ГЛАВА 6
Костик прыснул со смеху, зажав пот ладонью. У него была такая манера смеяться над собственными рассказами. А поболтать он любил, особенно на женскую тему.
— А по началу — ха — выставки, концерты, поэзия. Нравится ли вам Виктюк? Кстати, кто это? Не знаете? Ну, чёрт с ним. Я тоже не знаю. А сама всё ближе и ближе. Я, конечно, тоже сложа руки не сижу. А она мне стишки шепчет. Наверно, Виктюка этого. Ну, после шампанского всегда на поэзию тянет, по себе знаю. Ух… Когда совсем жарко от стихов стало, она давай пуговки на блузке расстёгивать, а потом… Ну, чёрт, а! Так кайф обломать! И чего она ко мне в штаны полезла?! Кино, что ли, насмотрелась эротического? Дура. Хвать рукой… а там ствол. Зараза, сполз, пока тискались и стишки читали. Как завизжит. Не ствол — она. «Мамочки, мамочки!!!» Как будто пистолет в руках никогда не держала. Ну, может, и не держала, но орать-то зачем? Пол-общаги сбежалось. «Ах, Константин, ах, Константин! Вы, наверное, не журналист, вы, наверное, бандит!» Я-то ей грузил, что журналистом работаю, по горячим точкам мотаюсь. Самое ведь интересное, что первая начала. У меня, честно говоря, и настроения не было…
— Рассказывай, — смеясь ответил Гончаров. — У тебя никогда настроения нет. Блудный сын Министерства внутренних дел.
— Не, правда, не хотел. Так, зашёл о поэзии поболтать.
— Слушай, Казанова, ну что в тебе бабы находят? Понятно, будь ты действительно бандитом, который за каждый поцелуй по полсотне баксов отстёгивает. Или Кевином Костнером.
— Любят меня за душу беззлобную и сердце чистое.
— Сказал бы я насчёт души. Духовный малый с большим пистолетом…
— Я бы попросил!
— Заметьте, господа, — поддержал Гончарова Белкин, — товарищ Казанцев чем-то напоминает Наполеона. Тот вроде тоже шпагу в такие моменты не снимал. Костик, у тебя большое будущее. Про тебя рекламу снимут, типа «Всемирная история, банк „Империал“». Казанова Великий. Я, между прочим, пистолет в сейфе оставлял, когда был холостым. Чтобы не уперли или чтоб он не пальнул в самый неподходящий момент.
— Смейтесь, жеребцы, смейтесь. Что ещё от вас ожидать можно, кроме солдафонского юмора?
— Да уж не поэзии Виктюка. Вообще-то, это режиссёр. Ты блесни в следующий раз эрудицией. Когда артистом представляться будешь.
— Ты бы, Паша, лучше вообще помалкивал. Может, тебе про командировку в Томск напомнить? Когда ты в поезде на верхней полке ухитрился. Герой, даже я так не могу. Я забыл, что ты там дамочке на уши повесил? Ах да — мол, член союза художников. Импрессионист. Еду на открытие собственной выставки. Ух, двуликий Анус!
— Кто-кто?
— Анус.
— Костик, анус не может быть двуликим. Это не лицо, это ниже. Двуликий у нас Янус.
— Без тебя разберусь.
— Ну-ну.
— Господа, вас бы кто со стороны послушал, — подал голос Белкин. — Два офицера милиции делятся опытом клейки баб. А как же кодекс чести сотрудника?
— Можно подумать, что у сотрудника между ног жезл гаишный или свисток. Или что это машина для посадки граждан в тюрьму.
— Ты не улавливаешь разницы между служебной и физиологической необходимостью.
— Глупости. Помнишь «мокруху» в общаге? Если б я тогда с соседкой убитого не перепихнулся, до сих пор бы «глухарь» висел. Со знаком качества. Ты думаешь, она мне расклад на допросе дала? Ага! Как же. А «французский насморк» я, между прочим, потом за свой счёт лечил!
— Взял бы с оперрасходов. Написал бы рапортину. Так и так, заработал гонорею на службе Отечеству. Прошу возместить расходы на лечение. Подписали бы в одни ворота.
Спор прервал вошедший Таничев. Следом плёлся Николай Филиппович, хозяин квартиры на Вишнёвке.
Все как по команде смолкли, не желая раскрывать посторонним ушам маленькие секреты оперативно-розыскной деятельности.
— Садись, — кивнул Петрович на свободный стул.
Хозяин сел.
— Слышь, мужики, мы, по-моему, с товарищем не до конца разобрались. Он нас, кажется, своей клубникой с истинного пути сбивает.
— Ах вот оно как?! — гневно-удивлённым голосом произнёс Белкин. — Он у нас, значит, двуликий Анус. Товарищ, тебя разве не предупреждали, что врать в данном кабинете опасно для жизни? Ты плакатик на двери видел?
