Через щели рассохшихся досок старого, «времен очаковских и покоренья Крыма», одежного шкафа удобно просматривалось почти все пространство комнаты. Поляничко находился в засаде уже добрых три часа. Он сидел на небольшой табуретке среди развешанных на деревянных плечиках нарядов покойницы Загорской и ожидал появления злодея. Ах, если бы еще можно было понюхать табачку! Но ничего не поделаешь — работа есть работа.

Ефим Андреевич оказался у дома № 8 по Александрийской улице ни свет ни заря, когда весь город еще почивал. Раннюю встречу полицейскому назначил Клим Пантелеевич. Предупрежденная заранее горничная тайком отворила им дверь и провела в бывшую спальню Елизаветы Родионовны. Здесь и приглянулся сыщику похожий на великана ветхозаветный гардероб, как нельзя лучше подходящий для наблюдения. По словам Ардашева, преступник, будучи уверен в том, что клад находится в спальне Загорской, дождется, когда обитатели доходного дома отправятся на судебные слушания, и обязательно проникнет в комнату убитой им старушки, совершив тем самым еще и попытку кражи. Выдав себя таким образом, лихоимец, возможно, признается и в остальных злодеяниях. Если же в тайнике будут обнаружены какие-либо письменные свидетельства, Ефим Андреевич должен будет незамедлительно передать их присяжному поверенному, присовокупив к ним еще и записку о поимке злоумышленника.

Борясь с усталостью, Поляничко то и дело тер ладонями лицо и массировал виски. На мгновение дремота отступала, но уже через несколько минут глаза опять предательски слипались, и голова упрямо падала на грудь. На исходе четвертого часа сквозь сон послышался звук шагов. Старый сыщик почувствовал, как тугой пружиной сжалось сердце и камнем подкатило к горлу. Ефим Андреевич протер глаза и приник к щели. В комнату вошел человек, лица которого было не разглядеть. Пройдя к образам, он стал на стоящий в углу табурет и снял иконы. Осмотрев стену, мужчина достал из внутреннего кармана сюртука некое подобие зубила и небольшой молоток. От первых же ударов на пол упали куски, обнажив ржавый металл. Незнакомец аккуратно извлек жестяную коробку размером с книгу и, убедившись, что больше ничего нет, старательно закрыл иконами образовавшуюся нишу. Сгорая от любопытства, он слез со стула и тут же вскрыл находку. Пошарив внутри, он достал оттуда сложенный вдвое пожелтевший лист и внимательно прочитал. Разочарованно вздохнув, незнакомец спрятал его в карман сюртука и принялся подметать мусор. В тот самый момент, когда незваный гость закончил уборку и повернулся лицом к шкафу, скрипучая дверь внезапно открылась, и ему в лоб уперся вороненый ствол «смит-вессона» двадцать второго калибра. От револьвера пахло сгоревшим порохом и оружейным маслом — верный признак плохо чищенного оружия. От неожиданности мужчина стал икать.

— Вот, голубчик, ты и поймался, — не убирая пистолета, Ефим Андреевич выбрался наружу, достал из кармана малые ручные цепочки и замкнул их на запястьях преступника. — Не думал я, мил человек, что ты и есть душегубец. Убийство, знаешь ли, не чих собачий, — с видимым сожалением вымолвил полицейский и, спрятав пистолет, подтолкнул задержанного к выходу.

— А куда вы меня ведете? — растерянно спросил арестованный.

— В участок, куда же еще…

Вскоре к зданию суда был послан городовой с конвертом для господина Ардашева.

Второй день слушаний по делу Шахманского начался с допроса свидетеля защиты — художника Раздольского. Модест Бенедиктович частично подтвердил показания Перетягиной. Однако и он не избежал участи предыдущих очевидцев, подвергнутых перекрестному допросу. Государственный обвинитель вел себя с ним довольно жестко:

— Отчего вы так уверены, что видели подсудимого и горничную Перетягину именно между половиной шестого и шестью? У вас были с собой часы?

