— Зря вы, голубушка, выдумали сию сказочку. Все равно полюбовничку вашему не поможете, — ухмылялся в усы Каширин. — Небось господин Ардашев надоумил вас показания изменить, а? Он? Ты лучше признайся, любезная, а то ведь, не ровен час, арестую за обман, и пойдешь пешком на Сахалин… А знаешь, что в дороге с такими красавицами делают? Не знаешь? Так ничего, я сейчас расскажу. Ладно, ладно, не хнычь! — Полицейский поднялся из-за стола, обошел вокруг плачущей свидетельницы и, осмотрев ее оценивающим взглядом, добавил: — Ну, хорошо, может быть, я тебе и поверю. Только расскажи мне, милая, подробненько, как вы с Шахманским этим самым дельцем-то занимались и сколько раз! — Помощник начальника сыскного отделения с удовольствием наблюдал, как у женщины начали краснеть кончики ушей, затем порозовели щеки и все чаще волнительно вздымалась грудь. — Тут скромничать нечего. Отвечай как перед… доктором!

— Да как же это я вам поведаю? Это грех… О нем даже батюшка не спрашивает. Я же сказала вам, что мы с Аркадием Викторовичем делали это как муж и жена…

— Да как ты смеешь, блудница, упоминать сии святые слова! А хочешь, возьму и вызову сюда твоего благоверного и при нем допрошу! А? Желаешь? — Горничная испуганно замотала головой. — Боязно, значит… — Пожирая Анну жадными глазами, он поправил шашку и вплотную приблизился к женщине. — А то пусть бы этот рогоносец послушал, как его любимая женушка в кустах с душегубом развлекалась! А? Признавайся! Веселилась? Потаскуха! Веселилась? — Полицейский поднял Перетягину со стула, прижал к себе и начал целовать ее лицо, шею, грудь…

— Отпустите Христа ради, господин полицейский! Не надо!

Тихо подалась назад незапертая дверь, и в ее проеме, как на фотографической пластине, проявились очертания высокой нескладной фигуры с толстым томом уголовного дела.

— Не помешал, Антон Филаретович? — не без доли ехидства поинтересовался Леечкин.

Каширин повернулся, и на его толстом, раскрасневшемся от похоти лице гримасой выступили злоба и разочарование. Он одернул мундир и как ни в чем не бывало проронил:

— Вот следователь вас сейчас и допросит… А мне пора. — И он молча покинул кабинет.

Перетягина поправила волосы, одернула платье и, глядя виноватыми глазами на вошедшего, вымолвила:

— Ох и приставучий этот господин полицейский, точно клещ!

— Характеристика правильная, — улыбнулся чиновник, усаживаясь на деревянное кресло. — Что ж, Анна Егоровна. Ранее вы мне дали показания, что вы все время находились неподалеку от своей хозяйки, за исключением того времени, когда ходили в кафе за чаем и пирожными. Однако, как мне стало известно, на самом деле все обстояло несколько иначе, не так ли?

Горничная кивнула и объяснила:

— Елизавета Родионовна разрешила мне погулять и попросила, чтобы потом я сходила за чаем и пирожными. Я пошла к тому самому месту, где меня уже ждал Аркадий… Викторович.

— Как долго вы были с ним?

Женщина пожала плечами:

— Не знаю. Полчаса, а может, и меньше.

— А потом куда вы пошли?

— В кафе.

— Какой дорогой?

— По центральной аллее.

— А Шахманский?

— Он направился туда же, но по тропинке.

— Когда вы пришли в кафе, вы видели там Аркадия Викторовича?

— Да. Он уже сидел за столиком с господином Катарским и его женой.

— Скажите, Анна Егоровна, а Шахманский, случаем, не в калошах был?

— Нет, точно нет. Он был в туфлях… в черных, лакированных.

— А что он держал в руках?

— Ничего, — вспоминая, она наморщила лоб, — ну да, ничего, кроме трости.

— Так, значит, он был с тростью?

— А он всегда с ней ходит.

— А вы ничего странного не заметили в его поведении?

— Да нет. Он был в хорошем настроении…

— А что случилось потом?

— Я пошла обратно. Издалека мне показалось, что хозяйка заснула, ее голова склонилась набок, а когда я подошла ближе — увидела, что она убита. Я стала кричать — никто не отозвался, вот я и побежала к смотровой площадке…

— Ясно. — Леечкин открыл ящик и положил на стол сверток с торчавшими из него калошами. — Узнаете?

— Конечно.

— Кому они принадлежат?

— Аркадию… там же его буквы внутри. Но несколько дней назад они пропали, и он просил меня поспрашивать жильцов — может, кто по ошибке их надел. Я поговорила со всеми, но без толку… А откуда они у вас?

— После убийства вашей хозяйки преступник прошел в этих калошах по песочной дорожке и уже перед главной аллеей снял их и спрятал под туей.

— И потому вы решили, что это Аркадий? — удивленно спросила Нюра. — Нет, господин следователь, нет, — она замотала головой, — он не убивал! — Женщина закрыла лицо руками, сотрясаясь в рыданиях — Он же со мной был. Только вы не думайте про меня плохо… А от мужа я сегодня же уйду. Виновата я перед ним, но что поделаешь? Значит, буду у Господа прощение вымаливать. А этот… ну, который до вас был… он меня грязными словами оскорблял и приставал, как к продажной девке. А грех-то мой единственный в том, что я Аркадия люблю…

— Успокойтесь, пожалуйста, Анна Егоровна, — Леечкин налил из графина воды в стакан и протянул свидетельнице.

Перетягина выпила содержимое, достала из рукава сорочки крошечный носовой платок и вытерла слезы.

— Простите, но я обязан задать вам последний вопрос: как давно вы встречаетесь с Шахманским?

Анна опустила в пол глаза и стыдливо призналась:

— Почитай, уже два года.

— Прочтите протокол и соблаговолите расписаться, вот здесь.

— Чего уж там читать, — скрывая неграмотность, горничная взяла перо, макнула в чернильницу и поставила нетвердую подпись. — А могу я Аркадию посылочку передать?

— Конечно. Я сейчас выпишу вам разрешение. Это ему не помешает, — и, помолчав, добавил: — Особенно сейчас.

— Особенно сейчас? — непонимающе переспросила свидетельница. — А что с ним?

— Он находится в тюремном лазарете. Его избили сокамерники.

— Как же это?

Следователь оставил вопрос без ответа и протянул разрешение на передачу. Нюра взяла бумагу и, уже уходя, обернулась:

— Храни вас бог, Це…

— Цезарь Аполлинарьевич, — улыбнулся Леечкин.

— Ну да, — смутилась женщина — Цезарь Аполлинарьевич, добрый вы человек, — с чувством выговорила Перетягина и аккуратно закрыла за собой дверь.