Николай Филиппович опасливо оглянулся на двери.
— Поэтому на раздумья даётся минута. Как в «Что? Где? Когда?»
— А, а потом?
— Потом бить будем, — цинично-спокойно ответил Белкин. — А ты что хотел? Чтобы поговорили и отпустили? Спасибо, Николай Филиппович, вы нам очень помогли. Если вдруг что вспомните, обязательно позвоните. Обязательно… Нет, уважаемый, такие разговоры нынче не катят. Время не то. Потому что этого самого времени чертовски не хватает, ввиду резкого увеличения преступности и такого же резкого уменьшения процента раскрываемости. Товарищ Анус, вы, кстати, думайте, минута идёт, а я вроде рекламной паузы.
— А я читал в газетах, что сейчас в милиции не бьют…
Присутствующие переглянулись.
— Ну, правильно пишут, — вновь ответил за всех Вовчик. — Конечно, не бьют. Всех подряд. А то уж совсем бы нелепо было — приходит человек в милицию с заявой, а ему в морду… Нонсенс. Само собой, никто не собирается лупить и тех, кто чистосердечно рассказывает о своих подвигах или подвигах сограждан. Но, к сожалению, много и таких, кто предпочитает врать или недоговаривать. Тут уж никуда не денешься. Приходится по брюху. В конце концов, вся история юриспруденции говорит об эффективности этого метода. И самое обидное то, мужичок, что, может, в другой раз я б с тобой и стаканчик пропустил, и за жизнь покалякал. Может, ты в самом деле хороший мужик, в душе… Но как говорил Бумбараш: «Не в тебя я стреляю, а во вредное нашему делу донесение». Потому что не мне это надо, мужичок, и, вон, не Паше, не Петровичу… Убийца, знаешь ли, сейчас жрёт, гуляет, баб трахает… А парнишке тому едва восемнадцать стукнуло. Так-то, знаешь ли. Настроение у нас сегодня не важнецкое. В общем, всё, время вышло. Давай. По существу заданных мне вопросов могу пояснить следующее… И всё в том же духе.
Николай Филиппович начал нервно мять в руках свою кепку:
— Вы только не подумайте, что я испугался. Вас испугался. Но вот сами же говорите, что сейчас творится…
— Понимаю, дорогой, понимаю. Жизнь нынче действительно стоит не дороже баночки «Краша». И, честное слово, мне порядком надоела всякая высокая болтовня о моральном долге помогать органам правосудия, потому что даже пацан сейчас знает: лишнее слово здесь — лишний шанс получить пулю там. И все дружно молчат. Кричат только, когда их грабят или убивают. А что кричат, а? «Милиция!» — кричат. Никто ещё не кричал: «Тамбовцы-казанцы! Меня грабят, помогите!» Верно? Но ты, Филиппыч, пойми, что, была б кому-то нужда заставить тебя всё забыть, давно бы заставили. Без уговоров или денег. Плавал бы ты сейчас где-нибудь в голубых озёрах Ленинградской области с верёвкой на шее. Так что не дрейфь. Не такая ты птица, чтобы на тебя охоту устраивать. А что касается терзаний твоих, то никто здесь не собирается перед тобой протокол класть и расписываться заставлять. Как говорил товарищ Жеглов: «Ты уж скажи, а я постараюсь, чтобы тебя никто на „перо“ не посадил».
Николай Филиппович ещё раз глубоко вздохнул:
— Это из-за Марата, наверное.
— Мы догадались, что не из-за куртки и старых кроссовок.
— Я тогда случайно дома оказался. За продуктами в город приехал. Марата не было. Я в комнату заглянул к нему — вещи упакованы. Решил дождаться. Ведь не собирался съезжать-то! Часов в двенадцать он приехал. Перепуганный весь, дёрганый. Я ему: «Ты что, съезжаешь?» А он не ответил, сам спрашивает: «Коля, ты вчера случайно не приезжал?» Я: «Нет, конечно, на даче был». Он ещё больше занервничал. По квартире долго бегал, потом звонил куда-то, ругался с кем-то на своём, на кавказском.
— Почему ругался?
— Может, и не ругался, но взволнован был не в меру. А после и говорит мне: «Я уезжаю, Коля, давай рассчитаемся». Тогда-то мы и поскандалили из-за электричества…
— Это мы в прошлый раз слышали. Что-нибудь новенькое изобрази.
— Потом в комнату меня пригласил, отстегнул сто тонн сверху платы и говорит: «Запомни, Коля, я у тебя не жил, и ты меня не знаешь. Вот телефон, если кто-нибудь на днях будет меня искать, дай знать. Мне дай знать, а не им». Я ему: «Понятное дело». Всё, потом он укатил.
— На такси?
— На такси. Шепнул на прощанье, что, не дай бог, болтану где, меня из-под земли достанут. Я посидел немного дома — и на вокзал. Клиента искать нового. Вот Юру и надыбал. А на другой день на дачу вернулся.
