У городского музея собралась толпа зевак. А все началось еще утром, когда Евлампий Колыванов — дворник дома № 5 по Александрийской улице — заметил, что в окне первого этажа отсутствует стекло. Пустая глазница рамы зияла чернотой, и от слабого ветра слегка колыхались серпянковые занавески. Но странное дело — на тротуаре не было осколков. Колыванов почесал бороду, неторопливо достал из кармана широких штанов казенный свисток и во всю силу разнес по еще спящим домам тревожную раскатистую трель. В ответ послышался перелив полицейского нейзильберового собрата, и вскоре из-за угла вынырнул запыхавшийся городовой второго участка Степан Силантьевич Переспелов, всей округе известный как Силантьич. Он нес бессменную вахту у губернаторского дома уже шестнадцатый год.

— Что, Евлампий, народ будоражишь в такую рань? — недовольно проворчал Переспелов.

— Да кабы ничего не стряслось, не шумел бы зазря, а то ведь… вона, глядите, в музее аспиды стекло выставили.

Городовой внимательно осмотрел окно, недовольно покачал головой и спросил:

— А этот, как его… — запнулся полицейский, — ну… Лукошкин, кажись, неподалеку квартирует?

— Я господина с таким именем не ведаю, — важно ответил дворник, — а вот ежели вы про Корзинкина Назар Филипповича изволили осведомиться, так он тутоть, как раз насупротив, у Елизаветы Родионовны квартирует. Ох, и добрая она, скажу я вам, барыня! Теперь таких днем с огнем… Второго дня я у них двор убирал, так она меня целковым одарила. «Прими, — говорит, — Евлаша, от чистого сердца. Я ведь тебя еще ребятеночком малым помню». А я ей…

— Ну конечно, Корзинкин нам и нужен, — перебил бородача полицейский. — Ты эти азовские басни брось! Мне их слушать недосуг. Давай-ка, Евлампий, зови этого музейщика, пусть дверь отворяет! Да побыстрей!

— Это я мигом, — дворник тяжело вздохнул, поставил к стене метлу, поправил картуз, одернул книзу подпоясанную узким ремешком рубаху и важной гусиной походкой направился к дому Загорской.

Поскрипывая новыми, начищенными до блеска яловыми сапогами, городовой чинно прохаживался по тротуару Александрийской улицы. Остановившись, Силантьич дыхнул пару раз на Георгия IV степени, протер орден рукавом, поправил пояс и, достав из кармана пачку дешевых папирос с витязем на упаковке, закурил. О том, что страж порядка в прошлом был заслуженный воин, свидетельствовали не только боевые награды, но и поперечный унтер-офицерский погон, а также нашитая на воротнике гвардейская петлица. И хотя окурок вскоре нашел свое пристанище в чугунной, похожей на раскрытый тюльпан урне, дворника все не было.

Наконец полицейский заметил, как через дорогу отворилась парадная дверь и со скоростью кавказского экспресса, пугая редких прохожих, прибежал запыхавшийся Колыванов.

— А он того…

— Чего «того»? — не понял полицейский.

— Упокоился, сердечный, — выдохнул Евлампий. — Стучал я ему, стучал, а все без толку. Дверь не поддается. Тогда Нюрка, прислуга ихняя, запасной ключ принесла. Но все одно — комнату открыть не смогли, потому что не только ключ изнутри торчал, но еще и на задвижку заперто было. Тут жильцы сбежались… А чтоб дверь не ломать, решили ее с петель снять. Когда вошли, смотрим — бедолага на спине лежит и не шелохнется. Верно, во дреме и помер. Оно, конечно, жалко, да видать, хороший был человек, ежели вот так, без мучений, во сне, когда душа блуждала…

— Вот так сурприз! Что ж делать? А ну давай тащи лестницу, надо бы проверить, отчего окно разбито. А уж потом и покойника навестим. Ему теперь спешить некуда. Чует мое сердце, без Ефим Андреича нам не обойтись.

— Без кавой-то? — недоверчиво спросил дворник, устанавливая сбитую из старых жиденьких досок приставную лестницу.

— Да без сыскной полиции, — растолковал Силантьич и, поставив ногу на ступеньку, проговорил: — Ты давай держи получше, а то, не ровен час, загремлю, как слепая ворона со старого дуба.

