Глава 8
Старые счёты

Остаток совещания прошёл в выборе маршрута. Было два пути к Богоскому хребту: вдоль Андийского Койсу, и вдоль Аварского. В первом случае вьючная тропа доходила до аула Дидо; путь от Темир-Хан-Шуры составлял 160 вёрст. Дорога через Аварское Койсу была длиннее: она заканчивалась у селения Кхиндакх и насчитывала 200 вёрст. Но зато вторая дорога была лучше разработана и ближе подходила к богосским землям. Это закрытое со всех сторон общество помещалось между Дидо и Анкратлем и, по слухам, почти не имело населённых пунктов. Расположенное в ущельях вечно заснеженного хребта, оно никогда не посещалось русскими картографами. Имелись сведения, что лагерь Малдая находится у подножья горы Эдрас, самой высокой на всём Богосском хребте. Но где именно? Высота Эдраса – 13 800 футов! Окружность подошвы составляет не менее 60 вёрст, и всё это – не исследованная местность. Предстояло бродить по ней наугад, под прицелом абрекских ружей и в окружении враждебного населения. А если в отряде появятся раненые? В то же время, не поведёшь же в эти дикие горы пехотную роту… Здешняя малая война – это действия небольших групп особо подготовленных людей. А лица, собравшиеся в кабинете Ильина, все имели именно такую подготовку. Плюсом двенадцать бывалых казаков с урядником – получается сила!

Выступление отряда было назначено через два дня. Идти решили длинным путём, через Аварское Койсу. Таубе с капитаном Ильиным занялись сбором необходимых провианта и снаряжения. Даур-Гирею поручили живой инвентарь, Артилевскому – выбор проводников. Один Лыков остался без дела. Сказав, что свой багаж он соберёт сам, коллежский асессор удалился во флигель. Ему предстояло ещё нанести официальный визит в темир-хан-шуринское управление полиции и передать туда тюк с бумагами. Переодевшись в повседневный мундир, Алексей взял почту и отправился представляться полицмейстеру.

В городе, управляемом военными, полицмейстер, почему-то, оказался статским. Надворный советник Иенсен принял столичного гостя с напускным радушием. Не каждый день в эдакую глушь наезжают чиновники Департамента полиции! нет ли тут подвоха навроде тайной ревизии? Узнав, что гость прикомандирован к экспедиции Военного министерства, Иенсен успокоился. Алексей попросил познакомить его с начальником сыскного отделения, чтобы «поговорить по-свойски». Полицмейстер оживился и гордо заявил:

– Губернский секретарь Печелау очень, конечно, ещё молодой, но сыщик он настоящий. Вот в апреле, в Тавлинской слободе, брали отца и сына Атабаевых. Видные здесь качаги. Опасные ребята, терять нечего! Печелау сначала переоделся дезертиром и лично их выследил. А затем сам же и заарестовал, отважно пойдя на кинжалы. Его сиятельство князь Чавчавадзе подписал представление к Анне третьей степени…

Начальник отделения, действительно, оказался очень молод – не старше 23 лет. Белобрысый, высокий, крепкого сложения, он отнёсся к Лыкову с недоверием. Тот знал уже, что на Кавказе так повсюду. Здешние офицеры и чиновники живут как бы в особом государстве. Всех приезжих они считают чужаками; свой же, пусть и совершенно незнакомый, повсюду встретит радушный приём. С первого же взгляда коренные кавказцы отличали друг друга и сходились мгновенно.

Алексей передал Печелау циркулярное письмо Департамента полиции о розыске бежавшего Раковникова и сказал просительно:

– Прошу, коллега, обратить особое внимание. Будто бы он укрылся в ваших краях. Нет ли каких сведений об этом, хоть агентурных?

– Фамилию я слышал, но сам Раковников нигде у нас не проходил. А вот Санька Мухортый и Санька Чалый недавно объявлялись. Оба здешние, шуринские.

