Тишину утра беспокоили шлепки волн о прибрежную кромку да крики чаек, что носились и падали за добычей. Солнце еще не взошло. Белесое небо было чище свежей простыни. В дальнем конце пляжа показался силуэт, быстро приближавшийся. Человек шел по песку, брюки закатаны до колен, пиджак закинут на плечо, а ворот сорочки широко распахнут. Он дышал всей грудью так жадно, будто изголодался по морскому воздуху.

Старший городовой Макаров заметил его издали.

– Только этого еще не хватало, – пробурчал он, ремень оправил, а фуражку натянул покрепче. Когда нежданный гость направился прямо к нему, а не пошел куда подальше, выпрямился, но не так чтобы уж совсем по стойке смирно, и лениво поднес ладонь к козырьку. – Здравия желаю, господин Ванзаров.

Городовому протянули руку, как равному. Это было странно, но приятно. Замешкавшись, Макаров пожал крепко, от души, пробуя на слабину столичную кость. Кость оказалась неподатливой. Городовой ощутил неожиданную силу, если не сказать мощный отпор. Чего от юнца с наглыми усами ожидать было невозможно. Макаров надавил еще, хватило бы сплющить орех. Ответ получил не менее крепкий. Тогда он вдавил со всей силы крестьянской мышцы. Но добился того, что пальцы вздулись. Столичная рука держалась скалой, не шелохнувшись и не поддавшись.

– Мы, конечно, можем давить друг из друга сок… – сказал Ванзаров так спокойно, будто сидели за чаем, – но не лучше ли признать ничью?

Макаров опомнился, что позволил себе лишку с начальством, и ослабил хват. Тут же его пальцы сдавили пучком, чуть не сломав кости.

– Нельзя терять бдительность, – сказал Ванзаров, отпуская городового и помахивая кистью, чтобы дать отдых мышцам, все-таки схватка случилась без разминки. – Наш маленький поединок доставил мне большое удовольствие. Сердечно признателен.

В душе городового, суровой и неласковой, что-то шевельнулось. Мальчишка хоть задирист, из-за него, можно сказать, ночь не спал, но есть в нем что-то располагающее. Никакого зазнайства, с нижними чинами прост без наигрыша. Всегда чувствуется, если «ваше благородие» с народом заигрывает. А этот – в самом деле свой и настоящий. Макаров отогнал неправильные мысли и напустил самое мрачное выражение на обветренную физиономию. Чтобы, значит, не вздумал чего.

– Что у вас тут произошло ночью?

Вопрос застал врасплох. Макаров никак не ожидал, что его спросят об этом.

– Никак нет, все в порядке, – пробурчал он.

– Вот как? Тогда почему заняли такую странную позицию: спиной к заливу? Такое положение имеет смысл только в одном случае: чтобы просматривать ближний сектор пляжа. Для чего? Ожидаете нападения из-за кустов. Далее: кобура расстегнута. Зачем? Чтобы ловчее выхватить оружие. При внезапном нападении. Так что случилось ночью?

Очень захотелось Макарову доложить в красках. Но висел над ним строжайший приказ: столичного гостя не посвящать ни во что. Особенно если что-то случится. Пусть сам разбирается. Приказ был доведен таким образом, что сомневаться не приходилось: пристав душу вынет, если узнает. Тут уж деваться некуда.

– Не могу знать…

– Макаров, вы борьбу любите?

– Борьбу? – переспросил городовой, словно был туг на ухо.

– Греко-римскую, классическую, – пояснил Ванзаров. – Ну, или ту, что у нас называется «русская борьба», или «в крест», то есть в обхват.

– Отчего же… На Масленицу, как полагается… Можно и потешиться.

– Предлагаю поединок до трех бросков. Если выиграю – рассказываете все, что тут творилось.

– А коли я вас на лопатки?

– Немедленно уезжаю в Петербург. Донимать ночными дежурствами будет некому.

Макаров смутился от такой прямоты, но предложение было заманчиво.

– Согласен, – буркнул он. – Только уж заранее прощения просим, ваше благородие.

– Никаких обид, это спорт, – сказал Ванзаров, бросая пиджак на песок и расстегивая жилетку. – Макаров, портупею с фуражкой долой. Одежда у нас неподходящая, но чулки и фуфайки с панталонами достать неоткуда.

Скинув ремни с кобурой и ножнами, Макаров размял плечи и шеей покрутил.

– Правила: подножки запрещены, за ухо не кусать, в глаза пальцами не тыкать, – сказал Ванзаров. – Побеждает тот, кто первый окажется на земле.

– Это конечно, кто первый…

– Судей и зрителей у нас нет, определять будем на совесть.

– Можно и на совесть…

Они приняли стойку. Ванзаров был ниже ростом, положить голову на плечо соперника, как полагается, он не мог. Зато Макаров лег на него сверху, уперев подбородок в правое плечо, обхватив плотное тело и сцепив замком пальцы. Но и сам ощутил на пояснице крепкий обхват. Он был уверен в победе, превосходя мальчишку в весовой категории на пуд, не меньше. Только взяться и кончить. Еще пожалеет, что связался, не знает, что в деревне Макаров всех валил.

– Готовсь… Три… Два… Борьба!

Макаров намерился оторвать соперника от земли, развернуть и бросить. Но отчего-то сам взмыл в воздух, перед глазами мелькнуло небо, и он шмякнулся спиной о песок. Над ним торчала усатая физиономия, страшно сосредоточенная и довольная.

– Туше! – крикнули городовому в ухо. – Один – ноль!

Ванзаров отпустил руки, вывернулся из бесполезного захвата и подал руку, чтобы городовой поднялся.

– Отличная утренняя зарядка! На морском воздухе! Моцион! Просто мечта!

Макаров был другого мнения. Не бывало такого, чтоб его, сельского чемпиона, швырнули, как тростинку. Ну, теперь возьмется, как надо. Мальчишка еще пожалеет. Без ребер останется. Утоптав песок, городовой широко расставил ноги и взял стойку.

Они схватились пуще прежнего. Макаров был бдителен и не позволил провести прием через бедро. Атаку отбил контрхватом и сам поднажал. Мальчишка оказался крепкий и верткий. Не поддался на ломание. И тут Макаров пошел на хитрость. Сделал вид, что ослабил спину, соперник ринулся на прием, но его поймали и завели на бросок. Макаров был уверен, что сейчас окажется сверху. Но каким-то непонятным образом полетел следом, и они шлепнулись бок о бок вместе.

– Dog-fall, «собачье падение», – сообщил Ванзаров, несколько запыхавшись. – По правилам в счет не идет. Согласны?

Ох уж эти правила столичные. Макаров вытряхнул из-за пояса песчинки.

– Как изволите…

– Нет, Макаров, никаких «изволите». Только честный поединок. Сами же видите: упали вместе и одновременно. Хотите половину очка каждому? Тогда: полтора на пол-очка. Решающий раунд. Чтобы не вышло ничьи, оценим в два очка. Согласны?

