— Ситуация, скажу я вам, Клим Пантелеевич, престраннейшая… Вот уже несколько лет я слежу за здоровьем Загорской Елизаветы Родионовны. Старушка, правда, древняя — прошлой осенью ей пошел девятый десяток. За эти годы она потеряла не только мужа, но и троих детей. На похоронах любимого сына у нее случился удар. Парализовало обе ноги. С тех пор она передвигается в инвалидной коляске. Зато другие болезни ее миновали. И я нисколько не удивлюсь, если она внуков своих переживет. Все бы хорошо, да вот последнее время стали происходить с Елизаветой Родионовной разного рода странности: то ей голоса заупокойные слышатся, то шаги за дверью, а то жалуется, что в окно ей по ночам кто-то тарабанит. До вчерашнего дня я, признаться, думал, что у моей пациентки начались возрастные склеротические изменения. — Доктор пригубил рюмку с вишневой наливкой, причмокнул от удовольствия и облизнул губы. — А второго дня я сам убедился в правдивости ее слов.

— Неужто с привидением за руку поздоровались? — насмешливо спросил Ардашев.

— Почти, — невозмутимо ответил доктор. — Я как раз находился в ее спальне и выписывал сигнатуру, как вдруг кто-то постучал в окно, и комната тотчас же наполнилась стоном, ужасным воем и каким-то непонятным свистом и уханьем. Я выглянул в окно — никого не было. А через минуту в жирандоли стали поочередно загораться свечи.

— Что значит — загораться? — теперь уже недоуменно осведомился присяжный поверенный.

— А вот так, Клим Пантелеевич. Ни с того ни сего вспыхивали по кругу, будто кто-то их зажигал, сами по себе. Запылали все, кроме одной. Как перед Истинным говорю, — перекрестился на образа Лисовский.

— Н-ну, допустим, — задумчиво протянул адвокат. — И чего же вы от меня хотите?

— Моя состоятельная пациентка хочет, чтобы именно вы взялись за выяснение причин появления этих чрезвычайно странных явлений.

— Это, скажу я вам, дорогой Викентий Станиславович, вы совсем не по адресу… У нас в городе имеется достаточно последователей госпожи Блаватской. Возьмите, к примеру, отставного штабс-ротмистра Порфирия Нифонтоновича Пустогородова. Совсем недавно он предсказал моей горничной новое удачное замужество в следующем, 1910 году. И с кем бы вы думали? С капитаном военного корабля! Мало того что ближайшее море от нас за четыреста верст, так еще и второй брак! А ведь, заметьте, Варвара еще в барышнях ходит! Какой уж тут второй брак? Но за услуги целковый взял, а потом полез к наивной девушке целоваться. Ну, она его по щекам и отхлестала… Бессовестный шарлатан, да и только! А ведь был когда-то офицером, служил в Нижегородском драгунском полку! — Адвокат взял со стола рюмку и маленькими глотками допил содержимое.

— Вот поэтому, Клим Пантелеевич, старушка и нуждается в вашей помощи. Гонорар она оплатит сполна. Вы не сомневайтесь! Она же внучка купца первой гильдии Федора Толобуева. Участь его так же грустна, как судьба всех остальных родственников. А вы разве ничего не знаете о проклятии ее рода?

— Нет.

