Вот что приснилось Грамотею. Он снова увидел Родольфа в доме на аллее Вдов. В комнате, где бандит претерпел свои страшные муки, ничто не изменилось. Родольф сидит за столом, на котором лежат документы Грамотея и маленький лазуритовый образок святого духа, подаренный им Сычихе.

Лицо Родольфа торжественно и печально. Справа от него молча стоит Давид, чернокожий, слева — Поножовщик, и он смотрит на всех троих с ужасом.

Грамотей уже не слеп, но видит все сквозь прозрачную кровавую жижу, заполняющую орбиты его глаз.

Все предметы кажутся ему окрашенными в красный цвет.

Как хищная птица парит неподвижно над своей будущей жертвой, гипнотизируя ее, прежде чем разорвать и сожрать, над ним царит чудовищная сова с уродливым лицом кривой Сычихи... Она безотрывно следит за ним единственным круглым глазом, пылающим зеленоватым пламенем.

Этот пристальный взгляд давит его непомерной тяжестью.

Мало-помалу, как глаза, постепенно привыкая к темноте, начинают различать вначале незаметные предметы, Грамотей все яснее видит огромную лужу крови, отделяющую его от, стола, за которым сидит Родольф.

Этот неумолимый судья, а также Поножовщик и чернокожий врач растут и растут, превращаясь в гигантов, а когда эти призраки достигают головой потолка, потолок начинает подниматься над ними.

Кровавое озеро спокойно и гладко, как красное зеркало. Грамотей видит в нем свое уродливое отражение.

Но вскоре его образ искажается и вовсе пропадает в закипающих волнах.

От волнующейся кровавой поверхности, как от зловонного болота, поднимается туман, багрово-сизый, как губы мертвеца.

Но, по мере того как туман поднимается и поднимается, фигуры Родольфа, Поножовщика и негра продолжают расти и расти непостижимым образом, все время возвышаясь над зловещим кровавым испарением.

В клубах этого тумана Грамотей видит бледные призраки жертв и ужасные сцены убийств, которые он совершил...

В этом фантастическом кошмаре он видит сначала маленького лысого старичка, в коричневом рединготе, с козырьком зеленого шелка на лбу; в неопрятной, неприбранной комнатенке он при свете лампы считает и выстраивает столбиками золотые монеты.

За окном мертвенно-желтая луна освещает вершины деревьев, колеблемых ветром, и его самого, Грамотея, приникшего к стеклу уродливым лицом.

Он следит за каждым движением старичка пылающими глазами... Затем разбивает стекло, открывает створки окна, бросается на свою жертву и всаживает ей длинный нож между лопатками.

Его прыжок так быстр, удар так мгновенен, что труп старика остается на месте, в кресле...

Убийца хочет вытащить нож из мертвого тела.

И не может.

Он удваивает усилия...

Все напрасно!

Тогда он хочет оставить свой нож в теле убитого.

Ничего не выходит.

Рука убийцы вросла в рукоятку кинжала, как лезвие кинжала в труп убитого.

И тогда убийца слышит в соседней комнате звон шпор и сабель.

Ему нужно скрыться любой ценой, и он готов унести с собой труп ветхого старика, от которого не может оторвать свой кинжал и свою руку.

Но не тут-то было!

Мертвое худенькое тело словно налилось свинцом.

Несмотря на могучие плечи, несмотря на отчаянные усилия, он не может даже приподнять этот безмерный груз.

Шаги за дверью звучат все громче, звон сабель о каменный пол приближается и приближается...

Ключ поворачивается в скважине. Дверь открывается...

И видение исчезает.

И тогда Сычиха взмахивает крыльями и кричит: «Это старый богач с улицы Руля!.. Твое первое дело, убийца, убийца, убийца!»

Наплывает тьма, затем багровое облако над озером крови становится вновь прозрачным, и он видит новую призрачную сцену...

Едва светает, еще клубится темный, густой туман. На откосе большой дороги лежит человек в грубой одежде торговца скотом. Развороченная земля, вырванные клочья травы говорят о том, что жертва отчаянно сопротивлялась.