К последней попытке Макаров приступил со всем старанием. Противник оказался хитрым. Он уж расстарался: правое плечо поднял, а левую руку опустил как мог ниже, обхват вышел идеальным. Некуда мальчишке деться. По команде Макаров вложил всю силищу, какой наградили родители, в атаку. Соперник дрогнул и стал поддаваться. Еще немного, и заломает его. Уж так приложит, что пыль столбом. Макаров ощутил, как мальчишка ослабил хват. Как раз вовремя, надо руки переложить. Городовой позволил себе чуть отпустить замок, чтобы перенести упор для решающего броска. В то же мгновение ноги его сами собой оторвались от земли и, все еще цепляясь за рубаху соперника, городовой взлетел и рухнул, пробив затылком ямку в песке.

– Туше!

Макаров полежал, раздумывая, как же это такое могло случиться, что его победил городской, но деваться было некуда. Наверно, у них в столице особым хитростям обучают. Опять мужика обманули. И вроде бы честно бились. Вот уж попал так попал…

Ванзаров пожал руку побежденному, но радости не скрывал.

– Отличный поединок! Огромное удовольствие. Люблю борьбу с более сильным соперником. Как зовут?

– Федор…

– Спасибо, Федор. Наш поединок останется в секрете. Ваш черед платить за пари…

– Только вы уж приставу не говорите, – попросил Макаров, нацепляя портупею.

Ему обещали полную секретность информации.

Дело оказалось вот в чем. Он сговорился с Петрусевым, что придет сменить на часок раньше. И так мужик лишнего отстоял. Но, как на грех, проспал. Опоздал, наверно, минут на пять, не больше. Идет Макаров по пляжу и вдруг видит: Петрусев падает, как подкошенный, а от него отскакивает тень. Поначалу Макаров растерялся. Но ненадолго. Побежал и на ходу засвистел. Добежал – а никого нет. Только сменщик ничком лежит. Макаров кусты проверил, обошел, сколько мог, даже стрельнуть хотел. А куда стрелять – кругом темень. Тогда занялся Петрусевым. Оказалось, в обмороке. По затылку его стукнули. Привел в чувства. Петрусев смотрит и ничего не понимает. Говорит: в глазах потемнело. Кто бил – не видел. Сзади напали. Только шорох слыхал. Отвел его к заливу умыться холодной водой, полегчало. Отправил отдыхать в роту. А сам до утра глаз не сомкнул, все ждал, что опять нападут. Но ничего, было тихо.

– Нападавшего можете описать?

– Темновато было, да и видел издали, – признался Макаров.

– Приметы? Рост? Вес?

– Обычные…

– Была у него с собой лопата или длинная палка?

– Вот уж не могу знать. Быстро случилось.

– И песок следов не оставляет. Спасибо, Федор, вы очень мне помогли.

– Так ведь…

– Наш уговор в силе: пристав ничего не узнает.

Ванзаров помахал ладошкой, закинул пиджак на плечо и, как ни в чем не бывало, легкомысленным дачником продолжил прогулку по пляжу. Настоящий утренний моцион.

Фёкла Антоновича кололи иглы раздражения. Они впивались и мучили уравновешенную натуру. Лишали аппетита и спокойного сна. Влезали в душу, и не было сил от них избавиться. Оправдывались худшие из опасений. Он отлично понимал, что шансов выкрутиться из этого гнусного дела почти не осталось.

Перед ним сидел пристав с глазами как у кролика от бессонницы и жуткой усталости. Всю ночь напролет рыскал по улицам, загнав городовых окончательно. Были проверены все темные закоулки, заглянули в сараи и дровяные склады. Напугали честных обывателей, когда вламывались среди ночи по малейшему подозрению. Подняли трех бессознательно пьяных личностей и допросили. Распугали гуляющие парочки. Подвергли аресту рыболова, вздумавшего на утренней зорьке удить на Разливе. Толку от чрезмерных усилий было меньше нуля. Пристав что-то искал, но что он ищет, не знал ни он, ни озверевшие городовые. В его распоряжении оставалось последнее средство: сжечь дотла этот проклятый город, а вместе с ним убийцу. Наверняка в огне погибнет. Всполохи этого пожара уже мелькали в расширенных зрачках пристава.

– Отправляйтесь спать, – сказал Фёкл Антонович, изучив тревожные признаки.

– Нет, спать нам теперь не с руки… Нам надо, решительно сомкнув ряды… Как один… сразиться с темной силой… Трубы уже зовут…

– Сергей Николаевич, возьмите себя в руки. Или отправитесь в лазарет.

– Нельзя мне в лазарет… Враги хитры и коварны… Надо перехитрить их, надо их силком и на солнышко…

Видя, что происходит, Фёкл Антонович решился послать за доктором. Но ему помешали. В участок заявилась персона, которую меньше всего хотелось видеть. Предводитель посмотрел на вошедшего с откровенным неодобрением.

– Господин Ванзаров, что с вами? Что случилось? Что за вид?

Действительно, вид у чиновника полиции был лихой. Сорочка измята, брюки в складках, жилетка распахнута, галстук торчит из кармана, а шляпа еле держится на затылке. А на усатой физиономии цвела самодовольная, по мнению предводителя, улыбка.

– Все прекрасно! Чудесное утро, господа!

– Вы пьяны или на вас напали? – с надеждой спросил Фёкл Антонович.

– Нет, у меня была утренняя зарядка после бессонной ночи.

– Что у вас было?!

– Утренний моцион. При наших занятиях надо постоянно держать себя в тонусе. Не так ли, пристав?

– Господин Ванзаров… – предводитель был возмущен и, можно сказать, фраппирован, хотя таких слов не знал вовсе. – Мне кажется, вы обещали найти убийцу. Прошли сутки. Что вам удалось сделать? Что можете нам предъявить?

Метким броском Ванзаров отправил пиджак на спинку стула, уселся на другой и закинул ногу на ногу. Нагло закинул, как показалось предводителю.

– Могу описать, как было совершено убийство, – сказал он и добавил: – Если это, конечно, интересно. Пристав, вам это интересно? Наверно, уже и сами все знаете…

Пристав не ответил. Отблески пожара стали заметней.

– Прошу не отвлекаться, – потребовал Фёкл Антонович, не в силах скрыть неприязнь.

– Ни в коем случае! Итак… После известного скандала у Фомана Жарков возвращается домой в сопровождении своего друга Зайковского, более известного как Стася. Он ложится спать. Через некоторое время у него возникает мысль, которая пока мне неизвестна. Жарков идет в кладовку, надевает старые сапоги, берет штык и саперную лопатку, которые похитил на своем же заводе. Хватиться пропажи не успели, ревизии у них еще не было. Жарков отправляется на пляж, где его поджидают. Он получает удар по затылку и падает без чувств. Убийца надевает штык на палку, обломок которой хранит пристав, сажает Жаркова в шезлонг и закалывает насмерть. После чего лопаткой вскрывает живот и выворачивает внутренности. Штык остается в груди жертвы. Палку убийца разламывает пополам, одну половину выбрасывает, вторую роняет на песок. Лопатку забирает с собой. Свежей падалью лакомятся чайки и муравьи. Утром тело находит городовой. В результате чего малость повреждается в уме. Но в вашем городе с этим жить можно.

