С момента того разговора между Скарлетт и Реттом прошло три недели…

Казалось, ничего не изменилось в уютном доме супружеской четы Батлеров на Телеграфном холме. Однако это только казалось…

Во всяком случае внешних изменений не было никаких – жизнь здесь шла по давно проторенной колее: и Ретт, и Скарлетт поднимались рано утром, часов в семь, завтракали, чаще всего – в полном молчании, лишь изредка перебрасывались незначительными, ничего не значащими фразами о каких-либо текущих делах, о погоде и о малосущественных домашних неприятностях – вроде дымящего камина или штукатурки, осыпавшейся в прихожей…

Вопросы, как правило, задавала Скарлетт; таким незамысловатым образом она пыталась хоть как-то спровоцировать Ретта на разговор, однако Батлер с совершенно непроницаемым, каменным лицом отвечал лишь «да» или «нет», либо механически поглаживая при этом ставшего давно уже ненавистным для Скарлетт горностая, либо уткнувшись в утреннюю газету…

И Скарлетт ничего другого не оставалось, как замолчать – по крайней мере, человек, стремящийся вызвать на откровенную беседу другого и не находящий при этом никакого отклика, выглядит как минимум смешно…

А она была достаточно умным человеком, чтобы понять это…

Она размышляла: «Если он демонстративно не обращает на меня внимания, если он не хочет говорить со мной, несмотря на все мои усилия – почему же я должна заводить разговор первой?..»

Разве она, Скарлетт, всякий раз создает такую невыносимо нервозную обстановку в этом доме?..

Разве она целиком игнорирует своего мужа, давая всем своим видом понять, что он ей просто неинтересен и ненужен?..

Разве она смотрит на Ретта исподлобья, зло, как на самого главного врага?.

Нет, нет и еще раз нет!..

Совесть ее чиста – и перед Богом, и перед собой, и перед этим человеком, которого она до сих пор любит больше всего на свете…

Да, за эти две недели Ретт очень сильно переменился – Скарлетт чувствовала это, видела это, но никак не могла найти этому мало-мальски правдоподобную причину…

Она знала, что он любит ее – чего стоила только та ночная сцена, когда Ретт успокаивал свою жену после пригрезившего ей ночного кошмара!..

Ей казалось, что после той их беседы отношения с мужем должны резко перемениться к лучшему – во всяком случае, Скарлетт в глубине души очень рассчитывала на это… Однако если они и изменились, то далеко не в лучшую – и прежде всего изменился сам Ретт.

Он стал более замкнутым, молчаливым. В свой офис в деловой части города. Ретт почти не наведывался, пустив текущие дела на самотек. Однажды за завтраком он как-то вскользь сказал Скарлетт, что теперь, по его наблюдениям, намечается очень серьезный экономический спад, и потому все равно нет никакого смысла заниматься бизнесом…

– А чем же тогда ты намереваешься заниматься все это время?.. – неосторожно спросила Скарлетт и тут же получила резкий ответ:

– Чем сочту нужным.

В этой фразе прочитывался нехитрый подтекст: «Скарлетт, оставь меня в покое: у меня своя жизнь, а у тебя – своя…»

Ретт надолго, с самого раннего утра запирался в своем кабинете, выходя оттуда только на обед и ужин. Скарлетт, конечно же, интересовали причины такого странного, на ее взгляд, поведения – однажды, когда она зашла к Ретту (тот забыл закрыть дверь), то увидела, что Батлер, склонясь над горностаем, который к этому времени стал совсем ручным, нежно беседует с ним…

Скарлетт лишь слегка приоткрыла дверь – Ретт, занятый своим любимым грызуном, не догадывался, что за ним наблюдают. Он говорил:

– Флинт, дорогой мой, мы с тобой оба никому не нужны… Мы оба заброшенные и одичавшие… – Ретт нежно поглаживал зверька по спинке. – Мы нужны только друг другу: ты – мне, я – тебе… В жизни у меня не осталось больше никаких привязанностей… А она никак не может этого понять…

Скарлетт расширила глаза от удивления.

«Боже, он просто сошел с ума!.. – подумала она. – Что я слышу?.. Я не верю своим ушам… Он разговаривает с этим проклятым горностаем так, будто бы это – живой человек… У него в жизни не осталось больше никаких привязанностей?!. Неужели это Ретт?!.»

Она смотрела на своего мужа во все глаза, и лишь потом до нее дошло, кого он имеет в виду, говоря зверьку «она» – конечно же ее, Скарлетт!..

Она сделала неловкое движение – дверь скрипнула, и Ретт резко обернулся в ее сторону.

– Скарлетт?..

Прятаться не имело никакого смысла, а тем более – утверждать, что она ничего не слышала…

Ретт пружинисто выпрямился и, посадив горностая в угол кресла, подошел к Скарлетт.

– Скарлетт?.. – вновь повторил он. Та зашла в кабинет, прикрыв дверь.

– Да…

Лицо Ретта выражало самое очевидное неудовлетворение. Он смотрел на свою жену исподлобья, как-то недоверчиво, будто бы перед ним был чужой человек…

– Что ты тут делаешь?.. Скарлетт на минуту растерялась… Действительно, зачем теперь она пришла в его кабинет?..

Она и сама не знала этого… Она хотела что-нибудь сказать? Вряд ли. Все, что она когда-то, за всю свою жизнь хотела сказать этому человеку, уже было сказано… Спросить?..

Нет… Что можно еще спрашивать в их возрасте – о здоровье? О детях? О том, тепло или холодно на улице и почему вновь дымит камин?..

