ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Катана для Тарантино и мохнатая попа
Егоров был так увлечен беседой с какой-то особой в сиреневом купальнике, что Плахова и Рогова не заметил. Те расположились неподалеку, чтобы было слышно, что вещает старший группы. А тот говорил вещи для милицейского подполковника удивительные:
— В 1953 году жюри фестиваля приняло особое заявление, где выражало восхищение творчеством Уолта Диснея. Старика в это время травили в Америке, и поддержка кинематографической общественности была очень кстати...
Про травлю в Америке Егоров добавил для красного словца. В «Кинокалендаре», откуда он почерпнул много информации о Каннском фестивале, про это ничего не было.
— Надо же! удивилась Кристина.
— Отличилась в том году и советская делегация. Привезли, прикиньте, Кристина, для приема сто двадцать килограммов черной икры.
— Ух ты! Мне бы сейчас хоть килограмм...
— Золотая же пальмовая ветвь впервые присуждена в 1955 году, Кристиночка. И называется она так не для понтов, а в натуре выполнена из золота...
— Обалдеть! Мне бы сейчас хотя бы сто граммов...
— Не то слово!.. А в 1958-м Михаил Калатозов...
— Надо же, как заливает,— удивился Плахов.— Думаешь, гонит? Или это правда все?
— Егорову такое не выдумать. Особенно про травлю Диснея. Наизусть шпарит. Выучил в дороге. Я у него вырезки видел.
— М-да...
Накупались сегодня до посинения. Тело приятно гудело, мышцы ныли.
— Солнце, воздух и вода — наши лучшие друзья, как сказал бы Семен.
Вспомнив о питерских коллегах, Рогов помрачнел.
— И чего делать будем, Вась?
— Можно завтра еще попробовать... Тимофей не отказывается плавать.
— У него сегодня просмотр.
— У Тимофея?
— На солнце перегрелся? У Троицкого просмотр. Премьера!
— А, точно... И что?
— А если уедет? После просмотра снимутся — и в Португалию. На белой мечте...
— Д-а-а... Не подумал... — разочарованно протянул Рогов.— Остается Дворец...
— Кто же нас туда пустит... В калашный ряд... Плахов перевернулся на другой бок и закрыл глаза.
— Я похожу, подумаю...
— А в 1960-м с конкурса была снята картина Жана Люка Годара «На последнем дыхании». Обращаю ваше внимание: без объяснения причин!.. А годом раньше такой же беспредел случился с фильмом Алена Рене «Хиросима, моя любовь». Кстати, тогда же, в 59-м, впервые появляется совместное коммюнике режиссеров французской «новой волны»,— не мог остановиться Егоров.
Ноги у Кристины удивительным образом оказались точно такие, как во сне. Длинные и чуть полноватые, как Егоров любил. И грудь такая... Нормального размера.
— Как много вы знаете! — восхищалась Кристина.— Вы, наверное, не впервые на фестивале?
— Конечно. Из года в год — почетный гость.
— Ух ты! А кто вы? Артист?
— Нет, хотя кое-где снимался... — с деланной скромностью приврал Егоров.
— Да, да... — припомнила Кристина.— Я, кажется, вас видела. Ой, точно! В рекламе! Вы там пиво пили!
— Нет, в рекламе я не снимаюсь,— обиделся Сергей Аркадьевич.— Не мой уровень...
Заснуть Плахову не удалось. Рогов «походил-подумал» очень быстро. Уже через пять минут он тронул Плахова за плечо.
— Поднимайся, хватит мечтать. Есть идея.
— Ну, выкладывай, — сладко потянулся Плахов.
— По дороге расскажу. Вставай. Времени-то мало.
— До чего?
— До сеанса.
Плахов встал и начал одеваться. До сеанса времени и впрямь было не слишком много.
Егоров, увлеченный болтовней, заметил своих коллег только теперь, когда они уже двинули с пляжа.
— Эй! — кликнул Сергей Аркадьевич.— Вы далеко?
— За мороженым,— бросил Рогов.
— Нам купите,— велел Егоров.
— Кто это? — удивилась Кристина.
— Мои ассистенты,— небрежно бросил начальник группы.
Кристина с уважением глянула на Егорова. С каждой минутой этот загадочный солидный мужчина нравился ей больше и больше.
— Тринадцать два раза, один раз наоборот,— брякнул Рогов.
— Чего?..— не понял Игорь.
— Да номер у него...
Они стояли в коридоре отеля перед номером 1331.
— Несчастливый,— сказал Игорь.— Не выйдет ничего...
— Может, это для него несчастливый,— решительно заявил Рогов и постучал.— Тем более что второй раз число «13» было повернуто наоборот.
Белов открыл дверь почти сразу. «Как живой,— подумал Шахов.— То есть, наоборот. Как в кино...»
— Здрасте, Олег Иванович...
— Добрый день, молодые люди... Вам автограф? — устало спросил Белов.
«Трудно все же быть знаменитостью,.— подумал Плахов.— Нигде тебе прохода не дают...»
...В тот же самый момент о том же самом — о проблеме публичности — рассуждал Сергей Шалашов, прогуливаясь по набережной Круазетт с юным петербургским критиком Колей. Шалашов благоволил к Коле, учил его уму-разуму и уж тем более взял над ним шефство на фестивале, куда Коля попал впервые.
— По существу все они глубоко несчастные люди — эти звезды. Если даже мне, достаточно скромному телеведущему, дарят матрешки, то представь себе, какой шквал внимания обрушивается на актеров... Они ни на минуту не могут остаться наедине с самим собой. От них все время чего-то ждут; и им приходится все время играть, носить маску. Быть готовым к блику фотовспышки. Вот что, думаешь, сделает Тарантино... — Шалашов кивнул на идущего навстречу Квентина Тарантино, лауреата «Золотой ветви» за 1994 год.— Что сделает Тарантино, если, ему подарить матрешку?
— Что? — пролепетал юный Коля.
— Он ее съест! — торжественно провозгласил Шалашов.
— Да ну! — не поверил Коля.
— Квентин, привет! — сказал Шалашов Тарантино.