Фёкл Антонович прикрыл глаза ладошкой, как от большого переутомления.

– Боже мой… Какая это чудовищная…

– Что поделать.

– Какая это чудовищная глупость! Господин Ванзаров, я слышал о вас как о лучшем специалисте своего дела. И что же мы слышим? Дикие бредни!

– Ну уж нет, – вдруг подал голос пристав, словно его посетила счастливая догадка.

– Прошу молчать! – рявкнул Фёкл Антонович, окончательно растеряв любезность. – Родион Георгиевич, вы над нами насмехаетесь?

– И не думал, – ответил Ванзаров. – За исключением мелких деталей, все было так, как я описал. В этом нет ничего глупого или дикого. Так вам кажется потому, что нам не ясны истинные причины этих поступков.

– И вы утверждаете, что в этом бреду сможете найти убийцу?

– Без всякого сомнения. Впрочем… – Ванзаров поднялся. – Если мои методы вас не устраивают или я мешаю успехам вашей полиции, я уеду ближайшим поездом.

На языке предводителя так и вертелось: «скатертью дорога», но врожденное чувство опасности, которое не притупили годы размеренной жизни, отвело соблазн. Фёкл Антонович печально вздохнул, поменял выражение лица и улыбнулся сквозь печаль.

– Ах, милый Родион Георгиевич! Ну о чем вы говорите! Как можно! Только на вас вся надежда, правда, пристав? Но ведь душа не на месте. Убийца где-то рядом, а мы ничего не делаем.

– Можем сделать, – сказал Ванзаров.

– Что? Скажите! Научите!

– Сегодня с вечера надо поставить пост в доме Жаркова. Могут быть ценные гости.

– Людей не хватает, – совершенно трезво сказал пристав. – Все с ног валятся.

– Как хотите. Я предупредил. Кстати, пристав, откройте тайну: некий Усольцев ваш агент?

Пристав головой помотал так, будто отгонял наваждение.

– Сердечно благодарю. Я так и подумал. Имеется еще одно дельце.

– Все, что угодно! – согласился Фёкл Антонович с привычным очарованием.

– Необходимы образцы почерков всех чиновников, городовых и вообще всех, кого сможете достать. Включая вас и пристава. Лучше, чтобы они написали текст записки.

– Какой записки? – удивился предводитель.

– Той самой, про которую забыли мне сообщить.

Фёкл Антонович сдержался и не поскупился на новую улыбку.

– Родион Георгиевич, это абсурд. Я ручаюсь за себя и своих людей…

– Жаль. Расписки очень помогли бы.

– А вы-то сами что будете делать?

– Пойду переодеться, а затем отправлюсь искать убийцу, – ответил Ванзаров и покинул приемную часть в прекрасном настроении. Как показалось присутствующим.

Фёкл Антонович подождал, пока он удалился и не сможет подслушать, приблизился к столу и навис над приставом.

– Делайте, что хотите, но опередите этого прыща! – от волнения предводитель брызгал слюной. – Чтобы завтра, край – послезавтра, вы сдали судебному следователю убийцу. И только попробуйте не найти… Я вас… Я вас… Закончите дни в доме умалишенных… Уж поверьте, я постараюсь… По-дружески вас предупреждаю, Сергей Николаевич…

Пристав кивнул. Как раз сейчас он зацепился за счастливую мысль. Мысль была тонка и воздушна, но кончик ее попал в цепкие руки полицейского.

Николя Гривцов навел последний блеск, добившись идеального проборчика, тронул узел галстука и нашел себя отменно готовым для трудной миссии. Отражение говорило, что он выглядит как надо. Он уже собрался надеть пиджак, вычищенный хозяйкой, как из окна долетел двойной свист. Не надо обладать аналитическим умом, чтобы догадаться, что это значит. Николя выглянул в сад. Его поманили в тень смородиновых кустов. От излишнего усердия он чуть не прыгнул в окно. Резвый поступок остановил строгий жест.

Ванзаров выглядел отдохнувшим, свежим и в некотором смысле блестящим. Николя удивился, как это ему удалось сохранить бодрый вид и свежесть сорочки.

– Родион Георгиевич, может, чаю выпьем? Самовар горячий еще…

– Не нужно, чтобы нас видели вместе, – ответил Ванзаров, напустив строгости. – Теперь вы мой секретный агент, как-никак. Кстати, желаете кличку?

– Нет уж, спасибо. Наверняка какую-нибудь гадость придумаете…

– Отчего же гадость? – сказал Ванзаров. – Очень даже милую. Выбирайте из трех: Вождь Пирожных. Граф Пирожков. Или Рыцарь Котлет. Ну, как?

– Благодарю, – сдержанно ответил Николя. – Хорошо, что господина Лебедева нет. Он бы с вами вместе покуражился…

– То, что Лебедева нет, очень плохо. Он нужен, как никогда. Но не будем грустить. Сами с усами, не правда ли? Что раскопали?

Николя выдержал паузу, чтобы старания его имели больший вес.

– Значит, так… – сказал он.

– Уже неплохо, – согласился Ванзаров. – День провели не зря. Очень интересно. А теперь у вас будет новое задание…

– Но, Родион Георгиевич…

– Все, что можете рассказать, я уже знаю. Жарков – отъявленный бабник, весельчак и любитель выпить. Кстати, не помните, он случайно не кричал до того, как напасть на вас, о каких-нибудь убитых барышнях или тому подобное? Ах да. О чем же я! Вы же были заняты пирожными.

– Родион Георгиевич?!

– Николя, для поддержания беседы нельзя задавать глупые вопросы. Что о вас подумает собеседник? Подумает: духом слабы. Глупость и слабость – это диагноз. Впрочем, я не теряю надежу. Есть еще что-нибудь?

– Да, я узнал нечто исключительно важное! – заявил Гривцов.

– Неужели?

– И не пытайтесь меня поймать… Это действительно ценные сведения.

– Узнали, кто убийца?

– Нет… Но это… Конечно же, имеет прямое отношение… А вы… А я… – Николя запутался и надулся мрачной лягушкой.

Ванзаров потрепал «очень секретного агента» по плечу.

– Мой друг и бесценный коллега, хорошо, что вы искренно относитесь к розыску. Только не придавайте значения слухам. Особенно услышанному от барышень.

– Уже знаете, что я хотел вам сообщить?

– Нет, не знаю, – признался Ванзаров, подправляя усы. – Нечто очень важное наверняка.

– Именно так! – сказал Николя. – У меня есть верные сведения, что некая Анастасия Порхова…

– Кричала на всю улицу «убийцы», – закончил Ванзаров. – Бесценные сведения. Что-нибудь еще?

– Ах так? Ну ладно! Тогда… Известно ли вам, что Жарков имел отношение к некой организации… Вернее, не организации, а кружку, или ячейке, ну, какому-то обществу, или лучше сказать, товариществу с таинственными и неясными целями? Вот! Не знаете! А я – узнал.

– Инженер Оружейного завода – революционер?

– Нет, не совсем революционер. У них там что-то мутное заваривалось. Жарков как-то раз в пьяном виде публично выкрикивал и угрожал.