Скарлетт всегда старалась избегать праздных и суетных вопросов…

Тогда, может быть, для того, чтобы просто увидеть его лицо, услышать его голос?..

«Да, – подумала Скарлетт, – наверное, для этого… Конечно же, конечно, только для этого – а то для чего же еще?.. Я ведь люблю его, я буду любить его до самой смерти – несмотря ни на что…»

Однако Ретт, судя по всему, был настроен совершенно по иному – он был зол и раздражен. Не меняя выражения лица, он повторил свой вопрос:

– Итак, Скарлетт, меня интересует: что ты тут делаешь?..

Она на мгновение как-то замялась, а потом ответила:

– Ничего… Просто я пришла к тебе. Разве я не могу прийти к тебе, к своему мужу?..

Тот перестал гладить зверька и спросил:

– Хотела прийти ко мне?.. Тебе что-то надо от меня, Скарлетт?..

– Да…

Ретт, отвернувшись, подошел к окну и быстро закрыл его – горностай уже попытался было вскарабкаться на подоконник…

Скарлетт повторила:

– Я просто сидела в одиночестве… Вспоминала те времена, когда мы с тобой были молоды и беспечны… Решила просто подойти к тебе, Ретт…

Недоверчиво-саркастическая ухмылка скривила лицо Ретта.

– Хотела со мной поговорить, да?.. Тебе так плохо в одиночестве?..

Скарлетт, стараясь держаться как можно мягче, произнесла:

– Да… Конечно же, Ретт…

Однако Батлер был жесток и неумолим. Недоверчиво выслушав свою жену, он произнес:

– Ты просто подглядывала за мной… Да, Скарлетт, не надо ничего придумывать, все ясно, как Божий день… Ты подглядывала за мной…

– Нет, что ты…

Резко обернувшись, он повторил:

– Скарлетт, не спорь: ты подглядывала за мной… Я ведь прекрасно тебя понимаю… Я насквозь вижу тебя, Скарлетт… Зачем ты подглядываешь, что я тут делаю? Тебя это так интересует?..

Скарлетт принялась оправдываться – на нее это было совсем непохоже; просто она очень растерялась – растерялась перед неожиданной вспышкой гнева Ретта…

– Нет, нет… У меня и в мыслях такого не было, и быть не могло… Ретт, что ты, что ты…

– Тогда почему же ты стояла за дверью?.. – спросил Ретт.

– Просто… Просто ты был так занят, что я, я не решилась…

И все та же ухмылка исказила изборожденное морщинами старческое лицо Батлера.

– А, понимаю… Ты просто решила посмотреть, чем это я тут все время занимаюсь – не так ли?..

Скарлетт молчала. Она смотрела на его замкнувшееся лицо, внезапно ставшее похожим на какую-то старую маску из забытой театральной пьесы, и старалась убедить себя в том, что все, происходящее теперь между ними – не более чем розыгрыш, что Ретт, еще немного похмурившись, улыбнется своей обезоруживающей улыбкой и скажет: «Ну, ладно, Скарлетт… Я пошутил.»

Но он и не думал шутить… Гневно сдвинув брови, Ретт резко сказал:

– Отвечай же!

Скарлетт, которая все еще была в своих мыслях, растерялась вконец.

– Нет, нет, я действительно хотела просто подойти к тебе, Ретт… Я хотела сказать тебе что-нибудь хорошее, и возможно, услышать что-нибудь приятное от тебя… Я совершенно не хотела подглядывать за тобой… Нет, не хотела… Клянусь тебе, Ретт, честное слово, клянусь всем, чем могу…

Ретт тяжело опустился в глубокое кресло и, взяв на руки своего горностая, изрек:

– Не хотела… – Он произнес эти слова так, будто бы хотел перекривлять свою жену. – Не хотела… Однако, вот, сделала…

Скарлетт непонимающе посмотрела на своего мужа и спросила:

– Что – сделала?.. Послушай, ты сейчас вот разговариваешь со мной таким тоном, будто бы я твой заклятый враг… Что ты делаешь!.. Опомнись, Ретт!.. Ты разрушаешь самое святое, что только у нас с тобой есть!..

Ретт покачал головой и произнес усталым голосом человека, который уличает какого-то своего когда-то близкого, но теперь уже бывшего друга в подлом и бесчестном поступке:

– Ты совершила подлую вещь, Скарлетт… Я никак этого от тебя не ожидал…

Скарлетт тяжело выдохнула из себя воздух.

– Я не понимаю тебя…

– Хотя, вроде бы, понять и не так сложно… Скарлетт, не надо изображать тут из себя оскорбленную невинность – ты и без того прекрасно понимаешь, что я теперь имею в виду…

– Ретт, ты о чем?..

Он ухмыльнулся.

– А все о том же… Ты совершила мерзкий, – да, мерзкий, не побоюсь этого слова, поступок!.. Ты подглядываешь за мной, и я понимаю, почему ты делаешь это… Ты хочешь, чтобы я принадлежал тебе целиком и полностью, чтобы я был твоей собственностью, точно также, как в свое время ты хотела, чтобы твоей собственностью стал этот слюнтяй Эшли!..

«Боже, – подумала Скарлетт, – и почему это он вдруг так некстати приплел сюда Эшли?.. Причем тут этот человек, кости которого давно уже стали прахом?.. Боже, это просто какое-то настоящее помешательство… Боже, подскажи, что мне делать?..»

А Ретт продолжал:

– Ты хочешь, чтобы я, взрослый мужчина, на старости лет превратился в твоего послушного раба?..

