В клуб «Геркулес» Илья Мангейм вернулся, чтобы собрать в дорогу спортивную амуницию. Он не мог поехать в Афины без счастливого пояса: толстенного ремня с двумя застежками, которым перетягивал поясницу во время схватки. Пояс этот, несомненно, помог ему выиграть кубок столицы и одолеть самого Луриха. Скрутив его кольцом, Мангейм бережно, как драгоценность, положил в саквояж, туда же отправил борцовские трусы и на всякий случай — полосатое трико, в котором выступал на показательных боях в цирке. В Афинах точных правил проведения борцовских поединков не было. Соревноваться могли борцы любых весовых категорий. В чем выходить на ковер, тоже не было известно. Возможно, разрешат трусы с поясом, а может, сочтут борьбу без трико неприличной. Все-таки ожидается присутствие лиц греческого царского дома.

На прощание Мангейм окинул взглядом родные стены, увешанные снимками борцов-чемпионов. С тайной надеждой подумал он, что скоро здесь появится его фотографический портрет в полный рост. Стоит он, выкатив грудь колесом и согнув руки в локтях, чтобы рельефнее виднелась мускулатура, а с могучей шеи свешивает медаль. Золотая медаль первой Олимпиады. Все члены клуба будут гордиться дружбой с настоящим олимпийским чемпионом. Хорошо бы, чтоб у фотографии повесили лавровый венок. Очень это вдохновляет. Он даже присмотрел место для снимка: как раз напротив входа.

Нельзя сказать, что Мангейм был жаден до славы. Слава ему доставалась. Но была она мелковата, как икра хилого осетра. Не было в ней нестерпимого блеска, от которого перехватывает дыхание, особенно у дам, когда им хочется преклоняться перед кумиром. Мангейм побеждал много и часто, но в когорту великих борцов, собиравших полные трибуны цирка, все еще не вошел. Имя его было известно любителям борьбы, и стало еще известнее после недавнего триумфа. Но вот спроси на улице первого встречного мальчишку — разносчика пирожков: «Кто такой Мангейм?» — промолчит, не ответит. Эта «полуслава» раздражала, как камешек в ботинке. В дальних закоулках души Мангейм надеялся, что победа на Олимпиаде, в которой он ни секунды не сомневался, принесет ему долгожданный аромат лаврового венка. И всероссийскую известность. Будут еще его портреты из газет вырезать и в деревенских избах по стенам расклеивать.

Мечтания были прерваны звуком быстрых шагов. В пустых залах эхо разносилось стремительно. Мангейм подумал, что вернулся кто-то из членов клуба. Дверь распахнулась, и вошел сам генерал Бутовский. За ним держался незнакомый господин. Визит был несколько неожиданным: часа через три и так общее собрание команды. Что за срочность такая? Мангейму показалось, что генерал несколько взволнован, будто чем-то озабочен или расстроен и старается отводить взгляд. Что было совсем странно после триумфального приема в зале Рибера.

— Что-то случилось, Алексей Дмитриевич? — спросил Мангейм, отодвигая саквояж в сторону.

Генерал замялся, не зная, как начать, обернулся к незнакомцу у него за спиной, но так ни на что и не решился.

— Видите ли, Илья… Тут такое дело… Не знаю, как и сказать вам…

Бутовский всегда источал уверенность и оптимизм, чем заражал всех членов команды. Именно его твердость и настойчивость позволили подготовить поездку в Афины на должном уровне. А тут его словно подменили. Мямлит, как баба, глаза прячет. Что за странность? Такого генерала Мангейм еще видел.

— В команде какая-то неприятность? — спросил он.

Бутовский махнул рукой и уселся на диван.

— Вот пусть этот господин вам и объяснит.

Без тени сомнения незнакомец приблизился к Мангейму, отвесил легкий поклон и приятно улыбнулся.

— Имею честь сообщить, что ваша поездка в Афины отменяется.

— Почему? — спросил Мангейм, еще не до конца осознав смысл сказанного.

— Вместо вас должен поехать другой человек. А вы свою медаль возьмете на следующей Олимпиаде.

Новость была столь неслыханной и бессмысленной, что Мангейм не мог в нее поверить, все еще надеясь, что это ошибка или глупый розыгрыш.

— А кто поедет вместо меня: Лурих или Меттер?

— Эти прославленные борцы останутся дома. Поеду я.

Мангейм смерил взглядом беспардонного субъекта. Ростом чуть ниже среднего, в плечах крепкий, ладно и прочно сложен, будто вытесанный из крепкого дуба, шея массивная, руки сильные. Но на борца слабо смахивает. Да еще усы дурацкие. С такими только в цирке выступать. Вглядевшись в его лицо, Мангейм убедился: в мире борьбы этот господин никому не известен. Во всяком случае — ему.

— А вы кто такой будете?

— Просто Ванзаров.

— Просто, значит? Это хорошо. А за какие такие заслуги вас вместо меня в команду сунули? И здесь связи и знакомства? Что же это делается, Алексей Дмитриевич?