– Что за кружок? Кто его руководитель? Кто еще в него входит? Существует ли он на самом деле?

Николя оставалось только развести руками. Его источник информации не обладал такими глубокими познаниями. Он был чрезвычайно болтлив, и только.

– Вот что, Николя. Все это может быть очень важно, а может, не стоит ломаного гроша, – сказал Ванзаров. – Разбираться некогда. От вас необходима настоящая помощь.

Хоть Гривцов был обижен, что старания его оценены так скудно, но вида не подал.

– Конечно, я готов, – сказал он.

– Местную красавицу Катерину Ивановну знаете?

– Видел, конечно…

– Она вас не запомнила?

– Она вообще ни на кого не смотрит. Снежная королева.

– Это нас устраивает. Вам необходимо завести с ней роман.

Николя показалось, что он ослышался. Но Ванзаров повторил.

– У вас был успешный, в некотором смысле, опыт соблазнения красивых женщин, – добавил он. – Воспользуйтесь им.

– Опять наследник золотых рудников Маньчжурии? – вскричал Николя. – Ну уж нет! Увольте! Что угодно, только не это!

Ванзаров легонько обнял строптивого сотрудника.

– В этот раз все проще. Во-первых, не надо пить шампанское и швырять деньгами. Катерина Ивановна намного умнее той особы. Не надо придумывать сложных легенд. Действуйте проще и прямее. Чем более нагло и открыто, тем больше будет эффект. Она это оценит.

– Для чего все эти мучения? – спросил Николя.

– Крайне важно, чтобы вы знали все ее планы и намерения. А еще лучше – что она делала в последние дни.

– Предполагаете, что она…

– Этого я не говорил, – ответил Ванзаров. – Но вам надо быть рядом с ней. Сколько сможете. Филерить у ее дома под видом страстно влюбленного.

– Хорошо, я постараюсь. Только ради вас. Пожертвую своей белошвейкой…

– Сердечно благодарю. Все мы чем-то жертвуем…

– А легенду какую придумать?

– Простую. С какой справитесь. Она очень умна. Учится стрелять из револьвера.

– О! Это другое дело! – обрадовался Николя. Чувство опасности действовало на него ободряюще. Как конфета с коньяком.

– От вас нужны не подвиги, а умение войти в доверие к женщине, – напомнил Ванзаров. – Это куда сложнее, чем лезть под пули.

– Да это раз плюнуть, – заявил Николя и поправил приборчик.

Ванзаров был иного мнения, но высказывать его не стал.

– Заодно выясните, кто и зачем за ней филерит, – сказал он.

– Это как же?

– Какая-то личность ошивалась вокруг Катерины Ивановны. Выясните, кто такой.

– Подозреваете в нем убийцу?

– Почти. Может оказаться ценным свидетелем. Не откладывайте. Время дорого.

– Когда начинать операцию?

– Никаких операций. Только знакомство. Прямо сейчас и начинайте.

Николя так и поступил. Торопливо попрощавшись, вернулся в дом и стал подбирать лучший галстук к лучшему пиджаку из трех имеющихся. И выбирал, пока окончательно не привел себя в неотразимый вид. Он рассчитывал, что для уездной барышни, какой бы она ни была умной, его столичного блеска будет достаточно.

По платформе ходил странный человек. Он так старательно натянул шляпу, что большая часть лица оказалась в тени широких полей. Летнее пальто до пят, застегнутое наглухо, скрывало фигуру. Он нервничал, при этом старался сохранить беззаботный вид. Помахивал тросточкой, смотрел по сторонам, будто впервые видит станционный вокзал, и вообще привлекал к себе внимания больше, чем если бы спокойно стоял в сторонке. Как ни пытался он скрыть свою личность, но любой обыватель узнал бы в нем Усольцева, правда, на этот раз ничем не пахнущего.

Поезд в девять сорок пять прибыл без опозданий. Усольцев побежал к дверям второго вагона и встал так, что мимо него пройти было невозможно. Каждого выходящего пассажира он осматривал не хуже таможенника или пограничника и вдруг, заметив кого-то в тамбуре, резко повернулся спиной. Затем нетерпеливо оглянулся и подмигнул выходившему господину в клетчатом дорожном костюме с легким портпледом. Пассажир постарался не замечать подмигиваний и демонстративно отвернулся. Усольцев прошел мимо нарочно медленно и направился к извозчикам, всегда ожидавшим поезд. Поторговавшись, уселся в самую разбитую пролетку. Он приказал трогать, когда клетчатый господин уселся в другую.

Извозчик никуда не торопился, лошадь шла шагом. Пассажиры обычно требуют мчаться во весь опор, но этот был доволен тихой ездой. Зачем-то ему понадобилось в конец Дубковского шоссе, почти к заливу. Вторая пролетка неторопливо следовала в некотором отдалении.

Усольцеву все казалось, что место недостаточно пустынное, и могут попасться любопытные. Извозчик спрашивал: «Тут ли, барин?» – но от него требовали везти дальше. Наконец, когда уже показалась кромка моря за дубами, Усольцев приказал остановиться. Соскочил с подножки, сунул извозчику горсть мелочи и скрылся между деревьев. Извозчик подивился таким чудачествам, да и только.

Дождавшись, пока вторая пролетка отъехала, Усольцев осмотрелся и вышел из укрытия. Господин в клетчатом ждал, старательно скрывая раздражение.

– Что все это значит? – спросил он далеко не приветливым тоном. – И что значит ваша телеграмма: «На грани провала ТЧК Жизнь в опасности ТЧК Спасите»?

– Полная катастрофа, – ответил Усольцев шепотом. – Все пропало! Меня разоблачили и собираются убить…

Замок царил над соснами островерхой башенкой. Надо задрать голову, чтобы рассмотреть шпиль с кованым флажком. Ванзаров даже шляпу придержал. Дом лучше любого досье раскрывал характер хозяина: прочный, основательный и самоуверенный до невозможности.

Игнатий Парамонович не счел за труд лично приветствовать гостя, выйдя из-за стола размером с небольшую телегу.

– Какая честь, господин Ванзаров, благодарю, что пожаловали, устраивайтесь, чего желаете? – говорил он, крепко потряхивая и сжимая руку. Играть с лесным королем в армреслинг было опасно: без пальцев останешься. Захват стальной.

– Откуда вы узнали, что я собираюсь заглянуть к вам? – спросил Ванзаров, с облегчением освобождая руку. – И откуда вы меня знаете? Фёкл Антонович сообщил?

– Да как же не знать такого гения! У нас тут провинция, но кое-что из столицы доходит, следим с интересом за успехами отечественного сыска, – ответил Порхов, усаживаясь в массивное кресло, казавшееся под ним детским стульчиком. – Ну, а коли навестили наш городок, грех к нам не заглянуть. Всегда хорошим гостям рады.

Ответ расплывчатый. В газетах об успехах Ванзарова мало что писали.

– К сожалению, не могу вас обрадовать, – сказал он.

– А что же так? – Порхов присматривался, оценивая молодого человека на предмет крепости характера.

– Вот так. А заглянул я к вам поговорить об убийстве инженера Жаркова.