У человека пять кровавых ран в груди... Он мертв, но по-прежнему свистом зовет своих собак и кричит: «На помощь! Ко мне!»

Он свистит и зовет сквозь эти зияющие раны, края которых шевелятся, как окровавленные губы. Эти пять призывов, пять стонов, одновременно вылетающих из пяти кровавых ран убитого, невыносимо слышать, так они ужасны!

И в этот миг Сычиха снова взмахивает крыльями и, передразнивая предсмертный хрип жертвы, пять раз насмешливо, пронзительно и дико хохочет как сумасшедшая: «Ха-ха, ха-ха...» И кричит: «Это торговец быками из Пуасси... Убийца, убийца, убийца!»

Подземное эхо сначала громко повторяет зловещие вопли Сычихи, но постепенно они замирают, словно уходя в глубины земли.

При последних звуках возникают две огромные собаки, черные как смоль, с горящими как уголья глазами. Они кружатся вокруг Грамотея с яростным лаем все быстрее, быстрее, быстрее, с немыслимой скоростью, подступая все ближе, готовы уже вцепиться в него, но их лай звучит, словно издалека доносимый ветром.

Постепенно эти призраки бледнеют и исчезают, как тени в багровом тумане, который по-прежнему вздымается и клубится.

Новая волна испарений встает над кровавым озером. Она похожа на зеленоватое стекло, полупрозрачное, как воды канала.

Сначала видно только дно канала, покрытое толстым слоем ила с бесчисленными личинками и червями, почти незаметными для глаза, но которые постепенно становятся все больше, вырастают как под микроскопом, обретая жуткие формы, чудовищные размеры, далекие от реальности.

Это уже не ил, а сплошная кишащая гуща, невообразимое переплетение червеобразных, которые наползают и отползают, пожирают друг друга и размножаются в таком множестве и в такой тесноте, что лишь медленные и почти незаметные колебания вздымают поверхность этого ила, вернее, плотной массы нечистых животных.

Над ними лениво и неторопливо течет гнилая, густая, мертвая вода, увлекая в своем тяжелом потоке бесчисленные отбросы из сточных труб большого города, всякую мерзость и трупы животных...

И вдруг Грамотей слышит тяжелый всплеск, чье-то тело упало в канал.

Волна от этого всплеска ударяет ему в лицо.

Сквозь облако воздушных пузырьков, которые поднимаются со дна к поверхности, он видит женщину: она быстро тонет, но все еще отбивается, отбивается...

И видит себя вместе с Сычихой на берегу канала Сен-Мартен: они убегают со всех ног, унося пакет с деньгами, завернутый в черную ткань,

И в то же время он присутствует при всех стадиях агонии злосчастной жертвы, которую они с Сычихой только что бросили в канал.

Но вот, дойдя почти до дна, женщина вдруг начинает всплывать, она поднимается на- поверхность и беспорядочно бьет по воде руками, как человек, не умеющий плавать, когда он пытается спастись.

А затем он слышит громкий крик.

Этот последний вопль отчаяния переходит в глухой, булькающий звук, когда жертва невольно заглатывает воду... и вновь идет ко дну.

Сычиха парит все так же неподвижно и насмешливо повторяет конвульсивный хрип утопающей, как до этого передразнивала предсмертные стоны торговца скотом.

Сквозь дьявольский зловещий хохот Сычиха изображает, как булькает вода: «Глу-глу-глу! Глу-глу-глу!»

И подземное эхо повторяет ее крики.

Погрузившись под воду второй раз, женщина задыхается и невольно делает глубокий вдох, но вместо воздуха снова глотает воду.

И тут ее голова запрокидывается, лицо вздувается и синеет, шея становится багрово-синей и вспухает, руки судорожно вытягиваются, а ноги в судорогах агонии взбаламучивают донный ил.

И тогда ее окружает черное облако грязи, в котором она вновь поднимается на поверхность.

Едва утопленница испустила последний вздох, как на нее набрасываются тысячи микроскопических паразитов — прожорливые и ужасные личинки и черви придонного ила.

