12. Трудная среда

Среда в Варнавине — базарный день. Со всех концов съезжаются в уездный город подводы; оживление и на реке. Сотни окрестных крестьян и торговых людей стекаются на главную площадь. То-то радость для кабатчиков!

Проснувшегося утром с легким туманом в голове Алексея ждал сюрприз. Варвара Александровна вошла строгая, в фартуке поверх капота, и сказала:

— Горе ты мое! Иди… пробуй. А то остынет.

— Что остынет? — робко поинтересовался грозный сыщик.

— Ты забыл? Пьяница! Я испекла армериттер!

Точно, как он мог запамятовать? Нужно держаться подальше от «островитян»… Армериттер — кулинарная новинка, ставшая популярной благодаря дешевизне и простоте изготовления. Берется хлеб, нарезается квадратиками и обжаривается потом на сковороде. Если хлеб черный, то добавляют лук, чеснок и зелень, а обжарка происходит на постном масле. Если же берут кулич, то обмакивают его в молоко, жарят на сливочном масле и посыпают затем сахарным песком. Чего уж проще? Соблазнившись именно последним обстоятельством, Варвара Александровна обещала вчера самостоятельно приготовить завтрак. Сказала: вдруг нас ожидает бедная старость? Разорение там или революция — надо быть ко всему готовыми.

Бодро взяв приступом столовую, Алексей умял фунт армериттера — кстати, получилось у жены на удивление вкусно — и запил его чаем. Выздоравливающий Николка объявил, что он волк, бегал вокруг стола и искал, кого укусить. День начинался хорошо…

— На базар пойдем? — спросил Лыков, умиротворенно откидываясь на диван.

— Пойдем, но не надолго.

— Почему? А впрочем… Мне там надо с одним мужиком переговорить, так что обходись без меня. Возьми Окунькова, он дотащит корзины.

— Алеша, ты от вчерашнего пьянства ничего уже не помнишь. Мы обещали Полине явиться к ней в гости ко второму чаю. Забыл?

— Да, теперь вспоминаю. Когда в вашей дыре подают второй чай?

— Глупый. — Варвара Александровна бросила в мужа изюминой. Тот ловко поймал ее на лету и проглотил. — Это теперь наша с тобой общая дыра. Второй чай здесь подают ровно в полдень.

— Бедный я, бедный — женился на высокомерной богачке…

В сыщика полетела вторая изюмина и тоже была съедена.

— …которая еще и швыряется чем попало. Тогда так. Я бегу на базар один. Сейчас десять часов. Мне понадобится минут тридцать или немного больше. Подходите со Степаном к одиннадцати и ждите меня возле телеграфной конторы. Погуляем по базару, Степана с покупками пошлем домой, а сами отправимся в гости. Выполнять! Раз-два!

Как и договаривались, Алексей нашел Евлампия Рафаиловича в отдельной комнате чайной Белянцова. С ним был мужик лет сорока, жилистый, крепкий, заросший обильно поседевшей бородой. Увидев вошедшего, мужик встал и поклонился:

— Трефил Осипович Оденцов.

Сыщик тоже представился и протянул крестьянину руку. Тот, на секунду замешкавшись, пожал ее. Мужчины сели, Лыков заказал чаю для всех и обратился к Оденцову:

— Вот о чем хотел поговорить, Трефил Осипович. В Варнавине ходят всякие разговоры про вашу деревню. Что пенек нашли поблизости в лесу, а в нем нож торчит. Волколак-де в Бочкарихе завелся…

— Глупости и про пень, и про нож. Слыхал про это и я… Нету в Бочкарихе никакого волколака.

— А кто есть?

Оденцов замолчал, настороженно глядя на сыщика.

— Трефил Осипович, а еще говорят, что у вас там люди пропадают.

— Вот это правда.

— Чем вы это объясняете?

— Не знаю.

— Я спрошу тогда без обиняков. Есть в Бочкарихе такие люди, которые укрывают беглых преступников?