— Впервые я услышал эту печальную историю от своего прадеда, служившего когда-то лекарем в Навагинском пехотном полку. Так вот он рассказывал, что не успела Елизавета Игнатьева появиться на свет, как при родах умерла ее мать и вскоре в бою погиб отец. Воспитывал ее рано овдовевший дед — известный в городе торговец. Судьба его так же печальна, как и участь всех остальных родственников, — впоследствии его убил собственный кучер. Его труп нашли в степи охотники. Как потом выяснилось, негоциант продал большую партию скота и возвращался с весьма крупной суммой. Возница, увидев, что хозяин спит, зарезал его и, прихватив денежки, скрылся. Злодея нашли через несколько лет аж в Нижнем Новгороде и приговорили к бессрочной каторге. Когда Елизавете исполнилось семнадцать, она вышла замуж за молодого офицера Андрея Загорского. От этого брака у них появилось трое детей. Но счастье, как вы знаете, субстанция скоротечная, и в 1853 году началась Крымская война. При обороне Севастополя ее мужа разнес в клочья снаряд с английского корабля. В том же году провалился под лед и утонул в пруду Бибердовой дачи ее младший сын Святослав. Через несколько лет ее дочь Ульяна обвенчалась с артистом Ярославского театра Шахманским, бывшим здесь на гастролях. У молодых родился сын. Только брак этот оказался недолговечным. Супруг был изрядный волокита, и однажды, узнав об измене мужа, Ульяна Андреевна отравилась синильной кислотой. Мальчишку отец отправил в Ставрополь, к теще. Теперь внук давно вырос и служит ныне коллежским секретарем в акцизном управлении. Возможно, вы его знаете — Шахманский Аркадий Викторович. Кстати, именно он предложил привлечь вас к расследованию… Но это еще не все. На рубеже столетий, в 1900 году, по нелепой случайности из жизни ушел последний сын Елизаветы Родионовны — конезаводчик Виссарион Андреевич Загорский. Он объезжал породистого жеребца, да не удержался в седле; со сломанным позвоночником бедняга не прожил и дня. Вот тогда-то у нее ноги и отказали.

— Скажите, доктор, а чем владеет госпожа Загорская?

— Насколько я знаю, у нее имеются два доходных дома, мельница на Ташле и маслобойня на Мамайке.

— А кто же следит за всем хозяйством?

— Мельницей и маслобойней управляет приказчик по фамилии Чаплыгин. Видел его несколько раз, и, признаться, он произвел на меня далеко не лучшее впечатление. Словом, прощелыга каких свет не видывал. Говорят, давным-давно его предок держал в Ставрополе первую гостиницу под вывеской «Европа», но потом разорился. А доходными домами она сама ведает. Старушка хоть и возраста преклонного, а разума чистого и светлого.

— А кто еще живет с ней?

— Внучка, внук и племянник мужа. Он, кстати, священника пригласил, чтобы выгнать из дома нечистую силу. Да только проку никакого: у батюшки во время молитвы кадило потухло, раздались стоны и свист такой, что кровь в жилах останавливалась. Неожиданно в жирандоли зажглись свечи. Святой отец со страху из дома выскочил, приговаривая, что где-то рядом затаился сатана. За ним входная дверь захлопнулась с такой силой, что оторвалась одна из петель. А потом ветер стих и начался ливень. В общем, страх господний…

— Ну, хорошо. Положим, я осмотрю дом. Когда госпожа Загорская намерена меня принять?

— В любое время, Клим Пантелеевич.

— Не сочтите за труд, Викентий Станиславович, передайте вашей пациентке, что я приду завтра в десять.

— Вот и договорились.

Лето в Ставрополе — лучшее время. Город благоухает ароматом спелых фруктов, а в садах разливается неподражаемая соловьиная трель. В кронах высоких тополей равномерно отсчитывает чей-то короткий век кукушка и на невидимой флейте высвистывает несложную мелодию иволга. Восточный степной ветер доносит терпкий запах чабреца, зверобоя и мяты.

По улицам, мощенным речным булыжником, важно следуют извозчичьи коляски с надувными шинами и сиденьями, обитыми малиновым бархатом. Их почти не слышно. Зато телеги, дроги и тарантасы издают беспорядочный и нестерпимый стук, к которому, правда, обыватель давно привык и просто его не замечает.

Жизнь сытого южного края течет лениво и благочинно. Торговцы холодным квасом, пирожками с зайчатиной, карамельными петушками и сахарными персиками предлагают прохожим товар и, не найдя отклика, вздыхают и сами им угощаются. Дремлющие в лавках приказчики вздрагивают от трели дверных колокольчиков и неторопливо занимают места у высоких деревянных прилавков.

