Глава VIII.
АРЕСТ
Ох, господин Родольф! — кричала Хохотушка, вбегая; она была бледна и вся дрожала. — Там полицейский комиссар со стражей!
— Правосудие божие заботится обо мне! — воскликнул Пипле в религиозном экстазе. — Наконец-то арестовали этого Кабриона... К несчастью, слишком поздно!
Комиссар, которого легко было узнать по перевязи, выглядывавшей из-под его черного сюртука, вошел в швейцарскую; лицо его было серьезным, достойным и суровым.
— Господин комиссар, вы пришли слишком поздно: преступник сбежал, — печально сказал Пипле. — Но я могу вам дать все его приметы... улыбка жестокая, взгляд нахальный, манеры...
— О ком вы говорите? — удивился полицейский.
— О Кабрионе, о ком же, господин комиссар! Но если поспешить, еще можно поймать, — ответил Пипле.
— Я не знаю, кто такой Кабрион, — нетерпеливо прервал его полицейский. — В вашем доме живет ювелир-гранильщик по имени Жером Морель?
— Да, мой комиссар, — насторожившись, ответила г-жа Пипле.
— Ведите меня в его квартиру.
— Морель-гранильщик? — переспросила привратница вне себя от изумления. — Да ведь это агнец божий, он не способен...
— Здесь проживает Жером Морель, да или нет?
— Да, мой комиссар, со своей семьей, в мансарде.
— Так ведите меня на эту мансарду!
Затем, обращаясь к одному из своих спутников, полицейский добавил:
— Пусть два жандарма ждут внизу и не уходят от ворот, а Жюстена пошлите за фиакром.
Тот удалился, чтобы исполнить приказ.
— А теперь, — сказал комиссар полиции, обращаясь к Пипле, — ведите меня к Морелю.
— Если вам все равно, мой комиссар, я заменю Альфреда: он себя плохо чувствует из-за этого Кабриона... Его от него мутит, как от капусты.
— Вы или ваш муж, мне это безразлично. Идемте! Вслед за г-жой Пипле он начал подниматься по лестнице, но вскоре остановился, заметив, что Родольф и Хохотушка идут за ним.
— А вы кто такие? Что вам нужно? — спросил он.
— Это двое наших жильцов с пятого этажа, — ответила г-жа, Пипле.
— Извините, я не знал, что вы здесь живете, — сказал комиссар Родольфу.
Надеясь на снисходительность вежливого полицейского, тот сказал ему:
— Вы увидите семью, доведенную до отчаяния. Я не знаю, какая еще беда ожидает этого несчастного ремесленника, но в эту ночь на его долю выпало страшное испытание... Одна из его дочерей, уже истощенная болезнью, умерла у него на глазах... умерла от холода и нищеты...
— Возможно ли это?
— Это чистая правда, мой комиссар, — вмешалась г-жа Пипле. — Если бы не этот господин, с которым вы говорите, — а он принц среди наших жильцов, и потому, что своей щедростью спас несчастных Морелей от долговой тюрьмы, — вся его семья умерла бы с голоду.
Комиссар посмотрел на Родольфа с интересом и удивлением.
— Нет ничего проще, — объяснил Родольф. — Одна милосердная особа, узнав, что Морель, за честность и порядочность которого я отвечаю, незаслуженно оказался в отчаянном положении, поручила мне оплатить долговое письмо, по которому судебные приставы могли упрятать в тюрьму этого бедного ремесленника, единственную опору многочисленной семьи.
Пораженный в свою очередь благородным обликом Родольфа и достоинством его манер, комиссар ответил:
— Я не сомневаюсь в честности Мореля, но, к сожалению, обязан исполнить тяжкий долг, который вас огорчит, потому что вы так искренне печетесь о семье Морелей.
— Что вы хотите этим сказать?
— Судя по услугам, которые вы им оказали, и по вашей речи, я вижу, что вы благородный человек. А потому у меня нет причин скрывать от вас предписание, которое я должен выполнить. У меня ордер на арест Луизы Морель, дочери гранильщика.
Родольф сразу вспомнил сверток с золотыми монетами, который девушка вручила судейским приставам.
— В чем же ее обвиняют, господи?
— Ее ждет тюрьма за детоубийство.
— Ее, тюрьма? О, несчастный ее отец!
— Судя по горестным обстоятельствам, о которых вы мне рассказали, этот новый удар будет для ремесленника ужасен... К сожалению, я должен выполнять полученные приказы.
— Может быть, речь идет только о предварительном заключении? — воскликнул Родольф. — Доказательств наверняка нет?