Оденцов окончательно смешался и отвел взгляд. Евлампий Рафаилович тронул его за плечо:

— Скажи ему правду. Очень надо. Господину Лыкову можно верить, он порядочный человек.

— Ить эта… В самой-то Бочкарихе нету.

— А где есть?

— Выселок стоит в трех верстах, прямо в лесу. Выродовский починок.

— Чей-чей?

— Это фамилия у него такая. Подходит она к нему, правильная фамилия. Антип Выродов на общество обиделся, да и отделился. В лес ушел жить.

— Один он там?

— Како один! Жена, сын с невесткой да внук со внучкою.

— Правильная, говорите, у него фамилия?

— Подлинный дудор.

— Он, этот Антип Выродов, и содержит притон, так?

Крестьянин вдохнул, словно собирался прыгать в холодную воду, и подтвердил:

— Точно так. Сами кобели, да еще собак завели.

— Что за люди, сколько их, как часто приезжают и уезжают?

Сказав главное, Оденцов словно успокоился и начал теперь рассказывать более подробно.

— Двор у Выродова большой, выстроен «покоем». Што там делается, ниоткель не видать. Да и не ходит туда никто, боятся.

— Давно началось?

— С того году.

— А люди когда начали пропадать?

— Тогда и начали. Сначала Митяй-пастух о прошлом августе. И еще двое проходящих об эту весну.

— Много он их там укрывает?

— Да кто ж их считал? Приходят и уходят они завсегда ночью, обходной дорогой, через лес. Слышно, две брички у них.

— Ага. От шести до восьми человек, значит. Так. Пора ваших непрошеных гостей выкурить. Вы сами-то что-нибудь сделали для этого?

— А што мы могем? Становому пожалиться? Так он у Выродова с ладони ест. Только себе на голову испытание нашлешь. Подопрут ночью избу да спалят соплошь всю семью за один длинный язык. Шугается народ…

— Ладно, скоро это кончится. Но, чтобы все удалось, я должен к вам приехать и своими глазами выселок осмотреть. Далеко ли лес, какой забор, есть ли сторожевые собаки, и много чего еще.

— У нас место глухое, чужих не бывает. Заподозрит он…

— А мы ему сказку придумаем. Бочкариха старообрядческая деревня?

— А то как же! Австрийского согласия. Все по старой вере живем.

— Когда вернетесь сегодня к себе, скажите мужикам, что познакомились на базаре с торговцем по фамилии Лыков. Тертый парень и скупщик. Выменивает по деревням иконы дониконианского письма и старинные божественные книги. Рукописные. Платит за них хорошие деньги. Лыков угостил вас чаем и расспрашивал, имеются ли такие в Бочкарихе. Обещал приехать. Пойдет тогда по избам и станет те книги и иконы торговать. Запомнили?

— Ага.

— Еще Лыков говорил, что в продаже старых икон ничего дурного нету, потому что он сам старообрядец и покупки свои отвозит на Рогожское кладбище, единоверцам. Так что они попадут в хорошие руки, а можно изрядную деньгу заработать. Скажите, а на самом-то деле древлеправославные иконы в Бочкарихе есть? А то, может, я глупость придумал?

— Иконы-то? Да почитай в каждой избе. У меня у самого их полное тябло.

— Тогда все правдоподобно.

— А ведь ловко придумано! — впервые за всю беседу улыбнулся Оденцов. — Такие скупщики взаправду бывают, ажно я о них слыхал. До нас-то, правда, они еще не доходили…

— Теперь дойдут. А у Выродова иконы имеются?

— У него больше всех. Фальшивый человек: стыда во лбу нет. Грешит, грешит, много ему приходится молиться. Вот и запасся.