Скарлетт, не в силах себя сдержать, резко посмотрела на своего мужа и произнесла:

– А когда-то, лет пятьдесят назад, когда ты клялся мне в вечной любви, ты был готов и не на это… Ты сам говорил, что был бы счастлив всю жизнь выполнять любую мою прихоть, любой мой каприз…

Сказала – и тут же пожалела о сказанном. Ретт понял произнесенное совершенно не так, как хотелось бы того Скарлетт…

Многозначительно улыбнувшись, – мол, так я и знал, – он произнес:

– Ага, дорогая, – слово «дорогая» прозвучало в его устах совершенно издевательски, – ага, вот, ты, наконец-то, и сама договорилась…

– То есть…

Ретт, нехорошо хмыкнув, ответил:

– Сказала, чего ты от меня добиваешься… Притом – не таясь, открытым текстом… Правильно, правильно, так я и знал – ты хочешь, чтобы я стал твоим рабом, твоей вещью… Ты этого хочешь. Скарлетт…

Да, теперь она ни на минуту не сомневалась – Ретт сознательно измывался над ней, находя какое-то садистическое удовольствие в своих бессмысленно-жестоких выражениях – он-то прекрасно понимал, как болезненно реагирует на них Скарлетт…

Она сделала слабую попытку спасти положение, вызвав мужа на откровенную беседу:

– Ретт!.. Но почему ты так жесток со мной?.. Почему, почему?.. Скажи мне, почему мы с тобой не можем найти общего языка, хотя мы и любим друг друга… Ты ведь действительно любишь меня, Ретт, ты… Ретт, скажи мне… ты еще любишь меня?.. – спросила Скарлетт не без внутреннего трепета – подсознательно она очень боялась получить отрицательный ответ…

Да, Скарлетт теперь находилась в таком состоянии, что была готова совершенно ко всему, к любому ответу Ретта, к любому повороту событий.

Однако теперь Ретт промолчал – то ли он не расслышал этого вопроса, то ли сделал вид, что не расслышал…

После небольшой, но выразительной паузы он произнес, но уже более спокойно:

– Скарлетт, еще раз говорю тебе: я – достаточно взрослый человек… Во всяком случае – настолько, чтобы никто меня не контролировал… А тем более – моя жена. Просил бы тебя учесть это.

– Но я…

Ретт неожиданно повысил голос – в последнее время он очень часто срывался на простуженный, сипловатый стариковский фальцет:

– Ты хорошо поняла, что я тебе сказал?.. Или не поняла?..

На глаза ее навернулись слезы – она была готова расплакаться в каждую минуту…

Однако неимоверными усилиями воли Скарлетт сдержала себя.

«Еще этого не хватало, – подумала она, глотая слезы, – нет, я ни за что на свете не должна показывать ему, что я страдаю… Я не должна, не должна разреветься, как маленькая девочка!.. Я – сильный человек, и он не должен догадаться о моей слабости…»

Ретт, не мигая, смотрел на свою жену – казалось, он находит изощренное удовольствие в том, что заставил ее переживать.

– Так ты поняла, что я хочу?.. Я хочу, чтобы ты оставила нас, – он непроизвольно кивнул в сторону горностая, сидевшего на подоконнике, – чтобы ты оставила нас в покое!..

– Вас?..

– Какая разница?.. Меня!

Скарлетт промолчала.

– Поняла или нет?..

На Ретта было просто страшно смотреть – лицо его побелело, тонкие ноздри раздувались гневом, зрачки расширились… Казалось – еще минута, и он набросится на свою жену с кулаками.

– Скажи, что ты хочешь от меня!.. – чуть не плача, воскликнула Скарлетт. – Ретт, скажи мне, скажи… Почему ты все время меня так терзаешь?.. Почему ты изводишь меня по всяким пустякам?.. Почему мы с тобой на старости лет не можем наслаждаться жизнью, как все нормальные люди?.. Ретт, это просто невыносимо…

Ретт тяжело вздохнул – видимо, он и сам понял, что немного перегнул палку, хватил лишнего, и что ему, почтенному пожилому человеку и джентльмену не надо разговаривать с женщиной, с которой прожил столько времени, в таком тоне…

– Невыносимо?.. – переспросил он вновь, но уже куда более спокойно. – Тебе невыносимо?.. Что значит невыносимо?.. Что тогда прикажешь говорить мне?.. Так что же невыносимо?..

– Все, что теперь происходит между нами, – упавшим голосом ответила Скарлетт.

Она втайне надеялась, что и на этот раз все уляжется, утрясется: Ретт, как и обычно, поворчит, а потом воцарится мир…

Но Ретт не унимался – он был настроен очень агрессивно: Скарлетт давно уже, наверное – несколько лет не видела своего мужа таким…

– А что происходит?.. – закричал он. – Что происходит между нами?.. Я уединился в своем кабинете, я хочу побыть один – естественное, кстати, желание!.. Тем более – в моем возрасте… Я ведь и так за свою жизнь многое сделал, многое слышал и со многим сталкивался – в том числе и с тем, с чем совсем не хотел… Ты ведь и сама знаешь это.

Скарлетт слабо возразила:

– Но ведь ты тут не один…

Ретт отпрянул – он явно не понял, что именно имеет теперь в виду Скарлетт.

– То есть…

– В своем кабинете…

И вновь все та же нехорошая ухмылка скривила его старческое лицо.

– Не один?.. Кто же тут еще со мной? Легион любовниц? Ответь, с кем я тут уединился?..

Задав этот вопрос, он дерзко, в упор посмотрел на свою жену.

Скарлетт кивнула в сторону зверька, сидевшего на письменном столе.

– С ним…

Ретт, тяжело вздохнув, покачал головой.