Бутовский сделал вид, что не услышал, старательно разглядывая фотографии.

— Я понимаю ваши чувства, господин Мангейм, — сказал Ванзаров. — Поверьте, это суровая необходимость. Эта ситуация не доставляет мне удовольствия. Я вынужден так поступить. Прошу вас проявить мужество и благоразумие. Буду вам за это крайне признателен.

— Надо же, какие слова! А вот я возьму и так вам отвечу… — Мангейм выставил сочную фигу прямо в нос наглеца.

Ванзаров вежливо кивнул.

— Это естественная реакция. Готов сделать вам предложение: если вы хотя бы раз из трех поединков положите меня на ковер, я немедленно уйду. А вы поедете в Афины. Уговор?

Мангейм, не раздумывая, пожал протянутую руку. Скинув пиджак, сорочку, брюки и ботинки, он остался в одних трусах, вынул счастливый ремень и туго перепоясался.

— В костюмчике бороться будете?

Ванзаров снял ботинки, аккуратно повесил на стул сюртук, расстегнул ворот и закатал рукава.

— Не возражаете, если буду так?

Мангейм не возражал. Ему же лучше. Приняв стойку, он крепко уперся пятками в холодный паркет, чуть согнулся и выставил руку для захвата. Соперник не проявил желания драться. Пришлось поманить его ладошкой. Жест этот для настоящего борца оскорбительный, выражает глубокое презрение к противнику, но для этого типа в самый раз. Все равно ничего не понимает.

Бутовский, следивший за происходящим, не сразу понял, что произошло. Только что главная надежда на золотую медаль стоял в агрессивной позе, готовый к борьбе, как вдруг перелетел кубарем и шмякнулся об пол. Чемпион будущих Олимпиад был повержен буквально одним движением.

— Туше, — сказал Ванзаров, будто заказывал чашечку кофе. — Раз…

Мангейм вскочил в такой ярости, что чуть не нарушил неписаный кодекс. Он готов был броситься на противника без предупреждения. Но спортивное благородство победило. Один раз еще ничего не значит, это не поражение. Пусть враг применил хитрый и неожиданный прием, и вместе с тем на этом его, Мангейма, больше не поймать. Уж он возьмется как надо, счастливый пояс вытянет! Мангейм принял стойку.

— Атакуйте! — приказал он, усмиряя дыхание.

Генерал заметил только, как Ванзаров схватил Мангейма за пояс, они сцепились яростно, раздался сдавленный рык, после чего чемпион Петербурга взмыл легкой бабочкой и упал на спину, придавленный соперником.

— Туше, — сказал Ванзаров ему в лицо и быстро встал. — Два…

Мангейм саданул кулаком по полу, отчего паркет вздрогнул. Он вскочил и, уже не помня ни себя, ни правил, ни кодексов, кинулся на врага. Так хотел скрутить его в бараний рог, столько вложил силы в атаку, что не заметил одну мелочь. Ванзаров чуть отстранился, пропуская выпад. Мангейм по инерции полетел вперед, поскользнулся и грохнулся на паркет, больно ударив плечо. Вся энергия ушла в пустоту. Сила была растрачена зря.

— Не считается! — крикнул он. И ринулся снова.

Мангейм только успел подняться, как Ванзаров стремительным движением подхватил его, развернул боком, лишая точки опоры, и перекинул через бедро, держа в падении, тем лишая последнего шанса вывернуться. Мангейм приземлился на лопатки. Он был повержен.

— Три, — услышал он голос соперника, в котором не было и капли торжества. — Прошу меня простить…

Злость исчезла, словно ее сдуло. Мангейм встал с пола, не ощущая боли и стараясь не думать, как такое могло случиться. Чтобы не смотреть на врага, а тем более не подать ему руку, он вцепился в счастливый пояс, стараясь расстегнуть рывком, пальцы не слушались.

— Поздравляю, ваша взяла… — все-таки сказал он. — Где научились таким приемам?

— У меня были хорошие учителя, — ответил Ванзаров, застегивая запонки.

— Если со мной справились, значит, из Афин точно медаль привезете.

— Там видно будет. Не держите на меня зла. — Ванзаров протянул руку.

Мангейм не нашел в себе сил игнорировать жест благородства. Пожав ладонь победителя, он вдруг понял, что не испытывает к нему ни вражды, ни зависти.

— Желаю успеха, — пробурчал он, подхватил саквояж и быстро вышел, как уходит проигравший, оставляя славу, поле боя и счастье победителю.

Бутовский старательно отводил глаза. Хоть этот господин поразил его борцовским талантом, но как себя повести и что сказать, он не знал. Генералу помогли.

— Принимаете в команду? — спросил Ванзаров.

— Добро пожаловать… Только ответьте честно: ну зачем вам это нужно?

— Скажем так: во мне зажгли интерес к олимпийскому движению. Пылает он так ярко, что можно обжечься ненароком, — и Ванзаров чуть заметно подмигнул.