— Все сходится. Давайте решим так. Я приеду к вам завтра перед обедом. Потолкаюсь по деревне, торговлю разверну. Буду сильно цену занижать. Потом дойду до Выродовского выселка и попробую зайти в дом. Скатаюсь в соседние деревни. Так и протолкаюсь до вечера. Переночую у вас и утром чуть свет уеду. Будет уже пятница. Нападать на выселок в субботу или воскресенье опасно. Его обитатели могут уехать на разбой, и мы тогда их только спугнем. Заявимся к вам утром в понедельник, когда они точно будут отдыхать от неправедных трудов.

Оденцов встал, подошел к иконе в углу и перекрестился:

— Хосподи Есусе Христе сыне Божие… ниспошли удачу в делах наших… надоело в своем доме дрожать!

— Ну, Трефил Осипович, теперь уходите. Только не в общую дверь, а через двор. И чешите нынче как следует на деревне языком, готовьте Бочкариху к моему появлению!

Крестьянин ушел, а Лыков обратился к Рукавицыну:

— Вот вам, Евлампий Рафаилович, и ваш волколак. Нет никого страшнее человека!

— Да… Спасибо за науку…

— Вам спасибо, что помогли разговорить Оденцова. На их выселке прячется банда. Я договорился вчера с исправником, что мы банду эту разгоним. Скоро в Бочкарихе опять будет спокойная жизнь, перестанут пропадать люди. К вам же еще одна просьба. Мы сейчас расстанемся, я обещал жене походить с ней по базару. Где ваш Тимофей?

— У выхода стоит, меня дожидается. Молод он еще по чайным сидеть.

— Он мне нужен. За мной в последние сутки кто-то следит. Не могу сам выяснить, кто. Пусть сейчас, когда я буду шляться по базару, Тимофей ходит за мной. Но обязательно в значительном удалении и не шарит по толпе глазами!

— Передам.

— На площади теперь людно, и, скорее всего, в толпе парень никого не обнаружит. Главное, чтобы его не обнаружили… С базара мы с Варварой Александровной пойдем в гости к Смецким. Это где-то посередине Костромской улицы.

— Знаю их дом.

— Нас ждут там к двенадцати часам. Пусть Тимофей в это же время фланирует нам навстречу. Тот, кто следит за мной, должен быть позади нас саженях в пятидесяти. Неброский, самый обычный, идет тем же шагом, что и мы. Ваш сын должен очень осторожно взглянуть на него мельком, ничем не выражая интереса. И пусть тут же уходит и до вечера мне не показывается. В восемь часов я жду его дома с отчетом. И вы тоже приходите.

— Все понял.

— Для Тимофея тут никакой опасности нет, даже если его расшифруют. Просто тот человек сделается более осторожен.

— И это понимаю. Но вот когда вы поедете в Бочкариху, для вас там будет большая опасность. Особливо на выселке. Место глухое, лес кругом. Может, мне при вас быть? Вдвоем не так страшно.

— Евлампий Рафаилович. Во-первых, я нанял вас на службу помощником управляющего, а не сыщика. И рисковать вашей жизнью не намерен. Во-вторых, в случае, не дай бог, сшибки, вы будете мне только мешать. Уж не обижайтесь. Один я на крайний случай хоть в лес прорвусь. Ловить же Лыкова в лесу… себе дороже. А так придется вас прикрывать — тут-то нас обоих и прикончат. Поэтому спасибо и до вечера.

Когда Лыков пришел к телеграфу, Варенька со Степаном были уже там. Окуньков держал две огромные корзины, причем в одной уже лежала завернутая в синюю бумагу заурея. Втроем они принялись шататься по площади. Уезд в этот день предъявил свои лучшие продукты. Было много щепного и лубяного товара. Солидно стояли бондари с кадушками. Высились стопки выделанных овечьих шкур, рядами красовались готовые сапоги. Очень обильно был представлен гончарный ряд: в окрестностях имелись хорошие вязкие глины. В длинную шеренгу вытянулись продавцы хомутов, дуг, подков и прочего подобного товара. За ними шла скотина. Блеяли овцы, мычали коровы, кудахтали нервные куры; в конце ряда торговали даже двух лошадей. Замыкали этот конец возы с овсом и соломой.

