Глава 19
На Хитровке
В час пополудни Лыков без всякого учащённого сердцебиения вошёл в дверь дома № 11 по Подколокольному переулку. Эта и была знаменитая «Каторга».
Большой, плохо освещённый зал. Несколько десятков столов расставлены в три ряда. Вместо стульев — скамьи простой работы. Пять столов у окна, прикрытых грубым подобием скатертей, изображали «чистую» половину. Слово это как-то плохо подходило к заведению, где всё было замызгано, затоптано и заплёвано. Первое впечатление от «Каторги» получалось сильное: сразу хотелось выйти на свежий воздух… Табачный дым клубами висел под потолком. Резкий запах немытых тел, курева, дешёвой водки и грубой закуски чуть не валил с ног непривычного человека.
Около сотни посетителей, казалось, все говорили одновременно. Пятёрка самых шумных собачилась в дальнем углу; спор быстро перешёл в драку. Трое принялись мутузить двоих, те отбивались пивными бутылками. Окружающие не обращали на это особого внимания…
У окна, на чистой половине четверо крепких, коротко остриженных парней пили водку и тихо о чём-то беседовали. То ли дезертиры, то ли «волки Сухого оврага» обсуждают предстоящую ночную операцию…
В проходе между столами лежала на спине молодая женщина с подбитым глазом, в модном, но разодранном спенсере, и как будто спала. Люди спокойно перешагивали через неё и шли дальше…
Шумная компания из десятка мужчин и женщин, сбиваясь с мотива, залихватски распевала «Пропадай моя телега, все четыре колеса!». Стол ломится от бутылок, а закуска отсутствует начисто. Явно «красные», то есть воры, прокучивали ночной хабар…
У стойки двое бритых наголо мужиков самого разбойного вида о чём-то шептались с буфетчиком. Беглые каторжники…
Благообразный старик в живописно драном одеянии сидел в одиночестве и цедил крепкий чай. Ему единственному из всей публики прислуживал половой с испитой физиономией. Староста артели нищих зашёл погреться…
Ещё одна немногочисленная компания, составленная исключительно из мужчин, вполголоса переговаривалась в углу. Лица тёртые, спокойно-уверенные, в неспешности жестов сквозит осознание своего превосходства над прочим людом. Это уже не забирохи, а мокрушники, судя по повадкам. И не боятся сюда ходить!
Лыков обогнул лежащую женщину и прошёл прямо к стойке. Грязная, как и всё вокруг, она была заставлена большими блюдами, на которых лежали калёные яйца, солёные огурцы, куски печёнки и толсто нарезанные ломти хлеба. Слева от кабатчика красовался трёхведерный самовар из британника, справа — высокий буфет с запертыми в нём графинами с наливками. У стены, на полке, длинной шеренгой выстроились бутылки с водкой; рядом стоял огромный пирог с курятиной, разделённый на фунтовые куски. Довершала картину необъятных размеров корзина, доверху наполненная бутылками с дешёвым трёхгорным пивом.
Бритые мужики у стойки с появлением Лыкова тут же замолчали, неприязненно глядя на незнакомца. Буфетчик, рослый, широкоплечий, как цирковой атлет, грубо спросил:
— Чего надо?
— Не чего, а кого, — спокойно ответил Алексей. — С Афанасьевым хочу потолковать.
— А кто ты такой, чтобы он с тобой толковал? Шляются тут всякие…
— Это не твоё дело. Ты позови, а Марк Иванович сам решит.
— Ванька, — вмешался тот из беглых, что помоложе, — а дай-кось я его отважу!
— Нет, — ответил буфетчик, видимо, тот самый Кулаков, внимательно разглядывая Лыкова. — Марк не любит незнакомых; тут надо разобраться.
И ушёл во внутренние комнаты. Бритый же встал прямо перед Лыковым и нагло вперил в него взгляд. Глаза жёлтые, злые, как у рыси, смотрит вызывательно и только ищет повод подраться… Однако Лыков не обращал на него ни малейшего внимания. Он облокотился о стойку и спросил у второго бритого, постарше:
— Всегда такой скипидаристый?
— Через раз, — ухмыльнулся беглый, обнажив при этом беззубый рот.
— Не учили ещё. Тебя вон, видать, что учили — не ищешь на копейку лиха.
— Вот-вот, и я ему то же говорю: держи, Васёк, язык на привязи, а то оторвут его по самые колена! — засмеялся обратник, толкая своего напарника в бок.
— Заклюй тебя муха! — мгновенно рассвирепел молодой. — А вот щас ты у меня проедешь четвертнёй!