— Я не могу вам ничего больше сказать по этому поводу... Правосудие узнало об этом преступлении, вернее о подозрении в преступлении, от весьма достойного во всех отношениях человека, ее хозяина...
— От Жака Феррана, нотариуса? — возмущенно спросил Родольф.
— Да, сударь... Но почему такой тон?..
— Потому что Жак Ферран — мерзавец!
— Мне жаль, сударь, что вы совсем не знаете человека, о котором судите; господин Жак Ферран достойнейший человек, его честность признана всеми.
— Я повторяю вам, сударь: этот нотариус — мерзавец... Он хотел посадить Мореля в тюрьму, потому что его дочь отвергла его гнусные домогательства. Если Луизу обвиняют только на основании доноса такого человека... Признайтесь, сударь, подобное обвинение не заслуживает доверия.
— Я не могу и не хочу обсуждать с вами справедливость заявления господина Феррана, — холодно сказал комиссар полиции. — Это дело правосудия, все решит суд присяжных. Что касается меня, я должен установить личность Луизы Морель и выполнить данное мне предписание.
— Вы правы, извините меня за то, что в порыве негодования, впрочем вполне законного, я забыл на минуту, что здесь действительно не время и не место для обсуждения таких вопросов. Только одно: тело покойной дочери Мореля осталось у него в мансарде, а я предложил его семье свою комнату, чтобы избавить всех от печального зрелища мертвой девочки. Так что вы найдете гранильщика и, может быть, его дочь у меня. Умоляю вас, во имя человечности, не забирайте Луизу так сразу, когда они еще не оправились от страшного горя. Морель в эту ночь испытал столько потрясений, что разум его не выдержит нового. Жена его тоже смертельно больна, и еще один удар убьет ее.
— Я всегда исполнял приказы со всевозможной мягкостью и сегодня буду действовать так же осторожно.
— Позвольте попросить вас об одном одолжении, если хотите, милости. Вот что я предлагаю: девушка, которая идет за нами вместе с привратницей, занимает комнату рядом с моей. Не сомневаюсь, что она предоставит ее в ваше распоряжение. Вы сможете, если нужно, позвать туда сначала Луизу, — а потом Мореля, чтобы дочь могла с ним проститься. По крайней мере, вы избавите несчастную больную и беспомощную мать от этой душераздирающей сцены.
— Если можно это устроить, что ж, я согласен.
Этот разговор происходил вполголоса; Хохотушка и г-жа Пипле скромно отстали от комиссара и Родольфа на десять ступеней. РодоЛьф спустился к Хохотушке, весьма смущенной присутствием полицейского, и шепнул ей:
— Бедная моя соседушка, я попрошу от вас еще одной жертвы: уступите мне вашу комнату примерно на час!
— На сколько хотите, господин Родольф... Мой ключ у вас. Но, господи, что тут происходит?
— Я вам потом расскажу. Но это еще не все: возвращайтесь поскорее в Тампль и попросите, чтобы все наши покупки доставили не ранее чем через час.
— Охотно, господин Родольф. Неужели еще что-то стряслось с несчастным Морелем?
— Увы, случилась новая беда, и вы скоро об этом узнаете.
— Хорошо, сосед, я бегу в Тампль. Господи, а я-то надеялась, что благодаря вашей доброте эти бедные люди избавятся от всех забот! — сказала гризетка и быстро спустилась по лестнице.
Родольф прежде всего хотел избавить ее от печальной сцены ареста Луизы.
— Мой комиссар, если уж мой принц жильцов доведет вас, может, я спущусь к моему Альфреду? — спросила г-жа Пипле. — Он меня беспокоит. Ведь он только что оправился от этой встречи с Кабрионом.
— Идите, идите, — сказал комиссар, и они остались вдвоем с Родольфом.
Потом одновременно они поднялись на площадку пятого этажа и остановились перед дверью комнаты, где временно разместился Морель со своей семьей.
Внезапно дверь распахнулась.
Из нее быстро вышла Луиза, бледная и заплаканная.
— Прощайте, прощайте, отец! — воскликнула она. — Я вернусь, но сейчас мне нужно уйти.
— Луиза, девочка моя, послушай меня! — умолял Морель, следуя за нею и пытаясь ее удержать.
При виде Родольфа и комиссара полиции отец и дочь замерли.
— Ах, это вы, наш спаситель! — воскликнул гранильщик, узнав Родольфа. — Помогите мне удержать Луизу. Я не знаю, что с ней, но она меня пугает. Она хочет уйти. Но ведь правда, ей не нужно больше возвращаться к хозяину? Вы ведь сами сказали мне: «Луиза вас больше не покинет, это вам будет, наградой». О, благословенное обещание! Я, признаюсь, на миг позабыл даже о смерти маленькой Адели. Поэтому я не могу расстаться с тобой, Луиза! Никогда, никогда!
