Случай в Окском батальоне

Как известно, в русской армии завтраки солдатам не полагаются. Люди встают в шесть часов утра, а обедают в двенадцать. За это время они успевают проголодаться, тем более что после построения и развода в наряды многим приходится выполнять тяжелую работу.

Для исправления этого существуют в солдатских артелях особые деньги, а в батальонах – чайные. В них за две копейки можно приобрести чайную пару и булку. В богатых артелях (в местностях, где для солдат имеется сторонний приработок) такое удовольствие могут позволить все, и чуть ли не через день. Бедные артели не предоставляют своим членам такой возможности, и тогда посетителями батальонных чайных становятся одни только фельдфебели и унтер-офицеры, да изредка ефрейторы.

3 мая 1880 года ефрейтор 239-го Окского батальона резервных войск Иван Мотасов был назначен старшим наружного караула. В этом качестве он развел часовых во все четыре наружных поста: у входа в казарму, на конюшню, к цейхгаузу и к квартире батальонного командира, после чего вернулся в караульное помещение. Чтобы взбодриться, послал свободного подчаска за чаем. Парень первого года службы споро притащил начальству два чайника с оправленными в олово носиками и большую, еще теплую, булку. Но только лишь Мотасов открыл рот, чтобы отхряпать первый кусок, как под окном раздались крик, шум борьбы и топот убегающих ног. Как раз оттуда, где находился первый наружный пост…

– Караул, за мной! – рявкнул ефрейтор, схватил с пирамиды свою «бердану» и выскочил на улицу. И увидел нечто странное. Часовой, рядовой Вахуров, лежал на мостовой лицом вниз, и под ним быстро расползалось в пыли кровавое пятно. Винтовки при Вахурове не было. А вдоль по Грузинской улице в сторону Ошары улепетывал некто в пиджаке и картузе. С винтовкой в руках! Расстояние до него уже было в сорок саженей; еще немного, и скроется за поворотом.

Не думая ни секунды, Мотасов опустился на одно колено, быстро прицелился и выстрелил убегающему в спину. Лучший в батальоне стрелок и призер полковых состязаний не промахнулся. Пролетев по инерции еще несколько шагов, неизвестный рухнул как подкошенный, когда до спасительного угла оставалось всего ничего. И лишь тогда из караулки выбежали остальные подчаски.

Через двадцать минут после происшествия о нем известили Благово, и тот сразу же выехал в Грузинские казармы. Там он застал батальонного командира полковника Васильева 4-го, ротного – капитана Падалку и помощника военного прокурора коллежского советника Гренквиста. Раненого часового – он получил удар ножом в живот – уже увезли в Мартыновскую больницу; надежд на то, что он выживет, было мало. Тело убитого занесли в караулку и положили на пол.

Ефрейтор Мотасов четко доложил начальству о том, как все происходило, и полковник тут же произвел его в вице-унтер-офицеры. Дикость случившегося поразила всех присутствующих. Средь бела дня, на одной из главных улиц губернского города напасть на вооруженного часового… Ясно, что целью бандита было разжиться винтовкой – но так дерзко! Благово не смог припомнить ничего подобного из своей длительной практики.

Сыскная полиция забрала тело убитого к себе, и Титус с Форосковым принялись за его обследование. Молодой парень лет двадцати трех, с желтым испитым лицом, сухощавый, без особых примет. Документов при нем не оказалось. Одет в дешевый мещанский костюм из магазина готового платья, на ногах – дрянные сапоги от холодного сапожника. В карманах обнаружились лишь семьдесят три копейки мелочью и нож-выкидуха с окровавленным лезвием.

Тут в комнату вошел Лыков и присвистнул:

– Ба! Вовка допрыгался!

– Знакомец?

– А то! В прошлом году на Фоминой неделе я его арестовывал за снятие башлыка с гимназиста. Это Вовка Самодуров по кличке Моща, из сормовской шпанки. Он есть в нашей картотеке.

Форосков сгонял в картотеку и действительно принес оттуда учетную карточку на Самодурова, с приложением фотографического портрета. Из нее выяснилось, что убитый проживал, как и утверждал Алексей, в селе Сормово Балахнинского уезда, в 14-й линии. Был учеником слесаря в бандажном цехе, выгнан за дурное поведение. Имел два ареста за мелкие разбои, отсидел сорок пять дней в арестном доме по приговору мирового судьи. Типический мелкий гаденыш, каких в Британии называют «хоолиган», а в России – «шпанка». Что же заставило этого ничтожного, в общем-то, человека напасть средь бела дня на вооруженного часового? Для чего Вовке понадобилась вдруг «бердана»?

Благово выслушал доклад Лыкова и задумался. Формально село Сормово входило в Балахнинский уезд, и нижегородская сыскная полиция не имела права вести там расследование. Однако особенности этого поселения неизбежно привязывали его к губернскому городу. Действительно, в Балахне нет и четырех тысяч жителей, а в Сормове – более десяти! Расположенное в 12 верстах от Кунавина, огромное село фактически являлось дальним пригородом Нижнего. Оживлял его, конечно, гигантский вагоностроительный завод. Принадлежавший ранее знаменитому Бенардаки и приведенный им к краху, завод был взят после его смерти под опеку государства и спасен казенными заказами. Сейчас в акционерном обществе «Сормово» трудилось более двух тысяч рабочих, они-то и стали головной болью властей.

Бедой промышленного села являлось отсутствие в нем консервативной купеческо-мещанской прослойки. Рабочие – люди, оторванные от деревни. В тесных казармах и многочисленных кабаках они успели позабыть строгую богобоязненную мораль сельского общества. Полицию в Сормове ненавидели, как нигде, и она старалась без нужды не раздражать вечно пьяных пролетариев. Исправник и становой пристав не казали здесь носа, а местный урядник благоразумно поступил на довольствие преступной головки. В итоге в прошлом году в Нижнем Новгороде было совершено шесть преступлений с убийствами (из них раскрыто пять), а в Сормове – четырнадцать! Из которых раскрыли четыре… Вечером обыватели старались не выходить на улицу без сильной надобности. В праздники же раздеть, ограбить, а то и зарезать могли прямо средь бела дня. Огромное село наполнялось толпами нарядно разодетых по фабричной моде людей, которые с гармониками в руках слонялись по гостям. Власть в поселении принадлежала трем бандам: «Казарма», «мышьяковские» и «варинские». Верховодили мышьяковские, как самые отчаянные, и казарменские, как наиболее многочисленные. Простому человеку приходилось или терпеть, или самому браться за нож. Если выпьешь, терпеть становилось легче… В итоге фабричные считались самой развращенной и безнравственной частью населения – а тут их десять тысяч! Все вертелось вокруг завода и кабака. Часто покушались на мастеров и табельщиков, грабили квартиры инженеров, каждый двунадесятый праздник кого-то резали. Преступный элемент царствовал в брошенном властью селе безраздельно.

Как в этой клоаке проводить расследование? Исправник нужными сведениями не располагает: он забился в свою Балахну и там сидит. Урядник знает многое, но не скажет ничего. Вести наружное наблюдение не под силу даже самому Титусу. Деревня есть деревня, даже очень большая, и все новые люди здесь на виду. Выход один: агентурная разработка.

Утром следующего дня в кабак «Нечаянная радость», что на Песках, пришел широкоплечий молодой человек в фуражке с арматурой механика. Попросил у целовальника чарку померанцевой и расстегай «с жирами» на закуску. Расплачиваясь, положил на стойку вчетверо сложенный рублевый билет. Тщательно пересчитал сдачу, выпил с душой и убежал дальше по делам. Кабатчик вскорости заперся в нужнике, там развернул билет и обнаружил на нем две нарисованные карандашом цифры: 8 и 3. Это означало, что в восемь часов утра следующего дня он, заштатный агент сыскного отделения, должен быть на явочной квартире нумер три (лавка Архипова в Кунавине, на Пирожковой улице).