— О, Сергей, хэлло! Как дела?..
— Хорошо. У меня есть для тебя подарок.
— Не может быть! Он не слишком большой? У меня много вещей, и, если ты подаришь мне самурайскую катану, мне будет некуда ее положить!
— Нет, Квентин, это маленькая матрешка. Вот она,— Сергей протянул Тарантино егоровскую матрешку.
— Прекрасная матрешка! Она открывается. И внутри такие же, так? — Квентин стал извлекать матрешек.
Юному критику Коле казалось, что он грезит наяву.
— Ты, как всегда, прав, Квентин!..
— Значит, и ее нужно внутрь?.. Так, Сергей?
— Точно, Квентин!
Тарантино сделал вид, что хочет проглотить матрешку. Коля схватился за сердце. Но в последний момент Тарантино швырнул матрешку за спину, и ее автоматически сцапал на лету чей-то английский бульдог.
И удивленно завращал буркалами: что это я проглотил такое...
— Вам автограф?..— устало спросил Белов.
— Не совсем,— Рогов вытащил удостоверение.— Мы из милиции. Санкт-Петербург. По важному делу.
— Боже мой, и здесь милиция! — ужаснулся Белов.— Ну проходите, коли пришли...
— Сокуров — сильный режиссер,— кипятился Егоров, словно кто-нибудь доказывал обратное. Но Кристина просто смотрела ему в рот и ничего не доказывала.— Да, в фильме про Ленина он допустил историческую неточность. Там показано, как перед умирающим Ильичом расставляют на тропинке грибы, а он тычет в них пальцем и кричит «пуси-пуси», будто сам их нашел. В реальности ему инсценировали охоту — он «стрелял» в птичек из пальца и кричал «пиф-паф». Да, это ошибка! Ну и что?.. Гений имеет право на ошибку! Сокуров — настоящий художник!.. Хотя многие его не понимают. Не доросли. Он приглашал меня на одну картину, но я не смог. Был занят в другом проекте.
И Егоров — как бы случайно — дотронулся до Кристининой коленки. Они уже перебрались с пляжа в уличное кафе. На Кристине был умопомрачительно короткий сарафан. Она пила кофе-гляссе. Возбужденный Егоров хотел пива, но заставил себя ограничиться чаем. Торопиться некуда — впереди целый вечер...
Прямо ток через весь организм, честное слово! Нет, какая девушка!.. Красивая, соблазнительная, умная, умеет слушать (генерал Сан Саныч часто говорил, что это первый признак ума), интересуется кинематографом.
— Обалдеть! — воскликнула Кристина.— И все-таки, Сергей, кто вы?..
Как страховой агент, Кристина любила определенность. Загадочность собеседника ее слегка смущала.
— Если вы составите мне компанию на сегодняшний просмотр, обязательно узнаете,—торжественно объявил Егоров.
— Но у меня нет билета...
— Я вас приглашаю,— махнув рукой, Егоров едва не снес со стола маленькую вазочку с желтым цветком, названия которого он не знал. Но обратил внимание на цвет — цвет разлуки. Быстро переставил цветок на соседний столик.
— Вы серьезно?! — едва не взвизгнула Кристина.
— Абсолютно,— Егоров помахал билетом.— Такими вещами не шутят. Пригласительный на две персоны. Вы украсите фестиваль.
— Ой...— Кристина схватилась за сердце.—Тогда мне надо успеть подготовиться. Представляете, у меня страшная трагедия.
— Что случилось? — мужественно спросил Егоров, готовый прийти на помощь.
— В номере нет фена. Хотя турфирма гарантировала. Вернусь, такой скандал устрою!..
В голосе ее зазвучал металл. Верилось, что скандал турфирме она и впрямь устроит.
«Решительная»,—с умилением подумал Егоров.— Надо помочь ей в Питере. Навести хорошенького шухера на эту горе-фирму».
— Вам и без фена хорошо... — начал Егоров, но в этот момент Кристина разревелась. С места в карьер. Слезы потекли мгновенно, как по заказу. Как кран повернули. И так же обильно, как водопроводная вода. Прямо струями... Кристина упала лицом на столик (Егоров едва успел убрать чашку кофе), трагически расплескав волосы. Все ее гибкое тело судорожно вздрагивало. Как рыба на песке.
— Нет фе-ена! — выла Кристина.— Обману-ули! «Впечатлительная,— с еще большим умилением подумал Егоров.— Эмоциональная!»
Утешая Кристину, он имел возможность подержаться за самые разные части ее тела.
И Кристина ничего против не имела.
Утешать ее, однако, пришлось добрых полчаса. Егоров аж вспотел. Думал: «Чувственная!»
Успокоилась страховой агент столь же стремительно, как завелась. Будто на кнопку нажали. И слезы мгновенно высохли.
«Умеет взять себя в руки,— подумал Сергей Аркадьевич.— Ах, что за девушка! Подарок судьбы! И одна в номере живет!.. Не то что мы в нашей общаге».
— А что за фильм? — спросила Кристина совершенно нормальным голосом.
— «Герой нашей эпохи». Про б... бизнесменов, Наш, отечественный фильм. Единственный на фестивале фильм из России. Билетов было не достать. Белов в главной роли.
— Олег Белов?! — взвизгнула Кристина.
— Неплохой, кстати, парень. Мы вчера с ним обедали... икрой морского ежа.
— И как икра? — заинтересовалась Кристина.— Вкусная?
— Между нами: порядочная дрянь. Просто давно собирался попробовать. Вообще же я не люблю всю вот эту... экзотику. Всех этих, извините за выражение, анчоусов. Я сторонник простой пищи. Картошка, пельмени, устрицы...
В действительности любимой пищей Егорова были биточки из столовой главка. Он ел их пять раз в неделю. А пельмени только два раза — по субботам и воскресеньям. Зато яичницу — семь раз в неделю — каждое утро. Сергей Аркадьевич был солидным мужчиной и не любил менять привычки. Пару лет назад его научили класть в яичницу не только соль и колбасу, но и помидоры: это было настоящим переворотом в питании подполковника.
