Глава 14
На правом берегу Койсу
Отряд вернулся в Карадах и снова разместился на этапном дворе. Пока доехали до аула, Лыкова уже разобрало. Кое-как он слез со своего абазинца, дошёл до постели и лёг.
– Надо всё же показать его табибу, – сказал Даур-Гирей барону.
– Пусть сначала просто отлежится. А вечером покажем, – решил подполковник. – Сию минуту для него лучше всего покой.
Абадзех согласно кивнул, вышел и вернулся через четверть часа с кувшином. В кувшине оказался каймак – сливки из топлёного молока, излюбленный горский деликатес. Алексей отпил изрядно этого вкусного и питательного варева, и задремал. Сквозь сон он слышал, как Таубе посылал казака в Гуниб за исправником.
К вечеру, отлежавшись, Лыков с аппетитом навернул «тужурки» (так, почему-то, кавказские военные называют мясные битки) с чалыком. Потом вышел к воротам, уселся там на скамье и долго любовался на закатные горы.
Прямо перед ним вытянулась справа налево огромная глыба Телетля. Своей правильной прямоугольной формой, с ровной плоской вершиной, гора напоминала чемодан, и так и прозывалась русскими издавна. За Чемодан-горою вдалеке маячил своеобразный конус Гуниба, со складкой-ложбиной на вершине, словно на шапке-пирожке. Позади Телетля виднелись заснеженные вершины хребта Нукатль. Косые лучи заходящего солнца окрашивали весь этот чудесный пейзаж в мягкий розовый цвет. Молочно-белые облака застыли на бирюзовом небе, как огромные парусные фрегаты. Умиротворённый и расслабленный, Лыков наслаждался картиной. Вареньку бы сейчас сюда, подумал он – вот бы ахнула… Тут скрипнула калитка, и вместо Вареньки появился войсковой старшина Артилевский. Глянул на пейзаж, на лицо сыщика, как-то по-доброму хмыкнул и уселся рядом.
– Действительно, красиво… Двадцать лет уже любуюсь, и не надоедает. Это вам, молодой человек, не петербургское болото!
– Вы правы. Иной раз я вам завидую, Эспер Кириллович. Служить в эдаких местах…
– Да. Вон, видите, Телетль. Сама гора совершенно безлюдная, а внизу, у подошвы, располагается одноимённый аул. Когда в пятьдесят девятом я пришёл сюда с отрядом генерала Ракусы, именно нам сдался владетель Телетля, знаменитый Кибит-Магома.
– Я слышал это имя. Он ведь был наиб Шамиля?
– Любимый наиб! Попортил нам много крови. А вот, гляди, тоже предал своего хозяина, когда под тем всё зашаталось. Князь Барятинский говорил: «Шамиль ездит с палачом, а я с казначеем». Да… И в итоге мы переправились через Аварское Койсу без единого выстрела. Вот что делает золото! После этого Шамилю уже было не удержаться…
– Так вы и Гуниб, получается, штурмовали?
– А как же! Я там первый раз ранен был, и сам Барятинский произвёл меня из юнкеров в прапорщики.
– Здорово! – искренне восхитился Лыков. – Сколько же вам тогда было лет?
– Восемнадцать. И с этим вашим Лемтюжниковым, кстати, у меня свои счёты. Ранил-то меня на горе русский артиллерист-дезертир. Из его гвардии.
– Расскажите поподробнее.