Блюститель порядка исчез в оконном проеме, но вскоре появился вновь с вполне просветлевшим лицом. Правда, вокруг дворника уже собралась толпа обывателей. По-молодецки спрыгнув с лестницы, городовой важно распорядился:

— Беги-ка, Евлампий, в полицейское управление и доложи, что так, мол, и так… воровство в музее приключилось. Да про Лукошкина не забудь рассказать…

Понятливо кивнув, дворник выразительно кашлянул пару раз и с видом государственного человека степенно зашагал к Полицейскому переулку. Тем временем число любопытствующих граждан увеличилось, и Переспелов, придав голосу начальствующие нотки, провещал:

— А вы, господа, не толпитесь и проходите по своим надобностям. Водевилев здесь разыгрывать не будут… Так что не задерживайтесь…

Скоро показалась полицейская пролетка. Не дождавшись полной остановки, с подножки спрыгнул маленький, толстый, похожий на пасхальный кулич Каширин, за ним проследовал долговязый, точно рождественская свечка, следователь. В пользу его молодости свидетельствовали красные от волнения щеки и старательно отпускаемые усики с бородкой (редким светлым пушком). Замыкал шествие Ефим Андреевич Поляничко.

Завидев начальство, городовой привычно выгнул дугой грудь и доложил о случившемся. Первым в окно проник начальник сыскного отделения, за ним, чертыхаясь и злословя, по шатким перекладинам забрался его помощник. Следователь Леечкин, Цезарь Аполлинарьевич, оказался на месте происшествия последним.

Сладкий ароматный запах перебивал затхлость сырого помещения. На полу валялись куски оконного стекла, приклеившиеся к развернутой газете непонятной желеобразной массой. Поляничко обмакнул в нее палец, понюхал и облизал. Каширин и Леечкин последовали его примеру.

— Малиновое варенье, господа. Скорее всего, из прошлогодних запасов. Помните, Антон Филаретович, ограбление ювелирного магазина Лейба?

— Как же, как же, Ефим Андреевич… Только тогда стекло обмазали медом, газетку наклеили, вырезали по периметру стеклорезом и аккуратно вдавили внутрь. Сработали тихо, без шума и пыли. Вот и здесь мастера орудовали!

— Выходит, почерк тот же самый? — озадаченно спросил облаченный в синий мундир следователь.

— Способ проникновения, конечно, похож. Да вот только Ванька-Оглобля с дружками уже второй год на сахалинской каторге мается. Сомнительно все это… Да и на кой ляд нашим босякам музей понадобился? Разжиться здесь особенно нечем. Так, хлам один да старье ненужное, — засомневался Каширин.

— Уж не скажите, Антон Филаретович, не скажите, — возразил Леечкин. — Это, допустим, нам с вами оно без пользы, а для завзятого коллекционера — самые что ни на есть бесценные экземпляры. Вот, например, взгляните на оружие — чего здесь только нет! Фитильный дробовик, кремневые гладкоствольные образцы и даже пистолеты-кинжалы! А про картины я уж и не говорю!

— За старшим смотрителем послали? — Поляничко посмотрел в сторону Каширина.

— А вон он, легок на помине! — глядя в окно, ответил помощник.

За дверью послышались шаги, и в комнату в сопровождении городового вошел взлохмаченный мужчина с бородой и в пенсне. Весь его гардероб состоял из видавшей виды застиранной сорочки, поношенного пиджака, серых брюк с отвислыми, заглаженными до блеска коленками и черных, когда-то лаковых туфель со сбитыми каблуками. Он растерянно огляделся и, будто не замечая полицейских, охая и причитая, стал подбирать с пола разбросанные предметы.

— Послушайте, любезный, — обратился к нему Поляничко, — не могли бы вы уточнить, что пропало из вашего музея?

— Ах, простите, я так расстроен, что даже не представился. Галактион Борисович Фришкин. Чтобы проверить все экспонаты, понадобится не один час.

— Галактион Борисович, а не могли бы вы прежде проверить сохранность карты-плана крепости и листка из дневника генерала Эртеля за 1828 год? — произнес чей-то голос, и в дверях показался присяжный поверенный Ардашев.

— Клим Пантелеевич? — удивленно вскинул брови начальник сыска. — Какими судьбами?

— Простите за вторжение, господа. Но еще вчера я работал с этими документами и сегодня собирался снять с них копии. А тут молочница рассказала моей горничной об ограблении музея, вот я и обеспокоился.

Адвокат поднял из-под ног осколок, измазанный вареньем, и поднес его к свету. С помощью карманного пинцета он аккуратно извлек из рамы ровный кусок стекла и стал рассматривать его край через складную лупу.

— Что ж, господа, видимо, плана крепости и листка из дневника командующего не окажется, — с досадой выговорил Ардашев.

