Эпилог № 1

Через три дня после задержания Лыков обнаружил, что пятно седины на его затылке исчезло. Могучий организм титулярного советника переборол все последствия пребывания в пещере. Весёлый и уверенный, он ввалился в кабинет начальника и обнаружил Благово в таком же хорошем расположении духа. Павел Афанасьевич только что вернулся с аудиенции у министра.

— Московский Баранчик сознался! — объявил он своему ученику.

— В чём именно?

— В трёх убийствах. Маньку-Контузию Самотейкин душил без его участия.

— А изменника он назвал? Который меня выдал.

— Об этом ротмистр молчит. И вряд ли что скажет. Но всё равно, дело сделано, августейшее распоряжение выполнено. Главное — признание им убийства Макова. Министр передал нам «монаршее благоволение». В канцелярии как раз сейчас вписывают нам с тобой в служебные формуляры это отличие.

— Вот повод! Как говорят у моих друзей уголовных: «Плюнь пошире! Кутнём, да закаемся». Сегодня вечером выпью аршин водки.

— А ты что, выпиваешь аршин водки? — подозрительно осведомился Благово.

— Легко, Павел Афанасьевич. Там шестнадцать рюмок всего! проверено.

— Вот! Не зря наказывала мне твоя матушка приглядывать за тобой в столице. Особенно насчёт пьянства и баб. Как у тебя, кстати, с последними?

— А-а! — Лыков легкомысленно махнул рукой. — Девки не люди, козы не скотина…

— Понятно. А то я получил вчера письмо из Нижнего Новгорода, от Варвары Александровны Нефедьевой.

— Что? — опешил Алексей.

— Барышня справляется о твоём здоровье и очень тонко пытается у меня выведать, не завёл ли ты кого-нибудь. Но такого сыщика, как я, не проведёшь!

— Покажите письмо! — потребовал Лыков. Благово беспрекословно протянул ему бумагу. Алексей прочитал и расплылся в блаженной улыбке.

— И правда… Хорошая она, а, Павел Афанасьевич?

— Не дурил бы ты барышне голову. Скатайся на выходной день в Нижний, зайди на чашку чаю…

— Вы же знаете мои обстоятельства! Сто шестьдесят восемь рублей жалования минус эмеритальные выплаты. Хорош же я буду! Это называется: титулярный советник на поиске богатых невест.

— Собираешься дослужиться до тайного и только тогда сделать предложение? А согласится ли Варвара Александровна столько ждать?

— Павел Афанасьевич! А моя служба? Ведь не по почтовому ведомству числюсь! Десять месяцев в году хожу по лезвию. И ладно, если только убьют; а вдруг сделаюсь калекой? Имею ли я право связывать такую свою жизнь с другим человеком?

— Когда ты строил флиртации Машеньке Коковцовой, это тебя почему-то не останавливало.

— Ну, там нет заповедного имения со ста тысячами годового дохода. И потом — оно ничем не кончилось.

— И с расстройства ты завёл себе белошвейку с Итальянской улицы.

— Откуда вы знаете? Она славная девушка, только очень легкомысленная. Это для здоровья! Врачи говорят, что полезно…

— Вот поймаешь французскую болезнь, тогда поймешь, что именно для здоровья полезно. Права твоя матушка — глаз да глаз за тобой нужен. Так что ответить госпоже Нефедьевой?

— Что Алексей Лыков жив, здоров и сердце его свободно. И… тонко так намекните, как вы умеете, что помнит. Но не решается навязывать знакомство такой богачке.

— Ладно, попробую. Совсем с вами сводником заделаешься… Но вернёмся к делам. Сейчас судьба Рупейты решается на самом верху. Судить его общим судом и сослать на каторгу нельзя. Убийство Макова объявлено государственной тайной. Будто бы для того, чтобы взяточники боялись… На самом деле не хотят огласки, что член «Священной дружины» оказался обыкновенным уголовным преступником. И потом, на каторге Рупейто выдаст тайну «демона» Лыкова. Хотели засунуть нашего кирасира в Шлиссельбургскую тюрьму, но она будет готова только через год. Поэтому граф Толстой договорился со своим финляндским коллегой — оттуда утечка затруднена. Рупейто посадят в Выборгский шлосс. Бессрочно.

