Глава 15
Два дня назад в пансионе «Приют» появился новый жилец. Этот бывалый моряк служил помощником капитана на грузовом пароходе «Волгарь», осенью пришедшем из Астрахани с баскунчакской солью и овчиной. Разгрузиться они успели, но уйти обратно — уже нет. В этом году река взялась льдом необычно рано, вот «Волгарь» и застрял в саратовском порту — ждать начала навигации. Хозяину «Приюта» постоялец рассказал, что команда уехала железной дорогой домой, но несколько человек, сменяя друг друга, живут в Саратове, приглядывая за пароходом. На днях приехал он со своим матросом–юнгой сменить на время боцмана. Жить в меблированных комнатах, как предшественник, он не захотел.
— В порту мне рассказали про ваш пансион, это как раз то, что мне по нутру, — хрипловато разглагольствовал моряк, размахивая дымящей трубкой. В добротном бушлате, с русой шкиперской бородкой, невысокий и крепкий, он понравился хозяину.
«Морская бесхитростная душа», — подумал тот еще при первом знакомстве. И охотно сдал ему комнату на втором этаже. Два–три порядочных постояльца — хорошее прикрытие и делу не помеха…
Викентий Павлович Петрусенко с удовольствием играл роль моряка. В его сыщицкой практике переодевание не раз имело место. Гримировался он всегда слегка: вот как теперь — лишь бородку прицепил. Главное — перевоплощение в другого человека, и не один знакомый не узнает. Наверное, в нем пропал талант актера, не раз думал Викентий. Впрочем, талант сыщика был ему значительно дороже.
По делу Анны Городецкой поиски не прекращались, хотя Петрусенко считал, что настоящих перспектив здесь уже нет. Сам он вернулся к тому, о чем рассуждали они с Кириллом Степановичем, сидя у изразцовой печи. Лукерья Кутепова убита в каком–то помещении — там осталась одежда девушки. Убийца с тем домом связан, потому и унес тело, бросил в реку… Петрусенко решил найти этот дом. Хотя бы попытаться…
— Мне нужен помощник, — попросил он полицмейстера Вахрушева. — Из вашего ведомства, но человек незаметный, неизвестный ни мелкой шушере, ни крупным преступникам. И чтобы город знал хорошо.
— Подумаю, — пообещал Устин Петрович.
На другой день он представил Викентию Павловичу худенького, невысокого, как подросток, человека лет двадцати семи:
— Михаил Яровой, Миша. Наш писарь. Знает все о преступном мире, а его не знает никто.
Петрусенко отлично было известно, что на полицейских писарей никто не обращает внимание, даже если они записывают допрос. Сидят себе в уголке незаметно, строчат что–то на бумаге — кто на них смотрит!
Миша Яровой оказался прекрасным гидом. Исходной точкой их поисков стал тот рыбацкий причал, где всплыло тело Кутеповой. Направо, вдоль берега, потянулся поселок портовых рабочих, за ним — пустошь, а дальше, уже за городом, рыбацкие деревни — до степи. Писарь сразу советовал идти в противоположную сторону. Однако Петрусенко предпочел лично удостовериться в бесперспективности поисков.
Теперь они шли налево. Здесь было оживленнее. Район, конечно, бедняцкий. С кривыми улицами и плохо мощеными тротуарами, но одноэтажные дома все же добротные, не чета рыбацким халупам. Попадаются продуктовые лавки, кабаки и трактиры. Миша по пути обращал внимание Викентия Павловича то на одно здание, то на другое. Но следователь, иногда сразу, а иногда подумав, все же качал головой.
— Нет, явно не то.
Но вот поселок как–то сразу отступил от берега, потянулось пустынное каменистое место, обрыв, огромные валуны у воды. А дальше, за ними высилось какое–то странное здание, глухой стеной повернутое к реке.
— Что это? — спросил Петрусенко.
— А это пансион «Приют», — усмехнулся писарь и лихо прищелкнул пальцами. — Занятное местечко, скажу я вам!
— Ну–ка, Миша, поподробнее!
— Это заведение пансионом называется недавно. Раньше было просто «домовладение Балычова». К нам не раз поступали наводки, что там пересыльный пункт контрабанды. Пытались поймать на горячем, но этот Балычов — хитрее лиса! Или узнавал заранее, или нюх у него такой… В общем, ускользал. Поговаривали, что там и игорный притон, и воровской, и подделка документов, и скупка краденого. Но все только слухи, без фактов. А ведь дыма без огня не бывает.