— Нет, часов у меня не было. Просто водяная лилия начинает закрываться между пятью и шестью часами. А в тот момент она спряталась только наполовину.

— Вы, господин художник, натурфилософию тут не разводите! Здесь вам не урок ботаники, мы, знаете ли, люди образованные… Не было часов, так и говорите, что не знаете, который был час, — возмутился прокурор.

— Заявляю протест, — адвокат привстал с места. — Господин обвинитель оказывает давление на свидетеля защиты и вольно трактует его слова, что является недопустимым.

— Протест принимается, — посоветовавшись с коллегами, заключил судья.

— Когда вы ушли из сада? — поинтересовался Клим Пантелеевич.

— Около шести.

Раздольский был последним свидетелем, и суд перешел к своей заключительной части. Но тут открылась дверь, и судебный пристав долго с кем-то препирался. Увидев это, председательствующий осведомился:

— Что там за шум?

— Ваша честь, тут городовой и какая-то барышня, просят передать господину Ардашеву два конверта.

Из-за двери показалось лицо Варвары — экономки Ардашева. Увидев Клима Пантелеевича, она улыбнулась и кивнула, подав условленный знак. Рядом с ней мелькнула форменная фуражка городового.

— Ваша честь, это очень важная для меня информация. Разрешите ее получить, — попросил адвокат.

— Извольте, — распорядился председательствующий.

Пристав тотчас же передал Ардашеву оба письма. Клим Пантелеевич незамедлительно вскрыл корреспонденцию и прочел. По его лицу пробежала легкая тень удовлетворения.

— Итак, судебное следствие считаю законченным. Суд переходит к прениям сторон. Слово предоставляется обвинению.

Филаретов поднялся, внимательно обвел взглядом зал и, выдержав пятисекундную театральную паузу, разразился страстной речью:

— Господа присяжные заседатели, уважаемый суд и присутствующая здесь публика! За эти два дня перед нами, как в волшебном фонаре, высветились все тяжкие злодеяния, совершенные подсудимым, который, подобно волку в овечьей шкуре, много лет скрывался среди нас, простых смертных. Но в этом нет ничего удивительного, потому что мы не можем видеть в каждом человеке вора или убийцу. И не зря говорили древние: gravis est malum omne, amoeno quod sub aspectu latet! — «под благостной личиной зло страшнее». — Он снова замолчал и уставился в пол. Потом пожал плечами и неожиданно прокричал: — Как? Я спрашиваю, как мог внук воткнуть спицу в ухо своей родной бабушке? Кто позволил ему вершить судьбы людей? И в чем причина этой жестокости? — Он повернулся к присяжным и уже совсем тихо проговорил: — Поверьте, я, видевший в этих стенах многое, долго не мог найти ответы на все эти вопросы. Но они есть, вернее сказать, имеется всего лишь одно слово, объясняющее сокровенный мотив поступков этого нелюдя, — корысть. Ради нее, ради этого «золотого тельца» он загубил три невинных души, но не успокоился и в прямом смысле перегрыз горло четвертому! И как после этого его можно называть человеком? Ну из-за чего, спросите вы, он убил тишайшего ученого-краеведа? Из-за карты подземных ходов крепости, которая якобы может привести к так называемому персидскому золоту, бесследно исчезнувшему восемьдесят лет назад. Под покровом темноты он пробирается в комнату к безобидному смотрителю музея и, в целях завладения картой, душит его своей подушкой. Утром, чтобы уничтожить следы проникновения, он предлагает снять дверь с петель, а свою наволочку сдает в стирку. А при чем, скажете вы, купец Сипягин? Чем он-то не угодил? Ответ прост, господа присяжные заседатели: душегубец боялся лишиться наследства, оставленного ему по духовному завещанию госпожой Загорской. Да, она действительно отписала внуку два доходных дома, но только после ее смерти. А тут откуда ни возьмись появляется этот негоциант и выражает желание купить один из домов по баснословной цене. Мало того, он даже оставляет задаток! Выходит, что подсудимый может лишиться самого лакомого куска. И тогда в ресторации железнодорожного вокзала он подсыпает Сипягину опий. Чудовищная смесь водки и наркотика сводит потерпевшего с ума, и он бросается под поезд. Вроде бы опасность миновала, но до наследства и мнимого персидского золота еще ох как далеко! Преступник прекрасно понимал, что чем скорее наследодатель отойдет в мир иной, тем быстрее он обретет долгожданное богатство. И тогда он решается на новое, чрезвычайно гнусное злодеяние — убийство своей бабушки, доброй и безобидной старушки, известной всему городу благотворительницы. А чтобы обеспечить себе алиби, лиходей подговаривает горничную заявить, что она якобы в тот момент занималась с ним прелюбодеянием. Да ведь обвинение этого и не отрицает! Конечно, они не единожды предавались дикому разврату, и здесь мы полностью согласны с защитой. Но только сначала произошло убийство, а потом была страстная встреча двух грешников. У злодеев все возможно! И делали они это специально на глазах художника Раздольского. А что? Больше свидетелей — прочнее алиби! Ах, господа, не правда ли, какой мерзопакостный цинизм! — Прокурор подошел к столу с вещественными доказательствами. — Но они жестоко просчитались… Вот на этих калошах, — Филаретов взял в руки одну из них, — инициалы подсудимого. А это corpus delicti — самые что ни на есть настоящие улики. Но имеются и другие доводы: удар спицей был нанесен Загорской в правое ухо, а сделать это мог только левша. А какая, позвольте спросить, рука у подсудимого замотана бинтом? Ле-ва-я! — произнес он по слогам. — А почему, спросите вы? Да потому что он левша, господа присяжные заседатели! А теперь скажите, надо ли еще выяснять причину, по которой этот кровавый маньяк перегрыз горло невинному тюремному сидельцу по фамилии Беспутько? Так ли уж это важно для вынесения вердикта? — И, как бы отвечая на собственный вопрос, обвинитель молча покачал головой и замолк, но спустя несколько секунд он картинно воздел руки вверх и, будто обращаясь к Всевышнему, изрек: — Culpae poena par esto! Valeat justitia! — И тут же перевел: — Пусть наказание соответствует преступлению! И да восторжествует правосудие!

Зал зашелся несмолкаемыми аплодисментами, будто на сцене закончил выступление всемирно известный трагик, и на глазах у впечатлительных дамочек заблестели слезы умиления. Судья был вынужден призвать публику к порядку.

— Слово предоставляется защите, — служитель Фемиды с интересом посмотрел в сторону адвоката. Ардашев выглядел отрешенным, как будто все происходящее его нисколько не интересовало. Он неторопливо поднялся, огляделся по сторонам, пожал плечами и неуверенно изрек:

— Я выслушал проникновенную речь уважаемого обвинителя, и, откровенно говоря, мне совершенно нечего сказать. Он абсолютно прав. — По залу прокатился гул удивления, быстро сменившийся тишиной. Десятки глаз недоуменно смотрели на присяжного поверенного, пытаясь разгадать его замысел. Ардашев молчал. Наконец он вышел из-за стола, сделал несколько шагов к балюстраде, отделяющей его от присяжных заседателей, и повторил: — Господин прокурор абсолютно прав, но только в том случае, если убийцей считать подсудимого. Да вот господин Шахманский не имеет никакого отношения ко всем этим злодеяниям. Преступником же является совсем другой человек. — Публика притихла, ожидая развязки. Но Клим Пантелеевич не спешил. — Чтобы понять истоки свершившихся злодеяний, нам придется, господа присяжные заседатели, перенестись на восемьдесят один год назад. Тогда, в одна тысяча восемьсот двадцать восьмом году, через Ставрополь бесконечной вереницей шли военные обозы с персидским золотом, полученным Россией по Туркманчайскому мирному договору. Все бы хорошо, но в Санкт-Петербурге в одном из ящиков вместо золотых монет оказались куски ракушечника — наиболее распространенного строительного материала в нашем городе. Поддельными оказались и пломбы на сундуке. Дабы отыскать пропажу, по высочайшему соизволению государя в Ставрополь был направлен чиновник Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии надворный советник Самоваров. Но странное дело: в день, когда фурштат прибыл в нашу крепость, бесследно исчез Корней Рахманов — поручик интендантской службы, отвечающий как раз за тот самый соляной склад, куда и сгрузили сундуки с золотом. Господин Самоваров предположил, что под этим подвалом проходит подземный ход и злоумышленник, совершив кражу, по нему и ушел. Действительно, под плитой было обнаружено пространство и даже найдена одна пуговица от мундира пропавшего офицера, опознанная впоследствии его женой. Только вот дальше пробраться было невозможно, потому что подземелье обрушилось и путь преградила гранитная скала. Попытки выйти на подземные ходы с помощью вертикальных шурфов тоже ни к чему не привели, и вскоре поисковые работы были прекращены. Командованием гарнизона была принята удобная версия о дезертирстве поручика, и его семью лишили пенсионных выплат. Но в то же самое время весьма странные вещи стали происходить в доме, где остановился надворный советник Самоваров: молодой жене полковника Игнатьева слышался странный голос, взывающий о помощи; ей казалось, что это был голос пропавшего поручика. Однако значения этому тогда не придали, и вскоре во время родов она умерла, но ребенка удалось спасти. Девочку нарекли Елизаветой. Отец оставил дочь на попечение деду, а сам в составе экспедиции отправился воевать с горцами. Правда, перед самым походом в комнате дочери он замуровал в стене жестяную коробку с посланием потомкам. За годы металл окислился, и на стене проступила ржавчина, принятая покойницей за кровавые пятна. Вчера, допрашивая свидетелей, я умышленно расспрашивал об этом доктора Лисовского, дабы привлечь к этому факту внимание злоумышленника, присутствующего в зале. Эти сведения не могла не спровоцировать его на тайное проникновение в чужую комнату и совершение кражи — извлечение из стены содержимого тайника. Расчет оправдался, и полчаса назад лихоимец был задержан на месте преступления. В данный момент он находится в полицейском управлении, а вот и найденное им письмо, написанное полковником Родионом Игнатьевым ровно восемьдесят один год назад. Оно многое проясняет и расставляет загадочные события прошлого по местам, и потому, господа присяжные заседатели, я прочту его вам без сокращений.

Клим Пантелеевич развернул пожелтевший лист бумаги, приблизился к присяжным и стал читать:

Ардашев на секунду замолчал, и было слышно, как в оконное стекло бьется большая черная муха.

