Глава 18
Тревоги и сомнения
I
«Ставропольские губернские ведомости» № 36
Специальный выпуск от 14 сентября 1910 года
ВЕСТИ ИЗ ЭКСПЕДИЦИИ
Как сообщил телеграммой наш корреспондент, находящийся на борту парохода «Королева Ольга», в Константинополе во время экскурсии найден убитым учитель географии Ставропольской мужской гимназии Л. М. Завесов. Смерть наступила в результате целого ряда ножевых поранений. Как следует из неофициального заявления представителя турецкой полиции, убийца находится либо в составе членов корабельной команды, либо среди вояжеров, поскольку орудием преступления явился кухонный разделочный нож, взятый с камбуза вышеупомянутого судна.
Волею случая среди пассажиров «Королевы Ольги» оказался присяжный поверенный окружного суда К. П. Ардашев, широко известный сенсационными расследованиями самых запутанных преступлений. Не сомневаемся, что и на этот раз дерзкое и бессмысленное по своей жестокости злодеяние будет раскрыто, а преступника постигнет заслуженная кара.
По словам господина А. П. Пустоселова, оставшиеся члены экспедиции сделают все возможное, чтобы довести начатое дело до конца. Труп погибшего учителя в скором времени будет доставлен в Новороссийск, куда, как нам стало известно, уже выехали родственники покойного.
– И кому понадобилось этого учителюшку убивать? – Каширин с удовольствием затянулся и выпустил в открытое окно полицейского управления дымное кольцо. – С него и взять-то нечего. Небось супружница ему одних книжек в чемодан напихала да пару штопаных носков сунула. И все. Знаю я эту… интеллигенцию!
– А вы, Антон Филаретович, к интеллигенции себя разве не относите? – поглаживая усы, хитро сощурился Поляничко.
– Я – полицейский. Моя задача – гейменников да шниферов с конокрадами ловить. Вокруг нас – подлого сословия люд, так что некогда мне науками мозги забивать да мысли разные в узелки завязывать. Это вон лошади пусть думают – у них головы большие…
– А мне жаль Лиидора Макаровича… Да упокоится в мире душа его! – Сыщик трижды перекрестился на образа.
– Дык и мне горестно. Это ж я так, к слову… А если по правде, Ефим Андреевич, то я поражен случившимся до эпидермы!
– До чего?
– А бог его знает, это так наш доктор выражается. Слово красивое, вот я его и запомнил.
– Должно быть, аллегория какая… или что-нибудь этакое… метафорическое, а может, французское? Как думаешь? – Поляничко достал табакерку и принялся разминать между пальцами душистую смесь.
Помощник пожал плечами и виновато пробубнил:
– Не знаю. По-французски я понимаю плохо, а уж говорить – слуга покорный… А вон и Мензурка наша показалась! – обрадованно воскликнул Каширин, заметив через окно поднимающегося по лестнице штатного полицейского медика, – вот сейчас я все и разузнаю. – Исчезнув на минуту за дверью, сыщик появился вновь. Он выглядел растерянным. – Наливайко сказал, что эпидермис – это человеческая кожа…
В этот самый момент Поляничко прикрыл рот белоснежным платком и разразился серией оглушительных чихов. Вытирая выступившие слезы, он рассолодился и непонимающим взглядом окинул подчиненного:
– Что-что?
– Анатолий Францевич говорит, что эпидермис – есть человеческая кожа.
– Вон оно как?! Умно! А я вот что думаю: надо тебе, Антон Филаретович, в Новороссийск собираться. Найдешь какую-нибудь попутную посудину и отправишься навстречу нашей экспедиции. В море пересядешь на «Королеву Ольгу» и отыщешь злодея. А если Клим Пантелеевич тебя опередит, то все равно арест убийцы произведешь именно ты, и следственно, наше сыскное отделение раскроет заграничное смертоубийство. А это уже совсем другой натюрморт вырисовывается! Тут уж полицмейстер одной бронзовой медалькой не отделается! Глядишь – и к Станиславу представит! Так что выписывай командировочные – и с богом! Негоже нам, точно зрителям в синематографе, сидеть и наблюдать, как душегубец наших горожан морит.
– Оно конечно, правильно излагаете, Ефим Андреевич, – дрожащим голосом залепетал полицейский, одергивая полы статского платья. – Только тут есть одна загвоздочка: я, признаться, качку не переношу и плавать совсем не умею. – Он набрал полную грудь воздуха и на выдохе выпалил: – Так что лучше вместо меня послать кого-нибудь другого.