Встречался с целовальником лично Благово, и тому имелись особые причины. Заштатного агента звали Федор Ерусалимский. Из семьи священника, почти закончил семинарию, но был исключен из нее за воровство. Угодил в армию, где снова попался на краже. Получил четыре года военно-арестантских рот, которые отбывал в Бобруйской крепости. В России нет более тяжкого наказания, чем эти роты… Никакая сахалинская каторга с ними не сравнится, поскольку солдат и так существо бесправное, а наказанный солдат – просто великомученик. Не вынеся жутких условий содержания, Ерусалимский отрубил сам себе пальцы правой руки. За это ему добавили еще три года, но обнаружили у арестанта чахотку в последней стадии и отпустили умирать.

Федор на воле очень захотел жить, и случилось чудо. Семнадцать месяцев он провел у приятеля в Калмыкии и пил кумыс ведрами. Это ли помогло, или тяга к жизни была у него необыкновенно сильной, но бывший арестант вернулся в Нижний здоровым человеком. Приехал в Сормово, поступил в подручные к кабатчику Ситнову, женился на его дочери и после смерти тестя унаследовал заведение. Ерусалимский ловко управлялся с новым делом одной рукой: и водку разливал, и сдачу отпускал, и в морду мог при случае задвинуть. После военно-арестантских рот он уже ничего не боялся, и уголовные, чуткие к таким вещам, его уважали.

Пески – это часть Сормова, застроенная преимущественно рабочими казармами. Самый пьяный и опасный угол, здесь же и основные кабаки. Ввиду полного отсутствия полиции, Пески облюбованы преступниками, и местному человеку приходится жить по их правилам. Ерусалимский сам пришел в сыскное отделение и предложил свои услуги. Тогда же он объяснил и причины этого поступка. «С волками жить – по-волчьи выть, – сказал тогда Федор Павлу Афанасьевичу, – но неохота!» Ему приходилось скупать краденое – этим занимаются все кабатчики, деваться некуда. Попробуй откажись! Значит, хочешь остаться чистеньким, и тебя могут отселить за это на тот свет. Но обратно в тюрьму Ерусалимскому очень не хотелось. Подрастали уже два сына. И кабатчик предложил властям сделку: он маклакствует с ведома и разрешения полиции, а взамен сообщает сведения. Подумав, Благово согласился, хотя это было ему сильно не по душе. Но уж больно ценный агент: в самом сердце сормовского преступного мира, свой среди уголовных, полезный им блатер-каин…

За два года Благово хорошо изучил своего заштатного агента и даже подружился с ним. Как ни странно, Ерусалимский оказался честным человеком! Никогда не врал, от трудных заданий не увиливал; главное же – сама маклакская жизнь его угнетала. Федор мечтал убраться из поганого Сормова, переехать «на гору» и отдать сыновей в гимназию. Кабатчик отчаянно экономил на всем, копил деньги и просил коллежского советника через годик отпустить его с миром. И как ни было сыщику жалко терять такого агента, он обещал выполнить просьбу – Федор заслужил уже хорошую жизнь. Кроме того, оставаясь юридически вне власти нижегородской полиции, Ерусалимский был беззащитен перед полицией балахнинской. Случись что, он попадет под суд за дела, которые разрешил ему делать Благово – но не исправник! «На горе» же все становилось законно и для Федора покойно.

Коллежский советник встретился с кабатчиком в задних комнатах лавки Архипова. Михаил Архипов – осведомитель сыскной полиции в Александровской слободе, иначе именуемой Кунавином, был из отставных унтеров. В доме его царили поэтому чистота и строгий военный порядок. Хозяин выставил на стол самовар и ушел, чтобы не мешать разговору.

– Вчера застрелили Вовку Самодурова, – без предисловий начал Благово.

– Слыхал. Часовой хлопнул. Молодец, я бы ему за это лычку дал.

– А ему и дали. Но ты мне лучше про Вовку расскажи, что знаешь. Он ведь другого часового зарезал: хотел его винтовкой разжиться.

– Вот оно что… – задумался Федор. – Да… Теперь понятно, чего он три дня вокруг Битюга вертелся. Надо полагать, в банду просился. А тот, поди, велел ему без винтовки не приходить.

– Что еще за Битюг?

– Прозывается он Максим Иванов, но паспорт у него виленский. Первый сейчас в Сормове между фартовыми. Серьезный дядя… При нем банда человек в двенадцать: разбойничают, лошадей в Кунавине воруют, еще что-то по мелочи. Но это лишь то, что на виду. Настоящих делов Битюга те, кому не положено, не знают, и я в их числе. Но ограбление серебряной лавки Телятникова с двумя убийствами – его рук. И подкоп под контору фон Мекка, говорят, тоже.

– А что ты говорил про винтовку?

– Иванов стал собирать оружие. Купил у Сомовича пару револьверов и просил при этом еще и винтовку, но тот не сумел. Где ж ее взять? После второго апреля совсем с оружием туго сделалось… А Вовка Моща несколько дней вокруг Иванова ужом вился.

– Считаешь, тот и поручил ему добыть «бердану»? В качестве, так сказать, входного билета…

– Так точно.

– А зачем Битюгу винтовка?

– Не знаю. Готовит он что-то. Что-то большое… О прошлой неделе, говорили, он механика искал.

Упоминание об участии Битюга в ограблении лавки Телятникова сильно заинтересовало коллежского советника. Совершенные при этом убийства и были тем единственным тяжким преступлением, которое сыскная полиция не сумела раскрыть. Это случилось прошлым летом, в первый же день открытия ярмарки. Наплыва посетителей об эту пору еще не бывает. Только прибывшие загодя приказчики торговых домов неспешно раскладывают свой товар. Среди обеспеченных нижегородцев в этот день в обычае покупать в ярмарочном Гостином дворе серебро. Зная об этом, ярославский ювелир Телятников открыл свою лавку серебряных изделий раньше других конкурентов – и поплатился жизнью. Утром он со своим приказчиком были найдены зарезанными, а лавка их – ограбленною. По словам наследников, товара пропало более чем на семьдесят пять тысяч, одних часов увели до двух сотен!

Благово перешерстил тогда весь город, но убийц не нашел. Самолюбие его было сильно задето. И надо же: концы дела обнаружились теперь в Сормове! До сих пор начальник сыскной полиции ничего не слыхал про Битюга и его банду. А тут еще подготовка последним нового преступления с применением горячего оружия. Эх, Сормово… Как вести в нем расследование?

– Ты можешь подобраться к этому молодцу?

– Ей-богу, ваше высокоблагородие, не сумею! Только себя погублю, когда в знакомцы стану набиваться. Не принято это у них. Понадобишься – тебя позовут, не нужен – сиди тихо, занимайся своим делом. А начнешь суетиться, то и в ножи возьмут…

– Понятно. А могут позвать? Можешь ты Битюгу зачем-то понадобиться?

