Утренний луч теплого солнца медленно и неохотно пробирался сквозь тюремную решетку и остановился на лице узника, будто пытаясь его приободрить.

Арестованный накануне Савраскин всю прошедшую ночь не спал и представлял собой жалкое зрелище: глаза превратились в узкие щелочки, руки тряслись мелкой дрожью паралитика, а противный непроглатываемый комок то и дело подкатывал к горлу, мешая дышать. Во рту чувствовался горький привкус желчи, а в душе недавнего балагура и весельчака, как в чулане, царила темень. Оно и понятно — на горизонте маячила виселица. Жизнь, полная ярких цветов, веселого птичьего пения и беззаботного женского смеха, теперь не для него. Смердящая деревянная бадья, именуемая парашей, да надоедливые красные, разжиревшие на человеческой крови клопы — вот и вся его среда обитания. Но и это продлится не долго. Скорый суд, неутешительный вердикт присяжных, смертный приговор, прошение о помиловании, несколько месяцев томительного ожидания — и все. Полная и мрачная безысходность.

Неминуемо настанет день казни, и сырым, промозглым утром застучат плотницкие молотки, сооружая в тюремном дворе место для экзекуции. Скрипучие ступеньки эшафота, пеньковая веревка, пахнущая бараньим жиром, очерченный квадрат западни, дикие голуби на тюремной крыше — последние ощущения живого человека. А дальше — пустота, черная, пугающая и безмолвная. На счастливую загробную жизнь отчаянному охотнику за персидскими сокровищами надеяться бессмысленно. Господь не простит ему три загубленных души… никогда.

Натужно заскрипели несмазанные петли, охранник отворил дверь, впустив в камеру господина с тростью.

— Здравствуйте, Георгий Поликарпович.

— А, Клим Пантелеевич… — Узник поднялся с нар.

— Вы, наверное, удивлены моим визитом?

— Признаться, не очень… Смею высказать предположение, что вас интересует судьба фортификационной карты?

— Не более чем музейный документ, представляющий лишь историческую ценность.

— Выходит, вам известно, где спрятаны сокровища?

Адвокат молча кивнул.

— Интересно, на каких условиях вы расскажете об этом Шахманскому? Вероятно, затребуете не меньше половины?

— Персидское золото за эти годы унесло немало жизней, и я совсем не хочу, чтобы этот скорбный список увеличился. Пусть лежит там, где его оставил ваш прадед.

— Как? Вы добровольно отказываетесь от такого богатства?

Не вознаградив любопытство собеседника ответом, Ардашев спросил:

— У меня к вам, Георгий Поликарпович, всего один вопрос: скажите, вы намеренно прибыли в Ставрополь для поиска сокровищ, либо все эти события — лишь цепь случайностей?

— Насколько я понимаю, это единственный вопрос, на который вы не нашли ответа. М-да, теперь мне понятна цель вашего визита. — Арестант тяжело вздохнул. — Ну что ж, слушайте… Давным-давно, когда была жива еще моя прабабка, я впервые услышал трагическую историю об исчезновении ее мужа и увидел серебряную офицерскую пуговицу от его мундира. Рассказ стал легендой и со временем все более походил на сказку. Поговаривали и о сокровищах, которые искали во дворе старой крепости, и много еще о чем, но я жил в Костроме и о Ставрополе имел смутное представление. Позже жизнь заставила меня покинуть столицу и искать нового пристанища, и вот тут я вспомнил все эти семейные предания… Одним словом, я оказался здесь. Мне надо было как-то устраивать свою жизнь, и наилучшим для этого решением была женитьба на богатой наследнице. И таковая нашлась… Так бы, наверное, все и произошло, если бы не это самое захоронение… А уж когда я разгадал тайну его остроумного послания, многое прояснилось, и мне вдруг стало чертовски обидно — за себя, за прадеда, за мать… Естественно, я был полон решимости добиться справедливости, а тут вы…

— Своеобразное у вас, молодой человек, понятие о справедливости и о средствах ее достижения. Однако не вижу смысла докучать вам моралями. Одного понять только не могу: неужели вы в самом деле думали, что за образами в комнате Елизаветы Родионовны спрятан клад?