– Жарков? Это кто ж такой будет? Не из моих знакомых.

– Тот самый Жарков, которого вы приказали убить.

Порхов усмехнулся:

– Разве ж так можно, прийти в честный дом, и сразу обухом по голове. У нас так не принято.

– Вам не по нутру прямой разговор?

– Отчего же, можно и прямой. Как вам будет угодно.

– Тогда докажите, что не вы организовали на него покушение.

– Да разве мы в суде, чтобы мне свою невиновность доказывать? К чему мне трогать этого негодяя?

– Следовательно, признаете, что знаете Жаркова.

Такого с Порховым давненько не бывало. Чтобы его вот так, запросто, втянули в ловушку, а он и охнуть не успел… Нет, это не дохляк столичный. Тут волчья натура проглядывает. Дай слабину – порвет в клочья и не подавится. Опасный гость пожаловал.

– Допустим, так, – ответил он, неторопливо подбирая слова. – Только что из того? У нас город маленький, каждую собаку знаешь.

– Вот как? Выходит, Жарков для вас – собака.

– Не цепляйтесь к словам, Родион Георгиевич. Вижу, что вам палец в рот не клади… Давайте по-простому, как есть, на духу…

– Сердечно признателен, – ответил Ванзаров. – Тогда, как на духу, поясните мне: что за скандал был, когда ваша дочь кричала на всю улицу «убийцы»?

– Уже знаете… Ох, сыщик!

– Сами сказали: город маленький. Я не сыщик, а чиновник сыскной полиции.

– Не обижайтесь! – Порхов примирительно замахал. – Я ведь в чинах этих и званиях не силен. В лесу почти живем. Дикари мы…

– Вернемся к обвинениям вашей дочери.

– Пустое это. Настенька у меня единственная, любимица, избаловал, ни в чем отказу не было. Вот и доигрались мы с матерью. Выросла такая, что и слова сказать нельзя.

– У нее был роман с Жарковым?

– Да какой еще роман! – Игнатий Парамонович смахнул со стола чугунное пресс-папье, как пушинку. – Не дорос еще с моей дочкой романы крутить. Шею бы свернул…

– Что же было?

– Да глупость одна… Гуляет у меня свободно, вот где-то и повстречалась с этим… А много ли барышне надо? Личико смазливое с усиками, манеры обходительные, словечки разные, она и готова. Вся на нервах. Только это пустое. Девичьи слезы – не дороже водицы. Все образуется…

– Значит, не убивали?

– Да побойтесь бога, Родион Георгиевич! Посмотрите, ну какой же из меня убийца… Да если бы захотел, от него мокрого места бы не осталось. Вылетел бы из города пробкой…

– Почему же не захотели?

– Да ведь я на это дело как на придурь Настину глядел! – Порхов даже руку на сердце положил. – Думаю, поблажит и забудет. Не замуж же за него идти! Голодранец и развратник. Хорош зять, нечего сказать…

– И все-таки Анастасия Игнатьевна была уверена, что вы к этому руку приложили, – сказал Ванзаров. – Почему?

– Блажь одна, ничего более. Запретил с ним встречаться, вот и показала характер.

– Если не вы убили, тогда кто?

– Вот уж тут и думать не хочу! – Порхов объятия раскрыл, так обрадовался. – Нашлись добрые люди.

– У вас тут прошлой осенью тоже убийство произошло, некой барышни… Не помню, как зовут… Может, как-то связано?

– Не знаю… Не помню… Своих дел столько, что не разгрести…

– Вот как? Интересно. Мне необходимо поговорить с вашей дочерью.

Игнатий Парамонович заметно помрачнел. Но все же остался радушным хозяином.

– Пожалейте дитя. Весь день успокоительным отпаивали. Не бередите рану.

– Какие сильные переживания. Может быть, это любовь?

– Да какая любовь! – взорвался Порхов. – Я ей покажу любовь… Ох, простите. Вы еще молодой человек, у вас и семьи нет. Трудно вам понять переживания отца, у которого единственное сокровище…

– Можем отложить. Скажем, до завтра. Допрос, простите – беседа необходима. В участок вызывать не буду, загляну, когда разрешите. Но вот одно могу сказать наверняка: убийцу я обязательно найду. Обещаю вам.

Порхов вскочил, будто ему вставили шпильку.

– Родион Георгиевич, умоляю! Найдите злодея! Поймайте его! Очистите мое имя. А в благодарность премия в тысячу… нет, в три тысячи рублей!

– Вот как?

– Несомненно! Как сыщете – сразу же и награда вас ждет. Вот как у нас принято! Мы за ценой не постоим ради правды святой!

– Чувствую, на этом деле мне предстоит серьезно разбогатеть, – сказал Ванзаров. – Приз становится все желанней. Интересно. Кстати, а как вы узнали о смерти Жаркова?

– Секретарь доложил.

– Какой осведомленный, однако. С ним можно побеседовать?

– Сколько пожелаете! – Порхов схватил колокольчик и затряс так, что на улице, должно быть, всполошились голуби.

Недавнее убийство будоражило умы и возбуждало фантазии жителей Сестрорецка. Рождались самые невероятные теории. Утверждали, что в городе видели какого-то таинственного незнакомца с записной книжкой. Якобы не входит ни в какое общение, следит за чем-то и все берет на карандаш. Попытки разговорить его или просто познакомиться заканчивались тем, что он исчезал, буквально растворялся в воздухе. Кто такой, чем занят в нашем городе, было решительно неизвестно.

Откуда ни возьмись зародился слушок, что с убийством дело-то нечистое. В том смысле, что имеются доказательства вторжения потусторонней силы. Говорили об этом не только бабы на базаре, но повторяли и просвещенные люди, например, почтмейстер. Вскоре слух оброс такими подробностями, что в них не верили уже те, кто их передавал. Однако болтовня не умолкала.

Горсть уголька в топку общественного любопытства подбросил совсем уж неприличный случай. Все произошло в Нижнем парке и было подтверждено несколькими свидетелями происшествия, то есть дамами. А когда дама в чем-то клянется, можно не сомневаться: так оно и было. Или примерно так.

Около полудня госпожу Порхову толкнула случайно или нарочно дама. Вера Андреевна не стерпела и заметила, что в парке надо соблюдать приличия, иначе соваться сюда не следует. Впрочем, некоторые персоны и приличия – несовместимые понятия. Виноватой оказалась Катерина Ивановна. За словом в карман она не полезла и наградила супругу почтенного лесоторговца эпитетами «старая карга» и «дохлая кляча». Причем сказано это было с отменным спокойствием, что в таких обстоятельствах особо обидно. Тут уж Вера Андреевна не осталась в долгу. Плюнула в лицо, сообщив, что «мерзкую гадину», «скользкую змею» и «бешеную суку» не то что в парк пускать нельзя, где гуляют дети, а следует публично высечь и сослать в Финляндию, где таким «проституткам», «потаскухам» и «тварям» самое место. Госпожа Порхова добавила еще эпитетов, но повторять их дамы не решались.

