Спокойный и размеренный ритм интендантского управления был нарушен. С раннего утра во дворе военного ведомства крутились городовые и уныло топтались четверо арестантов, доставленных на подводе из Тюремного замка. Вскоре скрипнули несмазанные дверные петли, и внутри старого соляного склада закипела работа. Дружный скрежет шанцевого инструмента о каменную плиту время от времени прерывался грубыми окриками полицейских.

К вечеру уставшие заключенные смогли очистить подземелье от осыпавшегося грунта почти на две сажени, но путь преградила гранитная скала. Сомнения не было — копать начали в нужном месте, да вот только дальше пробиться было невозможно.

Каширин и убеленный сединой полковник о чем-то горячо спорили в самом центре двора. Поляничко стоял рядом и молчал.

— Да поймите же, Николай Филиппович, это дело государственной важности. Тут золота на многие миллионы, — уговаривал начальника интендантской службы Антон Филаретович и для убедительности протянул ответ Департамента полиции.

Пробежав глазами текст, военный ответствовал:

— Не спорю, может, это действительно так. Но где гарантия, что персидские монеты спрятаны именно здесь? Дай вам волю, господа полицейские, вы мне весь двор перекопаете… Только напрасно все это. Сокровищ вы все равно не найдете.

— Это почему? — недовольным пузырем надулся Каширин.

— А потому что ищете наобум лазаря. Насколько я понял, у вас ничего, кроме этой столичной бумажки, нет. С тех пор много воды утекло. Старые деревянные дома снесли, на их месте понастроили новые, каменные, на прочном фундаменте. А вы что ж, подкапываться под них собираетесь?

— Да нам бы только эту глыбу обойти, — не унимался Антон Филаретович.

— Ну, хорошо. Допустим, обойдете, а дальше-то что?

— Возможно, мы наткнемся на клад, — неуверенно проговорил сыщик.

— Вот в том-то и дело, что возможно, — сделал ударение на последнем слове полковник. — А это значит: может быть, да, а может, и нет! А с разрытыми ходами что делать? Обратно засыпать или экскурсии по ним водить будем?

Ответа не последовало, но сзади послышались шаги. Все обернулись. В сопровождении дежурного офицера приближался Ардашев.

— И несет же его нелегкая, — досадливо пробубнил Каширин.

— Добрый вечер, господа. Хотел к вам, Ефим Андреевич, в гости наведаться, а мне околоточный разъяснил, что все сыскное начальство персидский клад ищет, — хитро улыбнулся присяжный поверенный.

— Что поделаешь, Клим Пантелеевич, если начальство так распорядилось. Сказано — искать, вот и копаем.

— Разрешите полюбопытствовать? — присяжный поверенный указал в направлении склада.

— Сколько угодно…

Ардашев в одиночестве спустился в помещение. В дальнем левом углу огромная каменная плита была вытащена из земли и немногим более чем на пол-аршина отодвинута в сторону. На полу высилась земляная куча. Постояв на месте, адвокат вернулся и вновь обратился к начальнику сыскного отделения:

— Ефим Андреевич, не могли бы вы уделить мне несколько минут? Прошу прощения, господа, — извинился он перед присутствующими, — но это разговор сугубо конфиденциальный и касается третьего лица.

— Что ж, тогда пойдемте ко мне, — обрадовался Поляничко, оставив на долю подчиненного продолжение нелегкого разговора с полковником.

— А как же с разрытыми траншеями быть? — вымолвил в растерянности коллежский секретарь.

— Занимайтесь, Антон Филаретович, занимайтесь, — махнул рукой старый сыщик и вместе с Ардашевым направился к выходу.

Интендантство и полицейское управление стояли почти по соседству. И уже через несколько минут начальник сыскного отделения и присяжный поверенный сидели на шатких венских стульях казенного кабинета.

— Насколько мне известно, по подозрению в совершении смертоубийства госпожи Загорской арестован ее внук Аркадий Шахманский. Как я понимаю, для этого у вас имелись достаточно веские основания.

— Именно так, Клим Пантелеевич. — Поляничко открыл дверцу стола и выложил на его зеленое сукно какой-то листок и пару калош, выглядывающих из мятой газеты. — Перед его арестом нам подбросили вот это, — он указал на анонимное послание. — Я лично выехал на место и нашел этот сверток.

Адвокат внимательно осмотрел записку и пару калош. На подошве остались следы песка, очень похожего на тот, которым была посыпана боковая дорожка. Внутри холодным блеском отливали металлические вставки с буквами «А. Ш.». Тяжело вздохнув, Ардашев спросил:

— А что говорит по этому поводу Шахманский?

— Не сознается. Говорит, что калоши его, но за день до убийства их украли. Однако его слова ничем не подкреплены. А между тем, Клим Пантелеевич, у него полностью отсутствует алиби. Мы допросили всех, кто был в тот день на смотровой площадке, и получается, что в момент убийства Загорской Шахманский отсутствовал дольше всех, и притом он гулял в одиночестве, что, согласитесь, несколько странно. К тому же вам хорошо известно, что внук — самое заинтересованное лицо в смерти бабки, ведь именно ему по духовной отписано два дома.

— Вы были бы совершенно правы, Ефим Андреевич, если бы не одно «но».

— Какое?

— У Шахманского есть алиби: в момент убийства он был достаточно далеко от места происшествия, и к тому же не один…

— А с кем, позвольте узнать?

— С горничной — Анной Перетягиной. Она, правда, замужем, и я не знаю, согласится ли она это подтвердить. Насколько я понял, арестованный об этом обстоятельстве и не заикался.