И вцепился в Лыкова. Но не преуспел: тот схватил его одной рукой за пояс, легко, как ребёнка, приподнял и усадил на самый верх буфета. Васька, опешив, замолчал, а его напарник загоготал в голос:
— Ай молодец! Вот это позабавил!
Тут к стойке подошёл невысокий, средних лет бородач с умными быстрыми глазами. Поглядел наверх, на обескураженного парня, сидевшего, свесив ноги, и скомандовал его приятелю:
— Мозгля! Помоги этому дураку слезть, и сгиньте оба.
Потом обернулся к титулярному советнику:
— Я Афанасьев. Что за разговор?
— Здравствуйте. Меня зовут Лыков Алексей Николаевич. Я из Петербурга.
— Угу. Дальше что?
— Я ищу двух людей. Первый — Рупейто-Дубяго. Высокий, рыжий, бывший офицер. Второй — его фиделька, Мишка Самотейкин. Тот просто колбасник.
— Ко мне почему пришли? Я колбасы не варю.
— Я знаю. Но говорят, вы человек весьма сведущий и знаете о Москве всё.
— Сыскная полиция ещё есть, там тоже сведущие люди сидят.
— Туда мне нельзя.
— Деловой?
— Нет. Я — вольный человек, ни от кого не прячусь. Просто не люблю их.
— А уж как я сыскных обожаю! Ладно. Что у вас за дело к Рупейто?
— Об этом позвольте умолчать.
— Ну, как знаете. Ванька!
Подошёл Кулаков.
— Пусть его отведут в шестую квартиру и там помогут сыскать, кого он ищет.
— Слушаю, Марк Иваныч.
Буфетчик махнул повелительно рукой, и к нему тут же подошёл парень из той четвёрки, что заседала в чистой половине.
— В шестую квартиру.
Парень кивнул Лыкову:
— Айда за мной.
Алексей вежливо поклонился хозяину заведения и отправился вслед за провожатым. У двери он оглянулся. Афанасьев и Куликов замерли у стойки и быстро отвернулись. Оставшиеся трое забирох торопливо одевались. Понятно, что это за шестая квартира…
Вышли на улицу. Парень достал папиросник (серебряный!), неспешно закурил. Дожидается остальных… Наконец они двинулись через переулок. Свернули в Певческий, миновали «Утюг», нырнули в первую же подворотню и оказались во дворе огромного дома Ромейко. По обеим сторонам двора тянулись угрюмые трёхэтажные казармы, образуя длинное, расширяющееся мешком пространство по направлению к Солянке. Снег вокруг был чёрным от грязи. Видимо, здешние обитатели выбрасывали сор и золу прямо в окна, чтобы не ходить далеко…
Провожатый свернул на правую тропинку. Они удалялись прочь от Хитровской площади. Вот скрылась за крышами казарм колокольня Никольского храма, и сделалось совсем неуютно. Сумерки сгущались. Вокруг ни души, если не считать трёх головорезов, что сопели у Лыкова за спиной. Он догадался, что его ведут в Сухой овраг, в тот отдалённый конец, где, по словам Эффенбаха, пропали в подземных ходах его сыскные агенты.
Действительно, они дошли до места, где обе стороны двора сходились, замыкая каменный мешок. Парень толкнул неприметную дверь, полез по узкой загаженной лестнице на второй этаж. Лыков — следом. Трое остальных конвоиров, уже не таясь, подпирали его сзади. Стояла какая-то особо зловещая тишина, никто не говорил ни слова.
Наконец все пятеро оказались в большой полутёмной комнате с одним окном, выходящим во двор. У окна стоял сосновый стол штыковой работы и пара табуретов; другой мебели не было.
— Ну? — нарушил долгое молчание провожатый, глядя на Алексея. Тот стоял возле окна, а громилы сгрудились у двери.
— Что «ну»?
— Деньги есть?
— На пиво хватит.
— Покажи соргу!
— Щас! Может, ещё чего показать? Штаны только снимать неохота, холодно тут у вас.
Громилы переглянулись. Тот, что постарше, с жёстким злым лицом, прохрипел сиплым голосом:
— Ты чё сюда припёрся, стрюк?
— Да это вы меня сюда привели.
— В «Каторгу» чё запёрся?
— Ты Рупейто-Дубяго знаешь?
— Чё-чё? Ты чё сказал, харлам?
— Понятно. Тогда у меня к тебе вопросов больше нет. Свободен!
Главарь оглянулся на своих товарищей:
— Стрюк ещё не понял.
— Это ты, дурак, не понял, с кем связался. Пошли все вон, покуда целы!