Алексей с Варенькой толкались преимущественно по рядам с провизией. Здесь цепь холщовых палаток была самой длинной. Молоко и молочные скопы, мороженая клюква, домашние окороки, яйца, битая птица, сушеный шиповник, первая зелень и многое другое радовало глаз. Все стоило баснословно дешево, а при небольшом нажиме отдавалось за сущие копейки. Здесь не знали столичного «при фикса» и торговались охотно и с душой. Постепенно корзины Окунькова наполнились покупками: вареным сахаром (любимое лакомство Николки Чунеева), первым рябиновым и черничным медом, парой кряковых уток и пятнадцативершковой стерлядью. За гривенник Лыков купил у крестьянских девочек букет полевых цветов и подарил супруге. Пора уже было идти на чаепитие. Вдруг Алексей увидел идущего ему навстречу с рассеянным видом Фороскова. Пропустив Петра мимо, сыщик тихо сказал Окунькову:

— Ступай незаметно за этим человеком, выясни, где он живет, и договорись, как ему лучше прийти вечером к нам в дом. Он мой товарищ, но для всех это секрет.

Нагруженный покупками Степан послушно направился следом за Форосковым, а Лыковы пошли в гости. Дом Смецких относился к числу лучших на Костромской улице. Длинный, одноэтажный, с пристроенными по бокам флигелями, уходящими в сад. На каменном цоколе! Далеко на тротуар выдавалось крыльцо с чугунным козырьком и двумя керосино-калильными фонарями. Самый тротуар и улица перед домом были выложены плиточником.

На подходе к особняку Лыков разминулся с идущим ему навстречу Тимофеем Рукавицыным. Юноша куда-то торопился, шел задумчиво, почти не глядя по сторонам…

Дверь гостям открыл настоящий бонмезонный лакей, даже в ливрее. Впечатлил и особняк. Стены жилых комнат обиты дорогим кретоном с растительным орнаментом. Повсюду множество цветов — Варенька по пути называла их вполголоса Алексею. Хибискус, филодендрон, восковое дерево, кинтия — и розы, розы, розы… Лыков шел в гостиную и примечал, что по всему дому стесаны пороги — чтобы могло проезжать инвалидное кресло.

В большой зале с бронзовой люстрой, лепным потолком и мраморным камином гостей встретил хозяин дома. Седовласый старик с добрыми глазами едва успел сказать несколько приветливых слов, как раздался звенящий скрежет. В комнату въехала Полина Мефодиевна, еще более красивая, нежели была вчера. На висках ее качались изящные тирбушоны. Желтое модное платье с прозрачными буфами, на лебединой шее дорогое алмазное колье, а в волосах алая роза. Увидев дочь, Смецкий совершенно воспарил. Поцеловав ее в щечку, он обратился к Лыкову:

— А?! Какова! Моя Поля такая красавица! Украшение города, первая в Варнавине. Ах, если бы в Петербург…

В глазах барышни в одно мгновение мелькнули и тут же пропали слезы. Ну и воля! Отец же испуганно прикрыл рот рукой. Полина как ни в чем ни бывало сказала весело:

— Очень, очень рада видеть вас у себя в гостях!