– Ну да… Что же предрассудительного ты в этом находишь?..

Скарлетт пожала плечами.

– Ничего…

– Тогда почему ты все время киваешь на горностая?.. Она почувствовала в себе все нарастающую злобу – даже нет, не злобу, а какое-то пронзительное одиночество, от которого хотелось куда-то бежать, бежать, бежать, сметая на своем пути все и вся…

Ретт пристально, не мигая, смотрел на нее.

«И опять этот взгляд, – подумала Скарлетт и отвернулась. – Боже, ну почему же он так смотрит на меня? Что я сделала ему дурного?.. Нет, я не вынесу этого – он смотрит на меня так, будто бы я его заклятый враг… Ну почему, почему?.. Боже, сделай так, чтобы он не разлюбил меня, сделай, помоги мне!.. Я ведь все равно люблю этого человека, он тоже любит меня, но почему… Почему он бывает со мной таким жестоким?!.»

В этот момент Скарлетт испытывала неведомое ей доселе страшное ощущение, что на старости лет ты уже никому больше не нужна – даже этому человеку, с которым прожила столько времени…

«Боже, – в отчаянии думала Скарлетт. – За что же ты меня так караешь?.. Нет, я никогда, никогда не вынесу этого!..»

А Ретт продолжал смотреть на свою жену все также пристально, не мигая… Как будто бы перед ним действительно находился какой-то враг, а не любимая женщина и не мать его детей…

С минуту помолчав, словно размышляя о чем-то своем, он повторил свой вопрос:

– Так почему же ты все время киваешь на этого несчастного зверька?..

Скарлетт, ни слова не говоря, опустилась в кресло, стоявшее рядом с письменным столом.

– Почему?.. Ретт, ты уже задавал мне этот вопрос, – ответила она, – и я не хочу отвечать на него… Извини, дорогой, но с появлением в нашем доме этого облезлого грызуна ты стал каким-то ненормальным…

Ретт прищурился.

– Ненормальным?.. Нет, ты действительно так считаешь?..

Скарлетт в ответ коротко кивнула и продолжила:

– Да… То есть…

Неожиданно он перебил ее:

– А почему ты считаешь, что я стал ненормальным?.. И вообще, каким должен быть, на твой взгляд, нормальный человек?.. Какова градация?..

Скарлетт на минуту задумалась, а потом ответила:

– Ну, во всяком случае, Ретт, нормальный человек никогда не станет запираться с самого утра в своем кабинете только для того, чтобы заниматься каким-то мелким грызуном…

Ретт с улыбкой, которая свидетельствовала о неоспоримом чувстве собственного превосходства, перебил ее:

– Ага, понятно… Значит, по-твоему, я ненормальный лишь потому, что хочу проводить свое время так, как считаю нужным?.. Лишь потому, что часто занимаюсь этим горностаем, а не тобой?..

Неожиданно Скарлетт подумала: «Боже, какой ужас!.. Мы, два взрослых, два пожилых человека сидим тут и вот уже битый час обсуждаем какой-то совершенно ничтожный, какой-то пустяковый вопрос… Горностай!.. Нет, это просто уму непостижимо!.. Неужели этот вонючий хомяк может быть камнем преткновения между мной и Реттом?.. Да если бы тогда, когда мы с ним женились, нам хоть кто-то сказал, что такое возможно – я бы только расхохоталась!.. Это какое-то безумие!..»

Скарлетт уже тысячу раз пожалела, что затеяла этот разговор, что вообще зашла в комнату… Однако отступать ей было уже некуда – тем более, что в этой ситуации она ни в коем разе не чувствовала себя виноватой…

Тем более, что и Ретт, взяв свой уже привычный в подобных беседах снисходительно-язвительный тон, никак не способствовал ни то что примирению, но и хотя бы его видимости…

– Итак, – произнес он, как-то очень неестественно, натянуто улыбаясь, – итак, Скарлетт, мы с тобой только что выяснили главное…

И вновь он метнул в Скарлетт тот самый странный взгляд, что всегда заставлял ее съеживаться, напрягаться и цепенеть…

– И что же мы выяснили?.. – спросила Скарлетт. – Объясни…

Каждое слово давалось Скарлетт с большим трудом, спазм удавкой перетягивал горло – она вновь была готова разреветься в любой момент…

А Ретт, будто бы и не замечая этого, продолжал все тем же тоном:

– Мы с тобой выяснили, что я – ненормальный человек…

Сказал – и вопросительно посмотрел на нее – мол, так ведь?.. Ты ведь это хотела мне сказать?..

Скарлетт, стараясь не смотреть ни на горностая, ни на Ретта, произнесла тихо:

– Извини, но я этого не говорила…

Он откинулся назад и внимательно посмотрел в ее лицо, будто рассматривал Скарлетт в перевернутый бинокль, – такая она была маленькая, далекая, чужая…

Так, во всяком случае, в этот момент показалось самой Скарлетт.

– То есть…

– Я не говорила, что ты – ненормальный человек, – ответила Скарлетт твердо, – мы с тобой не выясняли этого…

Ретт пожал плечами.

– Знаешь что, – сказал он, – мало того, что ты не находишь в себе мужества признаться, что подглядывала за мной, так ты еще и отказываешься от того, что сказала буквально несколько минут назад…

Да, действительно, Скарлетт в своей извечной запальчивости уже забыла о неосторожно вылетевшем слове: «Нормальный человек никогда не станет запираться в своем кабинете только для того, чтобы заниматься каким-то мелким грызуном…»

Скарлетт сконфуженно замолчала – да, он поймал ее на слове. Он, как и всегда, прав – чего же еще…

А Ретт продолжал все также уверенно, твердо чеканя каждое слово:

– Да, действительно, мне очень нравится это милое животное… Когда я с ним, то нахожу в этом отдохновение…

Скарлетт, подняв глаза на мужа, робко спросила:

– Стало быть, когда ты вместе со мной, ты этого самого отдохновения… не находишь?..