– А чего рассказывать? Гуниб, ежели вы желаете знать, очень большая гора. Пятьдесят вёрст в окружности! Даже отсюда видать, какова его вершина – целый город может поместиться. А дорога снизу всего одна. Шамиль перегородил её каменной стеной и поставил единственное, оставшееся у него, орудие. Прислуга наполовину состояла из русских дезертиров. Вот и представьте себе картину: узкая крутая тропа, поперёк – высокая стена, а за ней четыреста отчаянных мюридов и заряженная картечью пушка… Страшно даже подступить! Но надо. Наш славный Ширванский полк ударил, не долго думая, в штыки. Помню, я бежал в первых рядах, и из нашего взвода тут же полегла половина. Я выдержал два выстрела картечью. Бегу, голова кругом. Восемнадцать лет! Жить-то как охота! Товарищи вокруг меня падают, свинец, кажется, чиркает прямо по волосам. Жуть! Но бегу. Поручика ранило, унтер-офицеров обоих убило, а я всё на ногах. Стена уж близко. Из-за неё такие рожи осатанелые выглядывают… Ничего не соображаю; понимаю лишь, что нужно добежать до стены, и этот ужас закончится. И тут – третий залп картечью, почти в упор. Меня ударяет в плечо, я падаю, тут же поднимаюсь и падаю снова. Левая рука висит, как плеть. Но мимо бегут ширванцы. Гляжу, а уж на стене идёт штыковой бой. Откуда только силы взялись! Бросил я ружьё – одной рукой его не удержать, выхватил револьвер (он полагался портупей-юнкерам), и туда. Эдакая злоба на мюридов взяла – готов был, кажется, грызть их зубами!
– И что? Достался вам кто-нибудь?
– Один достался! Когда вбежал я на стену, там всех уж перебили. Солдаты подымались вверх по ручью и кололи подряд. Резня была жуткая. Я вошёл в ручей, а он полон кровью… Говорят иногда, что Гуниб взяли малою потерей. Это справедливо для тех отрядов, которые поднялись на вершину с тылу, по тайной тропе. Мы, ширванцы, брали аул в лоб, и нам досталось крепко…
Так вот. Я перешёл ручей и заскочил в берёзовую рощу. Там, на вершине, была даже берёзовая роща, что большая редкость на Кавказе… Встал, смотрю и ничего не вижу. Только треск стоит вокруг, звенят шашки и штыки, грохают выстрелы, люди стонут. А самого боя не разглядеть. Вдруг рёв чисто звериный, и на меня набрасывается из куста огромный мюрид. Борода красная, крашеная хной, видом страшный-страшный! Сабля у него в руке, а по клинку её стекает кровь. Такая алая… Я, не целясь, и выстрелил. В упор. Куда попал, не понял сначала. Только мюрид рухнул тут же мне под ноги. Ткнулся папахом в сапоги, будто хочет их облизать. И рука с шашкой медленно так отводится назад для удара… Я ему сверху в левую лопатку – знаете, как кабанов бьют? – и добавил. И рука остановилась. Подбежал тут солдатик, Никодимов фамилия, перевернул это чудище, снял с него отделанный серебром кинжал, молча протянул мне и умчался дальше, к аулу. А я почувствовал, как силы меня покидают. Убрал револьвер, взял кинжал в здоровую руку и пошёл обратно к стене. Вот он.
Артилевский отстегнул оружие с пояса и протянул его Лыкову.
– Оказался настоящий «базалай». С тех пор с ним и не расстаюсь.
Да, подумал Алексей, вот и происхождение выяснилось; а я поторопился плохо подумать…
– Дорогая вещь, – сказал он, возвращая кинжал войсковому старшине.
– Дорога память. Память о том времени, когда ты был молод… Так вот, об артиллеристах. Вернулся я к горской позиции и вижу: два десятка солдат, из которых большинство, как и я, ранены, пинают возле пушки человека. А тот катается по земле и бранится. По-русски. Оказалось, артиллерист, наш дезертир. До последнего стрелял, не убегал, сволочь! Солдаты, понятное дело, разъярились. Войне конец, а этот… Ну, и зажгли его.
– Зажгли?
– Да. Ещё живого. Подпалил на нём одежду. Он вскочил, бегает, а они встали кольцом и из круга его не выпускают, толкают вовнутрь. Дезертир кричит, мечется, а мои ширванцы только прикладами его угощают…
– Пощады не просил?
– Потом уже, перед тем, как помирать. Сказал: братцы, добейте, мочи нет терпеть.
– А солдаты?