— Если дыма столько много, то и огонь обязательно прорвется.
— Вот в одну облаву и зацепили там золотые и серебряные вещи, идущие у нас в розыске после нескольких краж.
— И что?
— А ничего! Вывернулся Балычов, утверждал, что это вещи одного постояльца, назвавшегося вымышленным именем и скрывшегося во время облавы. Вещи и вправду находились в одной из сдаваемых комнат, а какой–то тип, точно, сбежал…
— Ясно… — протянул Петрусенко. — Прошел Балычов по этому делу как свидетель.
— Точно. Но, похоже, сильно испугался. Как раз после этого случая он официально зарегистрировал свое заведение как пансион. Последнее время ничего плохого о «Приюте» не слыхать. Да только я не верю, чтоб такой пройдоха изменился… вот так, сразу!
— Еще древние римляне говаривали: «Vulpes pilum mutat, non mores». — Петрусенко похлопал Мишу по плечу. — «Лиса меняет шерсть, а не привычки!» Ты прав, дружок, место занятное. И, думаю, очень подходит под то, что я себе представлял. К тому же есть выход к реке, глухой выход…
Первые два дня в «Приюте» практически ничего не дали Викентию Павловичу. Но он и не рассчитывал на мгновенную удачу. Опытный сыщик умеет выжидать. Почти все время «штурман» проводил в нижней комнате трактира, лишь часа на два уходя, по его словам, «проведать посудину». Иногда прогуливался по пустынному заснеженному берегу со своим матросиком, которого упорно называл «юнгой». Хозяин как–то сказал, подсмеиваясь:
— Парнишка–то ваш не староват для юнги? Лет тридцать ему, поди?
«Штурман» махнул постоянно коптящей трубкой, прохрипел:
— А это уж кто какой пловец! Один и в молодости на самую волну выгребает, а другой на мелкоте барахтается. До старости в юнгах ходит!
И самодовольно захохотал, давая всем понять, что отличный пловец — это он сам. А в комнате пояснил Мише:
— Мой «морской волк» — глуповато–добродушный, но чванливый человек. Такого можно не опасаться. Именно так и должны воспринимать меня, почти не обращая внимания.
В «Приюте» помимо него был только один постоянный жилец — бессемейный пожилой холостяк из портовых служащих. Хозяин объяснил, что в судоходное время, когда порт забит судами, у него нет отбоя от постояльцев — одни уезжают, другие прибывают. Теперь же мертвый сезон.
— А по мне так даже лучше, не люблю суету, — заявил на это «штурман».
Трактир, однако, к вечеру многолюдно гудел и веселился. Днем, правда, пустовал. В эти первые дни Петрусенко постоянно видел в нем только одного слепого старика. Впрочем, этот человек был не столько старым, сколько седым и малоподвиженым. Он приходил где–то к полудню, усаживался у стойки. Если там в это время оказывался сам хозяин Балычов, они перебрасывались несколькими фразами, и слепому наливали джин или ром из красивой иностранной бутылки.
Петрусенко на второй же день подсел к слепому, а вскоре увел его за столик, хорошо угостил. Слепой почти сразу охотно стал рассказывать ему, что давно знает Балычова.
— Живет этот хват припеваючи, потому что такие, как я, головами своими рисковали!
Викентий Павлович быстро сообразил, что его собеседник — бывший контрабандист. Он вспоминал, и в провалах его слепых глазниц скапливалась влага:
— Эх, капитан! Ты вот, говоришь, большой пароход водишь? И у меня был свой кораблик, легкий и верткий, как рыба в воде, под двумя парусами! Знал бы ты, сколько раз я ходил и в Бендер–Шах, и в Пехлеви! Какой товар возил!
Петрусенко махнул рукой, от стойки принесли еще две кружки пива и тарелку наструганной вяленой рыбки.
— Благодарствую! — Слепой с удовольствием тянул пиво, аккуратно ел, облизывая рыбий жир с пальцев. — Спускался я по Куре аж до Азербайджана! Удачлив был, ни разу не попался. А потом стал слепнуть! Жена померла, а сын сгинул в Каспии вместе с кораблем…
Петрусенко смотрел на слепого, еще статного и красивого старика. Представлял, какую бурную жизнь прожил этот бывалый контрабандист. Теперь же он жил неподалеку в какой–то комнатушке, кормился милостью хозяина «Приюта». И был исполнен к нему благодарности. Говорил:
— Господин Балычов жить умеет, это да! Но он хороший человек. Мог бы меня выгнать, а он поит и кормит… Помнит добро.