Ретт пожал плечами.

– Стало быть, нет…

Скарлетт едва не расплакалась.

Она специально шла к нему в кабинет, чтобы сказать что любит и в лишний раз убедиться, что любима…

Она хотела быть понятой и услышанной…

А он, такой неоправданно жестокий, еще упрекает ее в том, что, будто бы, от нее, Скарлетт, нет ничего, кроме усталости?..

О Боже…

Скарлетт едва не расплакалась от этих мыслей… Она никогда не могла подумать, что Ретт сможет поступить с ней столь жестоко…

Ретт, с минуту помолчав, произнес:

– Да, Скарлетт, я пытался найти покой рядом с тобой… Но, извини, я никак не могу этого сделать…

Та, подняв на своего мужа полные слез глаза, спросила:

– Но почему же?..

– Ты все время изводишь меня своими придирками, ты изводишь меня тем, что всякий раз объясняешь, что я должен сделать, а чего – нет…

Неожиданно она подумала: «А ведь раньше он не был таким… Он был уравновешен, спокоен и ласков… Нет, это случилось только после того, как в нашем доме появилась эта облезлая крыса…»

Едва слышно всхлипнув, Скарлетт произнесла:

– Ты очень изменился, Ретт…

Тот пожал плечами.

– Люди, знаешь ли, меняются… Особенно – с возрастом.

– Но ты изменился просто до неузнаваемости… Знаешь, – продолжала она, – иногда я смотрю на тебя, слушаю тебя, и мне все время кажется, что передо мной – не тот самый Ретт Батлер, которого я так любила, а какой-то совершенно другой человек, которого я никогда раньше не видела, которого я не знала… Совершенно незнакомый мне человек…

Ретт слушал ее с полуулыбкой.

– Раньше?..

Скарлетт едва заметно кивнула.

– Да…

– Когда это – раньше?..

Минуту помедлив, она ответила:

– Совсем недавно…

Ретт, однако, поспешил уточнить:

– Раньше – это когда: год, два, три… Сорок лет назад?..

И тут, совершенно неожиданно для себя, Скарлетт ответила:

– Наверное, с месяц…

Ретт удивился:

– С месяц?..

Скарлетт, кивнув, произнесла:

– Наверное… Может быть, больше, может быть, меньше… Ты же знаешь, я никогда не занималась скрупулезными подсчетами…

Немного помедлив, будто бы что-то обдумывая, Ретт спросил:

– А почему месяц?..

Скарлетт немного замялась.

– С тех пор, как у нас в доме завелся этот зверек, – произнесла она, немного помедлив, – ты стал как будто бы сам не свой… Будто бы тебя кто-то подменил… Да, Ретт, ты ничем больше не интересуешься – ты забросил даже свой любимый антиквариат…

Ретт прищурился.

– Знаешь что… – Он на минуту замолчал, а потом, поднявшись, начал взад-вперед расхаживать по кабинету. – Да, в чем-то ты и права… Я действительно изменился. Как, впрочем, и ты, – поспешно добавил он. – Но ты совершенно неправа, когда говоришь, что меня будто бы ничего не интересует…

Скарлетт заметила:

– Ничего, кроме этого дурацкого горностая…

– Возможно. Но для меня этот зверек теперь заменяет целый мир… Ведь это тоже своего рода искусство… – задумчиво ответил Ретт. – Да, Скарлетт, раньше, когда я был молод, то часто задавал себе один и тот же вопрос…

Голос Ретта зазвучал неожиданно мягко.

– Какой же?..

Он продолжал:

– Ну, например, не дай Бог, случись в нашем доме пожар… Что бы я бросился спасать в первую очередь?..

Скарлетт, не задумываясь, ответила:

– Свои картины…

Ретт медленно покачал головой.

– Нет, ты неправа… Хотя, – спохватился он, – хотя, может быть раньше, я действительно бы бросился спасать свои гравюры, свою живопись, свои эстампы… Но это – раньше. А теперь…

Скарлетт почему-то насторожилась.

– Что – теперь?..

– Теперь мне кажется, что все это яйца выеденного не стоит… Я думаю, что, будь даже в моем доме знаменитая «Дама с горностаем» Леонардо, я бы наверняка бросился бы спасать этого зверька, – он бросил нежный взгляд в сторону грызуна, – а не картину…

Скарлетт просто не верила своим ушам…

Неужели это говорит Ретт – тот самый изощренный ценитель и знаток изящных искусств?..

Он, Ретт Батлер, бросился бы спасать из огня какого-то облезлого хомяка?..

(Скарлетт почему-то в последнее время мысленно постоянно обзывала горностая хомяком – так он был ей неприятен.)

Да, она не ошиблась – Ретт действительно изменился… Притом – далеко не в лучшую сторону.

Внимательно посмотрев на своего мужа, она спросила его:

– Почему?.. Ретт поморщился.

– А неужели тебе непонятно?..