Получив такой отпор, Катерина Ивановна сложила зонтик и ткнула им в бюст почтенной матроны, сообщив, чтобы та не попадалась ей на пути, иначе хуже будет. Чего делать не следовало. Веру Андреевну понесло. Схватив обидчицу за волосы, она принялась мотать ее голову, с которой слетела шляпка, приговаривая: «Кланяйся, паскуда, проси прощения, иначе глаза вырву!» Еще почтенная супруга требовала не приближаться к ее семье, если жизнь дорога. А если она заподозрит нечто подобное, своими руками придушит и растерзает.

Катерина Ивановна была крепче и моложе обидчицы, но тут оказалась бессильна. Только размахивала во все стороны зонтиком, но все больше впустую.

Устав таскать обидчицу за космы, Вера Андреевна оттолкнула Катерину Ивановну так, чтобы та упала на дорожку. Но молодая барышня устояла на ногах. Более того – ответила надменной улыбкой. Подобрала шляпку, оправила растрепанные локоны и громко, чтобы слышали все, кто прятался за кустами, сообщила: «Скоро будет вам такой подарочек, что на всю жизнь запомните». С тем гордо удалилась.

Вера Андреевна, за которой осталось поле боя, отдышалась и пошла в другую сторону. А вот зрители сошлись в одном: сцена незабываемая, бодрая и, в некотором роде, поучительная. Но где же полиция? Почему на крики и вопли, слышные у финской границы, не пожаловало ни одного постового?

И некому было пояснить, что полиция, до конца исполнив ночью свой долг, приходила в чувство и отсыпалась. Разве обыватели поймут высоту подвига, на который толкнул своих подчиненных безумный пристав? Нет, не поймут. Тем более в эту ночь, кажется, все начнется сначала.

Матвей Ингамов занимался странным делом. Подхватив одной рукой чурку, не порубленную на дрова, медленно поднимал ее над головой и нежно опускал, словно барышню. От такого занятия не только не задохнулся, но даже пиджак не снял. При небольшом росте и поджарой комплекции, он состоял, как видно, из одних мышц. Заметив дворецкого, семенившего в лакированных туфлях по траве, и гостя, идущего следом, Ингамов не бросил занятие, а только ускорил качание деревяшки. Со стороны могло показаться, что он выбирает мишень: кому вернее метнуть в лоб пуд древесины.

Дворецкий представил Ванзарову секретаря и удалился. Ингамов молча наблюдал, как молодой человек с роскошными усами принял довольно легкомысленную позу. Честно говоря – вызывающую позу.

– Вижу, что узнали, – сказал Ванзаров. – Значит, представляться не надо. Сразу к делу. Меня интересует, что вы думаете об убийстве инженера Жаркова.

Секретарь выронил деревяшку. Она подкатилась к ботинку гостя.

– Собаке – собачья смерть, – ответил он.

– Вот как?

– Жарков – подонок.

– Интересно. Это почему же?

– Поспрашиваете – узнаете.

– Обязательно. А про его друга, господина Стасю Зайковского, что думаете?

– Слизняк и негодяй.

– Метко и кратко. Остается, наверно, некий Усольцев. Знаете его?

– Редчайшей сволочи чистейший образец.

– Как выразились! – удивился Ванзаров. – Не хуже Пушкина. Как же это среди ваших друзей такие личности собрались?

– Это не мои друзья, – ответил Ингамов, подбирая чурку. – Чего еще желаете?

– Вижу, много знаете. Вот только не знаете, что неумелый обыск оставляет следы. Этому на флоте не обучают.

Ингамов подбросил на ладони чурку, какой легко убить медведя.

– Не пойму, о чем вы, господин полицейский.

– Хочу спросить: что вы искали в доме Жаркова? Вещь небольшая, вот такая… – Ванзаров раздвинул руки на вершок, – ценная для вас или кого-то иного.

– Не было такого.

– Как же не было, когда вы почтенную хозяйку Лукьянову по затылку стукнули и на кровать принесли? Не стыдно женщину бить? А еще мичман.

– Да, приходил, – сказал Ингамов, не выказывая и тени беспокойства. – Старуха при мне в обморок грохнулась. Я ей помог. Что тут плохого? В доме у нее ничего не искал. Не докажете…

– Зачем приходили?

– Жаркову кое-что передать хотел.

– Это что же, до вечера не знали, что он убит?

– С чего мне знать…

– А господин Порхов сказал, что вы еще утром ему доложили о происшествии.

– Хозяин перепутал. Это было под вечер.

– Сами откуда узнали?

– На улице услышал. Устраивает?

– Так зачем приходили? – повторил Ванзаров.

– Уже ответил, – Ингамов перебросил чурку в другую руку.

– На флоте штыковому бою обучают?

Ингамов кивнул.

– А навык не забывается. Что ж, было очень интересно с вами поболтать.

– Прощайте…

– Может, еще свидимся, – сказал Ванзаров и хлопнул себя по лбу. – Совсем забыл. Где в ту ночь были?

– Спал, – ответил Ингамов.

– Откуда знаете, про какую ночь спросил?

– А мне все равно. Я все ночи сплю. У меня две лесных биржи свидетелей. Видели, как я на досках спал. Как вам такое алиби?

– Нравится, – согласился Ванзаров и достал записную книжку с карандашом. – Необходимо, чтобы вы кое-что записали своей рукой.

Ингамов бросил чурку, как снежок.

– Диктуйте, – приказал он.

Ванзаров продиктовал: «Я вернулся на свой фрегат, чтобы гадов морских убивать». Секретарь записал шустро, все-таки практика, и протянул Ванзарову книжечку.

– Удовлетворил ваше любопытство?

– Вполне, – сказал Ванзаров, подобрал чушку и метнул в кусты. Деревяшка упала далеко. Поступок сомнительный для чиновника полиции, но отказать себе в удовольствии было нельзя.

Пристава не беспокоили. Городовые завалились спать, кто где мог, только бы подальше от начальства. А чиновники участка, узнав подробности ночных маршей, вовсе улизнули.

Недельский бродил по приемной части, тихо общаясь с важным собеседником. Собеседник был его сладкой тайной, о которой даже предводитель не знал.

Как-то раз в позапрошлом году Сергей Николаевич обнаружил, что мыслям его, самым дельным и гениальным, некто нашептывает веские возражения, а порой мудрые замечания. Поначалу он испугался, что это галлюцинация. Но однажды ему потребовался хоть кто-то, с кем можно обсудить трудный вопрос. И вот пристав, несколько робея, спросил голос. Голос немедленно ответил, хоть шутливо, но точно. И вообще предложил свои услуги, сколько пожелают. Пристав рад был вступить в дискуссию. И сразу выяснилось, что без голоса решительно невозможно обходиться. Голос был хорошо осведомлен обо всех событиях и даже о тайных намерениях пристава, был отменным спорщиком, поддразнивал, но всегда в меру, и вообще доставлял удовольствие особо тонкое, – как неторопливо почесывать пятку, доходя до истомы. Голос стал тайным советником, наперсником и лучшим другом, с которым пристав делил самые светлые часы своих ночей. Только стал замечать он, что у голоса характер портился, становясь все более вредным и несговорчивым. Но это пристав относил на неизбежность дружбы, когда уже не отделяешь себя от друга, становясь чем-то вроде сиамских близнецов.

