Глава 20
Викентию Павловичу жаль было так быстро прерывать разговор. Но и возражать неловко. Идя за Анисимовой в десертную залу, он утешал себя тем, что выяснил нечто интересное для Одинокова — Ксения им очень даже интересовалась! Впрочем, не только это интересовало Петрусенко. Неясное ощущение того, что только что, в разговоре, он услыхал нечто уже знакомое, слышанное раньше, при других обстоятельствах. Что? Пока не мог уловить. Что–то ускользающее… может быть, не очень значительное. Но знакомое… Нужно вспомнить, догадаться, иначе не будет покоя…
И вспомнил, как только вошел в комнату, где народ уже рассаживался за столиками с десертом. Он увидел юную княжну Орешину со своим неизменным спутником–женихом, и словно молния высветила два слова, оказавшиеся рядом: «Саратов» и «актер». Эти два слова он уже слышал — далеко отсюда, и от человека иного круга — от взломщика сейфов Хорька. Да–да, та самая странная история, в которую он не стал углубляться, но которую запомнил: специально, по чьей–то просьбе, щедро оплаченной, Хорек рассказал о каком–то актере «приезжей дамочке». Дамочке из Саратова!
Петрусенко качнул головой. Его соседи по столику могли подумать, что он хвалит вкусный чай. А он просто не сдержал удивления: надо же — такое совпадение! Где Хорек, а где саратовские убийства! Разве может быть между ними связь? Но вот два слова, поставленные вместе, потянулись ассоциативной ниточкой. И взволновали его.
Невольно Викентий Павлович поглядывал на актера Уманцева. Наверное, тот перехватил один из этих взглядов, потому что, очередной раз вскинув глаза, следователь наткнулся на встречный взгляд молодого человека, в котором явно читался вопрос: «В чем дело?» Причем Петрусенко показалось, что вопрос с налетом вызова. Но почему?
Вечер подходил к концу. Большинство гостей уже разъехались. Викентий ждал, когда откланяется Вахрушев: вместе с ним пришел, вместе и уйдут. Но тот все еще вел беседы с хозяйкой и ее дочерью, сидя на диване в уютном зеленом углу под пальмой и фикусом. Дальше, у окна, в одиночестве стоял Петр Уманцев. Петрусенко неторопливо подошел к нему, тоже глянул в заснеженный сад, залитый светом луны.
— Красиво! — сказал искренне. — Словно театральная декорация.
— Вы, как я понимаю, театрал?
Голос молодого актера был вежлив, но, все же, с явными нотками вызова. Может быть, ему докучают дилетанты, считающие себя знатоками? Викентий Павлович продолжил приветливо:
— Я, знаете ли, приехал из города, который называет себя театральным центром. Из Харькова. У нас там несколько хороших театров, разных — и серьезной драмы, и буффонады, и варьете. Стараюсь бывать.
Уманцев слегка пожал плечами. Жест мог означать и «очень приятно это слышать» и «а мне какое дело?» Петрусенко продолжил:
— Ксения Аполлинарьевна сказала мне, что вы ведущий актер городского театра. Я бы хотел побывать на каком–нибудь спектакле. Посоветуйте, что посмотреть?
— Извольте, у нас сейчас Островский «Без вины виноватые» играется.
— Вы в этой пьесе задействованы?
Петрусенко специально употребил канцелярское слово «задействованы» и увидел, что и ожидал — у актера дрогнули насмешливо губы, когда он ответил:
— Конечно, я в этой пьесе… играю.
— Наверное, Незнамова?
Викентий иногда любил разыграть из себя эдакого недалекого простачка: иногда ради дела, а иногда просто так, чувствуя гордыню в собеседнике. И не ошибся, услышав в ответ:
— Никого другого я просто не стал бы играть. Aut Caesar, aut nihil. — Или Цезарь, или ничто!
Впрочем, здесь была не только обостренная гордость. Петрусенко вновь увидел в глазах актера словно бы вызов. И сказал в ответ, убирая из голоса провинциальную тупость:
— Disce parvo esse contentus. — И тоже, подражая Уманцеву, перевел для него фразу. — Учись удовлетворяться малым!
— Вот уж нет! — Уманцев глядел ему прямо в глаза. — An vivere tanti est? Стоит ли жизнь такой цены?
— То есть, как любимый ваш Цезарь: «Veni, vidi, vici»? Пришел, увидел, победил?
— Именно так! Quod liced Jovi, non liced bovi… Сами понимаете: «Что позволено Юпитеру, не позволено быку».
Петрусенко увидел, что Вахрушев встал, прощаясь.
— Извините, — сказал он Уманцеву. — Пора уходить. Приятно было поговорить, латынь — моя слабость. — И пробормотал, отходя. — Praemonitus praemunitas… Кто предупрежден, тот вооружен…
Полицмейстер подвез его в своей коляске к дому Одинокова. По пути спросил:
— Что, Викентий Павлович, когда же ждать результата ваших обмеров?
— Думаю, уже дня через два–три, — ответил Викентий Павлович. — Сам в нетерпении…
Он ждал из центрального сыскного департамента результата бертильонажа Тихона Серкова.
