23. Золото камергера

Четыре человека сидели в кабинете Бекорюкова и уныло молчали. Одним был сам хозяин. Веером вокруг него расположились пристав Поливанов, сыскной надзиратель Щукин и находящийся в отпуску коллежский асессор Лыков.

— Ладно, к черту сопли! — объявил, наконец, штабс-ротмистр. — Ну, не нашли вы маньяка. Зато раскрыли убийство дьяконицы из Баков. Месяц уже, как следствие открыто, и никаких улик. А тут злодей доставлен на блюдечке и с уликами. Иван, я прикажу выдать тебе пятнадцать рублей наградных. Ты молодец.

Щукин иронически хмыкнул, но промолчал. Зато заговорил Лыков:

— Хорошо, конечно, что одним гаденышем меньше стало в лесах, но ловили-то мы не его! Давайте решать, что дальше делать. Есть же у вас какая-никакая агентура.

Пока исправник с городским приставом сокрушенно переглядывались, Щукин вдруг произнес:

— Агентура уже кое-что доложила.

— Иван Иваныч, ближе к делу! — оживился штабс-ротмистр. — Неужто ниточку дашь?

— Сейчас сами рассудите, ваше благородие. Целовальник из Шудского кабака рассказал: у Базилевского в поместье проживает посторонний.

— У Базилевского? — скривился поручик. — Ну и что с того? Мало ли к господину камергеру гостей приезжает?

— Гость уж больно особенный. По виду настоящий варнак. Жил все это время при хозяине, тайно. А второго дня явился к кабаку и стал там к бабе приставать. Что мимо шла. Крестьянин сделал ему замечание. А «гость» его за то ножом угостил!

— Ножом? — заинтересовался Бекорюков. — Кто же этот пылкий юноша?

— А неизвестно. Но Базилевский сразу прибежал на выручку. Сунул мужику сотенную бумажку да бабе пятнадцать рублей. Чтобы, значит, молчали. И увел варнака обратно в поместье.

— Любопытно… — глубокомысленно пробормотал Поливанов. — Сей камергер темная фигура. Давно следовало бы его проверить.

— А что в вашей лесотундре делает целый камергер? — поинтересовался Лыков.

— Иван Викторович Базилевский проживает в своем имении под негласным надзором полиции, — пояснил исправник. — Почему он удалился сюда из столицы — никто в точности не знает.

— Я слышал, что здесь замешана женщина, — вставил Поливанов. — А именно его, Базилевского, жена, Наталия Петровна. Я видел ее прошлым летом. Пикантная штучка! Говорят, она приглянулась одному из великих князей, и мужа решили… хе-хе… удалить. Чтобы не мешался. В результате он здесь, а она в столице. Очень удобно.

— А я слышал другое, — возразил штабс-ротмистр. — Что у Базилевского вышло столкновение с бароном Гинсбургом. На почве состязания амбициями. Иван Викторович потребовал у этого иерусалимского дворянина удовлетворения, а тот с перепугу сразу побежал жаловаться государю. А поскольку Гинсбург личный банкир семейства Романовых, то выехать из столицы предложили не ему, а Базилевскому. Еще добавлю, что человек он вполне светский и с кем попало якшаться не станет.

— Значит, нужно срочно ехать туда, — заявил Лыков. — Знаю я этих светских людей! Не дай Бог повернуться к ним спиной… Что еще сообщает о нем ваш источник, Иван Иванович?

— Варнак проживает в Шудской даче уже второй или третий год. Человек беспокойный, дурного нрава. Пьет беспробудно. Но хозяин его тем не менее для чего-то держит. Причем возле себя, в главном доме. В деревню или еще куда до сих пор не выпускал. Они вдвоем шляются по лесам, что-то ищут.

— Господа! — воскликнул поручик Поливанов. — Вот что мне сейчас пришло на ум! Мы ищем маньяка среди беглых, дезертиров, на худой конец, сумасшедших. А почему маньяком не может быть сам камергер Базилевский? Его алиби никому и в голову не приходило проверять.

— Погоди, Николай Орестович, — остановил его исправник. — Господин камергер находится у нас под надзором с позапрошлого года. А убийства начались на год раньше.

— Ну и что? Базилевский до приезда сюда каждый год наведывался в поместье. И именно летом! От Варнавино до Шуды примерно тридцать пять верст. Удавил ребенка — и шмыг к себе! Ищи-свищи. Надобно Базилевского с его варнаком арестовать, прислугу допросить. Кто из них двоих маньяк, сразу станет ясно.