На этих словах громилы дружно загоготали. Отсмеявшись, «маз» вынул из внутреннего кармана нож и прохрипел:
— Ну, поехали, што ли?
Лыков много раз отрабатывал в гимнастическом зале бой с четырьмя противниками, причём против разного оружия: ножа, топора, кастета. То, что сейчас должно было произойти, являлось для него весьма предсказуемым. Бандиты же, наоборот, не догадывались, на кого нарвались, и участь их поэтому была уже решена…
Алексей стремительно атаковал правого из громил, одновременно отсекая всю группу от двери и сбивая их на центр комнаты. Через несколько секунд двое из бандитов лежали на полу. Оставшиеся, надо отдать им должное, быстро сообразили, куда клонит, так что последнего сыщик поймал уже на лестнице. Втащил в «шестую квартиру» и страшным ударом послал на пол, к товарищам.
Конечно, Лыков не мог себе позволить сильно покалечить налётчиков. После такой экзекуции оставаться в Москве ему было бы затруднительно. Но вот дать острастку «волкам Сухого оврага» следовало. Чтобы отбить у Хитровки охоту шарить в его карманах… Поэтому Алексей задержался ещё на несколько минут, чтобы отвесить всей четвёрке чувствительной добавки. Когда он спустился по лестнице обратно во двор, в «шестой квартире» стояла могильная тишина. На последней ступеньке сыщик присел. Он пропустил-таки два удара; особо сильный пришёлся в ребро и сбил дыхание. Пришлось минуту восстанавливаться…
Той же дорогой титулярный советник вернулся обратно в трактир. Когда Афанасьев с Куликовым увидали его опять в дверях «Каторги», то выпучили глаза. Словно покойник явился с того света… Хозяин заведения шмыгнул в задние комнаты, а буфетчик принялся что-то лихорадочно искать под прилавком. Не успел: Лыков уже подошёл. Спросил буднично:
— Что у вас, Ванька, за порядки такие? Не хорошо!
— А… где ребята?
— Там, — сыщик кивнул через плечо. — Но они сказали, что не знают, где нужные мне люди. Может, ты что слышал?
— Не… Я тоже знаю.
— А кто более сведущ? Давай, поищем вместе.
— Дык… поспрошать, конечно, можно… К завтрему уж точно выведаем. Вы завтра заходите, поближе к вечеру!
— У меня времени мало. Немцы как говорят? «Завтра — значит, никогда». Так что, ты дай мне косушку и фунт пирога. А то брюхо-злодей старого добра не помнит… Я тут посижу у тебя, с народом покалякаю. Не возражаешь?
На этих словах из задних комнат вдруг выскочил человек. Обежал буфетную стойку и остановился перед Лыковым. Высокий, с маленькой головой и длинными руками; нос сломан, всё лицо в мелких шрамах. Когда человек заговорил, то обнаружил отсутствие четырёх передних зубов. Ясно — кулачный боец.
— Земляк, а давай со мной на кулачки!
— Чего это вдруг? — недовольно спросил Лыков, глядя на незнакомца снизу вверх.
— Да скушно тута. Давай, а? Людей потешим, да и сами повеселимся.
И при этих словах боец положил тяжёлую руку сыщику на плечо.
— Пошёл прочь, братское чувырло! — Алексей сбросил руку, отступил на шаг. — Много тебе чести, чтобы я с тобой дрался!
— Да? А ты знаешь, что я — Тоська-Шарап? Шестиразовый чемпиён города Москвы по кулачному бою. Что, забоялся? А неча было в «Каторгу» без спросу заходить. Всё одно тебе, кроме, как через меня, выходу отсюда теперь нету.
Тут из-за плеча «чемпиёна» осторожно высунулась борода Марка Афанасьева. Лыков рассердился.
— Вон тут у вас какие порядки? Ну, сами напросились. Я со всем уважением, а вы…
Он быстро снял с себя и сложил на стуле чамарку и новую рубаху, оставшись только в нательной сетке. Публика вокруг одобрительно загудела и быстро выстроила круг: драку на Руси любят.
— Становись!
Тоська-Шарап озадаченно разглядывал сыщика. Огромные бицепсы, как биллиардные шары, перекатывались у того под кожей; шея и плечи казались отлитыми из свинца.
— Чего вылупился? Начинай!
Толпа заревела, послышались раззадоривающие крики. Боец сдвинул брови, глубоко вздохнул, примерился — и стремительно ударил. Алексей чуть подвернул корпус навстречу, уклонился и выбросил вперёд правый кулак. Голова Шарапа дёрнулась, ноги стали выписывать на полу восьмёрки, из носа двумя струйками хлынула кровь.