– Смеются. Говорят: привыкай, собака, тебе теперь в геенне каждый день эдак-то будет. Минут двадцать он горел, и сознание не терял, пока не кончился. Вот, Алексей Николаевич, так я ознакомился с людьми Лемтюжникова. Ну-с, пойду встречу исправника, а вы поскорее поправляйтесь!
Артилевский ушёл, а вместо него вскоре появился озабоченный Таубе.
– Ну, Лёха, ну, орёл! – сказал он. – Такого зверя завалил. Знаешь, кого ты стрельнул?
– Которого из трёх?
– Первого, в синем бешмете, что был возле коней. Оказался сам Гамзат-пушикчи!
Лыков скривился:
– Если бы ты сказал про Большого Сохатого или Верлиоку… А имя твоего злодея мне ни о чём не говорит.
– Один из опаснейших преступников Дагестана. Грабят многие, а этот ещё и убивал: старался не сохранять свидетелей. На его совести более десяти жизней. Кровников имел по всей Аварии. Аул гудит – у него и здесь имелись жертвы. Три года за ним охотились. И армия, и полиция, и кровники – а попался он тебе!
– Да чёрт с ним, – отмахнулся Алексей. – У меня сейчас была интересная беседа с Артилевским. Выяснилось, например, откуда у него такой кинжал. И вообще, он оказался лучше, чем я до сих пор полагал.
И он пересказал барону свой разговор с войсковым старшиной. Тот внимательно выслушал, вздохнул:
– Да, туману всё больше. Ну ничего! На заколдованной горе весь туман рассеется. Что-то лекаря долго нет, а тебе пора уж менять перевязку.
Тут из-за забора этапного двора вышла женщина. Даже, скорее, дама… Лет тридцати, русская, стройная, с привлекательным лицом и чудными карими глазами. Откуда такая в диком дагестанском ауле? Дама была одета в простой, но элегантный укороченный костюм, а в руке держала акушерский саквояж.
– Добрый день, господа, – сказала она приятным воркующим голосом. – Это вы затребовали доктора? Прошу прощения, я только сейчас освободилась.
– Вы… доктор? – ошарашено спросил подполковник, торопливо снимая фуражку. Лыков немедленно последовал его примеру.
– Лидия Павловна Атаманцева, здешний лекарь. Куда идти?
– Вон туда, пожалуйста. Раненый перед вами. Лыков Алексей Николаевич. А я Таубе Виктор Рейнгольдович.
– Ранение сквозное?
– Я вытащил пулю своими силами, – пояснил сыщик. – Стало сквозное.
– Своими силами? – с интересом глянула на него Атаманцева. – Имеете опыт?
– Приходилось воевать…
Втроём они прошли в комнату начальника караула, отведённую для раненого.
– Простите, госпожа Атаманцева… – нерешительно начал барон, – но… что, в ауле нет другого доктора? Или хоть табиба. Не может быть, чтобы к вам обращались за врачебной помощью горцы-мужчины.
– Что, не ожидали увидеть здесь «жевешку»? – неприязненно ответила Лидия Павловна. – Вы тоже из них, из этих? Разумеется, мужчин пользует местный табиб. Ко мне приходят женщины и дети. Но он сейчас в отъезде, вернётся только завтра утром. Что вас смущает? Я с отличием закончила Женские врачебные курсы при Медико-хирургической академии. Была ассистентом профессора Здекауэра. Мне уйти?
– Нет, ни в коем случае! – воскликнул Таубе. – У нас с Алексеем Николаевичем нет никаких сомнений в вашем опыте! Просто это несколько неожиданно: в глухом аварском ауле встретить такую женщину.
– Какую ещё такую женщину? – вскинулась Атаманцева. – Я вам дипломированный доктор, а не объект для волокитства!
Таубе окончательно смешался:
– Ну, я выйду, оставляю Лыкова на вашем попечении.
И быстро ретировался в общую комнату, плотно закрыв за собой дверь.