— Ой! — всплеснула руками Кристина.— А я тут такое читала в романе. Такое!.. Под Москвой, оказывается, есть «Клуб А». Не слыхали?
— Нет,— но могу «пробить».
— Что сделать?
— Достать информацию.
По Москве ему было труднее «пробить» информацию, но если женщина попросит...
— Так вот там уже есть информация. Прямо в романе. Представляете, Сергей, там в меню исключительно животные и растения из «Красной книги». Исчезающие виды! И там собираются всякие богачи и едят несчастных зверушек и рыбок, а иногда съедают даже последний экземпляр того или иного зверя... Это безумно дорого, но богачи столь безжалостны и богаты, что...
С той же энергией, с какой чуть ранее слезы, из девушки понесся водопад слов. И рассказывала она так же увлеченно, как весь день слушала Сергея Аркадьевича. Он не вникал в ее сумбурную речь. А просто любовался, любовался...
И думал, что сегодня будет хороший вечер.
Олег Белов, в отличие от Тимофея Пастухова, милицию не слишком жаловал. Опыт у него был, скорее, отрицательный. С год назад у его племянницы в обменном пункте в Москве выхватили из рук кошелек. Вернее, возле обменного пункта, едва она вышла на улицу. Было ясно, что грабители «пасут» перспективных жертв внутри заведения, что нужно отсмотреть записи видеокамер... Но в милиции даже заявления не взяли. Сказали, что такие преступления не раскрываются.
Конечно, и милиционеры бывают разные... но. Эти вот питерские попались больно уж бестолковые.
— Как же я вас проведу? — кипятился Белов, размахивая дорогой сигарой.— Вы в своем уме? Это ж не Москва. Контрамарку не выпишешь. Это Каннский фестиваль!
Белов подозревал, что офицеры «убойного» отдела недооценивают всемирно-исторического значения Каннского фестиваля.
— Хотя бы одного! — не отставал Рогов.— Билет же на двоих.
Билет лежал на журнальном столике. Прямо под носом у Рогова. Жалкая, в сущности, бумажка. А сколько в жизни порою зависит от таких бумажек? В прошлом году на перроне Московского вокзала убили разносчика газет. Довольно субтильный мужчина-инженер врезал разносчику кулаком в лоб: и насмерть. Долго не верили, несмотря на обилие свидетелей, что это он. Удар был богатырский, а инженер — вовсе нет. Ладно, поверили: всякое случается в состоянии сильного аффекта.
Но откуда взялся аффект? Инженер молчал, как воды в рот. Еле раскололи. Он ехал на вокзал в троллейбусе. Подошел кондуктор. У инженера был проездной, да куда-то запропастился. Инженер отказывался взять билет, продолжая искать проездной по всем карманам. Случился конфликт. Инженер опоздал на поезд. В Москве его ждала неземная любовь. Инженер был в панике и ярости. А тут совсем некстати подскочил разносчик: предложил инженеру не что-нибудь, а свежий номер газеты «Свеча». Есть такая — про интимные знакомства. Вот инженер и...
— И я не один. С женой,— напомнил Белов. Пепел с сигары упал на журнальный столик. Прямо рядом с билетом. Белов этого не заметил.
— Может, она по телевизору посмотрит? — подал Рогов креативную идею.
Белов издал неопределенный звук. Или это тонкое издевательство, или парень того... малосообразителен, так скажем.
Плахов сидел молча. Ему было неудобно. Он и не верил в успех идеи. Не надо было сюда ходить...
Белов неуверенно засмеялся. Засмеялся и Рогов. Смех был натянутый, странный, но такой нелепый, что через минуту присоединился и Плахов. Некоторое время все принужденно хихикали.
— Вы что, шутите? — выговорил, наконец, Белов.
— Нет! Олег Иванович, нам без билета никак,— продолжал наседать Василий.— Дело государственной важности.
— Обратитесь в полицию или в консульство. Пусть помогут.
— Вот,— обиженно сказал Рогов.— Все вы так... Только на словах родину любите.
Белов возмутился. Забыл, что сигарой не затягиваются,—затянулся. Дым попал в горло. Белов закашлялся. Аж слезы выступили. «Вот ведь нахалы ментовские»,— подумал Белов примерно в стилистике своего героя.
Белов никогда не говорил, что любит родину. То есть он ее как раз любил, как умел, но считал, что бахвалиться этим — некрасиво. Так что в этом пункте Рогов попал пальцем в небо.
Нашелся тоже — на патриотизм давить. Еще неизвестно, что у них там взаправду за дело, во Дворце. Может, в кино просто хотят. Или хотят получить халявный билет и загнать у Дворца, а на полученные деньги напиться на пляже. Знаем мы этих питерских! У каждой аптеки — все усеяно пузырьками от настойки боярышника.
— Я в конце концов на фестиваль с фильмом приехал... — насупился Белов.— И тоже страну представляю...
— Хорошо. Тогда передайте, пожалуйста, Троицкому нашу просьбу,— вступил Плахов.
— Боюсь, не получится.
Делать ему нечего, как только пересказывать беглому бизнесмену невнятные капризы сомнительных милиционеров.
— Почему же? — теперь уже Плахов настаивал.
— У меня с ним нет ничего общего.
— Но вы же у него снимались! — напомнил Плахов.
— Я не у него снимался, а у режиссера! — раздраженно сказал Белов.— У ре-жис-се-ра! Я с вашим Троицким не беседовал ни разу! Я — актер, а он... а вы... И пусть каждый делает свое дело! Извините, господа, мне нужно готовиться...
Белов решительно поднялся. Оперативники тоже.
— Пойдем, Игорь, нам здесь делать нечего. Белов едва удержался от комментария типа «Вы очень догадливы».
На бульваре, прямо напротив входа в гостиницу, какой-то затейник танцевал киногероев. Ему заказывали Чаплина или Джеймса Бонда, а он довольно смешно пародировал персонаж. Вокруг собралась изрядная толпа.