— Хм… Арестовать камергера высочайшего Двора… — засомневался Бекорюков. — За такое и со службы могут попросить. У Ивана Викторовича пол-Петербурга друзей. Они же меня размажут! Тут нужны более веские основания, чем донос целовальника из сельского кабака.

— Надо ехать и брать варнака с ножом, — предложил Лыков. — А там как повернется. Если тот и вправду подозрителен — возьмем и камергера, как укрывателя.

На том и порешили. Через четверть часа знакомая полицейская пролетка уже везла двух сыщиков на север. Сначала они подымались вверх по Лапшанге. Мелькнул поворот на Нефедьевку и скрылся из глаз. Как там семейство? Варенька, Брюшкин с Чунеевым? Хорошо отпуск проходит — в розысках да арестах… Верст через пятнадцать перебрались на другой берег реки и углубились в лес. Ветлуга осталась где-то далеко справа. Вятский тракт был хорошо обустроен, лошадь несла быстро. В отличие от поездки в Урень, движение на шоссе было здесь очень оживленным. То и дело попадались обозы, телеги и отдельные экипажи. Пролетела курьерская почта, встретилась даже колонна арестантов под конвоем — шла на Нижний Новгород. У Карелихи пролетка сошла с тракта на сельский большак и через час оказалась в Шуде.

Сама деревня, не очень значительная, вытянулась по обеим сторонам большака. Направо лес был сведен, и открывался красивый вид на пойму Ветлуги — до нее было около пяти верст. В полугоре стоял старинный барский дом, обшитый кое-где новыми досками. Неподалеку артель мужиков рыла длинную яму под фундамент.

— Господин камергер решил заделаться промышленником, — ткнул в их сторону надзиратель. — Возводит сразу и коровник, и свинарник, и маслоделательный завод. Хочет даже сыр в нем изготавливать.

— Сыр? — покачал головой Лыков. — В этих местах? Это ему тогда придется сначала породистое стадо заводить.

— Уже завел. Еще, говорят, стекловаренный завод собирается где-то в лесу ставить.

— А для стекла потребуются залежи высококачественного кварцевого песка, причем поблизости.

— Базилевский и песок нашел. Предприимчивый! Заметьте, Алексей Николаич, строить собираются из кирпича. Такого и в Варнавине не заведено, а тут будет. Шудская дача — третья в уезде после Поливановской и вашей. Ежели с умом взяться — капитал хороший!

За беседой они подъехали к главному дому. Лыков на ходу ловко соскочил с пролетки:

— Вы входите через парадное. И громко требуйте выдать вам зачинщика вчерашней драки. А я с угла покараулю — может, кто и прибежит…

Так оно и вышло. Щукин с шумом подлетел к главному входу, обращенному на реку. Топая сапогами, он вбежал в дом. Алексей едва успел стать под окном, как оттуда, чуть не ему на голову, свалился какой-то узел. Следом полез мужик. Сыщик дал ему спуститься, набросился сзади, схватил за шиворот и сильно хватил оземь. Пока озадаченный беглец приходил в чувство, Лыков вынул у него из сапога нож. Тот оказался странным: рукоятка из корня сосны, а лезвие запущенное, тупое. Таким ножом можно только напугать, а зарезать не получится…

Развернув неизвестного к себе лицом, Алексей увидел типического бродягу. Неопрятная борода, гнилые цинготные зубы, взгляд испуганный и ошарашенный. Одет в пестрорядиновые порты и суровую рубаху под драным чапаном, на ногах — старые отопки.

— Имя?

— А вы кто такой будете, чтобы…

Докончить беглец не успел — Лыков отвесил ему сильную затрещину:

— Имя?

— Лонись-лонской был Иван Не Помнящий Родства, — с достоинством бывалого арестанта ответил варнак.

— Что в узле? Развязывай!

Бродяга поспешно раскрыл узел — там оказались портянки, рваные подштанники и несколько фунтов табака.

— Иди в дом!

Там в обширной передней разгорался скандал. Барин лет тридцати, с породистым округлым лицом, напирал на невозмутимого Щукина и кричал:

— Еще раз говорю вам, господин ищейка, что никаких посторонних в моем доме нет и никогда не было! И обыск устроить я вам не позволю! Вон отсюда!