Скарлетт ответила совершенно искренне:

– Нет… Если бы я понимала тебя, то наверняка бы не спрашивала…

Вздохнув, он произнес:

– Дело в том, что «Дама с горностаем» – по своей сути всего-навсего прямоугольный кусок холста, покрытый в определенном порядке разноцветными масляными красками… Только и всего. Это – вещь неодушевленная. Понимаешь – всего-навсего вещь. Не-о-ду-шев-лен-на-я, – повторил он по слогам, словно школьный учитель для непонятливого ученика. – А горностай… – Он вновь ласково посмотрел на животное, – а он – живой… Он может бегать, есть, он может быть неожиданным… Нет, Скарлетт, и говорить нечего – наверняка я выбрал бы его…

Скарлетт молча покачала головой. «Наверное, он просто сходит с ума, – подумала она, – или схожу с ума я… Одно из двух. Если бы я сама не услышала, то, наверняка, никогда бы не поверила тому, что такие вещи может утверждать Ретт…» Внезапно замолчал и Ретт.

Спустя несколько минут он, внезапно кротко улыбнувшись, спросил:

– Итак, Скарлетт, мне кажется, у нас больше не будет никаких недомолвок?..

Та подняла взгляд.

– Это ты о чем?..

Ретт продолжал все с той же улыбкой:

– Ну, я имею в виду то, что ты больше никогда не будешь спрашивать меня, почему я все свое свободное время провожу с этим зверьком?..

Скарлетт спросила как-то механически – будто бы и не было столь тягостного и продолжительного разговора с Реттом:

– Почему?..

И он, улыбнувшись, ответил:

– Потому, что он приносит мне радость… Тебе, надеюсь, это понятно?..

И Скарлетт ничего больше не оставалось делать, как согласиться…

Как бы там ни было, но после того разговора Скарлетт окончательно утвердилась в мысли, что во всех ее последних бедах и несчастьях виноват именно этот зверек. Впрочем, она давно уже убедила себя в этом; последняя же беседа с Реттом окончательно утвердила ее желание избавиться от горностая любой ценой…

Но как?..

Несмотря на всю свою запальчивость и кажущуюся брутальность, Скарлетт никогда не смогла бы убить его – во всяком случае, тогда ей так казалось.

Да, она знала, что не сможет размозжить этому пушистому зверьку голову, взяв за хвост и ударив о дверной косяк; она понимала, что не сможет его ни утопить, ни отравить…

Да, Скарлетт была женщиной, но она, даже во времена своего девичества, никогда не рыдала над цветком, раздавленным конским копытом, и не бежала целовать новорожденных телят в их слюнявые мордочки – на подобные излияния чувств были способны разве что оранжерейные девушки из каких-нибудь «аристократических» семей в Атланта – Скарлетт всегда высмеивала их…

Она ненавидела «этого хомяка» всей душой, но, тем не менее осознавала, что никогда не сможет поднять на него руку…

Тем не менее этого зверька надо было удалить из дома, и притом – чем скорее, тем лучше…

Безумие буквально засасывало Ретта, и его надо было неотложно спасать.

Однако эта проблема упиралась в один и тот же вопрос: как это сделать?..

На следующий день за завтраком Ретт неожиданно сказал ей:

– Знаешь, что я вчера подумал?..

Скарлетт с надеждой посмотрела на него (она решила, что Ретт сам вызывает ее на откровенный разговор) и поинтересовалась:

– Что же?..

– Я подумал… – голос Ретта стал каким-то необычайно задумчивым, что в последнее время совершенно не было на него похоже, – я подумал, что ты, Скарлетт… Ты просто ревнуешь меня к этому горностаю… Да, ревнуешь.

«А ведь он по-моему и прав, – пронеслось в голове Скарлетт, – ведь это ни что иное, как самая настоящая ревность… Никогда бы не подумала. Да, конечно же, можно приревновать мужчину, особенно – собственного мужа, – к какой-нибудь женщине, но к зверьку…»

Да, Скарлетт понимала, что, при всей парадоксальности утверждения Ретта, он по-своему прав.

Хитро посмотрев на нее, Ретт спросил:

– Я хотел бы узнать, что ты сама думаешь по этому поводу…

Скарлетт на какое-то мгновение показалось, что перед ней – тот самый Ретт, к которому она так привыкла: заботливый, чуткий, отзывчивый, внимательный… Человек, которому интересно ее мнение, человек, который во всем советуется с ней, со Скарлетт…

А с кем же еще ему посоветоваться в жизни, как не с ней?..

Как, впрочем, и ей самой…

Пожав плечами, она произнесла:

– Не знаю…

– Вот как?..

Скарлетт сделала какой-то неопределенный жест.

– Честно говоря, Ретт, я никогда не думала над этим…

Ретт покачал головой и, взяв со столика газету, положил ее перед собой.

– А зря… Понимаешь, Скарлетт, – голос Ретта внезапно приобрел какие-то нравоучительные интонации, – понимаешь ли, в чем твоя ошибка?..

Задав этот вопрос, он вопросительно посмотрел на собеседницу – дескать, ты, конечно же, мне сейчас и не ответишь, но ничего – я все объясню…

Скарлетт и на самом деле не могла ответить на этот вопрос – тем более, что Ретт спросил ее об этом как-то слишком загадочно.

Наклонившись в сторону мужа, она спросила:

– В чем?..

Ответ последовал незамедлительно – будто бы Батлер только и ждал этого вопроса:

– Ты очень часто берешься судить о вещах и явлениях, даже не вникая в их смысл…

Скарлетт передернула плечами.

– Не понимаю, о чем это ты…

– А все о том же… О горностае.

– Ты только что сказал, что я ревную тебя к этому зверьку?.. – спросила Скарлетт таким голосом, будто бы не понимала смысла этой очевидной нелепицы – впрочем, она и действительно не поняла этого утверждения.

Ретт кивнул.

– Да.

– Но почему?..

