Полицмейстер стоял у окна, рассматривая верхушки высоких акаций, молитвенно устремленных в озаренное багровым закатом небо. После только что предоставленной губернатором аудиенции на сердце скребли кошки, а щека так и не перестала мелко подергиваться.

Если говорить начистоту, то весь его доклад состоял из догадок, предположений и неясных домыслов. А может, прав был этот желторотый Леечкин? И почему это вдруг так засомневался Поляничко? А что, если Шахманский и рядом с этими убийствами не стоял?

Полицмейстер снова и снова перебирал в памяти неприятный разговор, и перед глазами невольно всплывал длинный дубовый стол, высокое резное кресло и желтое, сморщенное, как у мопса, лицо первого человека губернии. Фен-Раевский сообщил его превосходительству, что скромный коллежский секретарь акцизного ведомства Аркадий Викторович Шахманский оказался коварным и безжалостным злодеем, сгубившим не только известного купца Сипягина, тихого музейного служителя Корзинкина, родную бабку преклонных лет, но даже полицейского информатора, коему, страшно подумать, он перегрыз горло!

Недовольно поморщившись, губернатор спросил:

— А кто защищает Шахманского в суде?

— Присяжный поверенный Ардашев, ваше превосходительство.

— А известно ли вам, уважаемый господин полицмейстер, что сей адвокат отстаивает интересы только тех, в чьей невиновности он абсолютно уверен?

— Я слышал об этом, ваше превосходительство.

— Слышали? Хорошо. А можете вы припомнить хоть один случай, когда бы он ошибся?

— Никак нет, ваше превосходительство.

— Что ж, любопытная получается материя, Ипполит Константинович…

— Следователи заверили меня в том, что имеются все необходимые улики, свидетельствующие о наличии серьезных оснований полагать…

— Да прекратите вы нести эту полицейскую белиберду! Скользкий вы, право, как угорь! Я нормальным русским языком вас спрашиваю: не поторопились ли вы с обвинением и не предаете ли вы суду невиновного человека?

Фен-Раевский молчал, его лицо все больше походило на спелый помидор, глаза округлились, а мысли проносились со скоростью беговых лошадей: «Не поторопились ли мы? А кто угрожал за медлительность отправить меня исправником в Тмутаракань? Уж не вы ли, позвольте спросить, называли полицейских взяточниками, а следователей упрекали в преступном бездействии? А может, это кто-то другой дал на раскрытие трех убийств десять дней сроку? А вы, случаем, не знаете, кто именно обещал разжаловать меня в городовые?»

— Ладно, — махнул рукой Петр Францевич. — Ступайте, Ипполит Константинович, работайте. Я пока повременю с докладом о ваших успехах и подожду окончания судебных слушаний. А то, не ровен час, опозорите меня перед Петром Аркадьевичем, — он указал взглядом на портрет Столыпина…

Так аудиенция и закончилась.

«Этот суд мы проиграть не можем, не имеем права», — подумал полицмейстер, продолжая наблюдать в окно, как пряталось солнце за зелеными кронами акаций. Он поднял телефонную трубку и попросил соединить его с товарищем прокурора Филаретовым. Сквозь треск послышался знакомый голос бывшего следователя.

— Александр Ануфриевич, рад вас приветствовать. Это Фен-Раевский.

— Доброго здоровьица, Ипполит Константинович.

— Да вот хотел полюбопытствовать, кто будет выступать по делу Шахманского — уж не вы ли?

— Поручено мне, не сумел отвертеться… Вот сижу читаю сочинение, вышедшее из-под пера господина Леечкина.

— А что так? Оно вам чем-то не нравится?