Появление Ивана Не Помнящего Родства под конвоем Лыкова заставило помещика тут же замолчать. Зато оживился надзиратель:

— Вот! А крику-то, крику… Врете представителям власти — а ведь вы камергер двора! И не стыдно вам?

Лыков выступил вперед:

— Иван Викторович Базилевский?

— Да. С кем имею честь?

— Коллежский асессор Лыков Алексей Николаевич, чиновник особых поручений Департамента полиции.

— Департамент полиции? В нашей Тмутаракани? Потрудитесь объяснить. Вы присланы сюда шпионить за мною?

— Скромнее надо быть. Не весь мир вращается вокруг вашей персоны… А объяснять будете вы, а не я. Что это за человек вылез сейчас из окна вашего дома? И не он ли вчера у кабака ранил местного крестьянина?

— А у вас что, имеется заявление означенного крестьянина? — быстро переспросил помещик.

— Для ареста бесписьменного бродяги никаких заявлений не требуется. Так же как и для задержания укрывателя беглых. Достаточно самого факта укрывательства. Собирайтесь — поедете с нами в уездное управление полиции.

— Но почему вы решили, что я прячу именно беглого каторжника? Это крестьянин из Горок, я нанимал его на работы.

— У нас с сыскным надзирателем Щукиным глаз наметанный. Сибирского варнака от камергера отличаем. И потом: впервые вижу крестьянина по имени Иван Не Помнящий Родства.

— Я все-таки протестую!

— Мы зря тратим время. Вы подозреваетесь в том, что занимаетесь притонодержательством. В Селенгинск захотели, Иван Викторович? Был я там — ничего интересного, уверяю вас!

Не давая хозяину опомниться, Лыков опечатал его кабинет и задержал лакея и экономку. В Варнавин возвращались уже в трех экипажах. В первом Щукин вез связанного бродягу, во втором одиноко путешествовал камергер, в третьем Алексей следил, чтобы задержанная прислуга не сговорилась между собой. Базилевский пытался объясниться с коллежским асессором, но тот отказался слушать его в отсутствии начальника полиции.

Так всей толпой и ввалились в управление. Был тихий субботний вечер. Бекорюков с Поливановым встретили приехавших сурово. Щукин доложил начальству обстоятельства задержания подозреваемых. После этого бродяга сразу же был препровожден в холодную. Лакея и экономку развели по разным комнатам, и Иван Иванович приступил к их раздельному допросу.

— Ну, а вы, господин Базилевский, сообщите нам, что за лицо скрывалось у вас все это время, — заявил арестованному исправник.

— А какое «это»?

— Запираться решили? — рявкнул Галактион Романович, искусно разыгрывая гнев. — Тоже угодно в холодную? Дворянской камеры у нас нет, поэтому ознакомитесь с клопами!

— Я все-все расскажу, — с готовностью ответил камергер.

— Так-то лучше… Мы слушаем.

— Схваченного вами человека зовут Шура Запойный. Настоящее его имя мне не известно. Он действительно бродяга, бежавший с Зерентуйских кабинетских приисков. Я выписал его к себе, как специалиста.

— Специалиста в какой области?

— То, что я вам сейчас скажу, господа, покажется сначала очень странным. Даже неправдоподобным.

— Говорите, говорите, мы слушаем…

— Это большой секрет!

— Господин Базилевский! — снова рыкнул исправник.

— Шура Запойный понадобился мне как специалист в области золотодобычи.

— Что?!

— Именно. Я нашел в реке Шуде, протекающей по моей земле, золотой песок.

— Золотой песок? В Варнавинском уезде? — вскричал Бекорюков. — Вы когда перестанете смеяться над нами? К клопам, немедля к клопам!

— Я абсолютно серьезен, — сказал Базилевский, извлекая из кармана сюртука мешочек синего бархата. — Вот, не угодно ли взглянуть. Я намыл это под руководством Шуры Запойного.

И он высыпал на стол большую горсть темно-серых, с тусклым блеском, крупинок.

— Что это? — склонились над ней полицейские. — Какие тяжелые!

Лыков взял несколько крупинок, покатал на ладони, одну попробовал на зуб:

— Это шлихтовое золото, господа. Кажется, очень хорошее. Я встречал такое в Забайкалье.

— Золото? — недоверчиво спросил штабс-ротмистр. — Но почему же оно не блестит? Серое какое-то…

— Нужен аффинаж. Очистка и обогащение. Господин Базилевский, вы действительно нашли это в вашей лесной речке?