И добавил с иронией:

– Если вам, конечно, что-то говорят эти имена…

Лыков знал, о ком идёт речь. Саньки приходились друг другу двоюродными братьями и носили одну фамилию – Судовиковы. Самые отчаянные были в банде! Дезертиры, сумевшие бежать из страшных Бобруйских военно-арестантских рот, братья отличались особой жестокостью. Свои лошадиные клички они получили за цвет волос: один был брюнет с жёлтым пятном на левом виске, а второй – русый с сильной сединою.

– Чалый должен заметно хромать, – сказал Алексей. – Когда я выбросил его из окна четвёртого этажа, он упал на дровник и сломал ногу.

Полицейские переглянулись.

– Как, простите, вас по имени-отчеству? – быстро спросил Печелау.

– Алексей Николаевич.

– Очень приятно; а я Роман Петрович. Пройдёмте ко мне в отделение, там я ознакомлю вас с подробностями.

И Лыков, раскланявшись с полицмейстером, направился в сыскное. Между ним и Печелау сразу возникло приятное чувство общности, принадлежности к одному делу.

В кабинет начальника отделения Алексей пояснил:

– Раковников в Питере чуть не у меня на глазах зарезал околоточного надзирателя. Остались дети-сироты. Я замешкался; моя вина…

– Понимаю.

– Потом я его изловил. Так хотелось шею при этом свернуть, но нельзя – затаскают. В столице с этим строго. А Финиест взял, да и сбежал! А теперь ещё и эти два брата-акробата. Что же у нас за тюрьмы такие, что из них все бегут?

– Вы к нам надолго?

– Послезавтра рано утром отбываю в горы. Не менее, чем на месяц – ловим Малдая из Бахикли. Нельзя ли, Роман Петрович, что-нибудь успеть за эти два дня?

– Осталось уже полтора, – задумчиво ответил губернский секретарь. – Не успеем. Такие вещи с кондачка не делаются; народ уж больно решительный. Можем так нарваться…

– Всё понимаю, Роман Петрович. Сам на тот свет не тороплюсь! Но всё же?

Печелау встал и принялся размеренно ходить по кабинету, совсем, как Благово.

– Источник видел «лошадиных братьев» в биллиардной Тер-Варданяна. Это такой притон на берегу Шура-озень, в магометанском квартале. Но попасть туда новому человеку просто так нельзя – не пустят. Мои агенты все известны мазурикам по наружности. Гримироваться разве? Но убедительно получится только у меня.

– Если там окажется сразу двое новеньких, братья не придут. Их предупредят.

– Верно.

– Я должен быть там один.

– Не зная местности? – Печелау сомнительно покачал головой. – А говорите, что не торопитесь на тот свет. Вы хоть знаете, что такое эта биллиардная? Главное в Темир-Хан-Шуре место скупки краденого. Воровская биржа. За версту вокруг нет ни одного полицейского поста. Поблизости многочисленные притоны «красных» и гайменников. Поставленная система наблюдения, которая делает облавы бесполезными. А даже если вы туда вошли? Сидите, пьёте портер… Входят Чалый с Мухортым. Что вы сделаете? Арестуете? Вам никто не позволит.

– Я подойду и спрошу о деле. Мол, Лыков, тёртый «брус». Имею «рапорт» из Москвы от Верлиоки – это тамошний «иван». Дело моё – это предложение свинцовых рублей заместо серебряных. Армяне такие вещи очень любят. А в горах не разбираются, всё возьмут! Вот, взгляните на образец; взял из Питера на всякий случай.

Лыков вынул из кошелька монету и протянул её губернскому секретарю.

– Покрытие – чистейшее олово.

Печелау покрутил «рубль», попробовал на зуб.

– Чистая работа. У нас я таких никогда не встречал.

– Человек, что его изготовил, живёт в Лондоне. И никогда в Россию не приедет, потому, как его ждёт тут каторга. Арон Барабанчик зовут… Как моя легенда?

– Слабовата. Вы так выйдете не на Раковникова, а на совсем другого человека, Арутюна Попова.

– Это тутошний «иван»?