Сердце Родольфа сжалось, он не мог ответить ни слова.
Комиссар сурово спросил Луизу:
— Вас зовут Луиза Морель?
— Да, — ответила девушка в замешательстве. Родольф отпер комнату Хохотушки,
— А вы Жером Морель, ее отец? — продолжал полицейский, обращаясь к гранильщику.
— Да, но что...
— Войдите сюда вместе с вашей дочерью!
Комиссар показал на комнату Хохотушки, где уже находился Родольф:
Ободренные его присутствием, Морель и Луиза, удивленные и смущенные, вошли в комнату гризетки вслед за комиссаром. Тот закрыл дверь и, сдерживая волнение, обратился к гранильщику.
— Я знаю, что вы честны и у вас горе, поэтому с большим сожалением должен сказать вам, что именем закона я арестую вашу дочь.
— Все открылось!.. Я погибла! — воскликнула перепуганная Луиза и бросилась в объятия отца.
— Что ты говоришь?.. О чем ты говоришь? — бормотал пораженный Морель. — Ты сошла с ума... Погибла?.. Арестовать тебя?.. За что?.. Кто может тебя арестовать?
— Я, именем закона! — И полицейский комиссар показал ему свою перевязь.
— О, я несчастная, несчастная! — вскричала Луиза, падая на колени.
— Как это, именем закона? — бормотал ремесленник, чей разум, потрясенный ночной трагедией, начал мутиться от этого нового удара. — Зачем забирать мою дочь именем закона? Я отвечаю за Луизу, отвечаю... Это дочь моя, достойная дочь... не правда ли, Луиза? Как? Арестовать тебя, когда наш добрый ангел вернул тебя нам, чтобы утешить за смерть моей маленькой Адели? Да полно, все это неправда! И потом, господин комиссар, при всем уважении, арестуют только преступников, вы слышите? А Луиза, моя дочь, не преступница. Ну конечно, ты видишь, дитя мое, он ошибается... Мое имя Морель, другого Мореля нет, а тебя зовут Луиза, есть только одна Луиза, вот так. Видите ли, господин комиссар, это ошибка, наверняка ошибка!
— К сожалению, никакой ошибки нет!.. Луиза Морель, попрощайтесь с вашим отцом.
— Вы отнимаете у меня мою дочь? Вы не смеете! — воскликнул гранильщик, обезумев от горя, и двинулся на комиссара полиции с угрожающим видом.
Родольф схватил его за руку и сказал:
— Успокойтесь, не теряйте надежды. Дочь вернется к вам; ее невиновность будет доказана; я верю, что она не совершила никакого преступления.
— В чем ее обвиняют?.. Она ни в чем не виновата! Ручаюсь вам...
Но тут он вспомнил о золотых, которые Луиза принесла, чтобы оплатить долговую расписку.
— Значит, эти деньги? — воскликнул Морель, бросая на дочь уничтожающие взгляды. — Откуда взяла ты эти деньги сегодня утром?
Луиза поняла.
— Я их не украла! — воскликнула она, и вспыхнувший румянец негодования, искренность ее голоса и жеста успокоили отца.
— Я это знал! — крикнул он. — Вот видите, господин комиссар! А она за всю жизнь не солгала ни разу, клянусь вам. Спросите всех, кто ее знает, и они вам скажут то же самое. Лгать? Для этого она слишком горда, и к тому же долговое письмо оплатил наш благодетель... А это золото, ей оно не нужно; она собиралась вернуть его тому, кто его одолжил, запретив называть его имя... Правда, Луиза?
— Вашу дочь не обвиняют в воровстве, — сказал комиссар полиции.
— Но, господи, в чем же тогда ее обвиняют? Я ее отец и клянусь вам, она ни в чем не повинна, что бы ни говорили. А я за всю свою жизнь тоже ни разу не солгал.
— Зачем вам знать об этом обвинении? — вступился Родольф, тронутый его горем. — Невиновность Луизы будет доказана; особа, которая стремится помочь вам, сумеет защитить вашу дочь... Поэтому мужайтесь! Провидение и на этот раз не оставит вас. Обнимите вашу дочь, вы скоро с ней увидитесь...
— Господин комиссар! — вскричал Морель, не слушая Родольфа. — Вы отнимаете дочь у отца, даже не говоря, в чем ее обвиняют! Я хочу все знать!.. Луиза, может, ты сама скажешь?
— Ваша дочь обвиняется в детоубийстве, — сказал комиссар полиции.
— Я... я не понимаю...
И потрясенный Морель забормотал что-то неясное.
