Глава 21
Сибирские пересылки
Учитывая сжатые сроки, поставленные им начальством — вернуться до зимы — Алексей с Яковом не могли себе позволить идти в Забайкалье пешком, с общим этапом. Сказать по правде, это их устраивало. Согласно норме, партия должна проходить за месяц пятьсот верст (тридцать верст в день, через двое суток на третьи — дневка); в Томске и Иркутске положены трехнедельные отдыхи. При таких порядках инспекторы «Этапной цепочки» прибыли бы на место к Рождеству и со сбитыми в кровь ногами. Посему, пример поляков, едущих на каторгу с комфортом на лихой тройке, оказался заразителен, и из Перми вышли на восток уже два тарантаса. Солдатики караульной службы также были довольны прокатиться с ветерком, а не тащиться на своих двоих с винтовкой и подсумками. У «кислой шерсти» своя норма — сто верст в неделю, пять тысяч верст в год при любой погоде, и всё это за 2 рубля 70 копеек годовой денежной дачи… В итоге получилась привилегированная колонна: две повозки, а в них два богатых «спиридона», двое каторжных панов и двое караульных под началом ефрейтора. Так и рванули до Тюмени, и долетели до неё в четыре дня.
В Тюменской пересыльной, знаменитой своими особо лютыми клопами, Лыкову с Недашевским не удалось даже подраться. «Иваны», что проломили голову лобовскому агенту, давно уже отбыли на рудники, и наказывать было некого. Да и череп у парня благополучно зажил, и он опять заправлял в канцелярии. Отпраздновали Троицу, сели на пароход и поплыли в Тобольск. Зато, когда добрались до него и остановились там на ночлег, питерцев ожидало целое приключение. Тюрьму последние два месяца крепко «держали» конокрады. Их сошлось вместе одиннадцать человек — достаточно, чтобы подчинить себе тысячу разрозненных арестантов.
Конокрады известны своей особенной сплоченностью; взаимовыручка у них необыкновенная. Объясняется это тем, что мужики пойманных на лошадиной покраже в полицию не ведут, а убивают на месте. И потому профессия у этих воров самая опасная для жизни, рискованней, чем у любого записного убийцы. Чтобы заниматься подобным делом, необходимы надежные сообщники, такие, что голову свою подставят за товарища… По всем этим причинам связываться с конокрадами не решился даже Лыков, и выкупил у старшего надзирателя дворянскую камеру. Однако после обеда их с Челубеем покой был нарушен приходом долговязого жигана, развязного, с потасканной физиономией безнадежно развращенного человека. С ним был еще какой-то чумазый поддувала. Усевшись напротив питерцев, парень уставился на них нагло и дерзко.
— Скажи этим, кто я есть.
— То есть Мишка-Дерибздяй, — подобострастно проблеял чумазый. — С ним тута никто не связывается.
— Отчего так? — лениво полюбопытствовал Лыков, глядя на гостя без интереса.
— А он с потышниками водится.
— Ну, вот пусть к ним и валит. Нам здесь только дерибздяев не доставало…
— Эвона как! — удивился жиган. — Мотряй, у нас всё по совести: кому не мило, тому в рыло!
— Сочинители про таких, как ты, говорят: «со следами всех пороков на лице». Если не исчезнешь в миг, следов у тебя прибавится.
— Ну, всё! — выдохнул Дерибздяй, обежал стол, подскочил к Алексею и ударил. Тот легко уклонился и махнул в ответ. Мишка отлетел в угол и там долго, минут пять, лежал без движения; чумазого же как ветром сдуло. Поднявшись, наконец, с трудом на четвереньки, Дерибздяй молча выполз вон.
Через час после этого в дворянскую камеру пришёл маз шайки конокрадов Васька Бобок — рослый кудрявый детина с лихими и весёлыми глазами. Лыков подобрался, но Бобок выставил на стол «диковинку».
— Давно здесь порядочных ребят не было; всё какие-то трусоватые приходят. Поговорим?
— А давай, — согласился Лыков, вынимая третий стакан. Челубей разлил, они выпили, помолчали немного, затем Бобок сказал буднично:
— Мы завтра делопризводством будем заниматься — на рихт пойдем. Барная скамейка обнаружилась. Айда с нами! Некомплект у нас; нужны лихие человеки.
— Прямо отсюда?
— Прямо отсюда.
— А потом куда?
— Сведем коняшку, растырбаним и опять сюда вернемся. Тут никто искать не станет. Не сумлевайтесь, всё уж давно слажено; чай, не впервой. А понравится вам наше занятие, так мы вас до осени в лазарете поместим. Ещё дела провернёте, домой с хорошей деньгой прибудете.
Лыков сделал вид, что задумался.
— Ладно, — сказал маз, вставая из-за стола. — Покумекайте до утра. А завтра в другом месте дадите окончательный ответ. Бывайте!