– Я – вряд ли. Подумаешь, блатер-каин с Песков, владелец «дешевки» средней руки. Иванов со мной на одном поле, извиняюсь, гадить не сядет. После того, как зарезали Мусу, он стал в Сормове нумером первым. Цинковальный завод Износкова – на самом деле его завод. «Белая акация» и «Китеж» – лучшие здесь трактиры – тоже его. Три мелких промышленных заведения в Варях – опять его. Ну и плюсом банда, которая держит Мышьяковский выселок да, пожалуй, и всю округу. На этом берегу Оки сильнее его никого сейчас нет, да и «на горе» Максим не последний человек. Блатер-каином у него знаменитый Сомович, который пользует и Гордеевку, и Бугры. Битюг часто катается в Москву и Питер, там у него связи в известных кругах. В Одессе имеет какие-то дела и, кажется, живал в ней ранее. Крупная птица, не моего полета.

– Где он квартирует?

– В Мышьяковке. Деревня такая возле Сормова, самый воровской притон.

– Как с ним сойтись новому человеку?

– Никак. Очень осторожный.

– А почему у него кличка такая – Битюг?

– Здоровья много, но к этому еще и очень не дурак.

– Ладно, я подумаю. А ты вот что ответь: куда бежал Вовка Моща с отнятой винтовкой? Он что, хотел отвезти ее домой в вагоне конно-железной дороги?

– Понял ваш вопрос, Павел Афанасьевич. Думаю, Вовка бежал до извозчика. Который стоял в это время за углом… Приятель у него есть, извозчик из Копосова, Мишка Пужалов. Тоже шаромыжник будь здоров; он бы Вовку в Сормово и доставил.

– Пужалов из Копосова? Может пригодиться. Давай, Федор, договоримся так. Я помещаю в Сормово своего агента. Он появится там дней через шесть и установит с тобой связь, очень осторожно. Ты его знаешь – это Петр Форосков. Сейчас я его вызову, и ты потолкуй с ним подробно. Расскажи о вашей тамошней жизни: какие имеются банды, что за люди помимо уголовных, сормовские обычаи, порядки, даже само расположение улиц. Полиция, торговля, завсегдатаи портерных, местные влиятельные люди. Наблюдательный ли народ. Как проводят время. Где лучше поселиться, чтобы попасться Битюгу на глаза. Или где обедать. Как себя вести. Словом, все, что может оказаться Петру полезным. Ему надо, чтобы Битюг им заинтересовался. Ты сказал – Иванов искал механика. Будет ему механик!

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие.

– И вот еще что. Начинай искать себе замену. Закончишь это дело и сворачивайся, переедешь «на гору». Сейчас продается пивная на Почтовом съезде. Мой человек ее торгует – для тебя. Так что постарайся в последний раз…

– Спасибо, Павел Афанасьевич. Сделаю, что смогу.

Человек вышел из Московского вокзала и направился к бирже извозчиков. Народу из Первопрестольной прибыло немного, и «ваньки» засуетились, наперебой предлагая себя приезжему. Наружность у того была неброская, но солидная. Добротный сюртук, сапоги из дорогой опойки, новый картуз с околышем из полубархата и толстая серебряная цепь на жилетке выказывали достаток. Носильщик, пыхтя, тащил сзади чемодан и корзину.

Высмотрев извозчика себе по вкусу, приезжий спросил у него:

– До Сормова сколько просишь?

– Целковый бы надо по совести, ваше степенство.

– Семьдесят пять копеек.

И, не слушая возражений, уселся в пролетку. «Ванька», молодой парень с жуликоватыми глазами, мигом заложил в ноги багаж и тронул. Потянулась длинная, плохо устроенная дорога на север: через грязную Гордеевку, убогую Бурнаковку и насквозь пропахший мазутом завод Тер-Акопова. Где-то на середине пути седок вдруг спросил:

– Слышь, малой! Где в Сормове квартиру можно снять?

– А у меня в Копосове не подойдет? Чисто, и мамка готовить будет.

– Где это твое Копосово?

– За Сормовом шесть верст в сторону Балахны.

– Не. Нужно в самом Сормове. Да еще чтобы место было в первом этаже под мастерскую. Механик я. Хочу здесь осесть, дело открыть. Самый дом и улица должны быть порядочные, не на окраине.

– Сварганим, ваше степенство, – солидно пообещал возница. – Девка моя служит в номерах Яшина на Дворянской улице. Главный сормовский бульвар! Лучшие трактиры там, и волостное правление, и переводная контора.

– А мастерскую-то где помещать, чудак-человек? Тоже в номерах?

– Зачем, ваше степенство. Там через два дома бывшая зеленная лавка купца Рютина. Купец-то помер в феврале, вдова дело прекратила, место пустует. Чай, столкуетесь!

– Хгм… А нумера-то хоть солидные? Не клоповник?

– Наилучшие во всем Сормове! Господа инженеры с вагонного завода там проживают, а они народ балованный.

– Вези туда, поглядим. Ты, я вижу, малый смышленый. Как тебя звать?

– Михайла Пужалов.

– А меня Форосков Петр Зосимович. Через два дня мой багаж прибудет, пудов на десять. Станок, инструменты… Надо будет забрать на вокзале и привезти на квартиру.

– Сделаем в наилучшем виде, Петр Зосимыч! Я к вам вечером подъеду, посмотрю, как вы устроились. Может, помочь чем потребуется или захочете город посмотреть…

– Сначала надо с помещением решить. Но ты подъезжай. И вообще… не теряйся. Я тут человек новый, мало ли что возникнет. Знакомство какое свести или справку получить; ну, ты понимаешь.

– Как не понять, ваше степенство, – живо ответил Пужалов, оборачиваясь к седоку всем корпусом.

– Ты давай на дорогу смотри, – осадил его механик. – А понял или ни черта не понял, это мы опосля разберем. Пока же – вот тебе за труды.

И бросил вознице серебряный рубль.

– Держись меня и будешь завсегда с деньгами. Помощник мне нужен, толковый и расторопный. Может, и ты сгодишься…

– Я на заводе четыре месяца учеником вальцовщика отработал!

– Что же ушел? Запил? – ехидно спросил Форосков.

– Навроде того, Петр Зосимыч. Там без энтого никак. Четырнадцать часов в день вкалывать! Все мозги набекрень, ежели не пить. А при хорошем хозяине другое дело.

– Спать можно целый день? Нет, брат, шалишь! В большом заводе, наоборот, легче спрятаться, чтобы баклуши бить. У хозяина не поспишь! Но нужен мне не ученик, чтобы напильником махал, а ловкий человек. Чтобы заказы собирал. Сделать я все сам сделаю. А заказы, так и говори, Форосков берет любые. Запомнил? Любые.

Так в селе Сормове появился новый обыватель. Поселился он действительно в номерах Яшина, рекомендованных ему извозчиком. Лавка бывшая Рютина механику не подошла – негде поставить станок. Форосков снял десять квадратных саженей по соседству, в доме волостного правления, и поместил там вывеску: «Ремонт всяких механизмов». И начал обживаться.

Через две недели у окружающих его людей сложилось уже о Петре Зосимовиче определенное мнение. Ясно, что человек при деньгах, ежели может позволить себе обедать чуть не каждый день в «Белой акации». Отнюдь не утруждает себя работой в мастерской, в которой и сидит-то не всякий день. Приносили тут ему в починку дорогие часы, хорошую плату сулили – не взял, сказал – некогда. А сам о ту пору бездельничал… Но руки у механика и впрямь оказались золотые, и делать он умел все. Когда хотел. Хозяин номеров, Яшин, раскопал старинное ружье, еще наполеоновской войны, ломаное-переломаное – так Форосков его за день отремонтировал! Сказав при этом, что оружейные механизмы – его любимые. Инженеру Кублицкому-Пиотух починил хитрый бельгийский револьвер, причем половину деталей к нему выточил заново.

