Книга: Главная роль Веры Холодной
Назад: 5
Дальше: 7

6

«Вчера состоялась ежегодная благотворительная лотерея городских участковых попечительств о бедных. По приблизительному подсчету, выручено не менее 75 000 руб. чистого барыша. В прошлом году было выручено всего 57 000 руб. Главный выигрыш – автомобиль, стоимостью в 6500 руб., достался кассиру некоей торговой фирмы г. Лукьянчикову.
Окончательный подсчет вырученных средств будет объявлен послезавтра».
Газета «Московские вести», 9 апреля 1912 года
Владимир с утра был в превосходном расположении духа. Шутил, смеялся, радовался наступающему лету и уговаривал Веру ехать с ним в это воскресенье за город, выбирать дачу. Вера отвечала уклончиво, потому что плохо представляла себе, чем она станет заниматься за городом, где нет ни бульваров, ни иллюзионов, ни театров, даже домашней библиотеки и то не будет, потому что не станешь же увозить всю библиотеку! А читала Вера прихотливо, не то, что модно или ново, а то, что захочется. Сегодня – Флобера, завтра – Жорж Санд, послезавтра – Крестовского, а следом – Конан Дойла или Шеллера-Михайлова. Иногда тянуло к серьезному чтению, тогда Вера одалживалась у мужа каким-нибудь «Римским правом» или читала «Риторические наставления» Квинтиллиана. Могла читать не все, а только полюбившиеся или казавшиеся интересными места. Владимир, видя, что каждый день жена читает что-то новое, хмурился и говорил, что лучше вообще не читать, чем читать бессистемно, от этого в голове каша. В голове?! Тут в жизни каша, а не только в голове. И самое обидное то, что ты эту кашу не варила, она как-то сама собой сварилась, а есть приходится тебе. Муж предлагал Вере взять на дачу мать с сестрами, чтобы было веселее, но боже сохрани от такого веселья. Мать, никогда не бывшая особенно веселой, после смерти бабушки впала в меланхолию окончательно и бесповоротно. Так, что общаться с ней стало невозможно, – вздохи, обиды и нескончаемые слезы. А как не общаться? Родная мать все же. Раз в неделю непременно надо навестить, иначе обидится. Визиты в Малый Кисловский переулок к своим превратились в нудную повинность. Сестры? У сестер – война Алой и Белой Роз. Наденьке в этом году будет шестнадцать, а Сонечке в феврале исполнилось девять. Не семь лет разницы между ними, а целая пропасть. Одна уже взрослая, но еще не пережившая свои детские мечты с идеалами, и от того очень нервная, а другая – сущий ребенок, но уже возомнила себя взрослой и ежеминутно пытается доказывать это окружающим. При Владимире сестры ведут себя чинно и смирно, но этого смирения больше, чем на час в неделю, не хватит…
Владимир и сам-то никогда дачником не был. Сугубый горожанин, дитя каменных домов и булыжных мостовых. А тут вдруг загорелся. Вера прекрасно понимала, отчего он так загорелся. Лед в их отношениях, еще совсем недавно (страшно подумать – всего год и десять месяцев назад!) бывших совершенно иными, Владимир пытался растопить при помощи смены обстановки. Сам придумал или кто-то посоветовал ему такой рецепт, Вера не знала. Знала другое – смена обстановки совершенно не помогает в тех случаях, когда людям надо менять что-то в себе. А что менять? Как разжечь в душе угасшее пламя любви? Как заново полюбить хорошего, очень хорошего, только скучного и неинтересного тебе человека? Вера не раз задавалась вопросом – когда закончилась любовь? – и не могла найти ответа. После того как у нее на глазах убили подругу Машеньку? От такого ужаса в душе могут угаснуть все чувства. Можно было и самой умереть там же, на месте, от разрыва сердца. Или уже после того, как случился fausse couche? Впрочем, оба эти события были взаимосвязаны и слились воедино… Или не было никакой любви, а только наваждение? Нет, сначала казалось… Вот именно, что казалось…
– Неужели тебе не хочется пожить летом за городом? – удивлялся Владимир, шурша газетой. – Наслаждаться прохладой, дышать свежим воздухом, слушать пение птиц… Смена обстановки необходима, Верочка. Прошлым летом не получилось уехать на дачу из-за автопробега, а на этот раз ничего нам не мешает…