– Раздевайтесь! – приказала Алексею «жевешка».
Тот, смущаясь, снял бешмет и стянул рубаху.
– Ого!! – опешила Атаманцева, – Да вы, Алексей Николаевич, истинный геркулес! Какое великолепное сложение! С вас только статую лепить! Подковы случайно не ломаете?
– Только по необходимости, – сдержанно ответил коллежский асессор.
– А согните мне пятак на память! Впрочем, простите, это я глупость сказала. У вас же рука ранена.
Лыков без труда мог сложить пятак пирожком пальцами одними левой руки, но решил этого не делать. Докторша показалась ему излишне раскованной. Вспомнились рассказы о «жевешках», их распущенности и дурных нравах.
Атаманцева тем временем обошла Лыкова кругом, внимательно разглядывая.
– Великолепно! Какой торс! Ничего подобного никогда не видела. Но… эк вас, однако, передырявили-то… Шесть?
– Семь. Ещё одно на ноге. Эта дырка восьмая.
– Что у вас за служба, если так перепадает?
– Я служу в полиции в чине коллежского асессора.
– В полиции? – Лидия Павловна сразу отшатнулась.
– Да, в Петербурге, в Департаменте полиции чиновником особых поручений.
– Особых поручений? Политических ловите – в этом ваши особые поручения?
В голосе «жевешки» послышались откровенно враждебные ноты.
– Мои клиенты – исключительно уголовные. Народ опасный – сами видите; на каторгу добровольно идти не хотят. Я очищаю от них общество и не собираюсь стыдиться своей службы, как бы это кому-то не нравилось.
– Только уголовные? Поймите, для меня это очень важно!
– Вы не случайно в этих краях? У вас были неприятности с полицией?
– Два года пребывания в одиночной камере петербургского Дома предварительного заключения – это, по-вашему, фунт изюму?
– За что вас так?
– Я однажды была на квартире студента, у которого так же однажды, совсем в другое время, побывал террорист Тихомиров.
– И всё?
– И всё. Никакого личного с ним знакомства, никаких разговоров, прокламаций…
– Был суд?
– Нет, всё решило Особое совещание во внесудебном порядке. Пять лет высылки на Кавказ. Два года уже прошли, но ваши любят продлевать срок ни за что…
Разговаривая, Атаманцева ловкими пальцами привычно размотала повязку.
– Потерпите, сейчас будет больно.
Сильным рывком она оторвала запёкшийся кровью кусок. Лыков даже не вздрогнул.
– Вы сильный мужчина, – похвалила она его. – Не только в смысле мускулатуры.
– Привычка.
– Скажите, это вы застрелили Гамзата-пушикчи?
– Да.
– В прошлом году он зарезал моего мужа на дороге в Гуниб. А тело сбросил в пропасть. Пришлось хоронить его в закрытом гробу.
– Мне очень жаль.
– А мне – нисколько! Если откровенно, я даже ему благодарна. Как ни страшно для вас это звучит… Мой супруг был домашний деспот. Тот факт, что мы там, на курсах, изучали анатомию… Значит, видели голых мужчин… Ну, вы догадываетесь – за это многие считают нас женщинами дурной нравственности. У моего благоверного это сделалось манией.
Озадаченный сыщик молчал. Между тем Атаманцева вынула из саквояжа иглу, нить и принялась деловито прокаливать жало иглы на пламени лампы.
– У входного отверстия рваные края, лучше их зашить, чтобы ткани быстрее срослись, – пояснила она. – А выходное отверстие почему-то аккуратное…
– Это я сделал, шомполом. Вытолкал пулю из канала, и куски материи затем.
Докторша поглядела на Лыкова с удвоенным интересом:
– Снова вы меня удивляете. Давненько уж мужчины меня не удивляли! Они обычно плохо переносят боль. Намного хуже, чем мы, женщины.
– Вы, кажется, вообще недолюбливаете мужчин?
– Вот ещё глупости! – фыркнула Атаманцева. – Для чего же ещё жить, если не для любви?