— С жиру бесятся,— плюхнулся Рогов на скамейку,— одни убивают, вторые их исполняют, третьи вторых пародируют, а мы тут трепыхайся...
— Я ж говорил, бесполезно,— заметил Плахов.
— Все чистыми хотят остаться! — продолжал возмущаться Василий. Прогнусавил, изрядно перевирая интонации Белова: — Ах, я с ним не знаком, ах, фестиваль! Как же, поверили! Не знаком! Все одна шайка!
— Хотя, по-своему, он прав...
— А мы правее... Рогов был непреклонен.— Поэтому вечером идем во дворец.
— Каким же образом? Через канализацию просочимся?
— А что? Я бы просочился, если б на то пошло... Но вопрос, к счастью, так не стоит,— Рогов продемонстрировал Плахову пригласительный билет во дворец.— Смотри. На две персоны...
Плахов ошарашенно взял приглашение в руки. Поднес близко к глазам.
— Ты что?.. У Белова стащил?!
— Он же сам предложил каждому своим делом...
Своим делом Рогов считал, конечно, поимку преступника Троицкого, а не воровство фестивальных билетов.
— Ну, Васька ... — покрутил головой Плахов.— А если б он тебя засек?.. Вот позорище было бы!
— А яхта Троицкого на акватории Каннского залива—не позорище для России?..—произнес Рогов с неподражаемыми интонациями.
— М-да... А тебе раньше воровать-то приходилось?
— Ну,— смутился Василий.— В юности. На базаре. Арбуз однажды, яблоки там...
Еще как-то бутылку портвейна он в универсаме украл, но сейчас об этом рассказывать не захотелось.
— Вот, наверное, Белов рвет и мечет!..— представил Плахов.
— А нечего было... — огрызнулся Рогов.— Он с женой на закрытие сходит. Это еще престижнее, чем какой-то фильм про русских бандитов.
— Ну хорошо,— к Плахову вернулось деловое настроение.— Пусть так. А в чем ты идти собираешься. В своей ковбойке?
Рогов ходил по Каннам в залихватской рубахе расцветки «сон пьяного маляра».
— Надо будет — пойду... Это не строевой смотр...
— Ты забыл — во дворец только во фраке.
— А, точно! Так пошли искать. Должен быть прокат.
— У тебя денег много?
К Плахову вернулись сомнения. Куда ни плюнь — везде засада. Не воровать же деньги теперь. Или, уж если начали...
— Пошли, может, недорого.,. Мне тесть дал стошку. На провансальский корень.
— О, смотри! Вон Тимофей во фраке шурует...
— Точно,— присмотрелся Рогов.— Вот уж верно говорят: как корове седло.
По бульвару и впрямь «шуровал» отважный путешественник Тимофей Пастухов, облаченный в черный фрак. И сидел этот фрак на путешественнике, по меткому замечанию Василия, как элемент конской упряжи на представительнице женского пола крупного рогатого скота.
— Может... того? — предложил Плахов и заглянул в глаза Рогова.
— Чего — того? — не понял Василий.
— Ну если уж мы встали на путь преступлений... Привяжем его к кровати. В рот кляп...
— Кого?! — ужаснулся Рогов.
— Тимофея, кого! И один фрак есть. А он пусть океан бороздит... на благо России.
Рогов задумался. С подозрением глянул на Шахова. Тот был совершенно серьезен.
— Как же он будет бороздить, привязанный к кровати?
— Ну, мы его завтра развяжем. Или в отель позвоним, скажем: там у вас путешественник привязанный лежит.
— Допустим,— согласился Рогов, хотя и с большим сомнением в голосе,— А второй фрак?
— Ну., к Белову можно вернуться. Его скрутить.
— Его искать будут,
— Здесь таких звезд — раком до Парижа не переставишь. Кому он нужен, кроме жены? А жену мы тоже скрутим.
— Он нам больше не откроет! — продолжал сомневаться Рогов.
— А мы под предлогом билет вернуть.
— Ага, дескать случайно стибрили, извините. Ну тебе шутить, Игорь. Давай лучше узнаем, где наш Магеллан приоделся. Эй, Тимоха!
Тимофей оглянулся, важной поступью подошел к землякам.
— И как я вам?
— Ален Делон прямо,— похвалил Плахов.— Жан Габен.
— Пьер Карден,— подхватил Рогов.— Эти еще... Ричард Гир и Фрэнк Синатра.
— Ну и на пугало огородное чуть-чуть похож,— закончил Плахов.— Ты так в путешествие только не одевайся, рыб распугаешь. Не из кого будет пресную воду давить.
— Да я понимаю... — вздохнул Пастухов,— Не мой стиль! Но что делать — правила...
— Ты скажи лучше, где ты такой клифтец отхватил? Напрокат?
— Мне организаторы выдали...
— А-а... — разочарованно вздохнул Рогов.— То есть, где прокат, ты не в курсе?
— Почему, в курсе. Я еще в Москве записал адресок... на всякий случай.
— Так давай же!
Пастухов выудил из штанов бумажку с адресом.
За прилавком «адреска» возвышался восточный человек неимоверной комплекции и устрашающего вида. Было ощущение, что если он что и сдает напрокат, то автоматы Калашникова и ручные гранатометы. А из одежды — разве что пояса шахидов. Но за спиной человека висели все же фраки и вечерние платья.
— Бонжур, мсье,— слегка поклонился человек.
— Бонжур,— бодро начал Рогов и замялся.— Э-э... Игорь, спроси, сколько фрак на пять часов стоит?
— Мсье, хау матч... — заговорил Плахов.
— Вы русские? — перебил Игоря человек-гора.
— Да, из Питера... —удивился Плахов.—А вы тоже... русский?
— Относительно,— усмехнулся хозяин. Говорил он со сложным, «неидентифицируемым», как сказали бы Анри и Рогов, акцентом.— Я армянин. Я из Ростова. Что, фраками интересуетесь?
— Если можно...