Когда-то привычка мужа просматривать за завтраком газеты импонировала Вере. Она гордилась тем, что у нее такой деловой муж, у которого каждая минута на счету, а не бездельник вроде пресловутого Обломова. Сейчас же, стоило только Владимиру потянуться к лежавшим на столе «Московским ведомостям» (он всегда непременно начинал с них), на Веру тотчас же накатывало раздражение. Что за манера отгораживаться от нее газетой? Она же не читает за завтраком ни газет, ни книг… И увлечение автомобилями тоже начало раздражать, потому что Владимир порой предавался ему без меры, совсем как другие – пьянству. В прошлом году он все лето провел со своей «Лорелеей» (-уменьшительн-ласкательное от марки «Лорин и Клемент»), готовясь к пробегу, который состоялся в сентябре. То отвозил ее в какие-то мастерские и ежедневно туда наведывался, желая убедиться в том, что все делается должным образом. То приглашал каких-то знатоков в гараж, и они долго, словно камерный концерт, слушали, как работает мотор, и обменивались замечаниями. То уезжал в тренировочные пробеги – до Серпухова, до Коломны, а то и до Вышнего Волочка бывало. Вера раз сдуру (иначе и не скажешь) съездила с Владимиром до Коломны и прокляла все на свете, в первую очередь – свое легкомыслие. Тренировочный пробег оказался совсем не чета развлекательным загородным прогулкам, потому что гнал Владимир как сумасшедший, дороги выбирал похуже, желая проверить, как себя поведет на них автомобиль, да вдобавок то и дело бил ногой по тормозам, испытывая их на прочность, отчего Веру резко швыряло вперед. И так ехать от Петербурга до Севастополя? Безумие! Чистейшей воды безумие. Владимир, правда, до Севастополя не доехал – сломался под Екатеринославлем, бедняжка, и чинился там четыре дня. К тому времени пробег закончился. Ради чего все лето мучился, спрашивается?
– Необходима, – согласилась Вера и вдруг, неожиданно для себя самой, выложила одну маленькую мечту, не имевшую никаких шансов превратиться в намерение. – Только я сменила бы обстановку иначе. Тетя Лена на лето подписала контракт с Дранишниковым и едет на гастроли с его антрепризой. Рига, Вильна, Белосток, Варшава…
Многие актеры и актрисы Малого театра пренебрегали антрепризами, считая недостойным «опускаться» до участия в них, но тетя Лена думала иначе. Если в гастрольную программу «родного» театра не вошло ни одного спектакля с ее участием, то отчего бы не поучаствовать в антрепризе? Тем более у Дранишникова, который умеет подбирать и репертуар, и актеров.
– Я бы могла поехать с ней в качестве… – Вера замялась в поисках более подходящего слова, чем шутливое «девчушка на побегушках» из тети-Лениного лексикона, – …помощницы. В антрепризах вечно нужен свободный человек, потому что там неизбежны накладки. То билетер заболеет, то суфлер запьет, то у кого-то из актрис голос сядет…
Замещать билетера или суфлера особого желания не было, а вот выйти на сцену вместо кого-то из захворавших актрис очень хотелось. Но тетя Лена, когда Вера заикнулась о том, что хотела бы поехать с ней, ответила, что такая возможность имеется, но настоятельно посоветовала оставить иллюзии дома, пусть лежат там до Вериного возвращения.
– Вера! – укоризненно произнес Владимир, выглянув по такому поводу из-за газеты. – Ты подумала о моей репутации? Люди решат, что дела мои настолько плохи, что тебе приходится перебиваться такими сомнительными заработками! Одумайся, прошу тебя. Если хочешь, мы можем просто совершить небольшое путешествие…
– Не надо ничего совершать, – печально ответила Вера. – Все свершится само собой…
Владимир снова спрятался за газетой.
Из дома Вера вышла в расстроенных чувствах. Настолько, что даже забыла взять конверт с отчетом для Немысского. Пришлось возвращаться, а мало какая примета бывает хуже этой, разве что попадья с пустыми ведрами в руках навстречу. Поэтому пришлось схитрить – снять пальто, пройти в столовую, взять из стоявшей на комоде вазы бисквитинку и съесть ее, но не стоя, а присев за стол. Получился полный ритуал – не возвращалась, дескать, а заходила домой обедать, это совершенно разные вещи. Ну и что в том, что только полчаса назад она основательно подкрепилась дежурной Ульяниной говядиной? Мало оказалось, захотелось бисквиту. Стоит ли отказывать себе в такой малости? Заодно Вера сменила свое теплое, приметное и примелькавшееся вельветовое пальто на легкий шевиотовый douillette. Шляпку тоже пришлось надеть другую, серую, в цвет шевиоту, но гарнированную синим бархатом в тон платью. Хорошо хоть, что любимую, шитую бисером сумочку менять не стала, ибо та подходила под любой наряд, а то забыла бы переложить из нее конверт с отчетом.