— Оно и понятно — дельце-то субтильное, — расправил нафабренные усы Поляничко. — Они, думаю, не псалтырь читали. — Полицейский помолчал, а потом добавил: — Так-то оно так, но прежде об этом должен заявить сам подозреваемый, и лишь после этого следователь может допросить свидетельницу. А вам, Клим Пантелеевич, об этом сама прислуга поведала?

— Нет. Их видел художник Раздольский. И если даже Перетягина или сам Шахманский откажутся засвидетельствовать факт совместного нахождения, за них это сделает Модест Бенедиктович. Так что придется начинать именно с его допроса.

— Ну, хорошо. Я сегодня же поставлю об этом в известность Кошкидько. Но даже если это подтвердится, Шахманский все равно останется под стражей… А может, придется арестовать еще и прислугу.

— Почему?

— А вы не допускаете, что он и Перетягина заранее сговорились и горничная, по указанию любовника, лично воткнула спицу в ухо своей хозяйке, а потом, чтобы иметь алиби, эта парочка устроила показную любовь перед глазами художника?

— Простите, но ведь это фантазия ничем не подтверждается. Насколько я понял, вы арестовали Шахманского из-за полученного анонимного письма. А отчего же вы так доверились всему, что написано, а правильнее сказать — наклеено, там? Ведь и калоши мог подбросить как раз тот, кто и содеял это убийство. Я совершенно уверен в невиновности Аркадия Викторовича и, если хотите, в непричастности к злодейству Анны Перетягиной. Если же следствие будет иметь противоположное мнение, я возьмусь за отстаивание интересов Шахманского в окружном суде. Поверьте, Ефим Андреевич, я уже располагаю косвенными доказательствами непричастности Аркадия Викторовича к убийству, и мне надобно не так много времени, чтобы изобличить истинного злодея. Было бы разумнее, если бы вы согласились со мной. Ведь когда все выяснится и следственный департамент окажется в дураках, сыскное отделение сможет заявить, что с самого начала не верило в виновность арестованного коллежского секретаря.

— Да-с, — Поляничко расправил усы. — С вами трудно не согласиться, Клим Пантелеевич.

— Вот и славно.

— Еще один вопрос: скажите, что же мне делать с этими останками?

— Я думаю, вы можете передать их военным, чтобы они похоронили их со всеми почестями как поручика Корнея Рахманова. Имеются многочисленные свидетельства, что это тот самый офицер, который исчез восемьдесят один год назад. Помните, вы говорили мне, что на его мундире отсутствовала одна пуговица?

— Да.

— Так вот, я недавно узнал, что ее обнаружили еще в двадцать восьмом году. Вдова Рахманова тогда пуговицу опознала. И еще одно. Найденный скелет принадлежит человеку совсем небольшого роста — извините за сравнение, он был с вашего помощника, Антона Филаретовича, но много стройнее. Насколько я заметил, в соляном складе вам едва удалось поднять и отодвинуть плиту. В такое отверстие мог протиснуться лишь невысокий и худой человек, чьи останки и были обнаружены у Соборной горы.

— Кто ж его закопал, сердечного?

— Я думаю, скорее всего, он находился в подземелье по собственной воле, но внезапно произошел обвал.

— Хорошо, но зачем тогда он забрался в эти адовы катакомбы?

— Этого я пока не знаю. У меня есть только предположения, а их, как вам известно, я не озвучиваю. Кстати, насколько продвинулись ваши успехи по поиску клада? Уже нашли что-нибудь?

— Да бросьте, — махнул рукой полицейский, и по его лицу пробежала едва заметная тень обиды, — это у Антона Филаретовича ненужное рвение. Ему под каждым камнем клад мерещится да ордена с чинами… А я, признаться, устал за последний год. Народец-то после беспорядков пятого года охамел: в церковь не ходят, стариков не уважают. Местная шпана совсем обнаглела, недавно один конокрад назвал себя политическим узником! Надо же! Да, сейчас всем тяжело… Вот друг-то ваш, Фаворский, совсем утомился. Смотрю как-то, а жена ему обеды прямо в жандармское отделение носит — видать, некогда сердечному даже домой наведаться! Даром что женился. Такая суета не по мне. Да и не в том я возрасте, чтобы по крышам и голубятням за ворами бегать. Мне бы с внуками карасей на Ртищевой даче удить. Об этом только и мечтаю. Но пока в отставку нельзя — выслуги не хватает, вот и тяну лямку… да-с, — горестно вздохнул Поляничко.

— Обещаю вам, что имя злодея вы узнаете первым и лично его арестуете. Но позвольте попросить вас об одном одолжении: если нельзя в данный момент освободить Аркадия Викторовича, то посодействуйте хотя бы, чтобы до суда он содержался в одиночной камере и без соседей, тем более бывших каторжан. Признаться, среди моих коллег ходят слухи о дружбе вашего помощника с самыми отпетыми головорезами Тюремного замка. Боюсь, как бы беды не случилось от излишнего служебного рвения господина Каширина.

— Не волнуйтесь, я этим займусь прямо сейчас.

— Благодарю вас, Ефим Андреевич. Позвольте откланяться. — Пожав руку сыщику, адвокат вышел на улицу.

Привычно выкидывая вперед трость, Ардашев спустился вниз по белокаменным порожкам соборной лестницы. На Николаевском проспекте гуляли парочки, бегали дети, и печально знакомая лоточница торговала сластями как раз напротив того скорбного места, где в прошлом году был задавлен рояльной струной известный на всю губернию негоциант Соломон Моисеевич Жих. Сев на новую, поставленную поодаль лавочку, Клим Пантелеевич достал монпансье, выудил понравившуюся конфетку и, отправив ее в рот, погрузился в раздумья, изредка отвечая легкими поклонами на почтительные приветствия прохожих.

Солнце закатывалось за горизонт, и наступал вечер. Но пройдет всего несколько часов, и он тоже растает, опустив за собой черный занавес ночи.