— Как нельзя, слушайте! Можно и еще раз можно! Как может быть нельзя? Вы думаете, Вазген такой старый дурак, что стоит целый день за этим прилавком на фоне фраков из удовольствия стоять за прилавком на фоне фраков? Плохо же вы думаете о старике Вазгене! Да, он любит свой прилавок и свои фраки, но он любит и свой бизнес. А как может, я вас спрашиваю, произойти мало-мальский бизнес, если я буду говорить клиентам — нельзя мои фраки?! Никак не может в такой ситуации произойти бизнес! Мои фраки можно! Выбирайте! Все с иголочки... Размер подберем. Можно! Как нельзя? Можно!
Казалось, человек из Ростова лопнет от перехлестывающих эмоций.
— А хау все-таки матч... Тьфу, сколько стоит? — уточнил Рогов.
— Самые низкие цены на побережье. Комплект двести евро в сутки.
— Сколько?!
— Двести евро за комплект. Двести! Любой фрак!
Оперативники даже ответить ничего не смогли. Переглянулись. Рогов покашлял. Молчать было не слишком удобно. Плахов автоматически спросил:
— А что входит в комплект?
— Вах, в него входит весь комплект! — махнул руками Вазген, едва не сковырнув с низкого потолка люстру.— Весь полный комплект входит в комплект! Бабочка жу-жу, пластрон... Это рубашка по-русски.
— Понятно...
— И штиблеты вам не помешают,— хозяин критично оглядел обувь оперативников.— Это по-русски туфли. Если берете два комплекта, будет скидка. Что, Вазген когда-нибудь был против справедливых разумных скидок? Никогда не был против!
— Какая скидка? — ухватился Рогов.
— По десять с пары. С каждой пары — целых десять евро!
Рогов разочарованно фыркнул.
— Уговорил, земляк,— по пятнадцать!.. Это будет более высокая скидка! Пятнадцать евро с каждой. С каждой пары для вас! Итого сто восемьдесят пять евро за комплект! Клянусь Араратом, дешевле не найдете. Это очень недорого.
— Но только не для милиции,— вздохнул Плахов.
— Вы что, из органов?! — аж взвился хозяин. Едва не подпрыгнул.
— Из органов, из органов... — осторожно буркнул Рогов. Уж очень... так сказать, своеобразно выглядел хозяин. Как бы чего не учудил. А то придется и этого захватывать — а зачем он нужен...
— Так что же вы сразу не сказали?! Дорогие мои! Великолепные! Вазген любит свой бизнес, но ради вас он готов сделать скидку в девяносто девять процентов. Это грандиозная скидка, но она того стоит,— Вазген стал жать оперативникам руки.
«Сумасшедший»,— с тоской подумал Плахов.
— Какая скидка? — деловито уточнил Рогов.
— Девяносто девять процентов каждый комплект! Комплект обойдется вам в два евро, всего в два евро каждый комплект! Я бы дал бесплатно, но это должен быть бизнес. Согласны, да? Хотя бы символически — бизнес! А бесплатно — это не бизнес! Но такая скидка... Вы готовы платить по два евро?
— Да, с радостью... Но почему...
На прилавке как-то сам собой образовался маленький серебряный подносик с тремя серебряными рюмочками. И с бутылкой коньяка посередине. В рюмочки, впрочем, коньяк тоже уже был разлит. Оперативники не успели заметить, как и откуда ловкий армянин вытащил этот аппетитный набор. Выпили — почти автоматически. И рюмки вновь оказались наполнены.
— Почему? Он еще спрашивает почему, да! Да потому что всем, что у меня есть, я вам обязан, дорогие мои органы!
— Как это? — спросил Рогов.
— Если бы не вы, я бы никогда не оказался в этом раю. А вы ведь не будете спорить, что это рай. Лазурный рай! Вы не будете с этим спорить, потому что спорить с этим глупо, а вы ведь далеко не глупцы... Мне ведь в начале восьмидесятых срок светил, хороший срок, дорогие мои органы!
— За что? — на всякий случай насторожился Игорь.
— Джинсы, джинсы шил на продажу. Замечательные, удобные джинсы. И кроссовки «адидас». Люди носили, им нравились, они были довольны, они покупали!.. Артель инвалидов. Людям нравилось — покупали, ходили на свидания! И ваши друзья взяли меня за мохнатую попу. Меня и два КамАЗа джинсов «Леви Страус». И ко мне пришло понимание. Ваши коллеги открыли мне глаза. Я сказал себе: «Вазген, страна, где сажают за труд, не имеет светлого будущего». И я уехал. Нашел родственников. Для армянина это не проблема. А сейчас с этим как?..
— Нормально. Шить можно,— кивнул Рогов.— И продавать. Нефтью нельзя владеть в особо крупных размерах, но шить можно. Но как вы уехали, если вас взяли за... это...
— За мохнатую попу?.. О, я уехал. Мое дело в Ростове вел следователь по фамилии Кулебяка. Не знакомы?
«Убойщики» переглянулись, пожали плечами.
— Хороший следователь, дай Бог ему здоровья! Предлагаю выпить за этого незабвенного человека. Он согласился взять у меня десять тысяч рублей в полиэтиленовом пакете. И я уехал. А через месяц умер этот человек, который был вместо Брежнева, и стал Андропов. И следователь Кулебяка уже бы не взял у меня тот пакет. Он бы испугался. И я бы не уехал. Так что мне повезло...
— Да уж... — кивнул Плахов.— Вы знаете, у нас скоро сеанс!
— О, давайте торопиться! Ведь вам нужны мои прекрасные фраки! Хорошо, что вы попали ко мне. Всего по два евро. Вот, боюсь, на молодого человека придется ушивать...
Все «русские Канны» примеряли в тот вечер фраки.
Оперативники Василий Рогов и Игорь Плахов, удивленные, с одной стороны, неожиданной удачей, но уверенные, с другой, что удача эта справедлива: ведь им вся эта суета нужна не для собственного удовольствия (была охота фильм про Троицкого смотреть!), а для правого дела.