– Да. Владеет торговлей консервами, а заодно держит все преступные промыслы, кроме абречества и похищения людей. Фальшивые деньги его конёк. Но познакомиться с Арутюном быстро не получиться, сначала вас подставят Пашке Тёмкину, его правой руке. Тот начнёт проверку. Неделя, не меньше… А вы послезавтра уезжаете. И потом, где тут Раковников? Не склеивается.

– Агентура не сможет обнаружить убежище «лошадиных братьев»?

– Думаю, что сумеем, но не быстро. Я возьму их в разработку. Вы возвращайтесь из гор, и заходите. Что-нибудь я вам к тому времени уже скажу.

– Хорошо, – Лыков встал, крепко пожал сыщику руку. – Как вернусь – сразу к вам. Желаю успеха.

И ушёл. А Печелау подумал немного и отправился в комнату к агентам.

– Левон! Нарисуй-ка мне внутренности биллиардной Тер-Варданяна.

Лыков не спеша вернулся в офицерский флигель, переоделся в свой дорожный костюм. Полицейский билет и открытый лист переложил в секретное отделение сака. Вынул оттуда же револьвер и нож в кожаных ножнах. «Веблей» сунул под сюртук, за спину, а клинок спрятал в сапоге. Посмотрел на себя в зеркало и пожалел, что вынужден был утром побриться. Ну, ладно, «брусу» дозволительно…

Таубе всё не появлялся; видимо, был занят сборами. Ну, оно и к лучшему, решил про себя Алексей. Баронище ему здесь вроде, как начальник; может и не отпустить поиграть на бильярде. А сыграть охота!

Алексей трижды сильно напряг, а затем расслабил мышцы плечевого пояса. Его научил этому борец Медведев; называется «изомерические упражнения». Надел фуражку и вышел. На дворе подобрал горсть песка и потёр им руки, чтобы они не выглядели слишком барскими. Ну, вроде, готов…

Сыщик покинул форштадт и отправился бродить по городским кварталам, держа курс на реку. Дошёл до Шура-озени, осмотрелся. Биллиардная должна находиться вон там, в тех непарадных кварталах. Не спеша он отправился туда, изучая город и запоминая дорогу. Сердце билось учащённо, но страшно не было. Алексей вспомнил слова Благово: «Тебе придётся научиться жить с этим». Вот сверну Финиесту шею, и научусь, подумал он. Тут же в памяти всплыли Брюшкин и Чунеев, как они, хлопая об пол в четыре ладошки, ползут навстречу отцу. Лыков отказался замедлить шаг. Не бояться же теперь всю жизнь! Даже если сегодня всё закончится благополучно, ему предстоят горы, ружья и кинжалы абреков. Да и вообще служба лихая! Нет; детей и жену Лыков любить будет, а бояться не будет. Решено!

Высмотрев в толпе оборванца полууголовного вида, коллежский асессор схватил его за рукав:

– Эй, граф Бутылкин, где тут у вас можно шары погонять?

– Шары? – осмотрел тот незнакомца. – Не здешний, што ли?

– Был бы здешний, не спрашивал. Шары хочу. А ещё кизлярки чтобы выпить, гульнуть на всю мошну, а то от сорги кишеня лопается.

– Кишене помочь – святое дело, – ответил оборванец. – Токмо чьих ты будешь, незнакомая душа? На нашенского вроде не похож.

– В кабаке родился, в вине крестился. А вашенских в цинтовке я завсегда лупил, как сидоровых коз. Халамидники вы эдакие… Поэтому и не похож. Я – шпановый брус, причём такой, какому и фартовые дорогу уступают! Веди, куда хочу, ламышник получишь.

– Ну, золотой разговор, – сразу согласился босяк. – Куда тебя вести-то? У нас тута четыре биллиардных, да и «мельницы» имеются.

– Федька-Шулыкан говорил: «Попадёшь в Шуру – иди к Варданову, лучше его нет».

Шулыкан был известный на Кавказе налётчик, сидевший сейчас под следствием в Ставрополе.

– Да ты Федьку знаешь?

– В Новом Черкасске на единой наре сидели.