— Ты звонил после убийства по этому телефону?
— Нет, не стал. Пошли они все подальше со своими заморочками.
— Телефон с собой?
— Нет, он на кухне, на холодильнике стоит.
Пауза. Оперы переглянулись.
— Номер, номер, спрашиваю, с собой?
— Да, да, в кошельке.
Николай Филиппович достал небольшое складное портмоне:
— Вот. Это двойка. У меня почерк такой.
— Расшифруем. Паша, пробей-ка номерок.
Гончаров принялся накручивать диск телефона.
— Ребята, мне-то что делать? — взмолился насмерть перепуганный дачник. — Он ведь догадается.
— Ну и что? Ты ему вот что скажи: я, мол, честный гражданин и не боюсь умереть от ваших бандитских лап. Шучу, дорогой. Езжай на дачу, никто тебя не тронет. Позаботимся. Нам что, лишние «глухари» нужны? Но покамест, однако, продолжим.
Белкин выдвинул один из ящиков стола и достал запечатанный полиэтиленовый пакетик с одноразовым шприцем. В связи с тем, что кабинеты следователей были буквально завалены вещдоками, которые зачастую навсегда терялись в кучах барахла, наиболее важные улики оперы предпочитали хранить у себя.
— Знакомая вещица?
— Вроде шприц.
— Сами видим, что не телефон. Чей шприц?
— Не знаю.
— Как так? Обнаружен и изъят из вашей отдельной квартиры в присутствии господ понятых. Вы, Николай Филиппович, часом не наркоман? Надо бы ваш участочек дачный проверить. Глядишь, снимем урожай дикорастущей конопли.
— Да не мой это шприц. Мне уколы последний раз пять лет назад кололи, когда желтуху подцепил. И то не дома, а в больнице.
— Так чей «баян»-то? Ну, в смысле, шприц?
— Не знаю. Может, Марат оставил? Он же спешил.
— Может. Всё может. Только не хочется мне по новой вам песни петь про дачу ложных показаний. Что за дачу можно лишиться дачи. Ничего сказал? Поэтому идите, Николай Филиппович, и снова думайте. Про дачи. И как говорят наши отечественные бандиты: «Не дай бог случится „непонятка“ — сразу начнётся разборка». Всё, уважаемый, свободен.
* * *
Младенца нашли в мусорном баке. Завёрнутого в рваную белую тряпку с розовыми полосками. Нищий, пытаясь добыть в мусоре что-нибудь съестное, наткнулся на свёрток, а развернув, выронил и убежал.
Младенец был похож на куклу. Вовчик видел как-то в супермаркете такую. С открывающимися глазами и ртом. Сто долларов.
Но это была не кукла. Когда-то живое существо, которое, едва появившись на свет, успело разве что глотнуть воздуха и крикнуть. А потом… Что было потом, может определить только экспертиза.
Белкин осторожно разорвал окровавленную тряпку. Мальчик. Длинная пуповина переплела крохотные ножки. Вовчик выпрямился и огляделся.
— Старый, давай подальше от бака отнесём. Вон, на траву, — обратился он к стоявшему рядом участковому.
— Велели не трогать, пока эксперта с медиком не будет.
— Плевать. Что ж ему, у помойки лежать?! Не мусор же.
Белкин, ухватившись за краешки тряпки, приподнял ребёнка и перенёс на траву.
— Вот суки, — вздохнул участковый. — Зачем рожать-то, если не хочешь? Аборт сделай, а если прозевала, оставь в больнице. Гробить-то на хер?
— Может, мертвый родился?
— Сомневаюсь. Зачем тогда в мусор бросать?
— Да мало ли? Хоронить сейчас дорого.
— Что за житуха?! Чернуха сплошная. Вот что показывать надо, а не «настоящую Америку». Настоящую Россию. Козлы.
К кому была обращена последняя реплика, участковый не уточнил, а Вовчик и не переспрашивал. Русский язык тем и хорош, что одним, весьма простым словом можно очень точно передать настроения и свои чувства.
— Откуда принести могли?
— Да откуда угодно. Вон, две женские общаги, с той стороны ещё одна. И домов куча.
— «Глухарь» значит. По общагам, конечно, можно пробежаться, с комендантами поболтать, а по домам как ходить? Здрасьте, это не вы там в помойку дитё выкинули? Тьфу…
Вовчик снова склонился над тельцем. Сегодняшний случай был, к сожалению, не так редок. Убийства новорождённых — весьма распространённое преступление. И, как правило, нераскрываемое.
— Дождись группу, — немного помолчав, обратился Белкин к участковому. — Я этот подъезд обойду, три окна рядом, может, видел кто-нибудь.
Что именно должен был видеть этот «кто-то», Вовчик тоже не стал уточнять. Всё и так понятно. Козлы.