Какое-то мгновение труп остается на поверхности, слегка покачиваясь на волнах, затем медленно погружается в почти горизонтальном положении ногами вниз и так между двумя слоями воды начинает сплывать по течению.

Иногда труп поворачивается вокруг своей оси, оказывается лицом к лицу с Грамотеем; в эти мгновения призрак пристально смотрит на него выпученными, остекленелыми, мутными глазами... и его фиолетовые губы шевелятся...

Грамотей находится далеко от утопленницы, но она бормочет ему прямо в ухо: «Глу-глу-глу! Глу-глу-глу!» И сопровождает это жуткое бульканье особым звуком, который производит, наполняясь, бутылка, погруженная в воду.

Сычиха машет крыльями и кричит: «Глу-глу-глу! Это женщина из канала Сен-Мартен! Убийца! Убийца! Убийца!»

Подземное эхо вторит ей, но, вместо того чтобы постепенно затихнуть в. глубинах земли, на сей раз оно словно приближается и становится все оглушительнее.

Грамотею кажется, что зловещий хохот Сычихи раскатывается над всей землей, от полюса до полюса.

Призрак утопленницы исчезает.

Кровавое озеро, за которым Грамотей все время видит Родольфа, приобретает цвет темной бронзы, затем снова краснеет и превращается в печь огненную, наполненную расплавленным металлом. И эта огненная жидкость закручивается гигантским смерчем и устремляется ввысь, все выше.

И вот уже небо от края до края пылает, словно печь, раскаленная добела.

Этот бескрайний, необъятный небосвод одновременно ослепляет и жжет глаза Грамотею, но, прикованный к месту, он не может отвести от него взгляда.

И на фоне этого яростного пламени, раздирающего тело и разум Грамотея, перед ним снова и снова медленно проплывают гигантские, черные призраки его жертв.

«Волшебный фонарь угрызений совести... совести... совести!» — кричит Сычиха, хлопает крыльями и дико хохочет.

Несмотря на невыносимую боль, причиняемую этим бесконечным зрелищем, Грамотей не может оторвать глаз от призраков, проплывающих в пламени.

Он чувствует, как приближается нечто ужасное.

Пройдя все стадии невыносимой пытки, он больше не в силах смотреть на пылающее небо; он чувствует, как его зрачки в наполненных кровью глазных орбитах становятся все горячей, закипают, плавятся, как в огнедышащей печи, и наконец обугливаются в глазницах, словно две капли остывающего железа.

Благодаря какому-то страшному чуду он видел и чувствовал, как его зрачки постепенно гасли и превращались в пепел, а теперь он погружался в изначальную тьму своего прежнего мира.

Но вот внезапно, словно по волшебству, страдания его утихают.

Напоенный ароматами ветерок чудесно освежает его все еще горящие орбиты...

В этом ветре перемешаны все нежные запахи весенних цветов и трав, окропленных росой.

Грамотей слышит вокруг себя легкий шорох, словно ветер играет с листьями, и еще какой-то нежный звон, словно рядом журчит и струится живой ручеек, пробираясь среди камней и мхов.

Тысячи птиц поют и щебечут, выводя фантастические трели, а если они умолкают, то лишь для того, чтобы слышнее были ангельские детские голоса неземной чистоты: они поют странные гимны, и слова их непонятны Грамотею, но эти слова такие окрыленные, что взлетают прямо к небесам и Грамотей невольно вздрагивает.

Чувство душевного покоя, расслабленности и бесконечного благодушия постепенно овладевает им.

Волшебство, чарующее сердце и разум, неизъяснимая душевная чистота, не сравнимые ни с каким физическим наслаждением, опьяняют его.

Грамотей чувствует, как тихонько и плавно парит над землей в эфирной сияющей сфере, поднимаясь все выше и выше на неизмеримую высоту над юдолью людской.

Но после недолгих мгновений невыразимого счастья он вновь погружается в черную бездну своих прежних мыслей.

Он все еще видит чудесный сон, но теперь он всего лишь слепой, беспомощный бандит, который богохульствует и проклинает весь мир в припадках бессильной злобы.

Вдруг слышится голос, торжественный и звонкий.

Это голос Родольфа.