— Что ещё за «другое место»? — встревожился Челубей, когда конокрад ушёл. — Он всю свою банду приведет для убедительности?
Разъяснилось это утром. Конвой вывел их из пересыльной тюрьмы, провёл мимо острога и памятника Ермака по высокому берегу Тобола и доставил в канцелярию к полицмейстеру. Красивый усач в щегольском чекмене, тот оказался похож на Ваську Бобка: глаза такие же лихие и веселые, а цвет лица как у настоящего жизнелюба. Внимательно изучив бумаги лобовских агентов, полицмейстер закрыл плотно дверь и спросил:
— Ну, что надумали насчет Васькиных слов? Говорите, как есть; люди нужны срочно. У нас все серьёзно: придете к нам, в обиду не дадим, будете как сыр в масле кататься.
— Увы, есаул, не получится, — спокойно, как равный равному, ответил ему Алексей. — Дела у нас в Забайкалье, важные, задержки не терпят. Нас уже наняли люди посерьёзней тебя.
— Жаль, — вздохнул полицмейстер. — Я же вижу, какие вы «спиридоны»… Но нет, так нет. Сегодня же я вас отправлю дальше; о нашем разговоре, понятно, молчок.
Он сдержал своё обещание, и уже вечером Челубей с Лыковым снова плыли на барже. Четырнадцать суток, сначала по Иртышу, потом по Оби и Томи, добирались до Томска. Покупали по пути рыбу у остяков, а в Лямином бору приобрели полтуши изюбря, закоптили и питались им до конца плавания.
В Томской пересыльной тюрьме Лыкова ожидала неприятная встреча. Когда он в колонне вновь прибывших шёл в карантинное отделение, из галереи его негромко окликнули:
— Господин Лыков!
«Демон» резко обернулся и увидел Прова Суконкина, мелкого воришку-«отказника», которого он арестовывал три года назад в Нижнем Новгороде в должности помощника начальника сыскной полиции.
Момент был критический: паспорт у Алексея имелся на другую фамилию, прочие арестанты и конвойный надзиратель насторожились, Челубей остановился поодаль и ожидал продолжения.
— Ты, земляк, ошибся: я Шапкин Иван Иваныч.
Но Суконкин, в сером бушлате и бескозырке, смотрел весьма нахально и фамильярдно махал рукой, подзывая сыщика к себе. И Лыков подошёл.
— Ну?
— Вы «нукать»-то обождите, ваше благородие, чать, не запрягли, — громко прошептал «отказник». — Я так понимаю, вы и есть из тех самых «демонов» из «чертовой роты», про которых в газетах пишут? Угадал?
— Я высылаюсь административно в Читу, по месту жительства. Я мещанин Шапкин. Понял? А не то…
— Чево «не то»? Вы такой разговор отставьте, вашебродие, я ведь обижусь да уйду. И сразу «иванам» выложу, какой вы Шапкин. Али Лыков. Они живо разберутся!
Алексей стоял молча и лихорадочно соображал. Выдаст ведь и впрямь, гаденыш! Попробовать напугать?
— Валяй, выкладывай. А я им в ответ рассажу, как ты Блоху полиции продал.
— Фуй! — рассмеялся Суконкин. — Тому уж сто лет в обед! Все забыли давно, кто такой он был. Другие вожди народились, никому это таперича не интересно.
— Что ты хочешь? — спросил Алексей, глядя в сторону.
— Вечером посля поверки приходите за швальню, тама и поговорим. И чтоб был у меня!
Лыков вернулся в балаган весьма раздосадованный. Отмахнулся от встревоженного Челубея («так, одна гнида из прошлой жизни; я разберусь»), и уселся думать. Поганый, трусливый характер бывшего его доносчика теперь играл против сыщика. Суконкин постарается выторговать у него за молчание как можно больше. Но нет никаких гарантий, что он же и не сдаст потом Лыкова «иванам». Вся операция находилась теперь под угрозой!
Самое верное было бы изолировать Суконкина при помощи администрации. Сходить к смотрителю и открыться? Пароль — «Между Амуром и Невой». Об этой кодовой фразе, означающей, что агенту нужна помощь, секретной телеграммой извещены все тюремные и полицейские власти вплоть до Благовещенска. Однако раскрывать себя продажной надзирательской братии следовало лишь в крайнем случае. Лыков решил, что определит, тот ли это случай, после разговора с Провом.
Они встретились за швальней в десять часов ночи, когда было уже темно. Суконкин опасался сыщика и пришел не один: в отдалении, так, чтобы не слышать разговора, но всё видеть, стоял нанятый им человек.
