Глава 4

Кто-то называет такие шляпы «летучая мышь», кто-то – «ночной колпак феи», лично я называю их «велюровый кошмар». Знаете, такие огромные, но с маленькими полями. Такую одно время носила Алла Борисовна. Такая же была на голове моей новой знакомой Анечки. Ничего более оригинального я не заметил. Но судя по тому, что проходящие мимо мужики крутили головами, рискуя свернуть шею, говорило о том, что мне они завидуют. И честно говоря, было чему. Анечку не портил даже «велюровый кошмар». Мы шли по Марата в сторону ближайшей забегаловки, где можно было спокойно заняться делом. Идея, между прочим, моя. Насчет забегаловки. Не стоять же под мокрым снегом и не размахивать крыльями на весь Невский, обсуждая информацию.

Наконец нам повезло. В одном из подвальчиков мы обнаружили достойные апартаменты с надписью «Бистро» и предупреждением «У нас не курят». Я бы на месте хозяев дополнил список: «Не пьют, не колются, не целуются, не едят, не сидят, и вообще зачем вы сюда пришли?»

Однако шутки в сторону, дайте кофе. Анечка начала без подготовки. Обидно. Лучше б с подготовкой.

– Смотрите. – Она протянула мне комок бумаги с дырками по краям.

– Что это?

– Распечатка с компьютера. Витя часто с компьютером работал. Я сегодня его записи прогоняла, ну и наткнулась. Это свежие записи. Вероятно, Витя не успел распечатать. Мы все время на компьютере печатаем, это удобнее машинки. Взгляните.

Я развернул бумагу. Текст был на русском языке. Я отхлебнул кофе и погрузился в чтение, стараясь не обращать внимания на «Европу-плюс» и на Анины реплики типа: «Это вам, возможно, поможет». Честно говоря, в душе я рассчитывал на кое-что другое. Что понравился я Анне до любви и что мучилась она без меня, жить не могла. Ан нет, просчитался. Однако что тут у нас по существу?

«Написано собственноручно на случай каких-либо происшествий лично со мной или с моими близкими». Хорошее заглавие. Прямо завещание.

«Опасаясь за свою жизнь, я излагаю суть конфликта, происходящего в настоящее время и могущего иметь очень неприятные последствия. Около года назад ко мне обратился хороший знакомый Игорь Соловьев, проживающий в указанном ниже адресе. Мы знакомы около пяти лет, связаны с ним вопросами коммерции и рекламы. Игорь попросил в долг сумму в двадцать тысяч долларов. Якобы на очень важную сделку. Обещал вернуть через месяц с хорошими процентами, Своих денег у меня на тот момент не было, но я пообещал перезанять. Я занял деньги у Короленко Бориса, занимающегося сделками с недвижимостью, после чего передал всю сумму Соловьеву. Никаких расписок я с него не брал, но, в свою очередь, не давал и Короленко. По прошествии одного месяца я обратился к Соловьеву по поводу возврата денег. Он попросил об отсрочке. Я перезвонил Короленко и спросил насчет отсрочки. Короленко был недоволен задержкой, но учитывая, что ранее я всегда возвращал деньги в срок, согласился.

Однако спустя еще месяц Соловьев не вернул мне деньги и начал избегать встреч со мной, не снимая трубку и не открывая дверь. Один раз я случайно встретил его на улице, и он заверил, что все остается в силе, что все вернет с процентами и попросил меня еще немного подождать.

Короленко, в свою очередь, тоже напрягал меня, требуя возврата денег. К ноябрю наши отношения испортились, и он стал открыто угрожать и требовать денег. К сожалению, доход, полученный мной от летних сделок, пошел на покрытие старых производственных долгов и на заключение новых контрактов, поэтому я не мог вернуть Короленко деньги из своего кармана. Соловьев к тому времени полностью исчез и откровенно скрывался от меня.

В конце ноября я был избит двумя неизвестными в подъезде собственного дома. Не знаю, связано ли это нападение с Короленко, но судя по тому, что у меня ничего не пропало, я заключаю, что да. Тем более что на следующий день он позвонил мне и напомнил про долг. В милицию я не заявил, потому что парней не запомнил. Два дня я находился дома, сославшись на простуду.

Короленко я пообещал вернуть половину суммы к десятому декабря, после продажи ветчины, сделку на поставку которой я заключил с одной югославской фирмой.

