунам на растерзание…
– Это что же он, про такие страхи в книжке какой-то вычитал?
– Нет, – уверенно покачал головой сапожник. – Уж так убедительно стращал, будто своими глазами видел…
Визит к сапожнику Синцову оказался как будто пустым. Он в самом деле провел ночь убийства Веры Алексеевны Макаровой не в Белополье, а в Сумах – это Петрусенко уточнил легко. Но странный разговор с Макаровым, который вспомнил Синцов, не шел у Викентия Павловича из головы. Хотя он и сам не мог понять – что в этом такого? Ну, допустим, был Макаров когда-то в Бурятии – что с того? И все же: что-то в этом было, что-то…
«Во всяком случае, – сказал сам себе Петрусенко, – версия с сапожником отпала. Значит, можно сосредоточиться на фуражечке Кокуль-Яснобранского… Куда ведет ее след? Что так обеспокоило нашего ясновельможного паныча?»
Он наведался в городской архив, полистал сборник подробных карт здешней округи. От слободы Климовка до имения в Битице можно было проехать кружным трактом в экипаже, но это ему не подходило. Напрямую путь был недолог, но его пришлось бы проделать пешком. Это Викентия Павловича не пугало, однако он решил – лучше поехать верхом.
Верхом ездить Петрусенко умел и любил. А тут как раз познакомился в клубе с местным коннозаводчиком господином Корсуном. Утром наведался к нему, и тот охотно дал следователю хорошего жеребца – резвого, надежного. Прямо от корсунских конюшен и тронулся: по мосту через речку Крыгу, через Климовку и дальше – по пути, который наметил по карте. Слева, вплоть до хутора Порозского, отделенная от него неширокой полосой леса, все время тянулась речка. Потом она ушла в сторону, и до хутора Локонского пошли открытые, почти степные места, изредка пересеченные оврагами.
На хуторах Викентий Павлович спешивался, стучался во двор, покупал у хозяев молока и хлеба, присаживался на лавку, заводил беседу… Однако ничего интересного для себя не услыхал. К концу второго часа пути он подъехал к большому селу Битица, чуть в стороне от которого расположилось имение князей Голицыных. Здесь пришлось выехать на дорогу, она и привела его к воротам, по обеим сторонам которых, грозно приоткрыв пасти, сидели белокаменные львы. Из небольшого привратного домика вышел, прихрамывая, сторож. Викентий Павлович спросил его об управляющем. Тот сказал, что искать его надо в конторской пристройке рядом с господским домом.
Долго тянулись два ряда великолепных платанов, временами открывались поросшие папоротниками поляны с беседками, группы причудливых кустарников, дорогу перебегали белки… Викентий Павлович даже придержал коня, пустил его тихим шагом, наслаждаясь видами. Это был настоящий рукотворный оазис среди унылых степных просторов. «Сколько же труда здесь – и скольких людей!..» – непроизвольно покачал он головой. Но тут показался и сам господский дом. Солнце, стоящее почти в зените, отражалось с почти нестерпимым блеском во множестве окон всех трех его этажей. Стены и башни обвивал плющ, террасы и балконы казались сплошным цветником. У парадного крыльца стоял высокий пожилой мужчина и, приложив ладонь ко лбу, всматривался в подъезжающего верхового.
«Видимо, услыхал стук копыт и вышел», – подумал Викентий Павлович, соскакивая и подходя. Как он и хотел, никто пока не догадывался о том, что он служит по полицейскому ведомству. Но и скрывать этого не было нужды. Легонько козырнув, он спросил особенным тоном:
– Вы управляющий имением князей Голицыных?
– Так точно, ваше благородие… Не знаю, правда, каких вы чинов.
– Я следователь… Впрочем, зовите меня господином Петрусенко. А вас как – по имени-отчеству?…
– Степан Григорьевич.