— Да. Два года назад, случайно. Когда искал в Шуде кварцевый песок для задуманного мною стеклоделательного завода. Сначала, естественно, сам не поверил. Отвез провизору. Этому… как его? Которого недавно громили.

— Бухвинзеру.

— Да, Бухвинзеру. Попросил проверить. Золото, говорит! С незначительной примесью свинца и платины. С тех пор я будто заболел…

Лицо камергера раскраснелось, глаза лихорадочно блестели:

— Вы должны понять меня! Золотой песок — в Шуде! Уму непостижимо… И об этом знаю только я. Но что делать? Как использовать неожиданное сокровище? Я живу один, с женой отношения сложные, вокруг тайга. Если вдруг о моей находке станет известно, то всему конец! Шуда протекает не только по моим землям. У Базилевских лишь последние десять верст перед впадением в Ветлугу, а длина всей реки — более сорока. Имеются большие притоки: Боровая, Молосная, Тупиха. Где именно вода вскрыла жилу? Достаточно поставить перед моими землями запруду — и все, золотоносный поток прекратится! Я очень боялся огласки и сейчас боюсь. Господа, вы же тоже дворяне! Не выдавайте пока моего секрета, дайте мне предварительно подготовиться! И потом: я не совершил ничего противозаконного.

— А укрывательство беглого? — хищно ухмыльнулся штабс-ротмистр.

— Виноват! — прижал к груди белые холеные руки Базилевский. — Казните! Ешьте с кашей! Но… так ли велико мое преступление? Шура Запойный оба эти года жил под моим неусыпным надзором. Уверяю вас, он никому не причинил никакого зла. Мы даже сдружились… насколько это возможно между людьми разного воспитания. Трезвый он просто душа-человек, самобытный философ и отменный рассказчик. А пьяный мрачнеет и уходит в себя. Но не буянит! У Шуры была тяжелая жизнь. Но это добрая натура!

— А у кабака что случилось? — не выдержал Лыков и выложил на стол отобранный у бродяги нож. — Ваш самобытный философ напал на крестьянина и нанес ему ранение. Зачем доброму человеку такой тесак?

— Увы, — сокрушенно вздохнул Базилевский, — что-то подобное было неизбежным. Сколько волка ни корми, а он в лес смотрит. Приходилось ли кому-нибудь из вас общаться с бродягами?

— Приходилось, — коротко ответил Алексей.

— Вот! Тогда вы должны меня понять. Бродяга ведь от слова «бродить». Дайте ему угол, хлеб и вино, и он первое время будет вам благодарен. А потом начнет тосковать. Это сорт беспокойных людей, им тошно на одном месте. Потребность шататься, видеть новые лица, выживать, бороться, попадать в переделки… У них это называется: служить на посылках у генерала Кукушкина. И при этом никакой ответственности за кого-то еще, кроме себя. Нет ни семьи, ни родных — ты никому ничего не должен. Все равно, что будет завтра, есть только сегодня! Вот такой и Шура Запойный.

— Вы полагаете, он нарочно?

— Убежден в этом. Он сбежал из-под моего надзора и тут же спровоцировал поножовщину, именно чтобы вернуться назад, к своим. И ткнул-то для вида, только кожу раскровенил… Сам, поди, боялся излишнее зло причинить… Последние несколько месяцев Шура только о Сибири и говорил. Рассказывал, как хорошо жилось ему на Усть-Каре. В этой… как ее?

— Юрдовке, — подсказал коллежский асессор.

— Да, именно в ней! Представляете, господа? Оказывается, многие арестанты бегут с каторги лишь до ближайшей пригородной слободы! Там вокруг каждой тюрьмы имеются такие слободы, по характеру — сплошные притоны. Беглые живут в них годами. И это их вполне устраивает. По ночам воруют или грабят, а днем пьют вино и играют в карты. Удивительные порядки… Шура Запойный, бежав из-под стражи, поселился в халупе в пятистах саженях от тюрьмы. И когда его горемычных товарищей выводили на работы, он спокойно подходил к колонне, передавал друзьям табак или вино, беседовал… На глазах у конвоя!

— Это так, — подтвердил Лыков. — Сюда, в европейскую часть страны, возвращаются или истосковавшиеся по родным случайные арестанты, или уголовные высокого ранга. Поскольку в столицах легче укрыться и промышлять. А многие рядовые злодеи, мелкого, так сказать, полета, так и остаются в юрдовках. Пока не помрут от белой горячки или в пьяной драке свои же не зарежут. Так ваш варнак именно бродяга? Не уголовный?