— Но какое отношение, господа присяжные заседатели, имеют эти далекие события к сегодняшнему процессу? — задался вопросом адвокат и тут же ответил: — Самое прямое, поскольку у Соборной горы недавно были найдены останки пропавшего восемьдесят с лишним лет назад поручика Рахманова! У него как раз и оказались часы с дарственной надписью генерала Ермолова тогда еще майору Родиону Игнатьеву, а на истлевшем мундире недоставало одной, той самой, потерянной серебряной пуговицы. Но это стало ясно не только мне, но и его правнуку, волею судеб оказавшемуся в Ставрополе. Он, вероятно, понял, что полковник Игнатьев и поручик Рахманов — соучастники кражи персидского золота, так и не найденного до сих пор. И тогда он решил восстановить так называемую «справедливость» и получить все то, чем давным-давно мог завладеть его прародитель. Проведя несложный расчет, он понял, что золото находится на территории усадьбы Загорской. В этом, конечно, был свой резон, ведь в обнаруженном старинном брегете таилась подсказка: внутри вместо механизма был вложен персидский золотой туман, а стрелки показывали без четверти пять, то есть четыре сорок пять. Случайно ли это? Конечно же нет! Умирающий Рахманов оставил сообразительному потомку намек, где искать золото. Монета означала клад, а время — расстояние. Оказывается, от соляного склада до дома номер восемь по Александрийской улице ровно четыреста сорок пять шагов. Вот вам и разгадка! Будто издеваясь над своим мучителем, Корней прошел по подземным галереям четыреста сорок пять шагов и спрятал украденные ценности как раз рядом с домом полковника. Но где? С какой стороны? На какой глубине? Согласитесь, можно изрыть все подворье и ничего не найти. И тогда ваш покорный слуга обратился в местный краеведческий музей с просьбой отыскать фортификационную карту подземных сообщений и возможные документы того периода, касающиеся распоряжений командующего линией. Покойный Корзинкин передал мне две коробки документов, среди которых оказался вырванный лист из дневника генерала Эртеля. В нем говорилось, что из Петербурга в Ставрополь прибыл чиновник Третьего отделения надворный советник Самоваров с целью поиска золота, пропавшего в Ставрополе во время следования фурштата из Персии в Петербург. Естественно, после моего ухода хранитель музейных ценностей прочел этот текст, и, сопоставив мой интерес к карте, а также газетную статью о странном захоронении под Соборной горой, заядлый кладоискатель не устоял перед соблазном и похитил документы, инсценировав кражу через окно. Корзинкин понял, что где-то совсем недалеко, на территории бывшей крепости, ждут своего часа сотни золотых монет. Я допускаю, что историк собирался кому-нибудь продать эту информацию, но, скорее всего, он самолично надеялся отыскать сокровища. Как об этом стало известно злоумышленнику, я могу только догадываться. Хотя возможно допустить, что краевед просто-напросто проболтался своему палачу. И этот разговор стал для него роковым. А вот теперь, имея на руках доказательства нахождения золота на территории усадьбы Загорской, преступник мог договариваться с кем угодно. Таким компаньоном для него стал Сипягин. Торговец зерном согласился участвовать в совместном предприятии по приобретению бесценной недвижимости и даже заплатил госпоже Загорской задаток, но можно предположить, что после этого он потерял всякий интерес к своему компаньону. Этого злоумышленник ему простить не мог и потому незаметно подмешал ему в алкоголь достаточно большую дозу опия. Результат вам известен. Но стал ли душегубец ближе к сокровищам, совершив два смертоубийства? Нет. Зачем же тогда ему лишать жизни престарелую хозяйку дома, если наследником по духовному завещанию является господин Шахманский? Смысл есть только в том случае, если наследник, обвиненный в убийстве наследодателя, будет лишен прав по завещанию, и тогда это имущество перейдет к очередному наследнику — Глафире Виссарионовне Загорской. Именно она стала бы собственницей двух доходных домов, ну а вместе с ней доступ к богатству получил бы ее будущий супруг и убийца в одном лице — газетный репортер Савраскин.

В зале поднялся невообразимый шум. Дамы трещали без умолку, как синицы в зимнюю оттепель. Глафира закрыла лицо руками и разрыдалась; какая-то сердобольная старушка предложила ей для успокоения нюхательной соли, но классная дама заторопилась к выходу.

Клим Пантелеевич не торопясь, будто фокусник, взял со стола конверт и, выудив из него сложенный вдвое лист с отпечатанным на машинке текстом, обратился к председательствующему:

— Позвольте представить вниманию суда ответ, полученный мною только что из адресного стола города Костромы: «Г-ну Ардашеву К. П. (присяжному поверенному Ставропольского Окружного суда). На Ваш запрос от 18. VII. 1909 г. имеем честь сообщить следующее: в настоящее время в г. Костроме по адресу: ул. Покровская, дом № 8, проживает вдовствующая мещанка Васильева Степанида Корнеевна, урожденная Рахманова, 1828 года рождения. Ее дочь, Ковалева Анна Митрофановна (урожденная Васильева), 1853 года рождения, мещанского сословия, в 1872 году была обвенчана с дьяконом Савраскиным Поликарпом Алоизовичем, и в настоящее время она проживает в доме № 32 по Борисоглебской улице. От этого брака у них имеется пятеро детей. Действительно, один из них — г-н Савраскин Георгий Поликарпович, 1874 года рождения. В 1892 году г-н Савраскин Г. П. убыл в г. Санкт-Петербург, и в настоящее время в г. Костроме не проживает и местонахождение его неизвестно. С совершеннейшим почтением, помощник начальника адресного стола г. Костромы, коллежский регистратор Свербиль В. К. 25 VII 1909 г.» Теперь совершенно ясно, что найденные под Соборной горой останки принадлежат Корнею Рахманову — прадеду господина Савраскина. Этот молодой человек стремился любой ценой добраться до сокровищ, покоящихся где-то на территории усадьбы дома номер восемь по Александрийской улице. Стоит отметить, что первая попытка убийства госпожи Загорской была предпринята им еще раньше, когда он подменил больной старушке успокоительный порошок и она приняла крайне опасную дозу опия. Лишь своевременная помощь горничной и врача Лисовского тогда спасли ее. Итак, господа присяжные заседатели, разрешите перейти непосредственно к доказательствам вины корреспондента газеты «Северный Кавказ» Савраскина Георгия Поликарповича. Признаться, заподозрил его я сразу же после убийства Елизаветы Родионовны, и причиной тому были его же собственные свидетельства относительно времени его прибытия в Алафузовский сад. Вы также слышали их в судебном заседании. Помните, он утверждал, что оказался в саду приблизительно в половине седьмого? А на вопрос товарища прокурора, что он делал у пруда, газетчик ответил, что любовался распустившимися лилиями. Он еще очень сожалел, что под рукой не было редакционного аппарата, позволившего бы запечатлеть красоту кувшинок. Там же, по его словам, он видел художника Раздольского и уже затем он повстречал господина Варенцова и Изабеллу Ивановскую. Только все дело в том, что водяная лилия — это цветок-часы, и закрывается она строго в одно и то же время. Как свидетельствовал в судебном заседании Модест Раздольский, Перетягину и Шахманского он видел в пять тридцать, когда лилия сомкнула лепестки лишь наполовину, а в шесть он уже покинул сад. Стало быть, Савраскин лжет, и на самом деле в момент убийства Елизаветы Родионовны он уже находился в парке и шел от нижней аллеи — самого места происшествия — к смотровой площадке. Только двигался он по короткой диагональной дорожке, оставляя на ней следы подошвы калош фирмы «Треугольник». Известная эмблема довольно хорошо отпечаталась на песке благодаря мелкому, то и дело срывающемуся дождику. Более того, он постарался даже оставить концом своего зонта следы трости, якобы принадлежащие подсудимому. Но, учитывая, что Шахманский левша, злоумышленник переложил собранный зонт в левую руку и, не имея привычки держать в ней трость, довольно неумело имитировал его походку, то и дело оставляя пропуски. К тому же окончание трости Шахманского имеет тупой резиновый наконечник размером чуть менее копеечной монеты, а острый конец зонта оставлял глубокие и узкие отверстия. На фотографических изображениях места происшествия это довольно хорошо заметно. Но возникает вопрос: как убийца смог нанести удар в правое ухо, если он не левша? Ответ прост: душегуб развернул инвалидную коляску таким образом, чтобы жертва находилась к нему спиной и, вырвав спицу, вогнал ее в правое ухо, а затем снова поставил коляску в первоначальное положение. Именно поэтому под ней не было сухого пространства, которое должно было остаться, если бы во время дождя Загорская была на том же самом месте, где ее оставила горничная. Это тоже видно на фотографических карточках, имеющихся в материалах дела. Итак, дойдя до второй туи, преступник снял калоши, завернул их в газету и спрятал под этим вечнозеленым растением. Какие к тому у меня имеются основания? Извольте. — Ардашев подошел к столику с вещественными доказательствами. — Убеждая суд в виновности Шахманского, господин товарищ прокурора постоянно указывает на калоши с металлическими вставками внутри. Однако он даже не попытался обратить внимание на газету «Северный Кавказ», в которую они были завернуты. Простите, но меня удивляет эта потрясающая невнимательность. Господин прокурор любит приводить афоризмы древних, надеюсь, ему известно изречение In judicano criminosa est celeritas — «В сужденьях спешка — тоже преступление». Этот вечерний номер был за 25 июля. Газета поступает к своим читателям не ранее девятнадцати часов, тогда как, по заключению полицейского медика, убийство произошло в восемнадцать… А калоши в газете были принесены еще ранее, то есть примерно в семнадцать часов, когда почтальоны еще не разносят «Северный Кавказ» по домам и квартирам. Следовательно, это мог сделать только человек, имеющий непосредственное отношение к выпуску свежего номера, а именно господин Савраскин.

