Часы на ферме Букеваль пробили девять, когда г-жа Жорж тихонько вошла в комнату Лилии-Марии.

У девушки был такой легкий сон, что она проснулась почти в то же мгновение. Яркие лучи зимнего солнца проникали сквозь ставни и занавески из легкого полотна, подбитого розовой бумазеей, и наполняли комнату Певуньи розоватым светом, сообщая ее бледному и нежному лицу легкий румянец, которого ей так не хватало.

— Доброе утро, дитя мое, — сказала г-жа Жорж, усаживаясь на край постели и целуя девушку в лоб. — Как ты себя чувствуешь?

— Лучше, сударыня, спасибо.

— Тебя никто не разбудил сегодня рано утром?

— Нет, сударыня.

— Тем лучше. Этот несчастный слепой и его сын, которых вчера оставили здесь ночевать, захотели уйти с фермы еще до рассвета; я боялась, что хлопанье дверей тебя разбудит.

— Бедные люди! Почему они ушли так рано?

— Не знаю. Вчера вечером, когда тебе стало получше, я спустилась на кухню, чтобы взглянуть на них, но они так устали, что попросили разрешения пораньше лечь спать. Дядюшка Шатлэн сказал, что у слепого, похоже, не все в порядке с головой, и еще наших людей поразило, с какой любовью его маленький сын заботится о своем несчастном отце. Но скажи, Мария, тебя не познабливает? Я не хочу, чтобы ты простудилась, так сегодня не выходи из комнат.

— Простите меня, сударыня, но сегодня в пять пополудни я должна быть в доме священника: он будет меня ждать, я обещала.

— И напрасно: я уверена, ты провела беспокойную ночь. У тебя усталые глаза, ты не выспалась.

— Да, это правда... Мне опять снились страшные сны. Я снова увидела ту женщину, которая терзала меня, когда я была еще маленькой: я проснулась как от толчка, дрожа от страха. Мне стыдна, но я никак не могу избавиться от этой моей слабости.

— И меня твоя слабость огорчает, потому что она заставляет тебя страдать, бедняжка! — проговорила г-жа Жорж с нежным участием, видя, что глаза Певуньи наполняются слезами.

Мария бросилась на шею своей приемной матери и спрятала лицо у нее на груди.

— Господи, что с тобой, Мария? Ты меня пугаешь.

— Вы так добры ко мне, и теперь я стыжусь, что не доверила вам того, что доверила господину кюре. Завтра он вам сам все расскажет, а мне будет очень трудно еще раз повторять исповедь.

— Полно, полно, девочка, успокойся. Я уверена, что в твоей тайне, которую ты доверила нашему доброму кюре, больше достойного похвалы, чем осуждения. Не плачь так, милая, не огорчай меня!

— Простите, сударыня, я сама не знаю почему, но последние два дня у меня порою сердце разрывается... И слезы сами текут из глаз... У меня дурные предчувствия... Мне кажется, со мной случится какая-то беда.

— Мария, Мария! Я отругаю тебя, если ты будешь поддаваться воображаемым страхам. Неужели нам мало настоящих огорчений, которых и так хватает в жизни.

— Вы правы, сударыня. Я виновата и постараюсь преодолеть эту слабость... Если бы вы знали, как я упрекаю себя за то, что не могу всегда улыбаться, не могу быть веселой и счастливой, как любая другая на моем месте. Увы, моя печаль должна вам казаться признаком неблагодарности.

Госпожа Жорж принялась разубеждать Певунью, но в этот момент в дверь постучали и вошла Клодина.

— Что тебе, Клодина?

— Сударыня, Пьер приехал из Арнувиля в кабриолете госпожи Дюбрей; он привез для вас письмо, говорит, очень срочное.

Госпожа Жорж взяла письмо и прочитала вслух:

— «Дорогая госпожа Жорж, вы окажете мне огромную услугу и выведете из большого затруднения, если немедля приедете к нам на ферму; Пьер привезет вас и отвезет обратно сегодня же после обеда. Я поистине не знаю, что мне делать. Господин Дюбрей сейчас в Понтуазе, продает овечью шерсть, так что я могу обратиться только к вам и к Марии. Клара целует свою добрую сестричку и ждет ее с нетерпением. Постарайтесь приехать в одиннадцать часов к завтраку.

Ваша искренняя подруга госпожа Дюбрей».

— Что там могло случиться? — обратилась г-жа Жорж к Лилии-Марии. — К счастью, по тону письма госпожи Дюбрей можно судить, что ничего серьезного.

— Я поеду с вами? — спросила Певунья.

— Нет, это было бы неосторожно, сейчас слишком холодно. А впрочем, это тебя развлечет, — передумала г-жа Жорж. — Мы тебя укутаем хорошенько, и маленькая прогулка пойдет тебе только на пользу.

— Но простите, сударыня, — сказала Певунья, чуть подумав. — Ведь кюре ждет меня вечером в пять часов у себя.

— Да, ты права. Но мы вернемся раньше пяти часов вечера, обещаю тебе.

— О, благодарю вас! Я буду так рада повидать мадемуазель Клару!

— Ты опять! — сказала с упреком г-жа Жорж. — Мадемуазель Клара! Разве она называет тебя мадемуазель Марией, когда говорит о тебе?

— Нет, сударыня, — ответила Певунья, опуская глаза. — Это все потому, что я...

— Ты! Ты просто несчастный ребенок, который все время сам себя мучает. Ты уже забыла о том, что мне сейчас обещала. Одевайся-ка побыстрее да потеплее. Мы еще успеем доехать до Арнувиля к одиннадцати часам.

И, выходя вместе с Клодиной, г-жа Жорж добавила:

— Пусть Пьер подождет немножко, мы будем готовы через несколько минут.