Как хотите, а торговля с театром – одна зараза. Взять, к примеру, Апраксин рынок. Каждая лавка, держащая здесь торговлишку, из кожи вон лезет, чтобы произвести впечатление. И вывеску распишут, и ставни размалюют, и на витрине такое великолепие соорудят, что не захочешь – остановишься поглазеть. И не заметишь, как очутишься внутри да распрощаешься с копейкой. Зрелища – театр и торговля – для того и созданы, чтобы оболванивать честных граждан. И что обидно: обманывают, а тебе приятно. Но как театр имеет темные закулисы, о которых публике знать не положено, так Апраксин рынок за роскошным занавесом витрин прячет много чего.

Стоит шагнуть в его глубину, как открывается совсем другой мир. Суровые грузчики, грязные работники, склады на пудовых запорах, склады, распахнутые подводам, склады с мешками и бочками, склады с ящиками и коробами. Дальше – поленницы дров и свалки. Еще дальше – покосившиеся домишки да облезлые дворики, среди которых горы ветоши и вонючие костровища. А в самом сердце его, таинственном и недоступном, кончается власть империи и начинаются свои законы, суровые и простые. Соваться сюда постороннему не следует. Впечатлений может хватить на всю жизнь – увы, краткую. Апраксин рынок только снаружи развлекает витринами с гладкими приказчиками. В глубинах царит особый уклад, как в заколдованном лесу.

Даже нынче, когда большая часть населения его предавалась варке варений, чужим здесь не радовались. А потому тетка Параскева вылупилась на одинокую фигуру, шагавшую посреди рынка, с горячим удивлением. Позабыв мешать грязной корягой булькающую бурду, которую вскоре продадут за сортовой конфитюр, проследила, как чужак минул чайные склады, за ними пеньковые и, повернув, углубился в переулок, ведущий в самое нутро.

Смелость пришельца держалась на аргументах, внушающих уважение даже в гиблом месте, а именно шашке кавалерийского образца на одном боку и кобуре с револьвером на другом. Форменная фуражка с околышем городового служила не хуже клубка Ариадны в минойском лабиринте. Так что замызганные обитатели на всякий случай прятались по углам.

Старший городовой Семенов дорогу знал наверняка и по сторонам не отвлекался. Равнодушно не заметил, как оборванец пробовал на зуб золотые часы, не менее полтинника, срезанные с купеческого кармана. Пропустил другого умельца, тащившего набитые чемоданы. И даже не обратил внимания на умника, деловито менявшего старинную вазу на трехрублевку. Не до мелочей было.

Отыскав среди битой штукатурки одному ему ведомый знак, ударом сапога открыл дверцу с навесным замком, оказавшимся ловкой маскировкой, прошел сквозь темный чуланчик, пахнувший таким озоном, что лучше не знать, и очутился во внутреннем дворике, захламленном рухлядью. Здесь, не растерявшись, направился к подвальной лесенке, одной из трех, и очутился в подземелье, в которое свет попадал из слепого арочного оконца. Навстречу ему метнулась тень, прятавшая за спиной коварный ножик. Но городовой не шелохнулся, а тихо сказал:

– Мир дому сему.

– Сгинь, Косарь, – так же тихо приказал спокойный голос.

Тень, только что собиравшаяся напасть, услужливо поклонилась, запрятала лезвие в тряпье и выскочила наружу. Сняв фуражку, Семенов приблизился к конторскому столику, который маячил в сумраке. За ним очерчивался господин в неброском пиджачке, лицо скрыто светом, падавшим на затылок. И сам господин был какой-то потертый, неприметный.

– Доброго дня, Семен Пантелеевич, – поздоровался городовой, впрочем не подав руки.

– Всегда рады вам, Михаил Самсоныч, – ответил хозяин подвала, не вставая. – Не желаете чаю? У нас свежее варенье…

Городовой вежливо отказался и, без приглашения выбрав стул, торчавший кверху лапами на горке ящиков, уселся. Как видно, церемония эта была хорошо знакома обоим. И доставляла нечто вроде приятности.

– Как служба?

– Не жалуюсь, – ответил Семенов, устраивая шашку. – Дело имеется. Натурально, особого свойства.

– Иначе не обрадовали бы своим визитом.

– Не для себя. Хороший человек попросил.

– Для вас никогда отказа не будет…

Обменявшись горстью светских любезностей, Семенов кратко, но точно изложил, зачем пришел. Семен Пантелеевич выслушал, уточнил кое-какие детали и обещал непременно помочь. Раз надо срочно, значит, к вечеру успеется. Обещав прислать весточку, попрощался и даже выразил сожаление, что господина городового ждет служба, а то бы мило провели время. Согнувшись и придерживая фуражку, Семенов выбрался на свет. В подвал тут же юркнул субъект, названный Косарем, выслушал приказания и кинулся исполнять со всех ног.

Кто же этот славный господин, к которому полиция обращается за подмогой? Ладно уж, не будем мучить загадками. В полицейской картотеке значится под именем Сенька Обух, или для краткости просто Обух. Господин почетный и влиятельный. Настолько, что все форточники, марвихеры, клюквенники, нищие и прочие господа разбойных профессий, обитающие в Казанской части, признают его вождем. Таких, как господин Обух, в столице имелось ровно двенадцать – для каждой части города. Что удобно: господа полицеймейстеры управляют сверху, а господа старшины воровских артелей – снизу. Живут мирно: одни борются с преступностью, другие ее поддерживают. Иначе – никак. Случись вдруг катастрофа – в один день перестанут красть и грабить, – что тогда делать полиции? Как жить и получать чины? Вот именно. А так господин градоначальник издаст грозное указание о борьбе с преступностью. Господа полицеймейстеры доведут его до приставов. Те – своим подчиненным. И вот отправляются городовые Семеновы на поклон к старшинам и просят попридержать ребяток недельку-другую, пока не утихнет. И о чудо! Преступность стихает. Градоначальник доволен. Порядок наведен. Гармония торжествует. Можно грабить дальше.

Обуху досталась самая ответственная часть столицы: здесь и царский дворец, и посольства, и Министерство внутренних дел. Но воровать кто-то должен и в такой обстановке! Вот Сенька и трудился, не жалея сил. Что же касается его отношений с Семеновым, то в этот скользкий предмет соваться не следует. В самом деле, не главный же герой. Достаточно, что старший городовой уважал старшего вора, а тот платил взаимностью. То есть один брал без грабительства, а другой разбойничал по правилам. При таком положении борьба за порядок на улицах продлится вечно, а полковник Вендорф может предаваться бильярдной страсти. Счастье, что Ванзаров об этом пока не догадывался.

Ох, что-то не в ту степь свернули. Предупреждали же: нечего соваться в чрево Апраксина рынка: дурно пахнет и мрачные тайны. Аж жуть.