Порой ему казалось, что неизвестный поселился у него в голове вроде таракана, и это только болезнь. Но голос высмеивал такую чушь. Иногда казалось, что голос прячется за спиной, – только оглянуться, и увидишь хитрую рожу. Но и это отпускало. Оставалась потребность слышать голос друга. Теперь, когда пристав вел напряженную охоту за хвостиком мысли, что опять ускользнула, голос взял манеру поддразнивать и лукавить. Вроде как бы знал нечто, чего так недоставало приставу, но манил и не объяснялся до конца.

– Что же ты хочешь… – спрашивал пристав. – Что даешь мне понять и сразу прячешь… О, коварный… Подмигни, что ль…

Голос отвечал тихо, но внятно.

– Так ведь все же в руках, только понять надо… Вспомни…

– О чем же?

– Так ведь записка… Разве забыл ты, пристав, о записке?

– Что там было? – спрашивал пристав. – Джек Невидимка… А если это неспроста?

– Вот-вот, теплее, – подбадривал голос.

– А если в этом намек, да такой, что увидеть страшно? Дескать, вот он я – новый Джек Потрошитель.

– Верно, – говорил голос. – И не поймаешь ты меня, пристав, как ни старайся…

– Почему не поймаешь?..

– Потому, что я фигу тебе показываю, рожу строю, а не видишь, слепец…

– Но постой… говоришь, не поймаю?

– Нет, не поймаешь… Поймай, если сможешь…

– Так ведь я же знаю… Я тебя почти угадал утром…

– А теперь снова не знаешь. Что, съел?

– Если все очевидно, как ясным днем, то выходит…

– Ну-ну, смелее… Хватит духу, а, пристав?

– Ежели это… Англия!

– О, как ты взял… Смотри, не удержишь. Горячо слишком.

– О, Англия, Англия! – вскричал пристав. – Всюду ты, где случаются козни. Все пакостишь, вредишь нам исподтишка, все гадости подстраиваешь. Нет от тебя покоя! За всем твоя рука чувствуется…

– И грязь на улицах, и предводитель ворует, и фонари не горят – тоже Англия гадит! – вторил голос.

– Ну конечно! – прозрел пристав. – Вот оно! Англия наш враг, и здесь ее тень виднеется. Здесь ее подлая сущность проявилась во всей красе. Кровью запятнала!

– Не иначе! – поразился голос. – Нашел-таки, хитрец! Ай да пристав, ай да сукин…

– Кто у нас здесь, в самом сердце Руси святой, штык втыкает?! Так вот же кто!

– А, нашел-таки! – обрадовался голос. – Я тебе давно намекал, да глух человек…

– Как же я раньше… Вот ты и попался. А говорил, не поймать тебя!

– Не упусти! – кричал голос, пульсируя кровью в ушах.

– Ну, держись…

Пристав бросился будить свое воинство священное. На кону стояла теперь судьба всей России. Нет, не получит ее Англия, не будет нынче торжествовать, узнает силу пристава. Кончились козни, близится расплата.

Голос звал к подвигам.

Катерина Ивановна заказала венский шоколад с ледяной водой. В окно виднелись здание вокзала, сонные извозчики и дежурный, от нечего делать пинавший комок газет. «Французская кондитерская и кофейня» ждала гостей к вечернему кофе. В зале было пустынно. Только в дальнем углу какой-то полнолицый юноша старательно закрывался газетой. Сейчас Катерине Ивановне требовалось одиночество. Прическа была в идеальном порядке, шляпка заколота с легким кокетством, на ее прекрасном лице не осталось и следа пережитого скандала.

Со скучающим видом она пригубила шоколад, глянула на тюлевую занавеску, что вздрагивала от залетавшего ветерка, и приняла самую непринужденную позу, подперев рукой подбородок. В такой позе легко отдаваться мечтаниям, когда минуты и часы пролетают незаметно, как во сне. Покоем и мирным созерцанием веяло от нее. Однако мысли и желания Катерины Ивановны были отнюдь не мирными. Она не только не умела прощать, но никогда не забывала мельчайшей обиды.

Внешность многих обманывала. Казалось, что в этой безмятежной красавице нет и не может быть черных или дурных мыслей. Как же больно обжигались потом доверчивые господа! Катерина Ивановна умела поставить так, что за шутку или пустячное оскорбление виновник расплачивался серьезными неприятностями. Кое-кому даже пришлось уехать из города. Для этого у нее были особые возможности. Нельзя сказать, что на ее совести было много загубленных жизней, но два-три персонажа до сих пор жалели, что позволили себе дерзкое замечание в ее адрес.

Сегодняшний случай был ни на что не похож. Катерина Ивановна потому была так спокойна, что знала, как отомстит. Это случится не завтра, но случится обязательно. Она заставит эту деревенскую бабу, ставшую миллионщицей, горько пожалеть о каждом слове. Весь город будет потешаться над Порховой, и она уж постарается, чтобы Вера Андреевна точно знала, кто сломал ей жизнь.

Эти приятные мысли не вызвали возбуждения. Незачем переживать, когда и так известно, что будет. Нет места сомнениям, когда в руках такие факты, что стоило бы заплатить за них дорого. Да только деньги здесь не главное.

Катерина Ивановна взяла на язычок раскаленный шоколад и вдруг обнаружила за столиком напротив молодого господина. Это лицо попадалось ей на прогулках. Наверняка из дачников. По виду не сказать чтобы состоятельный, очень средних возможностей, ни перстней, ни брильянтов. Она бы и смотреть не стала на такого юнца. Кому он нужен – чуть старше двадцати. Да только незнакомец вел себя чрезвычайно дерзко. Мало того, что закинул ногу на ногу перед дамой, так еще уставился откровенно и прямо. Рассматривал, как диковину. Катерина Ивановна привыкла, что мужчины не могут оторвать от нее глаз. Но этот, столичный, вел себя чрезвычайно нагло. Взгляд, как у посетителя борделя: выбирает девку. От этих мыслей ей стало неуютно.

Катерина Ивановна отвела глаза и занялась чашкой. Она полагала, что юнцу надоест, но не тут-то было. Он рассматривал ее все так же в упор, позволил себе пялиться на ее грудь, и вообще припустил наглую ухмылочку. Терпеть подобное обращение, да еще неизвестно от кого, было немыслимо. Катерина Ивановна сказала себе, что досчитает до десяти, и если этот не отведет мерзкий взгляд, бросит в него чашку с шоколадом и стакан с водой добавит. А потом закричит, чтобы прибежал городовой. Второй скандал за день – это было чересчур даже для ее закаленного характера, но выбора не осталось.

На счет «семь» юнец пригладил тонкие усики.

– Я вас знаю, – сказал он.

– Что вам надо? – ответила она.

Говорить этого не следовало. Она дала понять, что нервничает и не вполне владеет собой. То есть показала слабину. С мужчинами этого делать не следует никогда.

– Вы Катерина Ивановна, первая красавица города, – продолжил он. – Еще вас величают Снежная королева…

– Вы кто такой? – спросила она. И это была вторая ошибка. Следовало строго осадить или предложить убираться по-хорошему.