– Плавать не умеешь? – Поляничко от удивления выпрямился на стуле. – Вот чудак-человек! Так я ж и не заставляю тебя Черное море вершками переплывать! Ты в каюте комфортом наслаждаться будешь да ресторации посещать со вкусностями разными. А блюд этих, говорят, на судне том – видимо-невидимо! А что касаемо морской болезни, то бывает она только один день, редко – два. Зато потом совсем от нее избавишься, и девятый вал станет тебе – что прогулка в фаэтоне по Николаевскому! Так что давай не прекословь. Отправляйся. А я тебе на всякий случай русско-французский словарь в дорогу дам – от моей старшенькой остался. Почитаешь, времени много лишнего будет. Ну не приличествует нашему полицейскому совсем не уметь на иностранном языке изъясняться! К тому же дело это международное, да и в заморских портах перед чиновниками придется речь держать. А уж в рассуждении всяких там «же ву зем» я и не говорю, хотя знаю, грешен ты, братец, грешен! – лукаво улыбаясь, погрозил заскорузлым пальцем начальник. – Так что иди в канцелярию и оформляй подорожную. К тому же ты у нас единственный, у кого есть заграничный паспорт. Ну, давай, ступай!
– А за словарик, Ефим Андреевич, чувствительно вам благодарен! – посиневшими губами едва выговорил помощник. С лицом, как на шестой день Великого поста, он смиренно удалился.
II
Владимир Карлович Фаворский возглавлял местное жандармское отделение уже пятый год. Бывший штаб-ротмистр 17-го драгунского Нижегородского Его Величества полка о будущей карьере жандармского офицера никогда и не помышлял. Но случилась война с японцами, и охваченный общим порывом молодой офицер сразу попросился на фронт. Будучи зачисленным в Терско-Кубанский полк, он совершил целый ряд успешных рейдов по тылам противника, а во время Мукденского сражения конный разъезд под его командованием уничтожил артиллерийскую батарею японских скорострельных пушек «Арисака». Во время боя отважный офицер получил ранение, но его кавалерийское подразделение в полном составе благополучно вернулось в расположение части. За эту операцию штабс-ротмистр был удостоен ордена Святой Анны III степени с надписью «За храбрость» и досрочным присвоением очередного воинского звания.
Через два месяца он вышел из госпиталя и, вдоволь насмотревшись на бездарное командование генералов, решил подать в отставку. Не успел он написать рапорт, как однажды вечером в его дверь постучали. На пороге стоял степенного вида господин в котелке, с тросточкой и в длиннополом сюртуке. Напомаженные усы свидетельствовали о том, что незнакомец следит за своей внешностью. Представившись офицером Отдельного корпуса жандармов, он попросил разрешения войти. Справившись о здоровье родителей и расспросив о планах на будущее, он без всяких прелюдий предложил ротмистру службу в политической полиции. Подробно описав все выгоды и сложности новой профессии, гость удалился, условившись о встрече на следующий день. Всю ночь Фаворский не спал, обдумывая неожиданное предложение. Он находил десятки «за» и десятки «против» и все-таки согласился. Через месяц его направили в Санкт-Петербург слушателем курсов при штабе Отдельного корпуса жандармов. Специальная программа давалась легко, и, окончив с отличием учебу, его командировали в Ставрополь на должность начальника охранного отделения при Терском жандармском управлении.
Молодой офицер удивительно легко сходился с людьми. Этому, безусловно, способствовала его внешность: высокий подтянутый красавец с открытым лицом и закрученными в спираль модными усами располагал к общению и производил впечатление благовоспитанного человека. За короткий срок он сумел обзавестись довольно широкой агентурной сетью в сравнительно небольшом городе. Вербовочные беседы он проводил лично, встречаясь с «объектами» на конспиративных квартирах или в гостиницах.
Своих тайных помощников он всячески оберегал от житейских неурядиц и помогал им как мог: устраивал в приказчики, через влиятельных лиц добивался повышения по службе, а лавочников избавлял от мелочных полицейских придирок.
Самым сложным и незабываемым оказался для него 1907 год. В поезде, следующем из Москвы в Ставрополь, были убиты директор французского ювелирного магазина и его сын. Саквояж, в котором они везли драгоценности, похитили. Ценой огромных усилий удалось отыскать нападавших и предать суду. Правда, не обошлось без помощи Клима Пантелеевича Ардашева – присяжного поверенного окружного суда. Исключительно благодаря его расследованию был изобличен истинный организатор дерзкого преступления. Но случилось это уже гораздо позже, а тогда, в середине августа 1907 года, молодому жандарму казалось, что земля под ним зашаталась и его вот-вот отстранят от дел как не справившегося с обязанностями чиновника. Но Господь смилостивился, и все обошлось… Он лично участвовал в задержании банды, грабившей не только поезда, но и почтовые кареты. И теперь на синем форменном мундире ротмистра красовался золотой, покрытый красной эмалью Владимир IV степени – напоминание о том беспокойном времени. Через месяц после награждения он обвенчался с Вероникой Высотской – юной красавицей, ставшей к настоящему времени матерью и воспитывающей их двухлетнего непоседу Ростислава.