Далее. Паспорт, что снесли уряднику на прописку, оказался выдан Брянской ремесленной управой. Сам же Форосков неохотно рассказывал о своем предыдущем житье-бытье. Из случайной его оговорки выяснилось, что жил он ранее вовсе не в Брянске, а в Балакове и почему-то должен был оттуда спешно уехать. Еще механик никогда не посещал Нижний Новгород: если что-то требовалось, он посылал туда извозчика Пужалова с точными инструкциями. Видимо, не любил господин Форосков людных мест…

На четвертый день пребывания в Сормове Петра Зосимовича встретили вечером местные портяночники, когда он возвращался из «Белой акации». Трое архаровцев с кистенем поджидали его в подворотне. На требование отдать лопатошник по-хорошему приезжий человек без разговоров заехал Яшке-Жигану в морду. Качественно так заехал, три зуба сразу на выход… А когда яшкины компаньоны бросились выручать главаря, механик мигом вынул револьвер и щелкнул курком.

– Цыц! – сказал он им внушительно и принялся месить поверженного Жигана ногами. Замесил на совесть; Яшка потом неделю встать не мог.

На следующее утро к Фороскову заглянул урядник. Дюжий мужчина с красным лицом, сизым носом и маленькими хитрыми глазками был строг и официален. Урядника интересовало, будет ли от механика требование составить о нападении протокол. Форосков в ответ выставил на ящик с инструментами бутылку коньяка и спросил задушевным голосом:

– А вам самому как лучше, э…

– Илья Ильич Едренов меня звать.

– …Илья Ильич?

– Я по закону обязан составить протокол и донести о происшедшем господину балахнинскому исправнику. Ежели вы, к примеру, будете на том настаивать…

– А стоит ли зря беспокоить начальство, Илья Ильич? Мне эта бумажка без надобности. Я бы вот лучше с вами договорился, чтобы вы разъяснили местной шантрапе. Пусть от меня отстанут.

И механик одной рукой разлил в рюмки коньяк, а второй ловко засунул Едренову в карман шинели пятишницу. Урядник крякнул, по-молодецки ухнул стопку, глянул орлом и сказал:

– Приятственно иметь дело с обходительным человеком. А об шантрапе более не беспокойтесь…

– Хотел бы зайти к вам, уважаемый Илья Ильич, в удобное для вас время. Я тут человек новый, нуждаюсь в советах опытного и сведущего человека, как мне правильно дело повести.

– Завсегда поможем! То есть наш долг, как правоохранителей. В пятницу у меня маленький банчок в четыре часа. Винт. Будут здешние обыватели, серьезные деловики. Заходите, я вас приглашаю.

– Благодарен и обязательно приду. Очень меня обяжете, Илья Ильич, ежели разрешите мне и напитков с собой принесть, способствующих поддержанию разговора.

– Как вам будет угодно, Петр Зосимыч; за тем откланиваюсь до пятницы!

Когда в условленный час механик пришел к Едренову, он застал у урядника двоих гостей. Первый оказался старшим табельщиком вагоностроительного завода, по фамилии Пинский – то ли белорус, то ли еврей, хмурый и желчный. Вторым был уже знакомый Фороскову владелец трактира «Белая акация» Вешкурцов.

– Аггей Титыч! – обрадовался Форосков, ставя на пол корзину с пивом. – Мечтаю увидеть вас противником по картам. Авось поквитаемся за ваши разбойничьи цены! Это ж грабеж средь бела дня: селянка по тридцать пять копеек! Вот о чем Илье Ильичу давно бы надо составить протокол…

И довольно рассмеялся собственной шутке.

Винт у урядника прошел веселее обычного. Механик умел держаться в обществе. Он развеселил даже мрачного табельщика скабрезными анекдотами, тактично проиграл хозяину одиннадцать рублей и угостил компанию дорогим петцольдовским пивом. И в итоге ухитрился понравиться всем.

Вешкурцов целый вечер наблюдал за Петром и, уже расставаясь, сказал:

– Я слышал, вы восстановили ветхое ружьишко господину Яшину. Неужто сие возможно? Эдакий лом…

– Починить можно все, Аггей Титыч, были бы руки и голова.

– Вот кстати мы встретились! Я и забыл совсем! Приказчик, растяпа, ключ потерял от несгораемого шкафа. А там бумаги важные, деньги… Не сумеете ли открыть?

– Проще всего динамитом, – рассмеялся Форосков.

– А вы и в нем специалист?

– Ежели потребуется, – уклончиво ответил механик. – Когда прийти?

– Завтра в десять, коли вам удобно.

Утром следующего дня Петр ковырялся в большом и тяжелом шкафу, а Вешкурцов с интересом помогал ему в этом. За сорок минут механик просверлил ручной дрелью отверстие в замке, после чего кувалдой и зубилом легко разбил и сам замок.

Благодарный трактирщик накрыл стол, и два новых приятеля крепко и неспешно кутнули. Аггей Титович заметил, что механик пьет с умом: не пьянея и не болтая лишнего. Охотно он говорил только об устройстве различных механизмов, в чем оказался большим докой. Вешкурцов завел беседу на модную тему оснащения нашей армии переделочными винтовками, и Форосков прочел ему об этом целую лекцию. Он подробно, с большим знанием дела разъяснил трактирщику сравнительные недостатки и преимущества основных моделей, предлагаемых к переделке. По нему выходило, что лучше всех для русской армии подходит винтовка Бердана № 2, а не победившая в правительстве модель Крнки. Петр обмолвился, что служил оружейным мастером в 33-м Елецком пехотном полку, а в конце добавил:

– Все-таки я так скажу: лучшее ружье то, которое ты сделал для себя сам.

– Как это «сам», Петр Зосимович? Я могу сделать сам жаркое, пожалуй, изготовлю и наливку. Но ружье – увольте! Тут надобен целый механический завод.

– У каждого свое ремесло, Аггей Титыч. Хорошее жаркое я не выделаю никогда, а вот винтовку себе смастерил! В одиночку. Не только без завода, но даже без помощника! Получилось, скажу я вам, совсем даже неплохо. Хотите посмотреть?

– Любопытно. Неужели и ствол сами расточили?

– Нет, ствол самому изготовить нельзя, его пришлось покупать. Но все остальное вырезал я в Балаковских судоремонтных мастерских менее чем за месяц. Могу и вам винтовку сварганить, ежели захотите.

– Помилуйте, на что она мне? Разве, на охоту ходить, так для этого есть ружейные магазины.

– Хорошая винтовка, Аггей Титыч, завсегда пригодиться может. Рассудите сами: случись что, а она не купленная! Нигде не отмеченная. Полиция никаких концов не сыщет, да и без толку такое оружие искать.

При этих словах Форосков замолчал и со значением поглядел на Вешкурцова. Тот спокойно ответил ему:

– Резон в ваших словах, Петр Зосимыч, имеется. Сормово – место опасное, разбойное; что ни шаг, то пьяница. А мне частенько приходится по делам ездить, и по ночам, да с денежными суммами. Покажите-ка мне ваш «кара-мультук». Хорошо бы из него и стрельнуть для пробы. Каков у него бой?

– На пятидесяти саженях я из него воробья с ветки снимаю.

– О! Поехали смотреть.

– Да хоть сейчас. Только, Аггей Титыч, вы понимаете: такая работа дорогонько стоит!

– Сговоримся, ежели понравится.

Приехали в номера Яшина. Петр зашел в свою комнату, запер дверь и аккуратно приподнял половицу в углу у окна. Вынул длинный завернутый в кошму сверток. Раскрыл его и выложил на стол лоснящееся от смазки оружие. Глаза механика блестели, руки чуть-чуть подрагивали.