– Федя мне, как брат! – заявил оборванец. – Когда он в Шуре, завсегда угостит! душа-человек. Пошли к Варданову. У Жоржика и всамделе хорошо, быдто мёдом намазано. Токмо ламышник-то наперёд отдай.

Алексей выдал монету.

– Зови меня Лыков.

– А я Гришка Хрипатый.

– Веди, Гришка, а то горнило аж жгёт, так кизлярки охота. И думай пока – никому тут скуржавые колья не нужны?

– Скуржавые?

– Ну, почти… Однако работы хорошей, не отличить.

Хрипатый сделал важно-задумчивое лицо и некоторое время шёл молча, потом сказал:

– Надоть Павла Тёмкина спросить. Энтот беспременно знает – серьёзный мущщина.

За разговором они дошли до одноэтажного деревянного дома с мезонином, давно не крашенного. Дверь и окна биллиардной, по случаю жары, были распахнуты, изнутри доносились стук шаров и громкие голоса. Прямо поперёк входа лежал пьяный и храпел.

– Вот черти… – пробормотал Гришка, перешагивая через тело. – Перед приезжим человеком неудобство…

Внутри взору Лыкова открылся обыкновенный «пчельник», каких он повидал уже не мало. Разве что, присутствовал кавказский колорит: половина посетителей были туземцы в разноцветных черкесках, а на стойке вместо водки и хлеба подавали кизлярку и чурек. Публика была очевидно нехорошая: воры, суровые громилы в войлочных шляпах и пьяные казаки. Прямо возле стойки Алексею попался высокий джигит со смоляной бородой и бешеным взглядом. Он глянул сверху на уруса крайне недоброжелательно, сказал что-то гортанное и отошёл в угол.

– Рожа, прости Господи… – пробормотал вполголоса Хрипатый, опасливо косясь на туземца. – Ты, Лыков, постой покуда, токмо тихонько, ни во что не ввязывайся. Здеся голову свинтят, и не заметишь, как. Купи себе для разгону чарку говядины да фунт вина… А я пошёл Тёмкина искать.

И исчез в задних комнатах. Коллежский асессор взял стакан кизлярки, отломил кусок чурека и прошёл в комнату, где шла игра. Страшный горец бурчал ему вслед что-то злое, но Лыков не обращал на него внимания.

Первый, кого он встретил у стола, оказался Сашка Мухортый! Он стоял в компании разбойного вида парней и о чём-то тихо им рассказывал. Увидев Лыкова, Сашка прервал разговор. Он подскочил, вперил в гостя подозрительный взгляд и скомандовал властно:

– А ну замри!

Алексей остановился, отхлебнул из стакана и спокойно ответил:

– Дыру только во мне не высмотри, а так не жалко.

Во время ареста Раковникова Сашка видел Лыкова всего несколько секунд, в горячке схватки, и, к тому же, загримированного; вряд ли он мог его сейчас опознать.

– Где я тебя видал?

Сыщик внимательно, но равнодушно рассмотрел бандита и пожал плечами:

– Ты встречал – ты и вспоминай. А я тебя вижу впервые.

И прошёл дальше в комнату. Присел на подоконник и принялся наблюдать за игрой, медленно откусывая чурек. Всё поведение Лыкова выказывало неподдельное спокойствие сильного человека.

Сашка Мухортый смотрел на него озадаченно, потом упрямо набычился и подошёл опять.

– Как звать?

– Зови меня Лыков.

– Какого занятия?

– Учу дураков уму-разуму. На хлеб хватает…

– В Семибашенном, случаем, не сидел?

Лыков отложил чурек, принялся загибать пальцы:

– В Семибашенном сидел, на Шпалерной сидел, Демидов проходил. В Москве в Бутырках сидел и на Камещиках. Далее Нижегородский этапный двор, Казанская, Тобольская, Томская пересылки, Лунжанский рудник. Выбирай любую!

– Шайтан разберёт… – пробормотал Мухортый. – Ну, точно же я тебя видал! Лыков, Лыков… Не слыхал. Ты хоть фартовый?

– Я вольный человек. Служил в Питере у Анисима Петровича Лобова, ежели понимаешь, о ком речь.