— Бродяга. Совершенно незлобивое существо! Никого в своей жизни не обидел. Ну, воровал, конечно, чтобы с голоду не помереть. Но и только! И этого Степку Глотова он вчера пырнул исключительно ради скандала, протокола и ареста. Видели бы вы этот порез! Сущая царапина.

— Шура Запойный — горбач?

— О, господин Лыков! Я вижу, вы разбираетесь в этих материях. Да, Шура горбач. Дикий старатель. И очень опытный, бывалый старатель. Несколько лет он мыл золото в безымянных речках Забайкалья, и всегда успешно. Успешно в двух смыслах. Во-первых, он приходил осенью в свою Юрдовку живой. А это трудно и не всем удается. На горбачей, идущих зимовать в свои слободы, ведется в тайге настоящая охота. Они же золото несут! И все беспаспортные, никто их не хватится. А второй смысл Шуриного успеха тот, что добытого золота ему обязательно хватало до весны. Всю зиму он жил, пил, ел на эти доходы. Так что практик он замечательно опытный.

— Откуда же вы его выписали?

Базилевский смутился:

— Я не хотел бы открывать имени человека, рекомендовавшего мне Шуру.

— Это невозможно, — отрезал исправник. — Тут полиция, а не кафешантан! Кто этот человек? Уголовный?

— Шуру Запойного прислал мне инженер-генерал-лейтенант барон Антон Иванович Дельвиг.

— Барон Дельвиг? — ахнули полицейские.

— Да. Он давнишний друг моего покойного отца. И сам уже почтенный старец — Андрею Ивановичу семьдесят три года. Шура его бывший крепостной из деревни Галибихи. Это в низовьях Ветлуги, в Нижегородской губернии. Старый бродяга заглянул туда скуки ради. Говорит, что хотел поклониться могилам родителей, хотя на вид совершенно не сентиментален… Кто их поймет, этих бродяг? Одним словом, они там встретились: беглый с каторги и его бывший помещик. Разговорились. А я, по совпадению, только что прислал барону письмо. Не письмо даже, а крик души! Рассказал о своей находке и просил отыскать специалиста, умеющего держать язык за зубами. В итоге мой камердинер Илья поехал в Галибиху и привез мне… специалиста.

— Когда именно Шура появился у вас в поместье, помните? — впился глазами в камергера Лыков.

— В первых числах сентября восемьдесят четвертого года. Точный день не назову…

— К этому времени первые два убийства уже были совершены, — напомнил Алексей поручику и штабс-ротмистру.

— Какие два убийства? — опешил Базилевский.

— Мы ведем розыски маньяка, удушившего в Варнавине четверых детей.

— О Господи! Конечно, я слышал об этих страшных преступлениях. Неужели вы думаете, что их совершил Шура Запойный? Уверяю вас, он не способен!

— Кто может подтвердить, что бродяга оказался в Шуде не раньше указанного вами срока?

— Да кто угодно! Илья, остальная прислуга… И барон Дельвиг, разумеется.

— Скажите, господин Базилевский, — начал строгим голосом Поливанов, — а сами вы имеете алиби на даты совершения убийств?

Когда до камергера Двора дошел смысл вопроса, он впал сначала в истерику, а потом в прострацию. Пришлось даже для успокоения налить ему коньяку. Но Лыков уже сделал свой вывод:

— Господа, мы снова хлопнули по пустому месту. Я снимаю подозрение с Шуры Запойного. Даже по его ножику видно, что он за птица. Бродяги — особый сорт людей. Уголовные их своими не считают, сторонятся, а часто и враждуют. Там имеются свои принципы, которые строго блюдутся. Например, бродяга может убить только в порядке самообороны, защищая свою жизнь. Правительство совершенно напрасно ссылает за бродяжничество на каторгу, приравнивая тем самым вольных людей к уголовным. Не скажу, что они ангелы, но бродяги — не убийцы.

Окончательную ясность внес Щукин. Он закончил допросы лакея и экономки и пришел доложить о результатах:

— Так что, ваши благородия, итог такой. У бродяги инобытие в трех случаях из четырех, а у господина Базилевского — полное инобытие. К разыскиваемому маниаку оба они отношения не имеют.