Лыков начал уже чувствовать неладное. Между тем Лидия Павловна в три стежка ловко и аккуратно стянула рану и заметала нить; осталось только отрезать её кончик. Однако эскулапка не стала прибегать к помощи ножниц, хотя Лыков и видел их в её саквояже. Она прижала к себе руку Лыкова, прильнула губами и ловко откусила нить возле самого основания. Сыщик не почувствовал никакой боли; ему даже было приятно. Закончив с шитьём, «жевешка» не отпустила руку сыщика, а продолжала прижимать её к своей груди. Алексей чувствовал, как под его пальцами часто-часто стучит сердце докторши. Ситуация сделалась весьма двусмысленной. Я же женат, подумал он. Я не должен! Ах, Варенька! Но отдёргивать руку ему уже не хотелось…
– Ну, как? – Атаманцева требовательно заглянула в глаза коллежскому асессору. – Всё хорошо?
– Да. Благодарю вас.
Наконец, Алексей решился освободить руку, но его держали крепко.
– Послушайте, – начал он просительным тоном, – отпустите уже меня. Я женат. У меня двое детей. Два мальчика…
– Мне всё равно, хоть три девочки.
– Но я люблю свою жену!
– Да и любите на здоровье. Но только она там, далеко, а я здесь. Или я некрасива? Не в вашем вкусе?
– Вы очень интересная женщина! Но… я же не свободен!
– Какие глупости вы говорите. Это условности. Которые ничегошеньки не значат между прогрессивными людьми.
Не избалованный женским вниманием, Лыков был сильно озадачен. Никогда ещё его не соблазняли столь откровенно и настойчиво. Он решил действовать по-другому.
– Лидия Павловна! Там, за дверью, стоит барон Таубе. Он красавец, согласитесь, и он холост. Возьмите себе его! Право, Виктор Рейнгольдович много достойнее меня.
– Знакомый тип мужчины! – отвечала докторша недовольно. – Ваш барон смазливый развращённый самец. Он так на меня глядел, словно я должна была отдаться ему тут же, на пороге. Оставляю его для светских потаскух. Мы, прогрессивные женщины, смотрим на душу мужчины. А не на его внешность. А вы, Алексей Николаевич, просто не знаете себе цену. Любили ли вас когда-нибудь? Скажу правду: ни одна женщина не устоит пред вами, увидев ваш торс! Любая! Любая станет хотеть вас, как хочу сейчас я. И не собираюсь этого стесняться, слышите? Не смейте больше говорить мне про вашего противного барона!
Но тут за дверью, совсем близко, дзенькнула шпора Таубе. Лыков мягко, но настойчиво высвободил руку. Атаманцева тут же встала и принялась укладывать инструменты в саквояж. Потом насмешливо посмотрела на Алексея. Тот почувствовал, что его щёки краснеют, как у гимназиста. Чёрт! чёрт!
– Завтра в полдень явитесь ко мне на перевязку. Ходить вам вполне по силам, и даже полезно. Поняли?
– Так точно, Лидия Павловна.
– Я квартирую в доме вдовы Али-хаджи. Это неподалёку, возле рыночной площади. И не манкируйте медицинским уходом!
Атаманцева удалилась. При этом, в отличие от Алексея, она отнюдь не выглядела смущённой. Эта женщина знала, чего хочет, и шла к цели смело, не обращая внимания на условности. Лыков и Таубе проводили её до ворот, после чего барон сказал:
– Ах, какая! До чего же ей должно быть здесь трудно! С одной стороны дикари-горцы, с другой – наше серое офицерство… И она. Независима, красива… Ты не знаешь, Лидия Павловна замужем? Держит себя весьма свободно, но всякое бывает…
– Вдова.
– Шайтан разбери, она ещё и свободна! Но я почувствовал, что не понравился ей. Уж как старался, стрелял глазами «двойным зарядом» – всё не в прок. Да, Лёха?