– Я сразу спрошу вас о деле, Степан Григорьевич, не возражаете? Меня интересует один день – вернее, поздний вечер, возможно даже, ночь… Это было не так давно, может быть, что-то припомните… В ночь на первое июля, когда в Белополье убили вдову Савичеву, не было ничего необычного у вас здесь, в имении? Я ничего не утверждаю, так, одни предположения. Прошу вас, подумайте, вспомните… Дело очень важное!
Управляющий дернул себя за длинный висячий ус:
– Вот, значит, как обернулось – вызнали-таки! А я тут голову ломаю, докладывать княгине, когда она приедет, или скрыть, пощадить паныча? А он небось сам и рассказал все, когда его допрашивали по тому делу?
Викентий Павлович лишь приблизительно представлял, о чем может идти речь. Но кивнул уверенно и бесстрастно:
– Что-то в этом роде… Однако, будьте уж так добры, расскажите-ка все поподробнее! Присядем…
Он сам опустился на скамейку с витой спинкой, рядом присел управляющий.
– Слушаю вас, Степан Григорьевич! Давайте по порядку, так сказать – протокольно.
… Свое имение в Битице Голицыны любили и часто бывали там. Князю нравилась здешняя охота на кабанов, княгиня любила устраивать праздники и приемы для местной знати, привозить с собой столичных гостей. Говорила: «Климат Малороссии для меня – бальзам! Даже лучше, чем в Италии!»
Вечером накануне первого июля Степан Григорьевич заработался: сверял счета за ремонтные работы, за отпущенное крестьянам сено с господских покосов, за проданный купцам лес… Когда подбил все итоги, было уже поздно. Он погасил свет, вышел на крыльцо и остановился, задумавшись. Дома, в Битице, ждала только жена – взрослые дети давно разъехались. А она знала, что муж, если сильно задерживается, может остаться ночевать прямо в конторке. Вот управляющий и думал: идти или постелить себе здесь? Но не успел ничего решить: какая-то тень метнулась от дерева к клумбе, а потом, согнувшись, – к веранде. Темный силуэт легко перепрыгнул деревянные перила…
Степан Григорьевич не вскрикнул. «Посмотрим, кто таков и чего затевает…» – сказал он себе. Боязни не было: он был физически очень силен. А еще ему было странно, ведь никто никогда не пытался забраться в имение! Местный деревенский народ был обязан князьям Голицыным своим устроенным спокойным существованием. На господский дом, в их представлении, был как бы наложен запрет – традиции, мораль… Даже сторожей специальных вокруг имения не было, только один у въезда да слуги, ночующие в дворовых пристройках. Лихих людей в округе не было, а случайные воришки просто побоялись бы в такое великолепие сунуться.
Управляющий тихонько двинулся, прижимаясь к стене, за темной фигурой. Незнакомец тоже продвигался вперед – от окна к окну, ощупывая каждое. «Ищет неплотно прикрытое!» – догадался Степан Григорьевич. «Хорошо ли Аграфена все закрыла?» – только успел встревожиться управляющий, как незнакомец присел около одного, стал возиться у створок. «Нашел, видно, щель! – рассердился управляющий. – Уж я ей!..» Но у того, за кем он следил, что-то не ладилось, наверное, поэтому человек вдруг чиркнул спичкой и, прикрывая ее ладонью, стал разглядывать раму. А Степан Григорьевич за те полминуты, которые горела спичка, хорошо разглядел лицо незнакомца. И узнал его!
Тут управляющий замолчал и поглядел на следователя, словно ожидая – что же он скажет? Викентий Павлович покачал головой:
– Вот так сразу и узнали? Ведь вы же давно его не видали…
Степан Григорьевич, обрадовавшись такому ответу, закивал:
– Так я ж его хорошо знаю, не один раз здесь видал! Последний раз точно давно был, вместе с матушкой приезжал. Да не изменился совсем, а узнать-то не трудно – лицо примечательное. Красивый, в общем, молодой человек! Да видать, непутевый совсем, коли замыслил родню обворовать!
– Значит, вы Юлиана сразу узнали?