– Николя Гривцов, из Петербурга, – бойко доложил он, подскочил, словно опомнился, и отвесил глубокий поклон. – Прошу простить мою дерзость, но не мог оторваться от такой неслыханной, невозможной, волшебной красоты. Ничего подобного я не видел прежде. Ни в столице, ни в Париже, ни в Берлине. Вы – северная звезда.

Эта музыка была Катерине Ивановне знакома. Слышала множество раз. Невольно тронуло, с каким искренним жаром были высказаны комплименты. Явно врет, но как же приятно. Катерина Ивановна присмотрелась и отметила, что мальчик довольно мил. Юн, но мил. Забылся и счет, и прочие неприятности. Она была так сражена переходом от наглости к почитанию, что разрешила молодому человеку перейти за ее столик. Официант перенес его кофе. Еще больше понравилось Катерине Ивановне, что с первых слов господин Гривцов отнесся к ней как к даме высшего света. Это всегда чувствуется в тоне, интонациях и прочих мелочах, какие дамы особенно примечают.

Разговор тек легко, становясь все более приятным. Она старалась понять, кто же этот загадочный дачник. Чем он занимается у себя в столице, каково его состояние и прочие важные для женщины подробности.

Николя был в ударе. Он ощутил то самое волшебное состояние, когда море по колено, не знаешь, что скажешь в следующую секунду, но выходит само собой, и выходит отменно. Он видел, что Катерина Ивановна поддается его обаянию, и при этом успел заметить, как злобно поглядывал на него случайный посетитель. То и дело высовывал нос из-за газеты, которую держал вверх ногами. Особенно счастлив Николя был тем, что удалось сбить королеву с толку. Прием, который он подсмотрел у Ванзарова.

– Чем вы заняты? – спросила она. – Отдыхаете? Безмятежно проводите лето?

Наступал тот самый момент, от которого зависела удача миссии и, может быть, много большее. Николя выдержал паузу, даже чуть дольше, чем надо. Катерина Ивановна не могла понять, отчего болтливый язык юноши онемел, и уже хотела сменить тему. Но тут Николя отодвинул недопитую чашечку.

– А знаете, я, пожалуй, отвечу вам честно, без светских намеков и прочей ерунды, – сказал он и добавил: – Вы не тот человек, перед кем мне бы хотелось валять дурака. Позволите ответить предельно честно?

Ответ заинтриговал. Он был неожиданный. И, безусловно, честный. Фальшь Катерина Ивановна чувствовала, как пчела нектар. Мальчик хочет раскрыть перед ней душу. Как это мило. Давно она не получала таких чистых удовольствий. Катерина Ивановна не только позволила, но даже подбодрила.

– Я приехал сюда от полного отчаяния, – сказал Николя. – Можно сказать, бежал.

– Вы преступник? Что-то не похоже…

– Нет, я честный малый. Но отец мой думает по-другому…

И тут Катерина Ивановна услышала историю простую и в то же время дивную. Отец Гривцова сколотил приличное состояние на кредитной конторе. Дворцов и золотых приисков, конечно, нет, но достаток приличный. Своя квартира на Невском проспекте. Сына с «младых ногтей» держал в строгости, заставляя учиться. А потом потребовал, чтобы Николя шел служить в Министерство финансов. Набираться опыта и связей. Сын послушался. И даже заслужил первое повышение. Но финансовые дела его не занимали. Ему нравилась вольная жизнь с весельем и художественными удовольствиями. Отец до времени глядел на это сквозь пальцы, но однажды, а именно две недели назад, терпение его лопнуло. Вызвав сына, он поставил условие: или единственный отпрыск остепенится, или останется без наследства. Главным условием была женитьба. Приданое отца не интересовало, он позволил выбирать сердцем. На выбор был отведен месяц. Из которого Николя бездарно потратил уже половину. Все искал и выбирал. Оказалось, что петербургские девицы ему неинтересны. Жадны, коварны и капризны. Выбрать среди них спутницу жизни – невозможно. Но времени не остается. В полном отчаянии он решил сбежать в тихий уездный Сестрорецк, надеясь на чудо. Чуда не произошло. Здесь он встретил все тех же столичных барышень. Можно было не выезжать. Его охватило отчаяние, а теперь полная апатия. Ему стало все равно: пропало наследство, так пусть пропадает. Отец от слова не отступится. А он абы как жениться не желает. И точка.

– Вот и решайте, можно ли назвать это отдыхом, – закончил Николя.

Говорил он уверенно, слегка ленивым тоном. Не пряча глаз и достраивая детали прямо на ходу. История ему понравилась. Было в ней в равных долях и придури, и логики. Катерина Ивановна сразу не ответила, словно задумалась.

– Велико ли наследство? – наконец спросила она.

– На свадьбу отец хотел подарить сотню, – ответил Николя, выражая презрение к деньгам. – Само наследство – еще четыре. Не считая, конечно, этажа на Невском и дачи в Крыму.

С финалом он явно перестарался. Не выдержал меры. Но Катерина Ивановна, кажется, поверила. Списала это на характер слега взбалмошного юноши.

– Сколько вам лет?

– Двадцать один, – ответил он, прибавив годик.

Катерина Ивановна подумала, что это не очень хорошо: муж должен быть старше жены лет на пять. В нормальных семьях. Но кто сказал, что это закон? Ситуация поворачивалась такой удачей, о какой и мечтать нельзя.

– Неужели ваш отец готов согласиться на невестку без приданого?

Николя понял, что наглость сработала. Теперь главное – сохранить холодную голову. Иначе добыча улизнет.

– Свои деньги не знаешь, как потратить, куда еще приданое, – ответил он. – Да только все это пустое.

– Отчего же пустое?

– У вас наверняка жених имеется. А прочие барышни мне неинтересны.

Катерина Ивановна была дамой опытной, но невероятная, лобовая наглость сделала свое дело. Она перестала оценивать юного наследника отстраненно. И только желание обдумать ситуацию, рассмотреть ее со всех сторон удержало ее от глупости.

– Вы меня слишком плохо знаете, – сказала она. – Впрочем, вы очень милы. И я, пожалуй, соглашусь прогуляться с вами под вечер. Но не сегодня.

Николя изобразил удивление, а потом буйную радость, совсем в характере взбалмошного юнца.

– Так зачем откладывать! То есть я всегда готов с вами… Почту за счастье… Может, прогуляемся прямо сейчас? Погода чудесная… Ваше величество?

Катерина Ивановна поднялась, и он за нею.

– Может быть, мой подданный, – сказала она, направляясь к выходу и предоставляя мужчине заплатить. Николя швырнул, не глядя, купюру и отправился за своей королевой. Он заметил, как посетитель в дальнем углу последовал за ними. Из особых примет: отличался чрезвычайной юностью, даже по меркам Гривцова – не более восемнадцати лет, и детской полнотой лица.

За всю милую прогулку, пока они болтали и смеялись, Николя несколько раз успевал замечать филера. Следил тот грубо и неумело. Будто хотел, чтобы его заметили. Неужели при этом надеялся, что его личность останется неизвестна?