А спадет жара — и зайдутся благозвучным перезвоном колокола на звоннице храма Казанской Божьей Матери, оповещая православных о скорой вечерней молитве. Неспешно потянется по домам простой и служивый люд с полными кульками сластей для ребятишек. Хозяйки достанут из холодных погребов «что бог послал» и, помолясь, сядут ужинать за общий семейный стол. Затеплятся в окнах желтыми пятнами фотогеновые лампы, и город медленно отойдет ко сну. Только заслышится где-то вдалеке трель нейзильберового полицейского свистка и лай разбуженной цепной собаки. Все как обычно. Тихо и чинно. И так день за днем — провинция…

«А что может быть лучше всего этого?» — мысленно рассуждал присяжный поверенный окружного суда Клим Пантелеевич Ардашев, вышагивая по асфальту Николаевского проспекта, именовавшегося когда-то Большой Черкасской улицей. Отставной коллежский советник Министерства иностранных дел России вспоминал, как четыре года назад карьера тайного агента неожиданно закончилась и будущее рисовалось только в черных тонах. Но постепенно тьма рассеялась, и на смену ей пришла новая, не менее интересная, чем прежде, жизнь. Он вернулся в город своего детства и занялся частной юридической практикой, наслаждаясь спокойствием и размеренностью патриархальных устоев. Да вот только мир, вступив в безумный двадцатый век, будто сошел с ума, и отголоски этого сумасшествия докатились и до южных окраин империи.

С тех пор адвокат Ардашев раскрыл более двух десятков громких преступлений, оказавшихся не по зубам местной сыскной полиции. Слава о его способностях давно перешагнула за пределы губернии. И даже «Московский листок» поместил фотографический снимок Клима Пантелеевича с подробным описанием истории расследования таинственного убийства директора московского отделения Торгового дома Бушерон господина Жоржа Делавиня и его двадцатилетнего сына Людовика.

Распутывая сложные дела, он погружался в знакомое любому охотнику состояние, когда в погоне за жертвой стучит в висках и учащается дыхание. Недаром Вероника Альбертовна, находясь в ажитации, как-то сказала ему, что он просто не может жить без риска. «Да, наверное, супруга права, — подумал тогда Ардашев. — Детей у нас нет, заботиться не о ком. И если совсем не встряхивать нервную систему, жизнь может превратиться в унылое и самодовольное существование без чувств и страстей».

Выбрасывая вперед трость, Клим Пантелеевич незаметно для самого себя достиг Александрийской, бывшей Комиссариатской, улицы. Дом под номером восемь казался не таким уж большим по сравнению с расположенными через дорогу зданиями присутственных мест. Но по всему было видно, что строили его на века. Правда, за многие десятилетия к нему пристроили множество разных помещений, и от этого он расползся во все стороны, напоминая собой разжиревшую морскую черепаху.

Повернув несколько раз ручку механического звонка, присяжный поверенный услышал шаги, и вскоре могучую парадную дверь отворили. Молодая симпатичная горничная некоторое время с интересом рассматривала незнакомца в белом костюме и, прервав затянувшуюся паузу, наконец спросила:

— Что вам угодно, сударь?

— Моя фамилия Ардашев. Меня ожидает госпожа Загорская.

— Входите, пожалуйста.

Оставив шляпу и трость в передней, Клим Пантелеевич прошел за девушкой через анфиладу комнат и вскоре остановился у высокой двустворчатой двери.

— Прошу вас, — пригласила прислуга.

Перед глазами адвоката предстала сидящая в каталке пожилая женщина, которую язык не поворачивался назвать старухой хотя бы потому, что лицо ее не казалось изуродованным глубокими старческими морщинами, как это бывает у людей преклонного возраста. Оно выглядело гладким и свежим, как у ребенка. Ее прямой нос имел совершенно правильные очертания. Большие, не утратившие синевы глаза смотрели приветливо и в то же время внимательно. Но где-то глубоко в ее взгляде мелькали искорки легкого беспокойства. Седина волос пряталась под кружевным чепцом. Темно-синее платье современного покроя и многочисленные перстни, украшенные изумрудами и рубинами, выдавали в ней завзятую модницу.

— Вот мы и встретились, уважаемый Клим Пантелеевич. Спасибо, что откликнулись на мою просьбу. Располагайтесь поудобнее, — Загорская указала лорнеткой на деревянное кресло с высокой спинкой. — Надо же! Лучший адвокат города у меня в гостях. А знаете, именно таким я вас и представляла: молодым и красивым.