— Бр-р! А Мишка Самотейкин?

— Сегодня утром свезён на Пряжку, в психиатрическую лечебницу. После того, как ты его побил, у Мишки что-то случилось с головой. Заговаривается, плачет…

— А он не пртиворяется?

— Такие люди не умеют притворяться. Смотритель секретных камер рассказал: из нашего колосса словно выпустили воздух. Ссутулился, худеет на глазах, сделался робок и послушен. То ли Мишка считал себя непобедимым, а ты его развенчал; то ли последний удар задел мозг. Вчера вечером Самотейкин попытался разбить себе голову об угол печки. На Пряжку его отправили в смирительном камзоле.

— Задел мозг… Было бы что задевать, — буркнул Лыков, но в душе испытал неловкость. Последний удар, действительно, выглядел лишним; Мишка уже не сопротивлялся. С другой стороны, жалеть убийц не числилось в его правилах. Варил бы колбасу — остался бы жив!

— Рупейто выдал Быкова? — сменил неприятную тему Алексей.

— Да. Оказывается, именно благочинный придумал всю засаду и выдал им патрон кизельгура. Теперь отец Николай попался!

— А идея Горсткина накрыть его в компании с бандитами?

— Эффенбах телеграфирует: арест планируется через два дня. Скоро ты опять поедешь в Москву, на этот раз надолго, до самой коронации; там отдашь Казистому должок. Я встречался сегодня утром с Победоносцевым. Константин Петрович в страшном гневе. Обещает по гроб запереть попа-«ивана» в тюрьме Суздальского Спасо-Евфимьевского монастыря. У священнослужителей свои порядки; там всё возможно.

— Когда будем брать Большого Сохатого?

— Это без тебя. Его разыскивает Петербургское сыскное за убийство сторожа. Один из членов банды раскололся и даёт показания. Его водят по улицам для опознания, наудачу. Я шепнул Виноградову правильный адресок. Завтра парня как бы случайно привезут в 6-ю Рождественскую, и он укажет на твоего приятеля. Ты окажешься ни при чём.

— Понятно. Последний вопрос, Павел Афанасьевич. Что будем делать с Пахомом Стамезкиным? Нешто так и дадим старому душегубу умереть в своей постели?

— И этот вопрос уже решён. Пока ты куролесил по Москве, я встретился с отставным генералом от инфантерии Львом Иовлевичем Апушкиным.

— С Апушкиным? — поразился Лыков. — Из того рода?

— Да. Это друг моего покойного батюшки, бывший саратовский губернатор. И старший брат того молодого барина, которого полвека назад удушил в Поиме Стамезкин. Ему сейчас 86 лет, и он ещё очень бодр. Всё ему рассказал, и про получарки в комоде упомянул. Это же главное доказательство… Ты бы видел, как Лев Иовлевич меня благодарил! И тебе велел в ноги кланяться. За то, что при жизни узнал, пусть уже и на склоне лет, тайну гибели своих единственных брата и племянника.

— И… что же дальше?

— Вот, почитай. Тут всё написано.

И Благово протянул Алексею номер «Ведомостей Санкт-Петербургского Градоначальства» недельной давности. Чернилами была обведена заметка под названием: «Загадочное убийство на Холерном кладбище». В заметке рассказывалось, что сторож заброшенного кладбища Иван Иванов, 78-ми лет, был найден в своей избушке связанным и повешенным. У него во рту, забитая в самую гортань, обнаружилась серебряная получарка старинной работы, с гербом дворянского рода Апушкиных. Генерал от инфантерии Лев Апушкин, последний представитель старинного угасшего рода, не смог разъяснить происхождения получарки. Сыскная полиция продолжает расследование…

— Как всё произршло?

— Не знаю. И спрашивать не буду. Полагаю, Лев Иовлевич взял с собой старого верного денщика Данилу — а тот ещё весьма крепок — и они приехали на кладбище. Обнаружили получарки, и совершили правосудие. Пять штук генерал взял себе, а шестую забил в глотку старому душителю. И правильно сделал.

— Согласен. Нечего было людей убивать. Не люблю я этого.