Чай прошел оживленно. Хозяин больше помалкивал, любовался дочерью и чаще необходимого подливал себе Шато-Го-Брюна. Зато барышня блистала. Умная, точная в метафорах, содержательная речь ее вновь заставила Алексея позабыть о времени. Вдруг, незаметно для него, беседа перешла на неожиданный предмет. Полина Мефодиевна заговорила о варнавинском маньяке:

— У нас в городе как-то замалчивают эти происшествия; считается хорошим тоном делать вид, что их нет. Я спрашивала о них исправника… Господин Бекорюков здесь частый гость, — сочла долгом пояснить барышня. — Он делает вид, что влюблен в меня. Чисто платонически, конечно. Хотя Бекорюков и платоническая любовь плохо вяжутся друг с другом… Так вот. Я интересовалась, что думает об этих страшных убийствах полиция и как она собирается искать преступника. Мне было отвечено, что дело идет своим ходом и чтобы я не совалась. Неожиданно вчера геройский победитель медведей проговорился за этим столом, что вы, Алексей Николаевич, лично занялись маньяком. В частном, так сказать, порядке. Так ли это? И как может развиваться ваше расследование? Полиции нашей я не верю, а вот вы вызываете у меня большее доверие.

Лыков никогда и никому, кроме тех, кому положено, не раскрывал секретов своих розысков. Не собирался он делать этого и сейчас.

— Да, Полина Мефодиевна, Галактион Романович вас не обманул. Дело в том, что мой управляющий, господин Титус, едва не был убит именно упомянутым преступником. Это известно доподлинно.

— Вот как! Тут есть связь?

— Есть. Кроме того, наши с Варварой Александровной дети проживают здесь все лето. Мы не можем подвергать их опасности. Еще более страшно за простых людей, которые не могут караулить своих чад днем и ночью. Пора это безобразие прекратить. Я в отпуске, и я хорошо подготовлен для подобной деятельности. Вот мы и сговорились с господином исправником, что он снабжает меня известными полиции сведениями, а я… я ищу убийцу.

Барышня смотрела на Лыкова во все свои чудесные зеленые глаза:

— У вас обязательно должно получиться! Но как вы собираетесь утереть нос Бекорюкову? Почему у него не вышло, а у вас выйдет?

— Очень просто, — с важным видом ответил Лыков. — Вы заметили, что все убийства совершены в период с весны до конца лета? А знаете, отчего? Здешние лекоки не придали значения этому обстоятельству, а я его сразу заметил. Потому — опыт! (Коллежский асессор назидательно поднял указательный палец.) О чем, по-вашему, данное обстоятельство говорит?

— Мне — ни о чем, — созналась Полина Мефодиевна.

— Вот. И Бекорюкову ни о чем. Мне же очевидно, что оно очерчивает нам личность преступника. Это пришлый человек, скрывающийся от закона в ваших глухих местах. Или дезертир, или беглый, или находящийся в розыске уголовный. Прячут его, безусловно, раскольники, иначе злодей давно бы уже был обнаружен. Раскольники самый злонамеренный народ: обмануть власть считается у них за подвиг. Так вот, наш преступник с весны по осень занимается, как это у них называется, делопроизводством. Он уходит из своего убежища на заработки в большие города, где легче укрыться и проще найти жертву. Грабит, ворует, убивает, создает запасы наличности на зиму. А с наступлением холодов возвращается в свой притон и сидит там до следующей весны.

— Очень правдоподобно.

— Да так оно и есть, поверьте моему опыту! И вот, проходя через Варнавин и видя маленькую жертву гуляющей без присмотра на улице… Что-то переклинивает в его больном мозгу. Доктора не в силах пока объяснить этого механизма. Но маньяк срывается, производит очередное убийство и сразу уходит прочь из города.

— Да, — сказала потрясенная Смецкая, — я теперь совершенно уверена, что так и было. Но как же вы найдете такого человека? Раскольники ни за что его не выдадут!

— Конечно. Я поступлю следующим образом. Объеду все ваши восемнадцать волостей и поговорю со старшинами. Посулю им награду в тысячу рублей за указание проживающих в их деревнях посторонних людей. Тех именно, кто скрывается от власти. Думаю, во всем уезде подобных лиц наберется не более двадцати. Денег жалеть для такого дела не буду! Они тут сыграют главную роль. Люди жадные, за эдакий куш мать-отца продадут, не то что беглого дезертира. После установления темных людей Бекорюков и его орлы произведут аресты. Преимущественно попадутся более-менее безобидные бродяги, раскольничьи тайные курьеры и прочий сброд. Но среди них окажется и наш маньяк.