Много с той поры воды утекло, да и жизнь изменилась, но, к сожалению, далеко не в лучшую сторону. Народ будто напился дурной крови: грабежи, разбой и убийства захлестнули империю. И все это под революционными лозунгами. Порой было не разобрать, что относится к компетенции сыскной полиции, а что к охранке. Вот и сейчас, находясь в гостях у Поляничко, Фаворский был вынужден раскрыть некоторые карты:
– Мы уже более трех лет охотимся за этим типом, но взять его нам никак не удается. – Ротмистр достал из внутреннего кармана фото и бросил на стол. – Полюбуйтесь – Ахмед Ходжаев собственной персоной. Снимок сделан во Владимирской пересыльной тюрьме. За ним – два десятка эксов и тринадцать убийств, пять из которых – жандармы либо полицейские. Я сумел внедрить в его окружение осведомителя. И только вчера он передал мне, что Ходжаев завербовался на пароход «Королева Ольга», с тем чтобы ограбить пассажиров первого класса и скрыться, предположительно в одной из мусульманских стран. Это судно, насколько я знаю, делает целый ряд остановок во время круиза, и на этот раз РОПиТ решил продлить плаванье до Французского Берега Сомали. Как следует из телеграммы Смальского, первое убийство уже произошло, и неизвестно, кто будет следующим. Присутствие на борту Ардашева, несомненно, ободряет, но ведь он ни сном ни духом, что рядом – опасный и жестокий преступник. Мы, естественно, тоже не будем сидеть сложа руки и постараемся предупредить и капитана и адвоката, но ведь фотокарточку Ходжаева по телеграфу не передашь…
Поляничко расправил усы и, сощурив глаза, с невинным видом поинтересовался:
– История занятная – не спорю, но чем лапотники-полицейские могут помочь столь уважаемому учреждению, каковым является корпус жандармов?
– Полноте, Ефим Андреевич! Во-первых, мы с вами единая система и подчиняемся одному начальству – Департаменту полиции при Министерстве внутренних дел. А во-вторых, завтра ваш дражайший помощник Каширин отъезжает в Новороссийск, с тем чтобы там сесть на пароход и оказаться на «Королеве Ольге». Так что не забудьте проинструктировать его соответствующим образом и передать ему вот эту фотографию. Главное, чтобы он дров не наломал. Было бы несравненно лучше, если бы ваш преданный коллежский секретарь находился под началом Ардашева, а то ведь спеси у него на целый придворный полк…
– Ну уж, знаете, Владимир Карлович, это вы через край хватили, – не удержался Поляничко. – В конце концов, Ардашев – присяжный поверенный, а не полицейский. Так что позвольте нам решать, кто и кому будет подчиняться. Вы, я вижу, со своей агентурой слишком далеко забрались, а если быть точным – прямо в мой кабинет. Откуда вам известно, что Антон Филаретович завтра отправляется в Новороссийск?
– Никакого секрета в этом нет. Мой сотрудник живет с ним по соседству. Так он уже к нему дважды забегал, первый раз денег попросил занять, а второй – спрашивал, где находится Египет и правда ли, что тамошние аборигены в сюртуках не ходят.
– Да когда же он ума-то наберется! – с сожалением бросил Поляничко. – Ладно, не беспокойтесь, я его проинструктирую. Даст бог, все будет хорошо. А как он вернется, будем с вами еще люнель распивать.
– Вот и договорились. – Ротмистр подошел к двери и, обернувшись, проронил: – А вообще-то странные дела творятся на том корабле.
– Это как бог свят.
– Честь имею.
Стук каблуков разнесся по лестнице громким нервным гулом, и от предчувствия близкой беды у Поляничко перехватило дыхание, в голове зашумело, а перед глазами будто опустился черный занавес. Он сделал несколько неуверенных шагов и тяжело упал в деревянное кресло. Дрожащей рукой старый полициант дотянулся до графина, наполнил его до краев и судорожно выпил. Боль, сковавшая грудь, стала понемногу отпускать. Собравшись с силами, он медленно поднялся и отворил окно. С улицы повеяло свежестью, которая обычно бывает перед дождем. Нафабренные сумерками тучи, будто куски застывшего чугуна, так низко нависли над городом, что казалось, вот-вот упадут вниз и раздавят непомерной тяжестью грешную землю. Издалека, от самого Иоанно-Мариинского женского монастыря, послышался удар главного колокола, за ним заголосили остальные.
– Поживем еще, – сказал самому себе Ефим Андреевич и привычно потянулся за табакеркой.