Отважный покоритель стихий Тимофей Пастухов был недоволен своим внешним видом. Радикально исправить ситуацию он никак не мог — ну не сочетались друг с другом фрак и Пастухов хоть умри!.. Но и сдаваться отважный бродяга не привык. Вот и снимал фрак, и надевал снова, снимал и надевал... Его старший сын Остап был компьютерщиком, и Тимофей со слов сына запомнил, что треть всех проблем решается простой перезагрузкой: выключить компьютер и включить снова. Вот Тимофей и «перезагружался»: снимал и надевал. Снимал и надевал...
Актер Олег Белов вертелся перед зеркалом с сигарой во рту. Ему помогала жена. Фрак сидел на Белове как влитой. Во-первых, это был его собственный фрак, а не какой-нибудь там прокатный. Во-вторых, Белов умел его носить. Актер выглядел безукоризненно, но никак не мог отлипнуть от зеркала. Что-то его смущало. Что-то было не так...
Причина была совсем в другом: глаз Белова зафиксировал в номере кое-какой непорядок, а мозг еще не понял, что это за непорядок. Глаз зафиксировал, что на журнальном столике нет билета на премьеру. Но актер Белов этого еще не осознал.
Телеведущему Сергею Шалашову на фрак было, в общем и целом, глубоко наплевать. Опытный вояжер по фестивалям, он относился к любым капризам организаторов с безразличным пониманием. Главное было не забыть в Петербурге, что положить в чемодан: фрак, если летишь в Канны, или набедренную повязку с колокольчиками, если направляешься на фестиваль в Папуа-Новую Гвинею. И то и другое Шалашов носил с одинаково небрежным изяществом.
Юный киновед Коля из Петербурга, для которого это был первый фрак в жизни, краснел и бледнел от одной мысли, что этот вот молодой человек в зеркале — именно он, Коля, да еще во фраке. И, страшно сказать, в бабочке «жужу». Он не мог оценить: хорошо сидит фрак или плохо. Он просто переживал торжественность момента.
Замначальника штаба, старший каннской спецгруппы Сергей Аркадьевич Егоров был уверен, что если на нем хорошо сидит подполковничья форма, то уж какой-то там фрак запросто будет сидеть как родной. Тем более что свой фрак он взял в Канны из милицейского клуба. Егорова больше волновало другое: через полчаса он вновь увидит Кристину, с которой расстался уже сорок бесконечных минут назад!.. Нужно не забыть ей рассказать, как в шестьдесят восьмом году в связи со студенческими волнениями, которые к моменту проведения фестиваля охватили всю Францию, фестиваль был закрыт на пять дней раньше срока. И даже награды не присуждались!
Бизнесмен и правонарушитель Михаил Демьянович Троицкий нацепил, кроме фрака, еще и очки, чем изрядно удивил Серова...
— Демьяныч, ты что, видеть плохо стал?
— Они с простыми стеклами,— раздраженно ответил Троицкий.— Так, на всякий случай. Дли солидности.
Серов помолчал немного, потом решился и вновь завел обычную свою волынку:
— Слышь, не ходи, а! Ну чё тебе эта премьера? Полчаса улыбок и рукопожатий. Ну зачем тебе это надо? Ты же в кино карьеру не будешь делать...
— А вдруг? — Троицкий развернулся от зеркала и посмотрел на Серова тяжелыми металлическими глазами.
— Да брось... — не поверил Сергей.
— А пресс-конференцию забыл? Мне нужно международное реноме, остолоп.
— А вот скрутят тебя прямо на пресс-конференции, будет тебе реноме... Или пальнет кто...
«Убить его, что ли»,— тоскливо подумал Троицкий. Совсем достал его Серов со своим скулежом. Убивать жалко, конечно, но... Но как же они все надоели... Голова раскалывается. Хоть ампутируй, ей-богу...
Дима, будто прочитав мысли босса, а в действительности сверившись с хронометром, возник рядом:
— Шеф, таблеточки!
Дима вот молодец, хороший пацан. Хотя тоже... «таблеточки»...
— Почему не «таблетки», Димон? — сделал замечание «Демьян Бедный».— Откуда у тебя уменьшительно-ласкательное отношение к этой химической... Троицкий сделал паузу, заглотил лекарство и закончил: — Дряни.
— Так точно, шеф,— вытянулся Дима.— Таблетки.
Уменьшительно-ласкательных слов Троицкий не любил не самих по себе, а как признак холуйства. Особенно раздражала отечественная привычка называть так еду и напитки. Сто пятьдесят граммов водочки, картошечки с селедочкой и огурчиками. И сочку: водочку запить.
Действовало это «очк» безотказно. Троицкий помнил случай один, когда открыл — давно еще, в начале девяностых,— кафе на Литейном, угол Пестеля. Общепита тогда было мало, а народ в кафе почему-то не шел. Повесили рекламу в стихах: «Заходи, мужичок, на коньячок и шашлычок». И повалили толпой! Хотя он, Троицкий, оскорбился бы, назови его «мужичком». Не мужик, не мужчина, а так — мужичок. Тьфу!
— Демьяныч, ну ее, премьеру! — снова заканючил Серов.
Это он, кстати, придумал тогда стихотворение про мужичка и коньячок.
— Иди на...! — кратко отреагировал Троицкий.
Серов вздохнул, быстро сходил куда-то (вряд ли туда, куда его послали,— туда не успел бы) и вернулся с легким модным бронежилетом:
— Может, тогда жилетик наденешь? Тоже для солидности.
Вот опять: «жилетик».
— Ну кто пальнет? — задумался все же Троицкий.— Из чего? Там же на входе рамка.
— Наши при желании зенитную установку пронесут,— Серов руками показал что-то большое: видимо, зенитную установку.— А жилетик не помешает.
— Дожил...— поморщился Троицкий.—Я раньше даже на стрелки без него ездил. А тут во Дворец. На собственное кино...
— А чего стесняться? — Сергей понял, что шеф согласится, если еще немножко надавить.— Все звезды в таких ходят. Легкий, пластиковый, специально под фрак сделан.
«Жилетик» и впрямь оказался хорошим. Легким и плотно облегающим. И, по-своему, красивым. Жаль только — под фраком не видно. Хотя можно, конечно, на пресс-конференции эдак ненароком распахнуть фрак.