— Как же его выделить из толпы?

— Еще проще, чем поймать. У вас на краю города стоит пересыльная тюрьма. Туда и засадим. Причем и тех, кто прятался, и тех, кто прятал. Перекрестные допросы и очные ставки быстро выявят тех, у кого нет алиби на дни совершенных убийств.

— А если они не сознаются?

— У меня все говорят! — грозно сдвинул брови Лыков. Поймал недоумевающий взгляд жены, но продолжил: — На то есть особые методы!

Собственно, тут беседа и закончилась. Лыковы засобирались домой. Пора было укладывать Николку, который неохотно засыпал днем без мамы. Когда они вышли на улицу, Варенька вырвала руку и с укором обратилась к мужу:

— Что это было? Я не узнавала тебя! «Мой опыт… у меня все говорят… я сразу догадался…» Распустил перья перед этой райской птичкой? О да, сегодня она была особенно хороша! Готовилась!

— Варвара, успокойся, — просто ответил ей муж. — Полина Мефодиевна, несмотря на свою эффектную внешность, просто несчастная калека. У нее никогда не будет, как у тебя, мужа, детей, семьи. Ей скучно. Это очень понятно. А тут под боком тайна, непридуманная, настоящая. Я ей и подыграл немного. Развлек своей болтовней. И хватит об этом, пойдем быстрее к Чунееву…

И намечавшаяся было размолвка тут же прекратилась. Лыковы через Полукруглую, чтобы не выходить на людную площадь, направились домой. Там Варенька занялась сыном, а Алексей вызвал Окунькова. Тот сообщил:

— В полночь я впущу его через заднюю калитку.

— Где он остановился?

— На постоялом дворе Подшибихина, в Варнавинской улице.

— Вот что, Степан. Петра Зосимовича я сам впущу. А у тебя будет другое дело. Кто-то за мной следит. Так они и Фороскова вычислят. Нужно увести «хвост» от дома к его приходу. Поэтому ты, переодетый в мой сюртук и шляпу, выйдешь из дому в половине двенадцатого. Росту мы с тобой одинакового, в темноте они не отличат.

— Слушаюсь. Долго мне гулять?

— Дойдешь до Рукавицына, посидишь там с полчаса и вернешься сюда. К этому времени мой товарищ уже уйдет. Не забоишься ночью гулять?

Окуньков ухмыльнулся:

— Я, чай, не девушка, чтоб темноты бояться. Это им есть чего терять, а нам-то…

— Все равно будь осторожен. Иди посреди улицы и смотри в оба.

— Если я замечу его… ну, того, кто за мной пойдет, что мне делать?

— Этого ты не заметишь. И не пытайся, не оборачивайся, иди себе, и все. Освещенных мест тоже избегай.

— Какие в Варнавине ночью освещенные места?

— Из окон, например. Или ты вдруг курить надумаешь! Тогда сразу все провалишь. Задачу понял? Иди пока отдыхай.

Потянулся длинный летний вечер. К ужину пришли отец и сын Рукавицыны. Их посадили за один стол с хозяевами, чем они первоначально смутились. Но простое обхождение Варвары Александровны развеяло скованность, и ужин прошел оживленно. Потом мужчины удалились в кабинет.

— Ну, видел? — спросил Лыков Тимофея.

— Видел. Мужик лет сорока, незнакомый.

— На кого похож?

— На мужика и похож.

— Невзрачный такой, заурядный?

— Да.

— Это Щукин, — обратился Алексей к Евлампию Рафаиловичу.

— Я же знаю Ивана Ивановича! — возразил Тимофей. — Этот совсем другой. Бородища седая с подпалинами, нос красный.

— Бороду наклеить можно, и нос подкрасить. А вот роста он был одного с Иван Иванычем?