— Вашу дочь обвиняют в том, что она убила своего ребенка, — объяснил комиссар полиции, глубоко потрясенный этой сценой. — Но то, что она совершила это преступление, еще не доказано.
— О нет, нет, этого не было! — с силой воскликнула Луиза, поднимаясь с колен. — Клянусь вам, он был уже мертв! Он уже не дышал, он был совсем холодный... Я потеряла голову, и в этом все мое преступление... Но чтобы я своего ребенка... Нет, нет, никогда!
— Твоего ребенка, несчастная? — вскричал Морель, воздевая обе руки, словно он хотел уничтожить Луизу этим жестом и этим страшным возгласом.
— Пощади, отец, пощади меня! — воскликнула Луиза. Воцарилась тяжкая, жуткая тишина, а затем Морель заговорил еще более страшным голосом:
— Уведите ее, господин комиссар, уведите эту тварь... Она мне больше не дочь...
Гранильщик хотел выйти, но Луиза бросилась ему в ноги, обхватила обеими руками его колени и, откинув голову, закричала с отчаянием и мольбой:
— Отец мой! Выслушайте меня, только выслушайте!
— Господин комиссар, заберите ее, я вам ее оставляю, — повторял гранильщик, тщетно пытаясь освободиться от рук Луизы.
— Послушайте ее! — вмешался Родольф, останавливая его. — Не будьте хоть сейчас таким безжалостным.
— И это она! Господи боже мой, она! — повторял Морель, пряча лицо в ладонях. — Обесчещенная!.. Подлая!..
— А если она приняла бесчестие, чтобы вас спасти? — тихо спросил его Родольф.
Эти слова поразили гранильщика как молния. Он посмотрел на свою заплаканную дочь, все еще обнимающую его колени. Его вопрошающий взгляд был неописуем. И вдруг он проговорил глухим голосом сквозь стиснутые от ярости зубы:
— Нотариус?
Ответ уже дрожал на губах Луизы... Она готова была сказать, но, видимо, какая-то мысль удержала ее; она опустила голову и промолчала.
— Да нет же, еще сегодня утром он хотел посадить меня в тюрьму! — засмеявшись, продолжал Морель. — Значит, это не он? О, тем лучше, тем лучше!.. Ей нечем даже оправдать свою вину, значит, я тут ни при чем, я не виноват в ее бесчестии... и могу проклясть ее без угрызений совести!..
— Нет, нет, не проклинайте меня, отец! Вам я все расскажу, только вам одному. И вы увидите, увидите, достойна ли я прощения...
— Выслушайте ее ради бога! – сказал Родольф.
— О чем она может мне рассказать? О своем бесстыдстве? Пусть расскажет всем, а я подожду...
— Сударь! — воскликнула Луиза, обращаясь к комиссару полиции. — Сжальтесь! Позвольте мне сказать несколько слов моему отцу наедине... прежде чем мы расстанемся, может быть навсегда. И перед вами я все расскажу, наш спаситель, но только вам и моему отцу...
— Я согласен, — сказал комиссар.
— Неужели у вас нет жалости? Неужели вы откажете ей в последнем утешении? — спросил Родольф Мореля. — Если вы хоть немного благодарны мне за все доброе, что я для вас сделал, не откажите вашей дочери в этой последней милости.
После минуты угрюмого и злобного молчания Морель проговорил:
— Пошли!
— Но куда? — удивился Родольф. — Рядом вся ваша семья...
— Куда? — переспросил гранильщик с горькой иронией. — Куда мы пойдем? Наверх, наверх, в мансарду... поближе к телу моей маленькой дочки... Самое подходящее место для таких признаний, не правда ли? Пошли! Посмотрим, посмеет ли Луиза лгать перед трупом своей сестренки. Идем!
И Морель с блуждающим взглядом вышел из комнаты, не оглядываясь на Луизу.
— Сударь, — тихо сказал комиссар Родольфу. — Ради бога, сократите как можете этот тягостный разговор из жалости к несчастному отцу. Вы были правы, боюсь, его рассудок не выдержит, у него и сейчас был уже взгляд безумца...
— Да, я, как и вы, опасаюсь нового и ужасного несчастья. Постараюсь, чтобы это горестное прощание длилось недолго.
И Родольф начал подниматься по лестнице вслед за гранильщиком и его дочерью.
Каким бы ни был странным и зловещим выбор Мореля, он, так сказать, определялся расположением комнат: комиссар полиции согласился ждать у Хохотушки, семья Мореля занимала комнату Родольфа, значит, оставалась только мансарда.
В этот жуткий склеп под самой крышей и пришли Луиза, ее отец и Родольф.