– Вот… Повторительная винтовка Фороскова. Помесь «берданы» с «вестлей-ричардсом». Калибр ноль сорок две сотых дюйма, вес десять и три восьмых фунта. В ложе магазин на десять патронов. Боевая спиральная пружина. Передвижная мушка с шестью переменными дисками. Ортоптический прицел с нониусом.

– С чем?

– С нониусом. Позволяет устанавливать прицельную дальность.

– И какова эта дальность?

– Триста ярдов. Это примерно сто десять саженей. А дальность полета пули при восьмидесяти пяти гранах пороху – три тысячи девятьсот шагов.

– Лихо… А ствол, вы говорили, покупной?

– Да. Прусский, из города Зиль. Хороший ствол… Из дамасской серебряной стали, кован и сварен из четырех полос. Внутри нарезка по системе Ригби – один оборот на восемнадцать дюймов длины. Самая удобная нарезка, лучше Метфорда.

– Хгм… А пули?

– Я предпочитаю разрывные. Сразу и наверняка. Но делаю их сам, из обычных пуль Минье. Порох казенный, военный нумер шесть, а внутри – разрывная смесь из антимония и бертолетовой соли.

– Впечатляет, Петр Зосимович. И сколько же вы хотите за нее получить?

– Полторы тысячи.

– Эко загнули! Я должен подумать и кое с кем посоветоваться.

– В таком деле, Аггей Титович, чем меньше ушей, тем лучше. Кто этот советчик?

– Надежный человек. Через три дня мы с ним заглянем к вам в мастерскую и, если сговоримся, сразу же и купим.

Прочитав рапорт Фороскова, Благово вызвал Алексея и спросил у него:

– Какая разница между боевой винтовкой и нарезным охотничьим штуцером?

– Разница имеется, и немалая. Но если надо застрелить кого-то с расстояния до восьмидесяти саженей, то они вполне взаимозаменимы.

– Так… А достать охотничье ружье намного проще. Соображаешь, к чему я клоню?

– Соображаю. Пошел и купил; не надо часовых резать. Прикажете проверить все оружейные магазины?

– И чем быстрее, тем лучше. Причем не только в Нижнем Новгороде. Где они еще могут быть?

– В том же Сормове, но там Битюг вряд ли станет светиться. В Арзамасе, кажется, есть, и на Выксунских заводах; может быть, в Семенове.

– Подготовь телеграмму за подписью вице-губернатора. И обыщи весь Нижний.

Телеграмма не понадобилась. Вечером Лыков доложил начальнику:

– Нашел. Две недели назад в лавке Суровцева в Гостином дворе был куплен охотничий экспресс Шасспо четырехсотпятидесятого калибра. Это единственная такая покупка с начала года.

– А почему ты думаешь, что купили именно они?

– Формальный приобретатель – урядник Едренов.

– Вот это да! Прямо так и записался?

– Нет, он пришел с зятем и купил на его фамилию. Но приказчик магазина жил раньше в Сормове и узнал Илью Ильича.

– Плохо.

– Что плохо?

– Помнишь, что написал Петр? Решение по нему отложено на три дня. Для чего им понадобились эти три дня?

Лыков думал не более десяти секунд, после чего сказал:

– Они станут его проверять. Руками урядника. Значит, возможен запрос балаковскому становому приставу от имени балахнинского исправника.

– Правильно. Бери полицейский катер и дуй на всех парах вниз; тут телеграммой не обойдешься.

Балаково – село в Самарской губернии, успешно конкурирующее с самим Нижним за право быть центром хлебной торговли всей империи. Создано в конце прошлого века вернувшимися в Россию из Польши старообрядцами. Оно похоже на Сормово: будучи формально селом, по числу жителей больше иного города. Статус Балакова стал его бедой. Управляется оно сельским сходом из полутора тысяч местных крестьян и имеет соответствующий мизерный волостной бюджет. Остальные пятнадцать тысяч человек балаковского населения по закону считаются пришлыми и в управлении никак не участвуют. А это и есть все богатые хлеботорговцы или их представители, а также многочисленные крючники, подвозчики, ссыпщики, скупщики-партионщики и прочий кормящийся возле хлеба народ. Получается денежное, но бесправное большинство, не заинтересованное поэтому в улучшении жизни огромного села. Отсюда легендарная балаковская грязь на немощеных улицах, отсутствие питьевой воды и наружного освещения, плохое здравоохранение. Говорят, весной расстояние от села до Волги, а это не более версты, телеги едут сутки (!), и лошади падают от изнеможения.

Когда через два дня Алексей явился в канцелярию балаковского станового, тот показал ему только что расшифрованный текст телеграммы:

«Прошу сообщить, имеются ли у вас данные на Петра Зосимова Фороскова, выдающего себя за брянского обывателя. Приметы: возраст 30 лет, рост 2 аршина 7 и 3/4 вершка, волосы русые прямые, носит усы, глаза серо-зеленые с прищуром, телосложение крепкое, над правой бровью короткий белого цвета шрам. Является искусным механиком. По сведениям, полученным агентурным путем, состоял балаковским ремесленником, замешан в противуправных действиях и спешно покинул село, скрываясь от полицейского преследования. Ответ прошу сообщить срочно телеграфом по шифру МВД нумер 3 бис. Нижегородской губернии Балахнинский исправник титулярный советник Певуньин».

– Я уже распорядился навести справку, – сказал Алексею местный полициант, молодой белобрысый немчик с умными глазами. – Нету у нас никакого Фороскова, и никогда не было. И человека с такими приметами, чтобы бежал из волости, также не обнаружилось.

– Я знаю. Но ответ, в интересах проводимой нами операции, прошу дать следующий.

И Лыков вручил приставу лист с заранее заготовленным текстом: «На ваш запрос сообщаю, что среди здешних мещан человек с фамилией Форосков не значится. Однако описанные вами приметы полностью подходят Ивану Михайлову Овцыну, бывшему старшему механику судоремонтных мастерских. В 1877—1879 годах указанный Овцын изготовил самодельное огнестрельное оружие для банды Тиунова, из коего было застрелено 9 человек. После ареста банды исчез в неизвестном направлении. По негласной установке, мог уплыть вверх по Волге до Нижнего или Ярославля. Объявлен в циркулярный розыск. Хороший стрелок; может быть опасен. Буде он окажется в ваших местностях, прошу принять меры к его арестованию и препровождению в Самару для предания суду. Балаковский становой пристав подпоручик фон Кубе».

Немчик с интересом посмотрел на Лыкова:

– Спектакль играете?

– Агента прикрываем. Для чего действительно разослали циркуляр, но только в пределах нашей губернии. Думаю, дальше их лапы не дотянутся. Прошу, однако, сохранить наш разговор в тайне. Телеграмму следует отправить немедленно.

Петр сидел в своей мастерской и паял, когда к нему неожиданно пришел Вешкурцов. Он привел с собой незнакомого мужчину, высокого, плечистого, с кистями рук, как у кулачного бойца. При этом смотрел гость цепким спокойным взглядом очень уверенного в себе человека.

– Знакомьтесь: Иванов Максим Нифонтович, мой обещанный приятель.

– Очень приятственно. А я Форосков, Петр Зосимович.

Битюг-Иванов крепко пожал протянутую руку и ответил:

– И мне приятственно, Иван Михалыч.

Договорить он не успел: механик отпрыгнул спиной к стене, и в руке его оказался «Смит-Вессон», причем с уже взведенным курком. Нацелив дуло револьвера прямо в лоб незнакомцу, Форосков сказал:

– Ну до чего люди прилипчивые бывают… Кто таков?