Троицкий усмехнулся, вспомнив случай из бурной молодости: когда на заседании совета директоров крупного строительного треста он что-то доказывал — исключительно в рамках логики, приводя какие-то цифры, ссылаясь на нормативные акты. И во время выступления «случайно» обронил на пол пистолет. И, не прерывая речи, спокойно подобрал его, сунул в карман как ни в чем не бывало и продолжил ссылаться на нормативные акты.
С его точкой зрения все тогда согласились.
— Вазген, вы и Форду костюм шили? — Плахов сделал последний маленький глоточек.— Вкусный у вас коньяк.
— Настоящий коньяк, да! Разве стал бы старый Вазген пить плохой коньяк?! Из Еревана привозят — тот, конечно, лучше, да, клянусь Араратом! Но французский — тоже ничего... Да! Пить можно, как говорили в Ростове. Игорь, не стесняйся, наливай еще...
Игорь бы налил еще. И коньяк был превосходен, и уютно очень было в ателье смешного армянина.
— Нельзя! — с сожалением вздохнул он.— Работать еще сегодня.
— Вот-вот, ты там не переусердствуй,— Рогов тоже хотел коньяку, но приходилось вертеться перед зеркалом. Самый маленький фрак оказался откровенно велик. Вазген хлопотал вокруг Рогова с ножницами и иголками.—А что там за Форд? Автомобилист или президент?
— Нет, актер,— Плахов вновь посмотрел на фотографию, где Вазген был изображен вдвоем с Харрисо-ном Фордом.— Который Индиана Джонс.
— Круто,— оценил Рогов.— И что — шили?
— А, нет, не шил! Пуговица оторвалась. А он мимо шел — зашел. Я ему этот пуговица так приделал, что мама родная не оторвет! А костюм бы я ему сделал — о-ля-ля. У него, не поверите, дрянь какая-то была — или Карден, или Ромео Жижли, такая... туфта!
Хозяин аж сплюнул. Оставил на секунду Рогова, наполнил три рюмочки.
— Глядите, очень небольшие рюмки! О, если бы они были большие! Нет, они совершенно, абсолютно, категорически небольшие! Выпьем! За дружбу и кинематограф!
Рюмки и впрямь были крохотные. Оперативники переглянулись и выпили.
— Последняя,— предупредил Плахов.
— Вазген, час до просмотра,— Рогов поглядел на часы.— Успеем?
— О, час! За час можно гору свернуть!.. Разрушить дворец, построить город... За час можно влюбиться, жениться, сделать ребенка, разочароваться, развестись и влюбиться в другую! В молодости Вазген за час... О, молодость! — махнул он рукой.— Вот, выберите пока «бабочки».
Плахов взял развязанную «жужу» как мышку за хвостик.
— Никогда не носил...
— Вазген, ты не знаешь, где можно купить прованский корень? — вспомнил Рогов.— Мне тесть заказал.
— Эй, ты что? Что за корень, скажи? Никогда про такой не слышал... зачем нужен, как действует?
— Для тонуса, для энергии, и ото всех болячек помогает.
— Василий, дорогой, сколько лет тут живу, рай земной, а не место... Разве бы я тут жил, если бы это был не рай? Ни за что бы не жил! Просто бы умер! Не знаю такого корня.
— Точно, прованский,— настаивал Василий.— В горах у вас растет. Отличная штука!
— Э, надо узнать, клянусь Араратом. Век живи, век учись, как говорят в Ростове. Будем искать твой корень, все узнаем, не горячись, да! А хочешь, в Антибы вместе поедем, там рынок хороший, поедем, узнаем, ты только не плачь.
— Ну я, допустим, не плачу...
Плахов не справился с бабочкой «жужу». Вроде бы простая конструкция, а вот ведь...
— Ты у Форда поучись,— посоветовал Рогов.
Детство свое Вася Рогов провел на окраине города, и в пяти минутах ходьбы располагался пруд не пруд, карьер не карьер — в общем, какой-то заброшенный и запущенный водоем. И недалеко от берега потонул в том водоеме то ли комбайн, то ли бульдозер — в общем, большой забытый механизм. Смельчаки с него ныряли. Высоко — метров пять, или больше. Да еще рядом в воде камни... Опасно, короче.
И вот пришел как-то Вася на пруд в разбитной компании, со старшими пацанами, которые решительно были настроены нырять. Вася сначала нырять отказался, сославшись на честное слово, которое дал тете. Это была правда: тетя прослышала, что подросток из соседнего квартала убился прямо насмерть, прыгнув с комбайна, и заставила Васю поклясться, что он прыгать не будет.
И он поклялся...
Но компания про тетю не поверила и Васю обсмеяла: трус, дескать. Тогда Вася решил нарушить честное слово. Залез на комбайн. Ему было очень страшно. Но прыгнул — что делать.
Похожий случай был в прошлом году, когда Рогову, Максу Виригину и Жоре Любимову пришлось брать троих беглых вооруженных — и к тому же пьяных — отморозков. Отморозки сбежали из изолятора, захватив два пистолета. Был объявлен план «Перехват», бандитов вычислили, окружили в Купчино, и они забились в какое-то узбекское кафе. И от безысходности в пять минут там напились обнаруженным внутри (паленым, кстати, как позже выяснилось) алкоголем, и уже начали палить из окна по прохожим. Так что ОМОНа ждать было некогда — пришлось вламываться в кафе самим. Тоже было страшно. И тоже — «что делать».
— Я боюсь, Игорь,— признался Вася товарищу.
— Поздно бояться...— философски отреагировал Плахов.
— Лучше бы Жора с Максом поехали,— вспомнил Рогов своих смелых друзей.
— Однозначно,— согласился Плахов.— Слушай, Вась, а здесь документы не проверяют?
Мимо прошел Тарантино. Жуткое дело. И ведь понятно, что не померещилось.
Какая-то тетка в бриллиантах. Другая тетка в бриллиантах. Тоже, наверное, какие-нибудь умы турманы. Но ничего не разобрать уже. Красная дорожка впереди — как язык пламени. И бриллиантовый блеск по краям.