— Весьма польщен… Правда, я уже далеко не молод. Сорок два, Елизавета Родионовна, уж никак не двадцать два!

— Но уж точно не восемьдесят два! — удачно пошутила хозяйка.

— А вот на эти годы вы совершенно не выглядите, — не остался в вежливом долгу Ардашев.

— Спасибо на добром слове. Утешили старушку. Ну, не буду отнимать ваше драгоценное время пустой болтовней. К тому же, насколько я слышала, оно и впрямь у вас ценится недешево. Да это и правильно — хорошая работа всегда стоит дорого. Я выписала вам чек на три тысячи рублей. Возьмите его, он как раз перед вами, на столике.

— Но это довольно значительная сумма, и я не уверен, что она соответствует…

— Не волнуйтесь, Клим Пантелеевич, — перебила адвоката Загорская. — Я не привыкла мелочиться… И если для достижения цели вам удастся затратить гораздо меньше усилий, чем предполагалось, то в этом будет единственно ваша заслуга. К тому же, судя по тому, как в прошлом году вы блистательно раскрыли загадочное убийство господина Жих и вернули вдове похищенные брильянты, мне стало ясно: адвокат Ардашев — единственный, на кого я могу положиться.

— Благодарю вас. Итак, в чем же, собственно, состоит ваше поручение?

— Оно во многом необычно. Я хочу, чтобы вы открыли тайну нашего родового проклятия.

— Прошу извинить меня, но, скорее всего, я не смогу быть вам полезен. Я не колдун и не прорицатель. Боюсь, Викентий Станиславович не совсем правильно обрисовал вам род моих занятий. Жаль, что испортили чек…

— Не торопитесь отказываться, господин адвокат! Что касается денег, то они уже ваши, и о чеке не стоит вспоминать. — В глазах Елизаветы Родионовны на мгновенье вспыхнули огоньки неудовольствия, свидетельствующие о том, что кровь в ее жилах еще не застыла и она принимает самое непосредственное участие во всем, что происходит вокруг. — Давайте будем считать, что это была моя плата за возможность поведать вам то, что меня тревожит. Скажите, вам известно что-нибудь о смерти моей матери?

— Почти ничего. Господин Лисовский упомянул лишь о том, что она умерла при родах.

— Это так. Но, как мне рассказывал мой дед, за несколько недель до кончины ей слышался голос одного ее бывшего ухажера… Его звали Корней Рахманов. Он пропал в том же году. Мне отчего-то кажется, что существует какая-то связь между его исчезновением, смертью моей мамы и гибелью отца. Хотелось понять, что на самом деле с ними произошло…

— Позвольте узнать, как давно это было?

— В год моего рождения — в 1828 году. Маме грезилось, что этот поручик находился в опасности и просил ее о помощи. Очередной приступ страха и стал причиной ранних родов. Дедушка рассказывал, что она предчувствовала свою смерть. Когда ее не стало, папа отправился воевать с горцами и геройски погиб. Дедушка был на его похоронах и держал меня на руках. Неожиданно разразилась буря, и слетевшая с дерева ветка упала рядом с нами. Она никому не причинила вреда, но свалила крест, что всегда считалось дурным предзнаменованием. И к сожалению, оно сбылось: за свою жизнь я потеряла дедушку, мужа и всех своих детей. Заметьте, все они ушли из жизни трагически! Никто не умер от старости или болезни. За что меня постигла эта чудовищная божья кара — жить и видеть, как один за другим уходят в могилу твои самые близкие люди? — Старушка достала платок и промокнула влажные от слез глаза. — Я прекрасно понимаю, что человек не может противостоять высшим силам. Да об этом я вас и не прошу. Но вы в состоянии разгадать причины людских поступков. Пусть и очень давних.

— Вы хотите, чтобы я отыскал поручика, пропавшего восемьдесят лет назад? Помилуйте, но это же решительно невозможно!

— Но ведь была какая-то причина его исчезновения. Может быть, живы его родственники, коим что-то известно? А что, если через него вам удастся выйти на истоки нашего семейного проклятия? Или вдруг окажется, что на дне одной загадки лежит другая? Я предчувствую, что дьявольщина, поселившаяся в моем доме, как-то связана с прошлым.