Грамотей содрогается от ужаса: он смутно понимает, что все это ему снится, однако Родольф внушает ему такой непреодолимый страх, что он напрягает все силы, чтобы избавиться от этого нового видения.

Голос звучит, и он его слышит.

В голосе Родольфа нет гнева, он исполнен печали и сострадания.

«Несчастный злодей, — говорит он Грамотею, – час раскаяния для тебя еще не пробил. Один бог знает, когда он придет. Ты еще не претерпел всех мук за свои преступления. Ты страдал, но ты их не искупил, а потому судьба продолжает вершить высшее правосудие. Твои сообщники стали твоими палачами: старая женщина и ребенок командуют тобой и терзают тебя...

Подвергнув тебя наказанию столь же ужасному, как твои преступления, я сказал, вспомни мои слова: «Ты преступник, возгордившийся своей силой... Я отниму ее у тебя. Самые свирепые и могучие дрожали перед тобой... отныне ты будешь трепетать перед самыми слабыми!»

Ты покинул скромное убежище, где мог бы жить, раскаиваясь и искупая свои грехи...

Ты испугался безмолвия и одиночества.

Недавно тебя соблазнила на миг мирная жизнь крестьян на этой ферме, но поздно, уже слишком поздно!

Почти беззащитный и беспомощный, ты вновь с головой окунулся в мутную среду мерзавцев и убийц, потому что боялся оставаться среди честных людей, у которых тебя поселили.

Ты хотел опьяниться новыми злодеяниями. Ты бросил дерзкий и наглый вызов тому, кто решил помешать тебе творить зло и приносить горе ближним, но твой преступный побег был напрасен. Несмотря на всю свою смелость, коварство, изворотливость и силу, ты скован по рукам и ногам. Жажда злодеяний пожирает тебя, но ты не можешь ее удовлетворить. Только что в припадке ужасного и кровавого безумия ты хотел убить свою жену: ведь она совсем рядом, под одной с тобой крышей, она спит, и она беззащитна. А у тебя твой нож, ее спальня в двух шагах, ничто тебе не может помешать, ничто не спасет ее от твоей дикой злобы, ничто... кроме твоего бессилия!

Ты видел сейчас сон и продолжаешь его видеть, который мог бы многому тебя научить, мог бы тебя спасти. Таинственные образы этого сновидения имеют глубокий смысл.

Озеро крови, в котором появлялись твои жертвы, — это пролитая тобою кровь. Огненная лава, сменившая кровь, — это жгучие угрызения совести, которые должны были тебя испепелить, чтобы господь когда-нибудь сжалился над твоими мучениями, призвал тебя к себе и дал вкусить неизъяснимую сладость всепрощения. Но этому не суждено свершиться! Нет, нет! Эти предостережения не пойдут тебе впрок: вместо того чтобы раскаяться, ты будешь каждый день с горечью и проклятиями вспоминать о тех преступных временах, когда ты творил свои злодеяния... Увы, эта постоянная борьба между твоими кровавыми страстями и невозможностью их удовлетворить, между старой привычкой всех безжалостно подавлять своей силой и теперешней необходимостью подчиняться слабым и жестоким существам, окончится для тебя так страшно, так ужасно!.. О несчастный злодей!»

Голос Родольфа прервался.

На мгновение он умолк, словно волнение и страх мешали ему говорить.

Грамотей почувствовал, как волосы встают дыбом у него на голове.

Какова же была его участь, если над ним сжалился даже сам палач?

«Участь твоя столь ужасающа, — продолжал Родольф, — что даже если бы господь всемогущий в неотвратимом гневе своем захотел выместить на тебе одном все преступления всех злодеев на свете, он не смог бы придумать более страшной кары. Горе, горе тебе! Судьбе угодно, чтобы ты узнал, какое ужасное наказание ожидает тебя, и чтобы ты даже не старался его избежать.

Да откроется тебе будущее!»

Грамотею показалось, что он снова прозрел.

Он открыл глаза и увидел...

Но то, что он увидел, поразило его таким невыносимым страхом, что он дико закричал и проснулся, содрогаясь от этого ужасного сновидения.