— Брось, это не таможня. Представь, как у Тарантино проверяют документы,
Игорь представил, как Тарантино достает документ, а там прямо так, без обиняков, и написано: Тарантино. Черным по белому. Или красным по зеленому.
— На всякий случай: я Белов,— мотнул головой Плахов.
— А я что, жена?..— возмутился Рогов.
— Типа того... Двинули?
— Ну двинули.
И они двинули. Сначала Игорь внимательно смотрел под нога. Черный начищенный до блеска ботинок - как им все-таки повезло с Вазгеном! — на красной дорожке. На ярко-красной. Вокруг столько прожекторов и софитов, столько света, что алая дорожка отливает золотом. Вокруг толпа, приветственные крики... Игорь поднял глаза. Сотни людей машут ему из темноты! А Рогов, шельмец, уже освоился, машет ручкой в разные стороны, что твой Тарантино. Или Олег Белов.
Олега Белова в это время не пустили даже за первый пояс оцепления. Билеты спрашивали уже тут. Напрасно русская звезда махала паспортом:
— Я — Белов! Вот паспорт!.. Мой фильм там, там! Андестенд?.. Вызовите старшего! У меня билет украли!
«Знаем какой там у тебя фильм. По тыще человек в день таких со своими фильмами»,—устало бормотал себе под нос усатый полицейский.
Белову отказывал вежливо и с дружелюбной улыбкой. Все-таки фестиваль — лицо города...
— Пойдем, Олег,— потянула Белова за рукав жена.— Смотри, какая погода хорошая! Давай по морю покатаемся...
В глубине души она даже обрадовалась, что билеты украли. Фильм этот она уже видела, и он ей не понравился, а от светских тусовок у нее начиналась мигрень. Так что хорошо, что удалось избежать натянутых улыбок и выматывающих протокольных разговоров.
Небо над Каннами было высоким и пронзительно-темным, как синий бархат. Белов успокоился, улыбнулся. Поцеловал жену.
— Давай все-таки заскочим на секунду в полицию. Я заявлю. Надо же проучить этих воришек... А то они еще кого-нибудь обчистят.
Выбираясь из толпы, Беловы столкнулись с Егоровым, который волок за руку еле поспевавшую за ним Кристину.
— В 1985 году,— рассказывал он на бегу,— после показа фильма «Детектив» разгневанный зритель с криком «Непонятно!» бросил в лицо режиссеру Годару кремовый торт. «А все-таки вкусно»,— ответил Годар и облизал очки...
— Ух ты! — восхитилась Кристина.— Вот бы сейчас этого тортика!..
Ей было неудобно скакать на самых высоких своих каблуках, привезенных из Петербурга, но слушала она внимательно.
Перед первым кордоном Егоров небрежно махнул билетами: всматриваться в них полицейские не стали. На красной дорожке он сбросил скорость, взял Кристину под руку и пошел уже медленно, вальяжно. Посматривал важно по сторонам, кивал головой. Кристина раскраснелась. Егоров послал кому-то воздушный поцелуй. Думал даже дать автограф, но решил, что это уж слишком. Глянув вперед, он остолбенел — во Дворец только что прошли Рогов и Плахов. Не померещилось?.. Кого угодно он ожидал встретить — Жерара Депардье, Николь Кидман, Софи Марсо, но никак не Плахова с Роговым!..
«Ну я им покажу! — закипел Егоров.— Вот мерзавцы. Надо же! Они у меня попляшут!» Хотя, спроси у старшего группы, что именно он инкриминирует своим подчиненным,— не ответил бы. Разве что прошли «поперед батьки».
— Ваш билет, мсье!
Егоров небрежно протянул билеты охране. Полицейский посмотрел на него удивленно.
— Ваш билет, мсье! — повторил он.
— Нам туда. Во дворец! — расплылся в улыбке Егоров.
Полицейский небрежным жестом приказал отойти.
— Мы в кино! — Егоров еще не понял, что случилось страшное.
Полицейский повторил знак: уже безо всякой улыбки.
— Что происходит, Сергей? — всполошилась Кристина
Егоров засуетился, вся его вальяжность вмиг пропала.
— Сейчас, Кристиночка, сейчас!.. Это какое-то недоразумение... Мы гости фестиваля!
Толпа вокруг дорожки притихла, с любопытством наблюдая за развитием конфликта. Рядом с охраной возник, как из-под земли, агент Перес.
— О, Анри! — обрадовался Егоров.— Представляешь, не пускают... Чего такое?
Анри взял из рук Егорова билет, посмотрел.
— Где вы его взяли?
— Купил... С рук,— тихо, чтобы не услышала Кристина, сообщил Егоров.™ Пятьсот евро отдал — копейка в копеечку.
— Это билеты на дискотеку,— сообщил Анри.
У Егорова отвалилась челюсть. Кристина вскрикнула. Схватилась руками за виски.
— Не может быть,— пролепетал Егоров.— На какую дискотеку?
— На обычную,— Анри еще раз глянул на бумажку: — Нет, не обычную... Это дискотека для гомосексуалистов...
Этого Егоров, по счастью, не расслышал. Кристина в этот момент издала рев, сравнимый с сигналом кареты скорой помощи, и ломанулась назад по красной дорожке...
— Кристиночка! — протянул вслед ей руки Егоров. Не было у него в жизни тридцати шагов хуже, чем те тридцать шагов, что он сделал под свист и улюлюканье публики, покидая ковер фестивального Дворца...
Кристиночка... Он столько всего не успел ей рассказать! Как в восемьдесят восьмом году у фестивального Дворца появилась итальянская порно звезда и член ихнего парламента Чиччолина, одетая лишь в абсолютно прозрачную юбку и две ленточки, которые ее поддерживали. С розовым плюшевым медведем в руках...
Поздние посетители каннского пляжа были удивлены видом взбалмошной стройной блондинки, которая неслась куда-то по песку с розовыми туфлями в руках и кричала так, что крик долетал до бархатных небес:
— Об-ма-ну-ли! Фе-на нет! Би-ле-та нет!..