Теперь Петрусенко мог произнести имя, не боясь ошибиться.
Да, управляющий узнал молодого Кокуль-Яснобранского и всего лишь одну минуту был в замешательстве. Он сразу понял: тот хочет проникнуть в дом не просто так! Знает, что хочет взять и где. Если его не остановить, только хуже будет. А шум поднимать нельзя, ведь это не просто воришка. Во-первых – племянник княгини. А во-вторых – сын Христианы Витольдовны. Это главное! Не дай бог!..
– Что, грозная дама? – усмехнулся Викентий Петрович. Знакомясь с делом Юлиана, он кое-что узнал и о его матери.
– Не то слово! – вскинул руки управляющий. – Все знают, что сына-то она бросила, уехала за границу. Но будьте уверены, если задеть ее честь – рад не будешь, что на свет родился! Намекни я только, что сынок ее лез в дом, как вор, – все громы на мою голову упадут! Я эту Христю давно знаю, слава богу, двадцать лет тут служу, не раз видеть доводилось. Да и слыхал всякого… Скорее всего, сам же и окажусь кругом виноватый…
Поэтому в тот поздний вечер, глядя на все еще копошащегося у окна племянника княгини, управляющий вдруг понял, что нужно делать. Он бесшумно метнулся за угол к длинному строению псарни. В егерской, приткнувшись на топчане, спал слуга, приставленный к собакам.
– Ну-ка, живей отопри собак, – приказал Степан Григорьевич. – И во двор выпускай.
– Да как же! – изумился псарь. – Ночь ведь уже!
– Давай, делай что велят! Да быстрей пошевеливайся!
Едва дверь распахнулась, два десятка борзых рванули вперед. Двор огласился радостным лаем и визгом. А Степан Григорьевич, побежав к дому, как можно громче закричал:
– Ату его! Держи вора! Ату!
Петрусенко долго смеялся. Потом, отирая слезы, сказал:
– Представляю, как вы его напугали! Бежал без оглядки, не разбирая дороги… Теперь мне кое-что стало понятно!
Степан Григорьевич поглядывал на него вопросительно. Потом все же спросил:
– Вы, господин Петрусенко, охотник?
Викентий Павлович усмехнулся, понял, на что намекает управляющий.
– Нет, – признался, – не охотник. Однако знаю, что хорошо обученный охотничий пес никогда на человека не бросится. Человек для него – не дичь.
– На то вы и следователь, чтобы во всем разбираться! – с уважением одобрил управляющий. – А вот паныч этого и не знал! Если бы он остановился – собачки окружили б его, стали бы ластиться… Но я так и рассчитывал, что он побежит. Со страху-то… А собачки наши немного за ним пробежались, резвясь, да и вернулись. Они у нас породистые, ученые!
Викентий Павлович поднялся, подошел к коню, стал поправлять на нем сбрую. Прежде чем сесть в седло, спросил еще:
– Так что ж решили, будете об этом визите докладывать хозяевам?
– Княгине Ольге Николаевне расскажу непременно. Я слугам, которых в ту ночь переполошил криками да лаем, сказал, что ошибся, не было, мол, никакого вора. Дело родственное, пусть хозяйка сама решает – предавать огласке или нет. Только думаю, не станет она. Сестрицу свою взбалмошную больно любит. Да и Юлиан этот… натерпелся ведь невинно, чуть на каторгу не пошел! Небось кое-чего в жизни понял…
Возвращался Викентий Павлович в город бодрым галопом. Благо, теперь скакал уже по хорошему тракту. Думал о том – верно ли, что Юлиан Кокуль-Яснобранский извлек жизненные уроки из всего, что с ним произошло? И о том, что же он хотел взять тайком в доме своей тетки? И о том, что очень боялся молодой человек именно того, что раскроется эта его тайна – что пытался похитить что-то в доме Голицыных. А значит, страшится позора как ничего другого! Именно на этом и надо строить с ним новую беседу, ведь знает же что-то, упрямец!..