— Эх, Ипполит Константинович! Мы же с вами не первый год работаем! Слава богу, по убийству Загорской хоть калоши нашли. Какая-никакая, а все-таки улика. А тут эта Перетягина! Своим появлением она испортила всю картину! Я уж не говорю про Сипягина с Корзинкиным. Одни предположения! Но посудите сами. — Послышался шелест переворачиваемых страниц. — «Имея злокозненный умысел на совершение смертоубийства Сипягина К. И., Шахманский А. В. встретился с последним в ресторации железнодорожного вокзала. Затем, пользуясь временным отсутствием потерпевшего, он добавил ему в напиток порошок опия. В результате сих преступных действий потерпевший, находившийся в состоянии наркотического опьянения, уже не мог отдавать отчет в своих действиях и, выйдя на перрон, бросился под колеса маневрирующего состава. Вина обвиняемого подтверждается также результатом опознания, проведенного с участием хозяина ресторации Копейкина А. Х., который видел Шахманского А. В. и Сипягина К. И вместе за одним столиком». И это все. По сути, лишь на этом строится обвинение в убийстве купца. А с Корзинкиным? Смех, да и только! Вот послушайте: «Вина А. В. Шахманского в совершении смертоубийства Корзинкина Н. Ф. подтверждается также тем фактом, что Шахманский А. В., приходясь внуком хозяйке доходного дома Загорской Е. Р., впоследствии им же и убитой, состоял в тайной любовной связи с горничной Перетягиной А. Е. и тем самым мог легко получить доступ к запасному ключу от квартиры потерпевшего. Позднее он тайно проник в комнату спящего Корзинкина Н. Ф. и задушил его с помощью своей подушки. Стремясь скрыть следы преступления, он поменял наволочки, после чего сдал свое постельное белье в стирку. Таким образом, следствию не удалось изъять у обвиняемого наволочку, принадлежавшую ранее покойному Корзинкину Н. Ф. Однако вина Шахманского А. В. в убийстве Корзинкина Н. Ф. следствием установлена полностью». Простите, Ипполит Константинович, а чем же она установлена? Где доказательства, улики, наконец? И куда вообще смотрели Кошкидько и Леечкин? И как мне с этим литературным опусом прикажете работать в суде?

— А по-моему, не так уж и плохо написано. Я вот что думаю: а нельзя ли попытаться убедить присяжных заседателей, что человек, который сумел перегрызть горло сокамернику, — законченный душегуб и злодей?

— Можно, Ипполит Константинович, можно! Да только это чистая беллетристика, а мне нужны факты. А их, к сожалению, нет. Одним словом — темна вода во облацех небесных. При таких обстоятельствах господин Ардашев камня на камне не оставит на позиции обвинения.

— Не слишком ли вы его переоцениваете, Александр Ануфриевич?

— Он здесь третий год и за это время не проиграл ни одного дела. И потом, всем известно, что он защищает только тех, кто, по его мнению, безвинно страдает от следствия. Все газеты на его стороне, и они заранее предрекают ему победу. Особенно старается некий Савраскин. Ух, попался бы мне этот паршивец!

— А когда, позвольте вас спросить, отечественные писаки восхваляли полицию? Я отродясь такого не помню. А после беспорядков пятого года эти борзописцы будто с цепи сорвались.

— Здесь я с вами согласен. Да бог с ними! Меня беспокоит господин Ардашев. Он ведь сыскное дело не хуже нас вами знает…

— Это уж точно. Но, как говорится, не так страшен черт… Мое ведомство тоже не собирается сидеть сложа руки и кое в чем окажет вам содействие. Так что не беспокойтесь… Желаю вам успехов, и передавайте привет Маргарите Аристарховне. Всего наилучшего!

Полицмейстер положил трубку и снова подошел к окну. «Ардашев, Ардашев, — подумал он, — откуда ты взялся на мою голову?»

Фен-Раевский вспомнил, как еще весной тысяча девятьсот седьмого года в городе появился щеголеватый господин с тросточкой, купивший на Николаевском проспекте новый дом в стиле модерн. Говорят, он даже не торговался. Позднее оказалось, что приезжего зовут Клим Пантелеевич Ардашев и он бывший коллежский советник Министерства иностранных дел, выполнявший секретные поручения принца Ольденбургского. Но недаром говорят, что бывших тайных посланников не бывает…

Выйдя в отставку, он получил право на работу присяжным поверенным и переехал в город своего детства. И все бы ничего, да и мало ли в Ставрополе адвокатов? Но этот от других отличался еще и тем, что защищал исключительно тех, кого считал невиновным. А еще ему необыкновенно везло, и он выигрывал одно дело за другим… Но даже оправдательного приговора ему было мало, и он принимался отыскивать истинного преступника. И, неслыханное дело, находил! Публика рукоплескала, газеты наперебой восхваляли прибывшего из Петербурга адвоката, а престиж полиции неуклонно снижался. Где уж тут думать о новом чине? «Правда, в прошлом году Ардашев помог арестовать банду, грабившую почтовые кареты и убивающих фельдъегерей, а славу по раскрытию доброго десятка дерзких злодеяний он великодушно подарил сыскному отделению», — вспомнил Фен-Раевский и машинально потрогал гладкую эмаль Станислава II степени. — Да, с Климом Пантелеевичем лучше дружить, чем враждовать, но сейчас на карту поставлено слишком много».

Ипполит Константинович открыл дверцу шкафа, достал бутылку греческого коньяку, наполнил рюмку и, смакуя, выпил любимый напиток. На душе стало легко, но щека продолжала предательски подергиваться.