Как я уже говорил, обвенчавшись с Глафирой Виссарионовной Загорской, преступник стал бы одним из собственников доходного дома. А если бы господин Варенцов попытался претендовать на половину наследства, то, я думаю, было бы нетрудно предсказать его дальнейшую судьбу. Да и будущее самой Глафиры Виссарионовны тоже оставалось бы под большим вопросом. Но, слава богу, Савраскин находится в полицейском участке, и я надеюсь, скоро предстанет перед судом. А сейчас, господа присяжные заседатели, я прошу вас принять справедливое решение и освободить невиновного. Простите, если мое выступление заняло слишком много времени.

Прокурор был заметно фраппирован речью Ардашева и, пытаясь скрыть досаду, принялся зевать, придавая лицу скучающее выражение, но от этого выходила только лживая и натянутая гримаса. Репортеры горячо обсуждали выступление адвоката и шуршали редакционными блокнотами.

Выдержав паузу, Кондратюк призвал публику к тишине и даже пригрозил удалить из судебного присутствия чересчур экзальтированных особ. Удовлетворенный наведенным порядком, он предоставил слово подсудимому.

Аркадий Викторович, видимо, еще не осознающий своего спасения, невнятно пробормотал, что он никого не убивал, а в тюрьме на него было совершено нападение и ему пришлось защищаться. Никакой вины за ним нет, перед людьми и Богом он чист.

После напутственного слова судьи двенадцать присяжных заседателей скрылись за дверью совещательной комнаты. Был объявлен короткий перерыв. И хотя результат, казалось, был предопределен, но в поведении людей и самой обстановке сохранялась некоторая нервозность, предшествующая обычно ожиданию скорой грозы или близкого шторма. Напряжение нарастало, и вскоре зазвонил колокольчик. Публика расселась по местам.

Появились присяжные, и вперед вышел старшина. Все встали. Председатель начал зачитывать вопросы:

— Виновен ли подсудимый в преднамеренном смертоубийстве Сипягина Капитона Игнатьевича?

— Не виновен, — ответил высокий седовласый отставной штабс-капитан Сунженского полка.

— Виновен ли подсудимый в убийстве Корзинкина Назара Филипповича?

— Не виновен.

— Виновен ли подсудимый в убийстве Загорской Елизаветы Родионовны?

— Не виновен.

— Виновен ли подсудимый в преднамеренном смертоубийстве Беспутько Якова Егоровича?

— Не виновен, — эхом раздавались слова и терялись под высокими сводами отделанного дорогой лепниной потолка.

— Подсудимый Шахманский Аркадий Викторович признается оправданным и немедленно освобождается из-под стражи, — громогласно объявил вершитель правосудия.

Зал взорвался овациями. Шахманский робко вышел из-за ограждения и принялся горячо трясти руку Климу Пантелеевичу. Его глаза были полны слез и неподдельной благодарности. Отовсюду слышались восторженные возгласы, и многие считали своим долгом лично поздравить Ардашева с блистательной победой. А Филаретов тем временем с деланым безразличием собирал со стола бумаги, ставшие теперь уже ненужными.

Незаметно публика потянулась к выходу, и там, у самой двери, светилось счастьем заплаканное лицо Анны Перетягиной. Ей навстречу радостно торопился ее преданный и теперь уже оправданный поклонник.