– Успокойтесь, господин Овцын, это не сыскная полиция. Я – Битюг. Слыхали?

Механик постоял еще секунды три и так же ловко, как вынул, убрал оружие. Но улыбаться гостям не торопился.

– А как прознал? Хотя… сам догадаюсь. Запрос послали в Балаково? От имени урядника. Так?

– Так.

– И теперь я у него вроде как на крючке… А у тебя какой ко мне интерес?

– Давай сядем да потолкуем. Хочу тебя в работу нанять.

– Я вроде бы и без того при деле.

– Мое дело повеселее будет. Трудное, да лихое. Совладаем – можно всю остатнюю жизнь в картишки перекидываться. Рассказать?

Форосков запер входную дверь, быстро расчистил стол и полез было за рюмками, но Битюг попросил перо и бумагу и нарисовал следующую схему:

– Вот, смотри. Через четыре дня на Сормовский завод придет крупная партия денег. В пути их взять нельзя: конвой двенадцать казаков с офицером. Наличность поместят в «денежной комнате», там и попробуем ее забрать.

– Что за комната?

– Кассу заводского управления уже дважды грабили. До нас постарались… Поэтому о прошлом годе дирекция распорядилась переделать для этих нужд старую водокачку. Находится она на задах котельного цеха, у глухой стены. Перед башней пустая площадка в сорок пять саженей, далее стоит бывший конюшенный сарай. Сейчас он, по ветхости, пустует… В самой башне постоянно дежурит часовой с винтовкой. Таковых людей четверо, они сидят по сменам. Как один – отставные егеря и хорошие стрелки, дирекция собирала их по всему Нижнему. Подкупить часовых невозможно.

– Зато вы подобрали к кому-то ключ, раз это все знаете. Кассир?

– Да. Он ходит туда ежедневно. Если надо взять денег для выдачи, то – с охраной. Но шляется и для ревизии, тогда идет один, с портфелью.

– Пусть сунет в нее шпалер и положит этого неподкупного героя.

– Боится. Он слабый человек. Типический Иуда: взять денег, а грязью пусть другие вымажутся. Но такие людишки тоже бывают полезны…

– Понятно. Надо подломать «денежную комнату», и чтобы кассир остался при этом вне подозрений. Убрать часового и вскрыть замки. Так?

– Так.

– Что из этого должен сделать я?

– И то и другое.

– Эвона как! Давай жить сообща: ты заплатишь, а мы съедим… И ломать я, и стрелять я, а вы чего?

– Застрелить охранника человек уже припасен, от тебя требуется только обучить его своей винтовке. Или сам желаешь?

– Не, я мокрых дел не люблю, за них много каторги дают. Научить – научу. А почему не напасть на охранника без пальбы? Подкрасться незаметно и, когда он откроет кассиру, налететь?

– Дирекция это предусмотрела. К башне пристроены сени, и кассир входит сначала в них. Эта, первая, дверь открывается изнутри рычагом. Следующая, в саму башню – блиндированная, с бойницей. Если, как ты предлагаешь, налететь, то окажешься запертым с обеих сторон в сенях, а часовой расстреляет тебя из бойницы.

– Ловко!

Форосков снова внимательно рассмотрел план.

– Значит, вы хотите застрелить его из каретного сарая?

– Да. Часовой все время сидит у окна, он виден в нем по пояс.

– Ваш стрелок хорош?

– Он охотник. Всю жизнь зверя бьет, даже и спит с ружьем. Справится.

– А звук выстрела?

– Там же цех. Четыре паровых молота и пятьдесят клепальщиков. Из пушки можно палить, и никто не услышит.

– У вашего парня будет всего один выстрел. Если он промахнется или только ранит…

– Ты про себя думай, а не про него. Как двери ломать… Осилишь?

– Пусть кассир нарисует наружность запоров. Сломать можно все, ежели есть время. Сколько платишь?

– Пятнадцать тысяч. Сюда входят: продажа винтовки, обучение стрелка и слом запоров.

– А сколько там всего денег будет?

– Ишь, че захотел! Это тебя не касается.

– Тогда, любезный, я вынужден отказаться. Втемную не играю, на побегушках не служу.

– Кто ж тебе теперь даст отказаться, когда ты все узнал? – искренне удивился Битюг. – Собирайся, поедешь ко мне в Мышьяковку. Поживешь у меня эти четыре дня, сделаешь, что велено, и свободен. А цену – это, чуван, не тебе назначать; бери, сколь дают. Со мной не шутят.

Форосков посмотрел на Битюга и недобро улыбнулся.

– Ты, значит, за меня уже решил? Поторопился маленько… Я тоже не того замесу и тоже шуток с собой не дозволяю. Сколько у тебя ребят там, под дверью?

– Трое.

– Подходяще. Первую пулю тебе, дураку, в лобешник, вторую – Аггею, и в черный ход. Ежели там кто стоит – пусть не обижается… Подходит тебе такой план?

И Форосков опять мгновенно выхватил «Смит-Вессон» и нацелил его Иванову прямо в голову. Вешкурцов изрядно смутился, но Битюг и ухом не повел.

– И далеко ли ты убегешь после этого? – насмешливо спросил он Петра. – Едренов наготове, даже из Сормова не выберешься.

– А тебе к этому времени уж все равно будет, выбрался я или нет, – в тон ему ответил Форосков. – Это поперву. А второе: дальше-то что? Ну, возьмут меня. Отвезут в Самару. Приговорят в каторжные работы. И в аду обживешься, так ничего… А уж с моими-то руками! Да я там через день уже на легкую переведусь, а через два – в вольные. А через три сбегу… Приеду в Сормово, цветочки на твою могилку положу. Ась?

И он принялся водить стволом револьвера с одного собеседника на другого:

– Эники-беники… ели вареники…

Вешкурцов откровенно заерзал на стуле, поглядывая с надеждой на дверь, но Максим остался невозмутим. Он спокойно смотрел на механика, не обращая внимания на оружие, и размышлял.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Как ты хочешь?

– Я хочу по-честному.

– Будет по-честному. Мое слово.

– А сколь оно стоит, твое слово?

– Поведешься со мной – поймешь. Уговор, что ли?

– Сколько в башне?

– Через четыре дня будет шестьсот тысяч.

– Бумажками?

– Треть золотом, на сто тысяч купонами, остальное банковскими билетами.

– Купоны разных серий?

– Этого я не знаю. Вынем, посмотрим.

– Сколько народу в деле? Как дербанить собираешься?

– Первое – кассир. Ему восемьдесят, без его помощи никак. Потом охотник, пяти тысяч за единый выстрел достаточно. Моих ребят семеро, по десять больших на брата. Едренову тридцатник. Сколько улетело?

– Сто восемьдесят пять.

– Ну вот. Тебе пятнадцать, мне все остальное.

– А не много?

– Там будет изрядно мелких расходов. Экипажи, новые документы всем вам, балахнинского исправника подмазать, чтобы не шибко старался нас ловить… Это – из моей доли.

– Все равно много. Я могу быстро сбыть купоны. Три дня. Любые серии.

– Какой лаж?

– Четыре с половиною процента.

– Годится. Тогда купоны мы делим с тобой пополам, остальные не при делах.

– Годится.

Форосков убрал револьвер за пояс, а взамен выставил бутылку рябиновой на коньяке и три рюмки.

– Вот теперь и в Мышьяковку можно ехать. Только сидеть там четыре дня на привязи я не могу. Нужно кое-что купить. Приставь ко мне человека, чтобы было тебе спокойней, и дай экипаж.

– Напиши, что нужно, и тебе все привезут.

