Самое время для событий — ночь. И уж никак не полдень: солнце светит слишком ярко, тени выжидают. С неба пышет жаром, ничто под ним не шелохнется. Кого заинтригует залитая солнечным светом реальность? Интригу приносит полночь, когда тени деревьев, приподняв подолы, скользят в плавном танце. Поднимается ветер. Падают листья. Отдаются эхом шаги. Скрипят балки и половицы. С крыльев кладбищенского ангела цедится пыль. Тени парят на вороновых крыльях. Перед рассветом тускнеют фонари, на краткое время город слепнет.

Именно в эту пору зарождаются тайны, зреют приключения. Никак не на рассвете. Все затаивают дыхание, чтобы не упустить темноту, сберечь ужас, удержать на привязи тени.

А значит, наша встреча с Крамли на песке перед белой арабской крепостью, то есть прибрежным домом Раттиган, состоявшаяся, когда темные волны бились о еще более темный берег, пришлась на самый правильный час. Мы приблизились и заглянули внутрь.

Все двери по-прежнему стояли распахнутые, внутри горел яркий свет, и пианола с пробитой на валике в 1928 году мелодией Гершвина повторяла ее вновь и вновь, в третий уже раз, для единственных слушателей, нас с Крамли; музыки в доме нам хватило с избытком, но вот Констанции не было совсем.

Я открыл рот — извиниться перед Крамли, что зря его позвал.

— Лакай свое пойло и заткнись. — Крамли сунул мне пиво.

— Так вот, — продолжил он, — какого черта все это значит? — Он перелистал личную Книжку мертвых, принадлежащую Раттиган. — Тут, тут и вот тут.

Он указывал на полдюжины фамилий в красных кружках и с глубоко вдавленными, свежими крестиками.

— Констанция предположила, и я тоже, что люди, чьи фамилии помечены, пока живы, но, возможно, скоро умрут. А ты как думаешь?

— Никак, — отозвался Крамли. — Развлекайся сам. Я намылился в конце недели в Йосемитскую долину, а тут являешься ты, вроде кинопродюсера, сценарии ему слишком пресные, надо бы там-сям уксусу подбавить. Не сбежать ли мне туда прямо сейчас, а то ты глядишь зайцем, который что-то учуял.

— Имей терпение. — Я увидел, что он поворачивается к двери. — Тебе не хочется разведать, кто из этих помеченных до сих пор живет и здравствует, а кто дал дубаря?

Я схватил книжку, а потом кинул обратно, так что Крамли пришлось поймать. Она распахнулась на странице, где громаднейший крест соседствовал с фамилией, годившейся на цирковую афишу. Крамли нахмурился. Я прочел вверх ногами: Калифия. Царица Калифия. Банкер-Хилл. Без адреса. Но с телефонным номером.

Крамли хмурился, но не мог оторвать взгляд от страницы.

— Не знаешь, где это? — спросил я.

— Банкер-Хилл, черт, знаю, знаю. Я родился в нескольких кварталах к северу. Котелок, где что только не варится: мексиканцы, цыгане, ирландцы, у этих окна утыканы дымоходами, белое отребье и черное тоже. Я там бывал, заглядывал к «Каллахану и Ортега, Похоронное бюро». Надеялся увидеть настоящие трупы. Бог мой, Каллахан и Ортега, что за имена, там, среди Хуаресов Вторых, гвадалахарских лоботрясов, увядших розочек с Розарита-Бич, дублинских шлюх. Скопище отбросов!

Внезапно Крамли взревел, разозлившись на себя за дорожные байки и готовность запродать себя в мою очередную вылазку.

— Слышал, что я болтаю? Слушал? О господи!

— Слышал. Почему бы нам не позвонить просто-напросто по всем этим номерам с красными кружками и не узнать, кто упокоился, а кто еще разгуливает?

Не давая ему времени возразить, я ухватил книжку и припустил вверх по дюне к ярко освещенному бассейну при доме Раттиган, где на стеклянном столике ждал телефонный аппарат. Я не решился оглянуться на Крамли, который выжидал, пока я наберу номер.

В трубке послышался далекий голос. Номер больше не обслуживался. Тьфу ты, подумал я, но нет, погоди!

Я проворно позвонил в справочное, узнал номер, набрал цифры и отвел трубку от уха, чтобы слышал Крамли:

— Каллахан и Ортега, добрый вечер. — Глубокий голос с сочным ирландским акцентом был достоин главной сцены Эбби-театра.

Я ухмыльнулся. Глянул вниз: там маялся Крамли.

— Каллахан и Ортега. — Повторная фраза прозвучала громче, с раздражением. Долгое молчание. Я не открывал рта. — Кто там, чтоб тебя?

Не дожидаясь Крамли, я повесил трубку.

— Сукин сын. — Он попался на крючок.

— В двух-трех кварталах от места, где ты родился?

— В четырех, хитрющая морда.

— Ну?

Крамли сгреб книжку Раттиган.

— Книга мертвых, но не совсем? — произнес он.

— А не попробовать ли другой номер? — Я открыл книжку, перелистнул и остановился на Р. — Вот этот, ага-ага, даже лучше Царицы Калифии.

Крамли нахмурился:

— Раттиган, Маунт-Лоу. Что это за Раттиган засел на горе Лоу? Было время, большой красный трамвай возил туда на пикники тысячные толпы — с тех пор, как он упал замертво, минула уже половина моей жизни.

По лицу Крамли пробежала тень воспоминаний.

Я обратил внимание на другое имя.

— Раттиган. Собор Святой Вибианы.

— Святый Иисусе, прах его возьми, какой такой Раттиган затаился в соборе Святой Вибианы?

— Слова утвердившегося в вере католика. — Я рассматривал физиономию Крамли, с которой не сходила теперь хмурая гримаса. — Знаешь что? Я отправляюсь.

Я сделал для вида три шага, и тут Крамли выругался.

— И как ты, на фиг, туда доберешься без прав и автомобиля?

Я не оборачивался.

— Ты меня отвезешь.

Последовало долгое задумчивое молчание.

— Да? — поторопил я.

— А ты знаешь, как найти, где в старые времена ходил этот треклятый трамвай на Маунт-Лоу?

— Меня возили туда родные, когда мне было полтора года от роду.

— Стало быть, ты можешь показать дорогу?

— Запомнил в точности.

— Закрой пасть. — Крамли закинул в свой драндулет полдюжины пива. — Полезай.

Мы залезли в автомобиль, оставили Гершвина долбить в Париже дырки на валике пианолы и тронулись с места.

— Языком не болтай, — распорядился Крамли. — Просто кивай головой влево, вправо или вперед.