Разговор Пров вёл жестко и нахраписто. Он потребовал (оговорив: «для начала») двух услуг — сделать его писарем в канцелярии, и убрать из тюрьмы куда подальше некоего Вовку-Хазара. Хазар этот за что-то не взлюбил Суконкина и вот уже два месяца не дает проходу, издевается и бьёт…
— А если я этого героя безо всяких смотрителей за пищик возьму — зачтется оно в твои два пожелания?
Суконкин пожал пухлыми женоподобными плечами:
— Я же сказал: для начала эти два, а там поглядим. Могёт, и ещё появятся. С Вовкой же надоть как следует! А то вы уедете, а он останется и жизнь моя сделается тогда совсем невозможная. Как хочите, но уберите его отсюдова насовсем!
— Не боишься, Пров, палку перегнуть? Я ведь теперь в Петербурге служу, в Департаменте полиции, и моё начальство знает, где я. Не ссорился бы ты с властью, умерил запросы, мой тебе совет.
— Дык департамент далеко, вашебродие, а «иваны» туточки, за стенкой. А ежели вы такой важный таперича человек, так и сделайте, что велю. Для начала.
Суконкин явно не собирался останавливаться в своих требованиях; его необходимо было срочно обезвредить.
— Ладно, — резюмировал Лыков. — Я здесь проездом, здешнее начальство обо мне не извещено. Как прибуду в Нерчинск, сделаю всё насчет канцелярии, а Хазару сей же час башку откручу.
— Эка нашли дурака! С канцелярией штоб у меня здесь же решили, иначе ни до какого Нерчинска не доедете! Обязательно у вас пароль до властей имеется, или бумага где зашита. Здесь! иначе все «иванам» сообчу.
И Лыков понял, что придется идти к смотрителю.
На следующее утро после поверки он отправился искать майора Кандыбу, начальника Томской пересыльной тюрьмы. Задачка была не простой: следовало подловить смотрителя так, чтобы рядом не было посторонних (особенно арестантских) ушей, сказать пароль, быстро объяснить ситуацию и оговорить способы дальнейшей связи. Ясно, что на место управляющего самой крупной в империи тюрьмой, вершителя судеб тысяч человек абы кого не поставят, и Лыков надеялся на быструю и грамотную помощь.
Он перехватил майора очень удачно, в переходе между канцелярией и пекарней. С Кандыбой был только помощник — молодой, белобрысый офицер в очках, со спокойным, приятным лицом. Подскочив к смотрителю, Алексей сдернул картуз, вытянулся по-военному:
— Ваше высокоблагородие! Дозвольте обратиться с прошением!
— Некогда мне, — отрезал тот, и хотел пройти мимо.
— «Между Амуром и Невой», — четко вполголоса произнес сыщик, со значением глядя прямо в глаза майору.
— Что? — взревел вдруг Кандыба, остановившись и дыхнув на Лыкова густым водочным перегаром. Алексей с ужасом увидел, что сморитель крепко пьян: лицо красное, как помидор, а маленькие бегемотьи глазки смотрят тупо и гневно.
— Повтори, что ты сказал, подлец! Это кто тут воет? Повтори!
— «Между Амуром и Невой», — пробормотал сыщик, понимая уже провал своего плана. — Была шифрованная телеграмма из ЭмВэДэ, проверьте в канцелярии!
— Да ты еще учить меня вздумал, ракалья, арестантская харя? Помощник!
— Здесь, Иван Самсонович!
— Кому Иван Самсонович, а кому «ваше высокоблагородие»!
— Виноват, ваше высокоблагородие; слушаю-с!
— Пятьдесят розог этому жоху, сейчас же, при мне!
Лыкова обдало жаром. Он понимал, что ничего не сможет сделать, если этот пьяный идиот действительно решится его наказать.
— Никак нельзя, ваше высокоблагородие, — вежливо, но твёрдо возразил помощник смотрителя. — Он не арестант, а административно высылаемый; телесные наказания не предусмотрены законом.
У Алексея отлегло было от сердца, но, как оказалось, преждевременно.
— Каким ещё там законом?! Здесь я закон, а ещё царь, и бог; как скажу, так и будет! Мне здесь всё можно, я для этого сюда и поставлен. Выполнять!!
— Никак нельзя, ваше высокоблагородие, — по-прежнему твёрдо отвечал помощник. — О прошлом месяце отставлен без прошения смотритель Ачинского этапного двора, как раз за такое превышение власти. Прикажете в карцер на трое суток? Это можно-с…
Известие о том, что за самоуправство выгоняют со службы, несколько остудило «царя и бога». Обматерив на прощанье Лыкова, он бросил «в холодную!», и ушёл, гордо скрипя сапогами.
И Алексей оказался в «индии», как «по музыке» уголовные называют карцер. Каморка два на два аршина с крохотным оконцем под самым потолком; стены покрыты слоем липкой плесени, а на полу густо набросаны нечистоты. Однако погрустить как следует сыщик не успел — уже через полчаса его вывели наружу и отправили под конвоем в канцелярию.