— Роста? Пожалуй, что одного.

— Щукин, — уверенно повторил Алексей. — То-то я его никак не мог засечь!

— А пошто полицейскому сыщику за вами следить? — недоуменно спросил Рукавицын-старший.

— Бекорюков хочет знать, как идет мой розыск.

— Нехорошо, однако, что тут Щукин. Трудный человек. Как глянет, так и лес вянет.

— Ну уж какой есть. Полиция будет нам помогать — это главное. С исправника начальство уже стружку снимает за бездействие. Вот он и поставил Ивана Иваныча на цырлы. Это на пользу: что-нибудь, да нароет.

Лыков сообщил Евлампию Рафаиловичу, что ночью к нему явится переодетый Степан Окуньков и просидит полчаса в гостях. И еще велел ждать его, Алексея, завтра в пять утра с телегой на шоссе, возле поворота на Карасиху. Наконец, Рукавицыны ушли, но встречи этой среды для сыщика еще не закончились.

В половине двенадцатого, когда весь дом уже спал, Окуньков вышел через парадное крыльцо и быстро зашагал к Полукруглой. Лыков же занял позицию у калитки. Через полчаса он услышал шорох и повернул ключ в замке. Форосков бесшумно проскользнул в сад.

— Поговорим в бане, — шепотом сказал Алексей и повел ночного гостя за собой. Задернул занавеску на окошке, зажег лампу. Потом повернулся к Петру и сказал торжественным голосом:

— Яков живой!

Петр ликовал пять минут; Лыков терпеливо отвечал на его вопросы. Наконец, остановил восторги и сказал:

— У тебя осталось мало времени. Поэтому слушай.

И рассказал ему сжато все, что сумел узнать за эти три дня. И про полицейских лесных дельцов, и про банду Челдона, и про шайку Вани Модного. Особо остановился на версии о беглых и дезертирах, один из которых, возможно, и есть маньяк. Закончил следующими словами:

— Челдоном я займусь сам, а ты пока возьми в разработку Ваню Модного.

— Себе что получше выбираете, Алексей Николаевич, а мне шпанку отдаете, — пошутил Форосков.

— Шпанка тоже опасная бывает. Мозгов еще нет, а нож в сапоге уже есть. Будь осторожен.

— Я всегда осторожен, — серьезно ответил Петр.

— И хорошо. Дольше проживешь. Твоя задача: проверить шайку Вани Модного на вшивость. Точно ли среди нее нет маньяка. Доктор говорил, что детей душил малосильный мужчина или подросток.

— Или женщина, — добавил тут же Форосков.

— Или женщина, — согласился Лыков. — Но это много менее вероятно. А вот подростков у Вани в шайке целых два десятка. Пощупай их.

— Понял.

— На, посмотри и запомни почерк. Этой запиской Якова заманили к оврагу.

— Так… «р» особенная.

— Да, и еще «д». Ищи человека с этим почерком. Другая твоя задача — выйти на здешних уголовных. Не может тут никого не быть. Уж воры точно есть, они как тараканы — повсюду. А Щукин мне ничего не рассказал об этой публике. Не хочет! Придется самим узнавать.

— Кто такой Щукин?

— Здешний сыскной надзиратель. Следит за мной.

— Зачем?

— Да они тут все боятся, что я без них убийцу поймаю.

— И правильно боятся!

— Со Щукиным будь осторожен. Это серьезный человек, единственный знающий дело во всей здешней полиции. Как только ты начнешь болтаться по городу, он тебя разу же заметит.

— Отбрешусь согласно легенде.

— Все, тебе пора уходить. Вот тебе ключ от калитки. Но это на крайний случай, на спешный. В обычное время передавай мне сообщения через Окунькова. Он по утрам ходит за водой на святой источник. В семь часов. Подойдешь, попросишь прикурить и незаметно сунешь записку. Все, иди. Удачи!