Тяжело вздохнув, Ретт произнес:

– Тут дело, в общем-то, даже и не в горностае… Ну, как тебе это объяснить…

– Объясни как-нибудь, а я уж постараюсь понять, – попросила Скарлетт.

Ретт с минуту помолчал, после чего произнес:

– Знаешь… Мне ведь иногда кажется, что когда-то, очень давно, еще когда мы только-только познакомились с тобой и я влюбился в тебя без памяти…

– Да, Ретт…

– Мне кажется, что я просто выдумал тогда Скарлетт О'Хару, тебя, то есть…

Скарлетт передернула плечами.

– Не понимаю… Ретт продолжал:

– Тогда я был молод… Нет, конечно же, в то время я казался тебе, да и самому себе зрелым мужчиной… еще бы – Ретт Батлер, – он глубоко вздохнул. – Но теперь, с высоты своего возраста и жизненного опыта я точно могу сказать, что был молод… Тогда в своих суждениях я руководствовался больше чувством, нежели разумом. Особенно того, что касалось двух вещей: богатства и женщин… Скарлетт, ты же сама помнишь ту эпоху, помнишь нравы и обычаи нашего Юга…

Скарлетт едва слышно, одними только губами прошептала в ответ:

– Да, Помню…

Ретт продолжал – казалось, теперь он говорит не со Скарлетт, а сам с собой, и то, что он произносит – просто мысли вслух…

– Да, только теперь я понимаю, что в те времена, стремясь достичь богатства, положения и влияния, я придавал значение красоте женщины, которая должна была быть рядом со мной… Да, я много слышал о самопожертвовании женщин, как, впрочем, и мужчин, – заметил он, – я слышал о женщинах-труженицах, рабски преданных своим мужьям или детям, или семье в целом, я слышал о женщинах, которые в критические минуты жизни могли поступиться всем для любимого человека… Я искал такую женщину, я думал, что нашел ее в тебе… особенно после того, как ты помогла жене Эшли Уилкса выбраться из пылающего города, после всего, что ты сделала для Мелани…

– А теперь?.. – спросила Скарлетт.

– Что – теперь?..

– Теперь ты уже не думаешь так?..

Ретт вздохнул и, проигнорировав этот вопрос, продолжал:

– А теперь я все больше и больше понимаю, что женщина по своей природе – существо исключительно эгоистичное… На редкость.

После этой фразы за столом застыла тяжелая, гнетущая тишина…

Скарлетт размышляла: «Наверное, можно прожить с человеком всю жизнь, можно думать, что изучила его досконально… Но так и не понять, кто же он на самом деле…»

От этой догадки Скарлетт почему-то сделалось очень печально…

– Да, когда я еще не знал тебя, в Атланте, я, будучи безусым юнцом, посещал известные тебе «веселые заведения»… – продолжал Ретт свой монолог, при этом голос его звучал абсолютно ровно, почти без эмоций. – Да, тебя, возможно, удивит такой неожиданный факт из моей биографии… Впрочем, что же тут удивительного – в подобных домах за свою жизнь каждый мужчина бывает хоть раз в жизни… А у нас, на Юге, в той же Атланте – далеко не раз… – Он усмехнулся чему-то – наверняка, своим мыслям. – Как много тогда говорилось о высокой нравственности, как превозносились добродетели и порядочность, как часто наши южные аристократы воздевали руки к небу в праведном ужасе перед теми, кто нарушал седьмую заповедь или хотя бы был только заподозрен в подобном нарушении!.. Однако все наши южане, мнившие себя джентльменами, настоящими рыцарями, бесконечно нарушали все эти заповеди… То же самое делали и их дети – то есть, мы… Правда, – в голосе Ретта послышались нотки самооправдания, – женщины из тех «веселых домов» всегда вызывали у меня чувство отвращения… Как, впрочем, и сами дома: я терпеть не мог их мишурного, вульгарного размаха, безвкусных, зато оправленных в дорогие золоченые рамы картин, шикарных красных портьер… А больше всего я не мог терпеть женщин, которые там обитали: выносливость их тела и похотливость души, удивительная способность с показным радушием и приторными ласками принимать одного мужчину за другим – все это вызывало у меня чувство здорового отвращения…

Скарлетт молча кивнула – мол, не объясняй, я понимаю…

Ретт говорил тихо, но внятно и выразительно, иногда незаметно ускоряя ритм разговора, иногда – наоборот, замедляя…

– К тому же, все эти женщины были вульгарны и тупы. От них нельзя было услышать ни одного живого слова. Я мысленно рисовал себе их тоскливое пробуждение после ужасных ночей, отвратительный осадок в душе, который вряд ли могли рассеять и дух наживы, и сон… Мне становилось очень грустно… Мне так хотелось чего-то светлого, утонченного… и душевно интимного… – Ретт немного помолчал, а потом добавил: – И тут появилась ты… Хотя, может быть, и не идеал, но что-то очень и очень близкое… Ты, Скарлетт, очень облагородила меня, ты облагородила мои тогдашние представления о женщине… Да, ты пленила меня, ты просто завладела моим воображением… Да что там воображением – ты захватила меня всего, целиком, без остатка!.. Я просто не узнавал себя… Да, мои тогдашние представления о женщине совершенно изменились…

Она хотела спросить о теперешних представлениях Ретта на этот счет, но почему-то вновь не решилась этого сделать…

Ретт, не глядя на собеседницу, говорил все тем же ровным голосом:

– Я думал – ты и есть тот самый идеал, к которому я так стремился… Но этот слизняк, мнящий себя аристократом духа… – Неожиданно Ретт махнул рукой и с чувством произнес: – А-а-а, дело прошлое… Что тут говорить?..