– Нет, так не получится. Огнеприпасы я должен купить сам и бумагу тоже. Иначе не отвечаю за свою работу.

– Какую еще бумагу? Ты стрелять собрался или в отхожее?

– Патрон, Максим, нужно завернуть в специальную вощеную бумагу. Повышается точность боя. Не забудь – только один выстрел!

– Ладно, шут с тобой, катайся. Это все есть в Сормове или потребуется ехать в город?

– Огнеприпасы должны быть в магазине Лащенова в Дубравной улице. Антимоний и бертолетова соль – там же. Бумагу я еще неделю назад заказал Ерусалимскому с Песков, должен уже раздобыть.

– Ерусалимскому? Однорукому? Он тут при чем?

– Он может что угодно достать, парень верткий. Всех расходов будет рублей на пятьдесят, я оплачу, а потом сочтемся.

– Лады. Мы с Аггеем пошли. Даю тебе час на сборы, инструменты не забудь. Коляска с моим человеком у входа. Не мельтеши зря эти дни. Встречи, закупки – только самые необходимые.

Форосков собрался за полчаса. Приставленный Битюгом парень – белобрысый, с оспинами на розовом лице – держался вежливо, но настороженно. Механик погрузил в экипаж винтовку и ящик с инструментами, приказал:

– Валяй на Пески, в кабак «Нечаянная радость».

В заведение они зашли вместе. Увидев гостя, Ерусалимский порылся под стойкой и выложил небольшой квадратный сверток.

– Вот, достал.

Петр распаковал сверток и достал пачку тонкой промасленной папиросной бумаги, размером два на два вершка. Потер в пальцах, понюхал и молча протянул целовальнику трешницу. Белобрысый перехватил его руку, забрал купюру и очень внимательно ее рассмотрел. Не нашел ничего подозрительного и только тогда отдал деньги кабатчику.

– Теперь в магазин Лащенова.

Через минуту после их ухода в углу зашевелился крепко пьяный парень с покатыми плечами (это был Лыков). Грузно поднявшись, он подошел к стойке и приказал хрипло:

– Косушку давай!

Ерусалимский ловко вылил ковшик с водкой в оловянный стакан. Парень долго выбирал из ладони медяки, один уронил и, бранясь, стал ползать по полу в поисках монеты. При этом незаметно сунул в сапог туго свернутый бумажный шарик, только что перед этим выброшенный Форосковым. Поднялся, опрокинул в себя стакан, кивнул молча неведомо кому и шагнул к выходу. У двери парня мотнуло, он ударился об косяк, опять ругнулся и под общий хохот вышел наконец вон.

– Смотрите, дураки, – обратился Ерусалимский назидательно к публике, – будете вот так-то лопать – и башку расшибете!

Через два часа Лыков расшифровал второй рапорт Фороскова и пошел к начальнику отделения. Прочитав текст, Благово вызвал Титуса, и они втроем отправились к полицмейстеру.

Николай Густавович Каргер очень не любил принимать рискованных решений. Его можно было понять: сорок лет беспорочной службы, скоро на покой… Но сыщики были настойчивы.

– Смотрите, ваше превосходительство, что предлагает Форосков, – Алексей разложил листы рапорта на столе полицмейстера. – Под предлогом того, что выстрел будет только один, он навязывает бандитам использовать разрывную пулю. Звучит страшно, но на самом деле все не так. Легкая пуля Минье состоит из медной оболочки, облитой свинцом, и внутреннего стального стержня. Стержень Петр извлечет, а взамен заложит туда разрывную смесь. При соотношении антимония и бертолетовой соли один к одному пуля лопнет даже от попадания в лист газеты. В нашем случае она попадет в стекло, за которым сидит заранее предупрежденный охранник. Изнутри мы оклеим стекло бычьим пузырем. Пуля ударяется, взрывается, и пузырь не дает осколкам стекла разлететься и поранить караульного. Внутрь проходят только осколки самой пули, точнее, ее облегченной оболочки. Стрелок, естественно, станет целить не в голову охраннику, а в грудь – так меньше риск промахнуться. Вот… На охраннике будут: сначала толстая шинель, затем мой броневой панцирь, и под ним – войлочный поджилетник. Такая защита выдержит не только мелкие медно-свинцовые осколки, но и полноценную пулю!

– И ты берешься объяснить часовому, что его жизни ничего не угрожает? Он ведь должен добровольно встать под выстрел.

– Боевому человеку объясню. И я такого уже нашел. Одним из четверых сторожей служит Кузьма Лошаков. В соседнем со мной полку воевал, опытный. Если понадобится, я сам залезу в панцирь. Кузьма в меня выстрелит, убедится, что безопасно, и согласится.

Каргер фыркнул:

– Экой молодец! Ты – на тот свет, я в отставку без пенсии. Славно придумал! Что-то вы, сыскные, совсем у меня распоясались. То женщин травите ядовитыми грибами, теперь вот сами заместо мишеней в тире… Распустил я вас.

– Николай Густавович, – вмешался Благово, – вы же старый охотник. Форосков уменьшит пороховой заряд на треть. Самое страшное, что угрожает охраннику, это легкая контузия. Ну, может, еще понос прошибет…

– Это если ему попадут в сердце. А ну как в голову?

– Дирекция завода объявила крупную премию. Человек встанет под пулю сознательно; если, не дай бог, случится несчастье, его семья окажется обеспечена.

– Нет ли другого способа? Чтобы в людей не палить…

– Если мы их в башню не заманим, вот тогда может пролиться много крови. В банде более десятка уголовных, все отчаянные. Уж лучше так.

– Хорошо. Операцию разрешаю.

Оставшиеся четыре дня до налета Форосков прожил в двухэтажном доме Битюга в Мышьяковке. Выселок Сормова, эта дрянная деревенька, была полностью во власти банды Иванова. Около дюжины варнаков поселились в четырех халупах возле своего маза. Один из них даже числился сельским стражником и разгуливал по улицам с полицейской бляхой!

Петра поразила дисциплина в банде. Все приказания Битюга выполнялись беспрекословно. Он запретил пить перед налетом – и матерые громилы перешли на квас. В выселке отряд Иванова квартировал открыто, держался властно и делал, что хотел. Однако местное население, само полууголовное, относилось к этому, как говорится, со всей душой.

На второй день Форосков познакомился с кассиром. Маленький лысый человечек, с постоянно шмыгающим носом и ватными шариками в ушах, нарисовал внешний вид всех дверных запоров. Первая дверь – с улицы в сени – открывалась рычагом изнутри и была обшита железной полосой. Ее можно было выбить хорошим ударом кувалды. Вторая дверь, из сеней в саму башню, являлась более серьезной преградой. Блиндированная и оборудованная бойницей, она запиралась на два внутренних засова. Требовалось сначала рассверлить железный косяк, а затем выбить языки засовов из пазов. Порывшись в своих инструментах, Форосков сказал Максиму:

– Прорвемся.

Затем пришел стрелок со звучной фамилией Дешевов. Судя по синему в прожилках носу, охотился он в основном на выпивку. Вскоре выяснилось, что парень еще и хвастун. Когда он рассказал, как с двухсот саженей завалил бегущего лося, Петр погрустнел и прямо заявил мазу:

– Подведет. Или пьяный явится, или промажет.

Но Иванов уперся:

– Я за него отвечаю. Когда надо, он будет в ажуре; проверенный человек.

Пришлось Фороскову учить Дешевова стрелять из своей винтовки. Извели две дюжины зарядов, паля по пустым бутылкам, поставленным на пятидесяти саженях. Последние десять раз охотник не дал ни одного промаха и здорово загордился, Битюг тоже был доволен.