Алексей не бросился добивать а, напротив, остановился. Противник вытер кровь рукавом, вымучено улыбнулся:
— Ништо!
Снова глубоко вздохнул и опять ринулся в атаку. От одного удара сыщик с трудом увернулся, два принял на защиту, потом изловчился и нырнул сопернику под руку. Его кулак с размаха влетел Шарапу прямо в печень. Тот застыл на долю секунды, хватая ртом воздух, а потом сложился на полу в огромный ком.
Кабацкая голь заорала, заулюлюкала — скоротечность боя пришлась ей не по нраву.
— Чё, уж всё? Мало больно! Отлейте его водой да пущай еще помордуются! Ён привычный, Шарап-то!
Однако Лыков, не обращая на крики никакого внимания, поднял с пола поверженного соперника и оттащил в угол. Усадил за стол, опёр спиной о стенку, чтобы не упал, и сбегал к стойке за водкой. Быстро оделся. Тоська-Шарап, не открывая глаз, хрипел и всё сползал вниз. Алексей поднёс к его губам косушку:
— Пей.
Тот жадно опростал посуду и сразу же открыл глаза. Увидел Лыкова и снова деланно улыбнулся:
— Вона как вышло…
— Ничего, брат, сейчас пройдёт. Хлебни ещё.
Через десять минут бывшие противники выпивали и закусывали в своём углу, дружески переговариваясь.
— Они тебя за сыщика приняли, — пояснил кулачный боец, кивая в сторону прилавка.
— Дурной народ! Нешто я похож на «водяного»?
— Не-е. Ежели бы в сыскном такие были — нас бы уже никого не осталось. А ловко же ты меня! Не хочешь на Ключиках подраться? Денег заработаешь.
— Я, Антон, по-другому соргу добываю. Скажи лучше: ты Мишку Самотейкина знаешь?
— Это который из Поима? Душитель?
— Да.
— Пошто он тебе? Мелкий злец.
— Он при офицере одном состоит. До этого офицера у меня дело.
— Был там офицер, — согласился Шарап. — В прошлом годе Мишка появился на Ключиках и всех там побил. Даже и меня! Но только до твоей милости, Алексей Николаич, ему далеко. Мы с ним махались до получаса, и ему, аспиду, тоже досталось тумаков; а ты меня в два приёма одолел. Я же в тебя ни разу не попал…
— Ты мне про офицера расскажи.
— Да! Высокий такой, рыжий. Глаз злой. Нехорошая наружность.
— Мне с ним детей не крестить. Как его найти?
— Точно не скажу. Мишка на той неделе сюда заходил. Мы с ним водки выпили, да и разошлись. А офицера я с прошлого года не видал.
— О чём говорили?
— Да о бабах, об вине; ни об чём, вобчем.
— Позови сюда Афанасьева.
Шарап послушно встал и отправился за хозяином трактира. Тот подошёл смущённый, сел на край стула.
— Вы меня извините, Алексей Николаевич! Уж очень вы непонятный показались, вот я и решил поостеречься.
Титулярный советник отмахнулся, вынул «рапорты» Пашки-Канонира и Большого Сохатого, протянул притонодержателю:
— Вот мои верительные грамоты.
Афанасьев внимательно их прочитал и вернул обратно.
— Ещё раз извините!
— Моё дело до Рупейты касается «красноярок». Большего не скажу.
— Понимаю.
— Где мне их искать?
— Мишка Саратовский на той неделе заходил. Они с Тоськой выпили по бутылке.
— Это я уж баял… — пробурчал Шарап.
— К сожалению, ничего более прибавить не имею. Я не видел Рупейто-Дубяго с января месяца. Где он сейчас — Бог знает. И разговоров о нём давно нет; как провалился.
— Эх-ма, — вздохнул Лыков. — Москва большая. А Верлиоку где мне добыть? В Поляковом трактире?
— Да, ежедневно с трёх до одиннадцати. Он из «мазов» повышен в «иваны». Анчутка Беспятый отдал Верлиоке в управление всю левую часть, что внутри Садового кольца: от Остоженки до Цветного бульвара. Большой кусок! К парню теперь на козе не подъедешь…
Тоська-Шарап вызвался проводить Лыкова на Солянку — от «Каторги» до Полякова трактира всего пять минут ходу. Учитывая популярность кулачного бойца в определённых кругах, Алексей согласился.
Простившись с Афанасьевым, сыщик направился к выходу. В самых дверях ему попались двое громил из числа тех, кого он разложил на полу «шестой квартиры». Увидев обидчика, дергачи торопливо расступились и вполголоса матюгнулись вслед, но на большее не решились.