С отчетом Вера, конечно, схитрила. То есть не с самим отчетом, поскольку изложила в нем все досконально, с мельчайшими подробностями. Полночи как-никак писала и устала настолько, что даже смогла заснуть, несмотря на снедавшее ее изнутри любопытство. («Любопятство» говорила сестра Сонечка, когда была малюткой.) Но только одним отчетом Вера и ограничилась, ну и записку тоже вложила в конверт, это же улика. Звонить Немысскому и извещать его о предстоящей встрече она не захотела, решила, что для начала сходит сама. Вдруг это розыгрыш или чья-то (мейснеровская, скорее всего) глупая шутка? Если так, то лучше обойтись без свидетелей. Вера и сама сможет объяснить, как шутить можно и как нельзя. Так объяснит, что шутник на всю жизнь запомнит. А если это не шутка, то анонимный корреспондент может заметить агентов, которых Немысский непременно пришлет в ресторан. Заметит, испугается и не станет подходить к Вере или вообще пройдет мимо. Не подходить – это еще не так страшно, потому что Вера сама его узнает, поскольку хорошо запомнила лица тех, кто был вчера в «Альпийской розе». А вот если пройдет мимо, то это будет гораздо хуже. Нет, пока что, на первый раз, надо сходить одной.
Самым главным доводом было нежелание делиться с кем бы то ни было приключением, так приятно разнообразившим ее скучноватую жизнь. Но Вера искусно притворялась перед самой собой, предпочла сделать вид, что никакого нежелания не существует.
Отчет был отдан букинисту в два часа дня. В четверть третьего Вера остановила извозчика и велела отвезти себя к Мясницким воротам. Вышла около гостиницы «Столичная», зашла в ресторан, уселась за стол в дальнем от входа углу и спросила кофе с венским пряником. Перед встречей надо было собраться с мыслями, одолеть, наконец, волнение и явиться в «Прогресс» спокойной, рассудительной, холодной. Да-да – холодной, она же Вера Холодная. Мысленно улыбнувшись своему каламбуру, Вера окончательно решила, что никогда в жизни не станет брать себе актерского псевдонима. Зачем он нужен при такой-то звучной фамилии? Это тете Лене пришлось становиться Лешковской, потому что ее настоящая фамилия Протопопова для афиш не годилась – тяжеловато и не звучит. Гимназистка Вера Левченко часто «примеряла» к своему имени разные фамилии, но она до поры до времени и не предполагала, что станет Верой Холодной.
Вера, словно наяву, увидела большую афишу. На фотографии она в каком-то воздушно-неземном наряде, взгляд вполоборота, рука, грациозно поднята над головой не то в приветственном, не то в прощальном жесте, и крупными буквами внизу: «Несравненная Вера Холодная».
Вкравшееся в мечту слово «несравненная» рассмешило. Подобно всем умным людям, Вера умела посмеяться над собой и вообще относилась к себе довольно критически. Сидит в ресторане дама, не сыгравшая еще ни одной роли. Дама, которую муж даже с антрепризой на гастроли не отпускает (репутацию свою бережет). И видит эта мечтательница себя «несравненной». Смешно! Если бы еще кофе был с ликером, то подобную самонадеянность можно было бы объяснить действием алкоголя, а так…
– А если не станешь мечтать, то и не сбудется, – вслух напомнила самой себе Вера, доставая из сумки кошелек, а из кошелька рубль. – Сказано же: «Стучите, и отворят вам, ибо всякий просящий получает».
Большие напольные часы, стоявшие рядом со столом, за которым сидела Вера, показывали без десяти три. На всякий случай Вера посмотрела на запястье («сопоставила показания», сказал бы Владимир). Так и есть – без десяти, уже даже без девяти. Пора.
– Заходите к нам, сударыня, не забывайте, – сказал на прощанье прилизанный официант. – Скоро у нас жизнь ключом забьет, как только панораму откроют.
– Что за панорама? – спросила Вера.
– Ах, разве вы не знаете?! – Официант сделал брови домиком. – К столетию Бородинской битвы аккурат напротив пруда, там, где мыза, архитектор Воронцов-Вельяминов строит огромный павильон, в котором будет представлена вся панорама Бородинского сражения в натуральную величину!