– Как же! – воодушевился бандит. – Я и сам у него служил!

– А вот это легко проверить. Не всё тебе вопросы задавать. У Анисима Петровича два знатных батыря было. Одного звали Пересвет, а второго?

– Второй был Яша Челубей. Могутный парень!

– А офицера бывшего, что близко к Лобову стоял?

– Озябликов. Погоди, дай, и я тебя проверю. Кто в «Трёх Иванах», что на Лиговке, заправлял?

– Чулошников Прохор Демидыч. Брюхастый был мужчина…

– Ну, Лыков, тогда звиняй, и вот тебе красный угол! – сказал с чувством громила. – Зови меня Сашка Мухортый, как все кличут.

И вдруг всплеснул руками:

– А точно! Там я тебя и видал, в «Трёх Иванах»! Как вышибалу ихнего завалил, по ушам ему настучал. Ты тогда бороду носил. А Прохор Демидыч опосля увёл тебя вовнутрь. Было?

– Было. Тогда–то меня приметили и к Лобову и подвели. Мы с Челубеем в Сибирь потом пошли, «Этпаную цепочку» проверять. Этим и убереглись…

– Да, – вздохнул Судовиков. – Грохнули и Лобова, и Пересвета с Чулошниковым. Всех постреляли московские. За «короля» своего мстили, за Анчутку. И нету теперь в Питере главного.

– Говорят, осенью выборы будут, – понизил голос Лыков. – Без главного плохо. Раздрай идёт. В лесу и медведь архимандрит… Моя воля, я бы Раковникова выбрал. Вот орёл!

В глазах Мухортого что-то мелькнуло, и Алексей понял, что переиграл.

– Или Большого Сохатого, – поторопился добавить он. – Приятель мой. Потом Сашка Красный Туз серьёзный парень. Есть люди, есть…

– Пойдём, что покажу, – тронул Судовиков сыщика за плечо и, не оглядываясь, шагнул в коридор. Отмерял его весь, толкнул последнюю направо дверь и посторонился, пропуская Лыкова вперёд. Тот чуть замешкался на пороге. Мгновенно бандит сильно толкнул его сзади в спину, и Алексей буквально влетел в помещение.

Он успел только разглядеть, что за накрытым столом сидят трое, и один из них – Раковников. Времени на раздумья не было. Сыщику повезло, что окно было открыто; не известно, успел бы он выбить раму. Не сбавляя инерции толчка, Лыков в два прыжка пересёк комнату и «рыбкой» прыгнул в окно. Плюхнулся на спину, больно ударившись о собственный револьвер, мгновенно вскочил на ноги и отпрянул в сторону. Он делал всё как автомат, быстро и точно. Следом, стараясь угодить ему в голову ногами, сиганул Сашка Мухортый; в руке у него был нож. Но Сашка опоздал. Заученным движением Алексей вытянул из-за ремня «бульдог», одновременно взводя его большим пальцем. Громила развернулся, занёс нож – и тут же пуля, пущенная в упор, разнесла ему весь череп. Мухортый ещё падал, а Лыков уже стоял у окна и выцеливал в комнате Раковникова. Тот поднял руку с револьвером. Полыхнуло, и горячая пуля обожгла сыщику шею. «Вот хорошо», – подумал он, – «теперь не скажут, что я расстрелял безоружных». И нажал на спуск. «Ивана» отбросило на стену. Вдруг слева, из-за рамы, выдвинулась спрятавшаяся фигура. Третий! Револьверный ствол упёрся Лыкову в скулу, и громко щёлкнул курок полувзвода. Сыщик только зажмурился… Тут в дверной проём ворвался из коридора давешний злобный горец, и выстрелом с четырёх шагов уложил покушавшегося наповал. Последний уцелевший бандит бросился на пол и вытянул руки:

– Не убивай, я безоружный, сдаюсь!!

Горец подошёл к убитому, ногой повернул его лицом вверх и сказал голосом Печелау:

– Смотри, Лыков – а вот и Сашка Чалый!