– Ну, не знаю. Ты всегда влюблял в себя женщин, толпами.
– Только не эту. Лидия Павловна отнеслась ко мне совершенно равнодушно. Ведь так? Наверняка сердце её занято! У подобных женщин всегда есть друг, наперстник…
Во двор, попыхивая на ходу трубкой, вошёл Артилевский.
– Эспер Кириллович, вы очень кстати! Кто такая Атаманцева?
– Это здешняя «жевешка».
– Понятно; но что она за человек?
– Эх… – войсковой старшина приосанился и тронул себя за ус. – Лидия Павловна дама в наших краях знаменитая. Настоящая эсприфорка! Женщина самостоятельного поведения. Не развратного, а именно самостоятельного.
– А в чём разница?
– Госпожа Атаманцева сама решает, кого ей любить, и не дозволяет себя шапронировать. Очень разборчива и для большинства мужчин абсолютно неприступна. Мне, например, не удалось привлечь к себе её внимания… Но уж если любит, так любит! На зависть другим.
– У неё есть кто-то?
– У таких женщин, барон, всегда есть кто-то. Дроля, как это называется у казаков. Ей стоит только свистнуть. И всегда это человек достойный. Сейчас, к примеру, таковым является председатель казённой палаты Потков-Подкова. А до того был майор Рейнеке, георгиевский кавалер.
– И как же к этому относится общество?
– Общество? Оно завидует избранникам Лидии Павловны. Грязь к ней как-то не пристаёт. Во-первых, у нас на Кавказе нравы много терпимее, чем в ваших холодных столицах. Во-вторых, госпожа Атаманцева формальная вдова и вольна делать, что хочет. Она и делает, что хочет…
– Кстати, – вступил в разговор Лыков, – она сказала мне, что вдовой стала как раз из-за Гамзата-пешукчи.
– Это так.
– И что она ему за это почти благодарна… Будто бы, её муж был домашний деспот.
– Ну… капитан Атаманцев не был, конечно, никаким деспотом. Просто ему досталась такая необычная женщина… А он совсем обычный, как все мы. Ему было с ней трудно.
– Зачем же он на такой женился? Зачем она за такого пошла?
– Очень даже понятно, зачем. Политическая ссыльная. Оторвана от дома, от родителей, одна в чужом краю. Да кому хочешь на шею бросишься от такой тоски! Первому, кто пожалеет. Первым оказался капитан Атаманцев.
– Детей у них не было?
– Не было.
На этом разговор о докторше прекратился. Таубе с Артилевским ушли – они занимались поиском в ауле явок Лемтюжникова. В этом им помогал приехавший из Гуниба здешний исправник. Ильин с Даур-Гиреем тоже где-то пропадали, и Лыкова никто не тревожил. Весь вечер он думал, как ему повести себя завтра. Понятно, что у себя на квартире Лидия Павловна продолжит своё наступление, и звенеть шпорами под дверью там будет уже некому.
Алексей так ничего и не решил. В душе молодая интересная женщина, конечно же, волновала его. Сыщик давно был в отъезде и истосковался по ласке. Но что он скажет дома? Как ляжет потом, по приезде, с Варенькой в постель? Словно ни в чём не бывало?
Ночью ему, почему-то, снились грудастые русалки. Они были похожи на жриц любви с нижегородской ярмарки: красивые, наглые. И манили коллежского асессора за собою в море…
Утром Алексей встал, кое-как дотерпел до полудня, а перед самым выходом всё-таки обтёрся губкой с уксусом. Но ничего не произошло. Лидия Павловна едва успела сменить сыщику повязку. Лишь только их дело подошло к душевным беседам, лишь только она положила его руку себе на пышное колено, как вдруг прибежала взволнованная аварка. Оказалось, что у жены чанки Саида начались преждевременные роды. Атаманцева скрипнула зубами, схватила свой саквояж и ушла по вызову. Раздосадованный Алексей вернулся на этапный двор, где узнал, что ему надо срочно отбыть в Гуниб.