«Что там ещё?» — обеспокоился Алексей. — «Вдруг Кандыба залудил новый стакан и решил-таки исполнить свою угрозу?». Если так, то это конец: Суконкин тут же разуверится в его, Лыкова, полезности и выдаст «демона» уголовным.
Сыщика завели в кабинет помощника смотрителя. Тесная комната, бедная казенная мебель, одинокий гераний на подоконнике. Хозяин стоял посреди с формуляром в руках и внимательно разглядывал вошедшего.
— Шапкин Иван Иванович? Нерчинский мещанин?
— Так точно, ваше благородие.
— Что вы там давеча сказали господину майору?
«Была ни была», решил сразу же Алексей, и так же четко и со значением, как тогда Кандыбе, повторил:
— «Между Амуром и Невой».
Помощник смотрителя облегчённо выдохнул, улыбнулся по-доброму и сказал:
— Здравствуйте, Алексей Николаевич! Позвольте представиться: поручик Щастьев Платон Серафимович. Очень рад, что все удачно разъяснилось.
— Да уж, Платон Серафимович, если бы не вы, не знаю, как бы оно «разъяснилось». Ходил бы сейчас коллежский асессор с поротой задницей… Спасибо!
— Майор Кандыба бумаг не читает, но вы не могли этого знать.
— Совсем не читает?
— Совсем. Бумаги мешают ему управлять тюрьмой. Так, как хочется…
— Понятно. Если никого не высек, значит, день не задался?
— Вы даже не подозреваете, как близки к истине, Алексей Николаевич. Увы. Он у нас из кантонистов — сами понимаете… Да еще эта дипсомания.
— А вы, судя по тому, что я здесь, а не в карцере, бумаги читаете.
— На мне, говоря по правде, вся практическая работа по заведыванию тюрьмой, и уже давно. Но это ладно. Что случилось, коли вы решили открыться? Видимо, что-то серьёзное?
— Серьёзней не бывает. Меня опознал вчера один из ваших арестантов, некто Пров Суконкин, и угрожает теперь выдать уголовным. Если я не устрою его писарем в канцелярию и не устраню одного враждебного ему каторжного.
— Ну, это мы сейчас решим. Что я должен сделать?
— Взять бы стервеца за ноги, да об угол головой; жаль, нельзя. Нужно очень быстро изолировать Суконкина, исключив всякую возможность его общения с прочими арестантами. Всякую! Это очень важно. И содержать в «секретной» до особого распоряжения Департамента полиции.
— Будет исполнено.
— Только, Платон Серафимович, вы понимаете, что все должно выглядеть натурально. Многие видели мой разговор с Суконкиным, кто-то мог заметить нашу с вами встречу. Если я сейчас вернусь в балаган, а парня вскорости схватят и потащат в одиночку, умные люди могут увязать эти события.
— Не извольте беспокоиться, Алексей Николаевич. Все будет именно натурально. Скажите ему сейчас, что всё решено для него положительно. Пусть ждет вызова в канцелярию для назначения на должность. Потом Суконкина тихо-мирно заберут на раскомандировку, и он исчезнет. Никто ничего не увяжет. Здесь же на сегодня четыре тысячи восемьсот сорок девять арестантов — больше, к примеру, чем жителей в Чите. Чем ещё могу помочь?
— Дайте, пожалуйста, чернила, бумагу и пятнадцать минут времени. Мне необходимо составить телеграмму в департамент и зашифровать личным шифром; отошлите ее не медля в Петербург.
Усевшись за стол Щастьева, Алексей написал следующее:
«Нахожусь в Томской пересыльной тюрьме. Опознан уголовным, который меня шантажирует. Обратился за помощью к смотрителю майору Кандыбе, назвав обусловленный пароль, после чего оказался в карцере, поскольку вечно пьяный смотритель бумаг не читает. Будучи на грани разоблачения и угрозы смерти, выручен помощником смотрителя поручиком Щастьевым, который в курсе всех дел и много лет фактически руководит тюрьмой. Быстрыми и умелыми действиями оного лица опасность устранена, исполнение Высочайшего поручения может быть продолжено. Следую дальше на восток. Прошу принять меры к наведению порядка в Томской пересылке. Лыков.»
Дал прочитать текст помощнику смотрителя — тот порозовел, но смолчал — потом зашифровал и вручил для отправки.
— Думаете, получится? — спросил, после паузы, Щастьев. — Сил больше нет терпеть… Я уже переводиться собрался, все равно, куда.
— Продержитесь еще два, много три дня. Плеве доложит графу Толстому, тот даст указание Михаилу Николаевичу, после чего наверное приедет вице-губернатор и введёт вас в должность смотрителя. Не забывайте — речь идет о выполнении Высочайшего поручения! А теперь пусть меня вернут в балаган.