— Или вовсе не имеет к давним событиям никакого отношения, — предположил Ардашев.

— А это уж, голубчик, вам решать!

— В данном случае я не могу гарантировать вам никакого положительного результата, — осторожно заметил присяжный поверенный.

— А мне, дорогой Клим Пантелеевич, достаточно того, что вы не отказали…

— Прежде чем я познакомлюсь со всеми обитателями этого дома, я хотел бы услышать их характеристику.

— С кого начнем? — поинтересовалась Загорская.

— Пожалуй, с вас, Елизавета Родионовна. Скажите, каким состоянием вы владеете и кто является вашим наследником? Если, конечно, своим ответом вы не нарушите тайну завещания.

— Здесь нет никакого секрета. У меня два доходных дома. В одном мы сейчас с вами находимся, а другой — на Есеновской улице. Есть мельница и маслобойня. На счетах имеется довольно значительная сумма. А вот духовная еще не составлена. Раньше я собиралась разделить все между внуком, внучкой и племянником, но потом Глафира завела шуры-муры с эти щелкопером, и я стала опасаться, что он пустит бедную девочку по миру. Да и племянничек тоже стал фертикулясы всякие выкидывать.

— Глафира — ваша внучка? — уточнил Ардашев.

— Да. Это дочь моего старшего сына. Он погиб, объезжая лошадь. В тот же день его жену хватил удар, и она умерла несколькими днями позже. После смерти сына выяснилось, что все его имущество заложено… Но я сполна рассчиталась со всеми его кредиторами, а сироту — Глашу — забрала к себе. Сейчас она преподает в женской гимназии. Изначально я намеревалась отписать ей все дома, мельницу — внуку, а маслобойню — племяннику. И все бы хорошо, но тут на Пасху появился этот новый жилец. Из Костромы приехал. По паспорту — Георгий Поликарпович Савраскин, газетный репортер. А называет себя на французский манер — Жоржем или Жоресом. Тьфу, противно! Прости, господи, грешную, — перекрестилась хозяйка. — Ну где вы, Клим Пантелеевич, видели такое сочетание — Жорж Савраскин, это все равно что Пьер Кобылкин! Ну не права я, а? — Присяжный поверенный не смог сдержать улыбки, и это не ускользнуло от внимания рассказчицы. Довольная удачной остротой, Загорская продолжила: — Я не раз ей говаривала: «Смотри, Глафира, не послушаешь меня, выйдешь замуж за эту промокашку — хлебнешь горькой водицы! Он весь капитал растратит, тебе рога наставит, а потом сбежит! Негодный он человек, Глаша, не для жизни!» Да только без толку все это… Вот тогда-то сердце мое не выдержало, и я ей объявила: если она своего Жоржика не бросит, то не видать ей этих двух домов, как Рождества на Пасху!

— И что же Глафира?

— Молчит и плачет тихонько… Любит она его, беса кучерявого!

— А Савраскин?

— Чистый лис. Ластится, презенты всякие ей дарит… В карты стал с нами играть. Одним словом, старается мне понравиться. Но я-то вижу его хитрющие глаза и мелочную душонку.

— Понятно. А что скажете о господине Шахманском? — Ардашев выжидающе посмотрел на старушку.

— Да-да. Аркаша — сын Ульяны. — Загорская снова достала платок и вытерла слезу. — Непутевый он какой-то… Вроде бы и неглупый, книжек много читает, а с барышнями у него не ладится. Я уже и сватать пыталась, да все без толку… «Одному, — говорит, — сподручней. Расходов меньше. Вот когда буду мельницей заправлять, тогда и женюсь». Так и ходит бобылем. Да и на службе у него не все ладится, а жалованье — кошкины слезы. Его одногодки давным-давно надворных получили, а он все в коллежских секретарях застрял.

— А ваш племянник?

— А это еще одна моя беда! Сын золовки… Человек неплохой, добрый, но никчемный. Семьей так и не обзавелся.

— Позвольте спросить его имя?

— Варенцов Аполлинарий Никанорович.

— Где он служит?