Последней прошла рекогносцировка местности. Петр, Максим и стрелок будто невзначай прошли из котельного цеха мимо бывшего каретного сарая. Мельком взглянули на башню: солидное сооружение! Наверху, видимый в окне по пояс, сидел усач с ружьем и внимательно наблюдал за всем вокруг. Но огневая позиция была удачной: если проникнуть в сарай с другого конца и целиться в сторожа из-под ставня, наверняка останешься незамеченным.

На этом подготовка завершилась, осталось только ждать.

Утром в день налета Максим разбудил Фороскова и сказал только одно слово:

– Привезли!

После этого все начали собираться. Двое утюгов должны были остаться у пролеток; в саму башню, кроме механика и маза, идут еще пятеро. Бандиты оделись неброско, в мешковатые поддевки, скрывающие спрятанное на теле оружие. Форосков прихватил с собой ящик с инструментами и полупудовую кувалду, отдельно положил в коляску завернутую в кошму винтовку.

Три пролетки с седоками стояли на улице, не хватало только стрелка. Тот опаздывал уже на десять минут. Битюг нервничал, поглядывая на часы, и вполголоса ругался. Наконец Дешевов появился в конце порядка. Даже отсюда было видно, как его мотает от забора к забору…

Иванов посмотрел на Фороскова, тот ответил ему понимающим взглядом.

– Сколько возьмешь?

– Плюсом десять тысяч. Тебе наука – слушай умных людей!

– В первый раз по человеку стрелять будешь?

– Не твое дело! Не бойся – попаду.

Пролетки тронулись с места. Поравнявшись с незадачливым охотником, Битюг велел одному из бандитов остаться и убрать пьяного с улицы. При этом сказал:

– Чтобы я его больше не видел. Никогда.

В завод въехали поодиночке. Сторожа на воротах не обратили на них внимания и вообще вели себя лениво. Пролетки собрались за каретным сараем. Там их уже ожидал кассир с портфелью в руках.

Форосков расчехлил винтовку, зарядил ее и осторожно проник в сарай. Битюг не отставал от него ни на шаг и внимательно следил за манипуляциями механика. Подобравшись к окну, тот выглянул из-под ставня. Охранник отчетливо виднелся в окне: он спокойно курил, держа ружье у плеча.

– Я готов, – шепотом доложил Петр мазу.

– Кассир, пошел!

Форосков положил ствол на подоконник и тщательно прицелился. Человек в окне увидел выходящего из-за угла кассира и махнул ему рукой. Тут раздался выстрел, в стекле напротив сердца охранника что-то взорвалось, и образовалась дыра размером с кулак. Самого же сторожа как ветром сдуло…

– Бегом, бегом! – рявкнул Максим, и семь человек бросились к башне. Кассир же, сделав свое дело, засеменил в дирекцию.

Подскочив к сеням, бандиты обступили их и закрыли собой Фороскова от посторонних глаз. Тот быстро и ловко высверлил в деревянном косяке дыру, вставил туда закаленный пробойник и сильно ударил по нему кувалдой. Дверь сразу распахнулась. Налетчики мигом набились в сени, закрылись изнутри и перевели дух.

В маленьком помещении было тесно и темно. Битюг находился сразу за Форосковым, Вешкурцов замыкал колонну. Все стояли молча и внимательно прислушивались. Если сторож еще в состоянии сопротивляться, он перебьет сейчас через бойницу половину отряда… Но из-за блиндированной двери не доносилось ни звука, и Форосков снова взялся за дрель.

Сверлить отверстие в железном косяке пришлось намного дольше. За это время по двору проехала телега, двое рабочих протащили обечайку. Никто не обратил внимания на дыру в стекле и отсутствие часового в окне, все оставалось спокойно.

Наконец Петр отложил дрель, вставил пробойник и взялся за кувалду. Оглянулся через плечо:

– Дайте место.

Остальные отступили к задней двери. Форосков занес кувалду над головой. Тут вдруг дверь в башню приоткрылась, чья-то рука схватила механика за грудки и одним рывком вдернула внутрь. Лязгнул засов, и снова стало тихо…

Все опешили. Первым опомнился Битюг. Он подскочил к двери и выкрикнул в бойницу грубую матерную брань. Немедленно оттуда высунулся длинный ствол «ремингтона» и уткнулся ему прямо в лоб. Щелкнул взводимый курок, и спокойный голос скомандовал:

– Брось шпалер!

Иванов тут же положил револьвер на землю. Вешкурцов, прикрываясь другими бандитами, бесшумно выскользнул на улицу. Там его поджидал плечистый парень в тужурке механика. Он дружелюбно улыбнулся Аггею Титычу и сказал:

– Здравствуйте, любезный. Не желаете ли узнать, что у меня на голицах написано?

И приложился на совесть. Словно взрывная волна ворвалась в тесные сени; сразу двое или трое налетчиков, сбивая друг друга, полетели на пол. Через минуту всех их, уже скованных наручниками, рассаживали в полицейские пролетки. Битюга сразу же отделили от остальных и повезли в секретную камеру полицейского управления, на допрос к Благово.

Отдав последние распоряжения, Лыков стукнул в блиндированную дверь. Она вскорости открылась. Титус, Форосков и сторож Лошаков сидели наверху у простреленного окна и беззаботно распивали осьмуху водки. Лошаков был немного контужен осколками разрывной пули, но веселился больше всех. И понятно почему! Удивительный план Фороскова полностью удался. Панцирь с поджилетником погасили осколки пули, бычий пузырь уловил битое стекло. Теперь страх выходил из человека, выдержавшего ружейный выстрел, в форме бурной радости.

– Ну, ты молодец, Кузьма Иваныч! – Алексей уважительно похлопал охранника по плечу.

– Да, славно жить на белом свете, – ответил Лошаков. Подрагивающей рукой он налил себе новую порцию и обратился к Петру: – Мил человек! давай еще махнем! За твою меткость!

Только через час, изрядно захмелевшие, сыщики вышли из башни; пьяного сторожа отвезли домой.

По Сормову до вечера сновали полицейские пролетки, шли обыски и аресты. Внезапная облава выявила множество беспаспортных, несколько беглых в розыске, тайные притоны с ворованными вещами. Урядник Едренов сел в соседнюю камеру с людьми Битюга. Балахнинский исправник распоряжением губернатора был отставлен от должности без прошения и отдан под суд. На его место назначили приятеля Благово, еврея из выкрестов, Гуревича – человека жесткого и деятельного. В селе был создан полицейско-жандармский пункт с усиленными штатами, руководимый отдельным приставом. Ерусалимский срочно и тайно переехал в Нижний Новгород со всем семейством.

Через три месяца был объявлен приговор. За убийство купца Телятникова с приказчиком и приуготовление вооруженного ограбления заводской кассы Иванов получил четырнадцать лет каторжных работ. Спустя час после оглашения в пивную на Почтовом съезде зашел невзрачный паренек. Спросил «ермолаева» и баранок. Когда Ерусалимский поставил перед ним кружку с пивом, посетитель неожиданно схватил кабатчика за единственную руку и сильно дернул на себя. Тот не удержался на ногах, шлепнулся грудью об стойку и мгновенно получил удар ножом сверху под левую лопатку. Затем убийца вынул клинок, вытер его об одежду жертвы и быстро вышел. Никто из посетителей пивной не решился его преследовать. Личность преступника осталась не выясненной, преступление никогда не было раскрыто. Видимо, Битюг и из острога продолжал руководить своей бандой.

Так кровью началась и кровью закончилась история о происшествии в Окском батальоне.