— Ну, если не клад, то какая-нибудь подсказка о его местонахождении, — пожал плечами Савраскин. — А вообще-то моя ошибка в том, что я слишком переоценил свои способности, хотя мне тоже не совсем понятно, как вы докажете мою причастность к убийству Сипягина и Корзинкина. Ведь у вас нет никаких улик…

— Собирать доказательства — удел следователя. Я адвокат и провожу расследование лишь постольку, поскольку это касается интересов моих клиентов. Погубленная вами Елизавета Родионовна была моей доверительницей, и потому найти злодея, оборвавшего ее жизнь, оставалось для меня вопросом чести. Защита Шахманского — лишь дополнительное бремя, возникшее в процессе работы по основному делу. Что же до вашей участи — то вам, сударь, с лихвой хватит доказательств по убийству Загорской, так что бессрочной каторги вам не миновать. А там одному богу известно, что лучше: быстрая смерть на виселице или заточение в Сахалинской кандальной тюрьме. Так что молитесь, Савраскин, молитесь.

— Не я первый, не я последний. Господь добрый, он все простит…

Ардашев вышел из камеры, но эхо, заключенное под узкими сводами тюремного коридора, еще долго доносило до Савраскина звук удаляющихся шагов.

Полицейский переулок, как и другие улицы города в эту летнюю пору, утопал в зелени абрикосов и яблонь, разнося по окрестностям аромат спелых фруктов. Поравнявшись с Интендантством, Клим Пантелеевич заметил, что непроизвольно высчитывает шаги. «Надо же, — усмехнулся он, — скоро так я весь город обмерю». Незаметно адвокат дошел до дома Загорской. Калитка была приоткрыта, где-то внутри двора суетились рабочие, усердно бурившие землю. Шахманский и Нюра что-то оживленно обсуждали, но, увидев присяжного поверенного, заметно растерялись.

— Вот, Клим Пантелеевич, пытаемся найти клад, да пока безуспешно, — смутился Аркадий Викторович. — А вы к нам?

— Шел мимо — дай, думаю, загляну, водички попью…

— Это я мигом, — Шахманский приблизился к колодцу, бросил вниз ведро, но характерного шлепка о воду так и не услышал. Он заглянул вниз и удивленно пробормотал: — Вот незадача — вода убавляется. Говорят, если колодец полностью опустеет — быть беде…

— В этом нет ничего удивительного, Аркадий Викторович, вы все подворье изрыли и, видимо, где-то нарушили природный источник.

— Что же теперь делать?

— Да махните вы рукой на эти поиски и живите счастливо. У вас для этого все есть, — адвокат недвусмысленно посмотрел на Нюру.

— Ну да, — согласился коллежский секретарь и тут же засуетился: — Подождите, я сейчас принесу попить…

— Не беспокойтесь, Аркадий Викторович, я, пожалуй, пойду.

«Надо же, — подумал присяжный поверенный, — как изменили человека выпавшие на его долю испытания. И воистину: нет худа без добра».

Привычно выбрасывая вперед трость, присяжный поверенный направился вниз по Николаевскому проспекту. «Что ж, мой расчет верен, — мысленно рассуждал Ардашев, — подземная галерея проходит рядом с колодцем, и вода, размыв за десятилетия камень, постепенно просачивается в пустоту. А значит, добраться в подземелье можно только через его северную стену, которая, должно быть, едва держится. Ну а там до персидского золота не более десяти шагов и… столько поломанных судеб! Нет, пусть уж лучше эти богом проклятые сокровища навсегда останутся под землей!»

Довольный принятым решением, Клим Пантелеевич не заметил, как оказался у своей парадной двери. А утром следующего дня от вернувшейся с базара экономки он узнал, что в доходном доме по Александрийской улице стряслось невиданное — из колодца ушла вода…