— Уже нигде. Вышел в отставку коллежским асессором. Приехал несколько лет назад погостить, да так и остался на моих щедротах. Да разве я против? Сродственничек все-таки… Тоже хотела оставить в наследниках, но, видимо, не судьба… Недавно был у меня с ним трудный разговор. Повадился он в Купеческом клубе в карты играть по-крупному, ну и продулся там до последних портков. В итоге отписал долговых расписок на приличную сумму. Через неделю кредиторы ко мне наведались… И что же мне оставалось? Я долги оплатила, а его предупредила, чтобы на серьезное наследство не рассчитывал…

— А кто-нибудь из посторонних бывает на вашей половине дома?

— Да нет, только свои. Разве что картежники мои раз в неделю собираются…

— Кто такие?

— А пожалуйте к нам в пятницу, часикам этак к восьми, вот зараз со всеми гостями и познакомитесь. А я, грешным делом, люблю в картишки-то перекинуться, вот и приглашаю народ поразвлечься. Ставки у нас копеечные, так, ради забавы.

— Что ж, не вижу повода не принять предложение. Но в ближайшее время мне надобно осмотреть весь дом, включая дворовые постройки. Главное, не привлекать лишнего внимания к истинной причине моего появления. Для этого вы объясните им, что адвокат должен составить текст духовного завещания, и потому ему необходимо ознакомиться со всеми помещениями, включая комнаты постояльцев. И попросите их завтра никуда не отлучаться между десятью и одиннадцатью часами утра. А кто не сможет, пусть оставят ключи.

— В этом нет надобности. У меня имеются запасные…

— Прекрасно. А сейчас я хотел бы увидеть ту злосчастную комнату, где и происходили те самые чудеса.

— А мы как раз в ней и находимся.

Присяжный поверенный приблизился к выложенной глянцевой керамической плиткой печи и внимательно ее обследовал. Потом зачем-то открыл чугунную дверцу и заглянул внутрь. С особенной тщательностью он осмотрел большую жирандоль.

— Очевидно, именно эта свеча не зажглась? — поинтересовался Ардашев.

— Мы с доктором от страха совсем растерялись, так что я не могу этого припомнить, — призналась Загорская.

Адвокат распахнул окно, внимательно осмотрел раму, затем высунулся наружу, пытаясь что-то разглядеть в самом верху.

— Вполне вероятно, Елизавета Родионовна, что сегодня все может повториться вновь, и потому прошу вас сильно не пугаться. А еще лучше — поменяйте комнату или пригласите сюда кого-нибудь из прислуги… Надеюсь, скоро мне удастся распознать природу этих загадочных явлений, но для этого надобно время. А сейчас я, пожалуй, откланяюсь…

— Клим Пантелеевич, не забудьте чек.

— Благодарю, Елизавета Родионовна.

— Надеюсь и уповаю только на Господа и на вас, — тихо произнесла хозяйка дома и не заметила, что от волнения прикусила губу. В ее глазах читалась тоска обреченного человека, а на лице проступила неясная печать страха. Распрощавшись с адвокатом, она дала указания горничной и выпила порошки. Через большое венское окно ей хорошо было видно улицу и спешащих по делам людей. Поднимался ветер, и его заунывная, простая мелодия была строга и печальна, как траурный марш Шопена. С востока неторопливо плыли антрацитовые облака, заслонившие собой еще недавно чистый небосвод. Запахло дождем. В памяти пожилой женщины проносились года, люди и неясные обрывки прошлой жизни. Неожиданно разразилась гроза и ударила молния. Дом задрожал, будто собираясь рассыпаться на части, и откуда-то сверху донесся противный, нарастающий звук, будто кто-то царапал ржавым гвоздем по стеклу… Испуганная старушка изо всех сил покатила кресло к выходу. Она потянула на себя ручку, но дверь не поддавалась. Шум усилился и превратился в вой, от которого не было никакого спасения. К нему добавилось слезливое оханье и дикое шуршание; казалось, будто тысячи крыс стали одновременно грызть стены. Нестерпимая боль выдавливала наружу глаза и буравом высверливала изнутри мозг. Глухо стукнуло сердце — будто речной булыжник упал на дно. Загорская потеряла сознание.