– В натуральную? – усомнилась Вера, вспоминая, что читала об этой панораме в газетах.
– В самую натуральную! – подтвердил официант.
На Бородинском поле Вере бывать не приходилось, но «Войну и мир» она прочла, хоть и со скрипом, потому что уж больно нудно, никакого сравнения с «Анной Карениной», будто совсем другой человек писал. Если строить Бородинскую панораму в натуральную величину, то придется добрую четверть Москвы снести, от Чистых прудов до самой Красной площади. Но желания спорить с официантом не было, да и времени тоже. До дома Товарищества печатного дела на Чистопрудном бульваре, в котором находился ресторан «Прогресс», отсюда было не менее пяти минут спокойного ходу, а торопиться или опаздывать Вере не хотелось. Она вообще не любила опаздывать и в девичестве поражала своих кавалеров (в том числе и Владимира), настроившихся на длительное ожидание, своевременными приходами на свидания. А как же иначе? Иначе неуважительно получается, особенно если опаздываешь нарочно, чтобы набить себе цену. Как набьешь, так и спустишь.
Вера шла по тротуару и думала о том, что людям пора уже перестать гордиться военными победами и вообще перестать воевать друг с другом. Бородино, Аустерлиц, Ватерлоо… Победы и поражения, смерть и слезы, страх и боль… Человечество вступило в двадцатый век от Рождества Христова. Прогресс… Цивилизация… Пора бы уже и поумнеть, ведь от войн никому не бывает ничего хорошего, ни победителям, ни побежденным. Лучше решать все споры мирным путем, а если что-то никак решить не удается, то вместо войны правителям лучше устраивать шахматные турниры. Да-да, именно так – сесть и сыграть партию. В сущности, та же война, только без крови, смертей и слез. И шпионить друг за другом надо прекратить, только чтобы по-честному – сразу и всем вместе. И тогда во всем мире наступит благодать…
Вкусный кофе, не менее вкусный пряник и хорошая погода очень располагают к покойным, миролюбивым мыслям.
Толпу у входа в ресторан Вера углядела издалека и невольно ускорила шаг. Толпа – это происшествие, а происшествие у дверей ресторана, в котором тебе назначена встреча, да еще и столь таинственным образом, ничего хорошего не сулит. Все совпадения – обман, все случайности преднамеренны, и само собой ничего не происходит, просто не всегда удается сразу же разглядеть руку кукловода, прячущегося в тени…
– Ванька еще и отъехать не успел, как к энтому господину подошла дама, – громко, на всю улицу, рассказывал кто-то заслоненный спинами зевак, – худая такая, непредставительная, но росту высокого, не менее семи вершков. Остановилась и тут же дальше пошла, к Покровским воротам, а он упал…
По мощеному тротуару змеилась тонкая ленточка крови. Запахнув поплотнее дульет и покрепче прижав к себе сумку, Вера боком протиснулась между стоявшими и увидела Мейснера, лежавшего поперек тротуара в вольготной позе отдыхающего – навзничь, правая рука откинута в сторону, левая лежит на груди, голова повернута, глаза прикрыты. Даже здесь, на шумной улице, в окружении людей, от этого зрелища веяло покоем.
Вечным покоем, потому что левая рука Мейснера не просто лежала на груди, а держалась за рукоятку какого-то оружия, кинжала или стилета, и на первый взгляд могло показаться, что несчастный сам себя заколол. На черном пальто крови не было видно, да и на тротуаре ее было совсем чуть-чуть, но Вера сразу же почувствовала ее запах. Запах крови, запах смерти. Точно так же пахло, когда в Сокольниках убили Машеньку.
В том, что Мейснер мертв, не было сомнений. Он не дышал, не стонал, не двигался, не хрипел и вообще ничего не делал. Лежал, словно сверженная с постамента статуя, и придерживал орудие убийства, чтобы его никто не украл.
Свет померк в Вериных глазах. Она пошатнулась, но упасть не упала, потому что сзади ее подхватили чьи-то крепкие руки.
– Дожили, уже средь бела дня убивают, – донеслось откуда-то издалека. – Прогресс!
«При чем тут прогресс?» – успела подумать Вера, перед тем как окончательно провалиться в небытие. О том, что так называется ресторан, она забыла. Она вообще обо всем забыла. Но ненадолго.
Назад: 5
Дальше: 7