Скарлетт слушала этот рассказ молча, боясь пропустить хоть одно слово – нет, она не ревновала своего мужа к его прошлому, она и не думала ставить ему в упрек то, что он посещал в юности дома терпимости…

Ей просто были интересны мысли Ретта, его понимание себя тогдашнего…

– Я помню твои тигриные зеленые глаза… Такие беспокойные, яркие, полные скрытого пламени и своенравия… Помню нашу первую встречу…

Скарлетт впервые за эти недели улыбнулась. Обернувшись к Ретту, она спросила:

– Ты действительно помнишь это?..

Ретт кивнул.

– Разве такое можно забыть?..

И Скарлетт после этих слов посмотрела на него с нескрываемой благодарностью…

Ретт неожиданно замолчал – замолчала и Скарлетт. Она надеялась услышать от него еще что-нибудь…

Но он, отвернувшись к стене, сосредоточенно смотрел в какую-то одному ему известную пространственную точку и молчал…

Убедившись, что Ретт наконец-то закончил говорить, она осторожно поинтересовалась:

– Ретт, а почему ты мне обо всем этом рассказываешь только теперь?..

Он передернул плечами.

– Сам не знаю…

После этого, немного поразмыслив, Скарлетт совершенно неожиданно для себя спросила:

– Я не понимаю только одного: какое это все имеет отношение к твоему горностаю?..

Она задала этот вопрос очень осторожно – зная Ретта, она ожидала от того чего угодно: что он неожиданно сорвется, закричит, начнет задавать тяжелые для нее вопросы…

Но ничего подобного не произошло. Ретт, скользнув взглядом по Скарлетт, только произнес:

– Не знаю… Если ты не ревнуешь меня к моему прошлому, чем, впрочем, никогда не отличался я… То почему же тогда ревнуешь к этому безобидному зверьку?.. А может быть – и не поэтому… Я сейчас очень много передумал о нас с тобой… Ты когда-то выдумала для себя этого Эшли, а теперь мне иногда кажется, что я выдумал тебя… Хотя… Нет, я действительно любил тебя… Я не ошибся в тебе, Скарлетт… А сейчас, когда я уже дряхлый старик и, чего там скрывать – одной ногой в могиле, мне тоже хочется что-нибудь для себя выдумать… Вот я и выдумал этого горностая…

И после этих слов он очень внимательно посмотрел на Скарлетт.

Та наклонила голову.

– Но почему горностая?.. Почему же ты тогда говоришь, что ты больше никому не нужен?.. Ретт, ты нужен, нужен мне… Ты ведь и так все знаешь – зачем я буду обо всем этом тебе рассказывать?.. И вообще – причем тут какой-то горностай?..

– Признайся честно, – спросил он. – Ведь ревнуешь?.. Ведь я прав?..

С минуту помолчав, Скарлетт, взглянув ему в глаза, произнесла:

– Да…

И в этот момент ей самой вдруг стало страшно от одной только мысли, что она поняла правдивость утверждения Ретта…

«Боже, неужели он опять прав?..» – с невыразимой тоской подумала Скарлетт. – Но почему правда всегда бывает такой горькой и беспощадной?..»

Ретт, кротко улыбнувшись (как показалось в тот момент Скарлетт – очень виновато), покачал головой и тихо-тихо произнес:

– Хотя… Хотя, Скарлетт, тут дело вовсе не в горностае, а в тебе и во мне… Надеюсь, это ты понимаешь?..

Скарлетт и рада бы была понять, что именно имеет в виду Ретт, но почему-то постеснялась спросить его…

И она кивнула Ретту – скорее собственным невеселым мыслям, чем в ответ на его вопрос…

Как бы там ни было, но для нее стало совершенно очевидным одно: от горностая надо было избавиться любой ценой…

Скарлетт ломала над этим вопросом голову несколько дней…

Теперь это уже была другая Скарлетт – человек трезвого ума и твердой воли, практичный, рациональный и расчетливый…

Нет, убить этого горностая она никогда бы не смогла. Кроме того, ей пришлось бы выдержать более чем неприятное объяснение с Реттом – где он, куда он делся?..

Отнести куда-нибудь подальше за город, чтобы бросить там?..

Нет, это тоже не годилось…

За какие-то три недели этот зверек, как и обещал Ретт, стал совсем ручным – а Скарлетт еще будучи маленькой девочкой знала, что такие животные, выпущенные в условия дикой природы, никогда уже не приспособятся к ним – им остается только погибнуть…

Что же делать?..

С одной стороны, от этого горностая необходимо было избавиться, избавиться навсегда, притом – как можно скорее…

С другой – ей не хотелось бы становиться убийцей, пусть даже этого маленького зверька… Кроме того, этого горностая очень любил ее муж… Другое дело – он совсем обезумел за этим своим новым увлечением, Скарлетт была даже уверена, что птичьи страсти мистера Коллинза, который и стал невольным виновником ее семейной драмы, в сравнении со страстью Ретта – просто детский лепет…

Решение пришло внезапно: горностая надо отдать в такое место, где ему будет достаточно легкого корма, но где его никогда не обнаружит Ретт…

А наиболее подходящим местом для этого мог стать только какой-нибудь продуктовый магазин.

Придя к такому во всех отношениях компромиссному решению, Скарлетт улыбнулась – ей вдруг стало как-то очень хорошо и спокойно – будто бы она уже избавилась от этого «облезлого хомяка»…

И вот однажды днем, после обеда, убедившись, что Ретт наконец-то уехал в свой офис, Скарлетт решилась…