— Это вы в волшебном стекле разглядели? — насмешливо хмыкнул помощник начальника сыска.

— Как ни странно, Антон Филаретович, но на этот раз вы правы. Более того, могу вам сказать, что никакого проникновения и в помине не было.

— Позвольте, позвольте! Как это не было? — скрестив руки на груди, недоверчиво спросил Леечкин.

В ту же минуту в комнате появился Фришкин и, подозрительно уставившись на адвоката, громко объявил:

— Действительно, план крепости и листок из дневника барона Эртеля украдены. Все остальное на месте.

— Извольте объяснить, Клим Пантелеевич, откуда вам это было известно? Уж не та ли молочница рассказала? — съязвил Каширин.

— Если бы вы были повнимательней, достопочтенный Антон Филаретович, вам бы не пришлось задаваться этим вопросом. Изучив измазанный вареньем осколок, я заметил, что его обратная сторона имеет грязные разводы от дождя и пыли, а значит, является наружной частью. Другими словами, малиновое варенье наносилось не с улицы, а из комнаты. Это обстоятельство подтверждается и следами от стеклореза, оставившего характерный угловой след изнутри. Таким образом, злоумышленник, находясь здесь, намазал стекло сладким варевом, прорезал его по всему периметру и приложил газету. Выйдя на улицу, он забрался на каменный выступ и слегка надавил внутрь, имитируя тем самым распространенный среди домушников способ проникновения в помещение через окно. Пропавшие документы, как вы понимаете, похититель ранее забрал с собой.

— Да, но откуда вы знали, что похитили именно эти бумаги? — не удержался от вопроса Леечкин.

— Это нетрудно предположить, если учесть, что еще вчера я изучал архивные материалы, выданные мне Корзинкиным, а сегодня оказывается, что некто, скорее всего сотрудник музея, сымитировал кражу. Выходит, накануне он узнал из тех же источников что-то очень важное, если решился на такой шаг. По-моему, сейчас самое время с ним пообщаться, и тогда…

— Корзинкин умер, — перебил Ардашева Поляничко.

— Как? От чего? — изумился адвокат.

— Да бог его знает… Преставился, и все, — пожал плечами Ефим Андреевич. — Мы как раз туда собираемся…

— Вот уж не ожидал, — расстроенно покачал головой присяжный поверенный.

— И все-таки я никак в толк не возьму: зачем кому-то понадобилась старая карта и что было в тех бумагах? — не унимался следователь.

— В дневнике генерал Эртель подробно описывает взятие Карачая, а также упоминает о прибытии в Ставрополь некоего господина Самоварова — сотрудника Третьего отделения, расследовавшего исчезновение золота с обоза, двигавшегося из Персии в Петербург через Ставрополь, — разъяснил Ардашев.

— Как вы думаете, Клим Пантелеевич, может ли та пропажа быть как-то связана с персидской монетой, которую я вам вчера показывал? — снова вступил в разговор Поляничко.

— Весьма возможно.

— Карта, пропавшее золото… Что ж, получается, кладом запахло? — расправив усы, начальник сыска выжидательно посмотрел на адвоката.

— На этот вопрос, Ефим Андреевич, можно будет ответить только после того, как вы официально запросите у Департамента полиции сведения об имевшей место давней пропаже. Если с Фонтанки, шестнадцать, вам ответят, что золото, исчезнувшее еще в 1828 году, так и не нашлось, то тогда можно будет надеяться на отыскание клада. Правда, при условии, что прежние злоумышленники не растратили похищенное и спрятали золотые монеты в наших краях.

— Раскрыть преступление почти столетней давности и вернуть казне похищенное золото?! — Каширин нервно сглотнул слюну. Его глаза округлились, челюсть отвисла, и полицейский, полуприкрыв ладонью рот, выговорил дрожащим от волнения голосом: — Батюшки-светы! Да это ж как минимум внеочередной титулярный советник, Станислав II степени и перевод в Санкт-Петербург!

— «А вы, голубчик, не волнуйтесь и смотрите на жизнь философически!» — сказал палач арестанту, накидывая ему петлю на шею, — сострил Леечкин.

— Учила ворона сокола летать, — не остался в долгу Антон Филаретович и, словно воробей в дождливую погоду, обиженно нахохлился.

— Ладно, господа, по-моему, давно пора осмотреть этого Корзинкина, — предложил Поляничко и первым направился к выходу, а за ним гуськом потянулись остальные, и только Ардашев не мог оторвать взгляд от старого, покрытого паутиной трещин полотна неизвестного художника.