После этого я попытался найти Соловьева через нашего общего знакомого. Встретившись со мной, он вьщал сведения, очень огорчившие и насторожившие меня. Якобы история, произошедшая со мной, не единична. Соловьев последние два года не занимался коммерческой деятельностью, обанкротившись после какой-то махинации. Он напрямую связан с одной из бандитских группировок и, пользуясь хорошим прикрытием, выкачивает у дебиторов, вроде меня, большие деньги. Что за группировка, мой приятель не знает, но кажется, южная. Более того, в начале года в Калининском районе выстрелом в голову был убит один из предпринимателей. И якобы он тоже одалживал деньги Соловьеву.

Происшедший вчера угон моей машины я связываю с еще одним напоминанием Короленко. Однако я не звонил ему и ничего не спрашивал.

Являясь фактически единственным звеном между Соловьевым и Короленко, я опасаюсь за свою жизнь и пишу данное заявление на случай покушения. Куракин Виктор Михайлович». Далее постскриптумом шли адреса и телефоны упомянутых лиц.

Я поднял глаза. Анна внимательно смотрела на меня. Это и понятно – я имею незаурядную внешность.

– Ну как?

– Здесь плохо готовят кофе. А с письмом? Обычная мошенническая история.

Этот способ действительно распространен среди бандитов.

– Но его могли убить из-за этого?

– Откуда я знаю? Смотря что это за Соловьев. Все возможно. Сумма хоть и небольшая, но достаточная, чтобы из-за нее расстреляли не только Куракина, но и, извиняюсь, всю вашу «Аркаду». Шутка.

– Вы обратили внимание, того тоже в голову.

– Обратил. Непонятно другое. Имея подобную, довольно серьезную проблему, Куракин не пытался ни с кем ею поделиться. Я так понимаю, что ни вы, ни кто-то другой из вашей фирмочки не были в курсе этой истории.

– Мне Витя ничего не говорил, это точно. Он мог сказать только Олегу. Они были довольно близки. И если бы вопрос встал очень остро, Вите пришлось бы брать из денег фирмы и посвящать Олега.

– Да уж куда острее. Судя по письму, он рассчитывал на сделку с ветчиной, значит, должен был рассказать все компаньону. Кстати, утром я забыл спросить его фамилию.

– Никольский.

– Вы показывали ему письмо?

– Нет, когда я обнаружила это в компьютере, Олега не было. Он туда, к Вите уехал. Похороны, родители, сами понимаете.

– Да. Значит, эту бумагу, кроме вас, никто не видел?

– Никто.

Я свернул распечатку и спрятал ее в свою хлопчатобумажную пропитку.

– Ну а еще?

– Разве этого недостаточно?

– Это не очень вяжется с историей об угоне.

Анечка чувственно пожала плечами. Как будто я предложил ей нечто соблазнительное. К примеру, конфетку «Чупа-Чупс».

– Я не знаю.

– А зачем Витя возил контракт в машине?

– Он часто возил документы. Наверное, по привычке, чтоб все время под рукой.

– Еще кофе хочешь?

Вот так коварно, незаметно, можно сказать, с подходцами переходим на «ты». После следующей партии вопросов можно будет перебраться в высшую лигу.

Зараза, вопросы кончаются. Да ладно, Я сюда не за этим приехал.

Анечка положительно кивнула в ответ, поэтому я быстренько принес два бокала с «Мускатом».

– Меня, кстати, зовут Кирилл.

– А меня – Аня.

Познакомились. В непринужденной такой атмосферке. Аня сняла «велюровый кошмар». Ничего у нее бантик.

– Такое ощущение, что вы раздеваете меня взглядом.

Это она мне. Человеку, умеющему сдерживать любые порывы и эмоции. Железному, можно сказать, Ларину.

– Я вас уже раздел.

И всем в голову лезут всякие непотребные мысли. Во работка у милиции! Романтика. Бар, музыка, девочки… Когда на улицах беспредел и разгул. Разгул и беспредел. «Только пули свистят по мозгам…» Гоните такие мысли прочь. Во-первых, рабочий день у меня закончился в восемнадцать тридцать, во-вторых, девочка сама напросилась, и в-третьих, такие вот «стрелочки» бывают не чаще одного раза в пять лет. Основная работа – это огурцы в колясках.

– А чем, Анна, мы занимались до секретарской стези?

– Я гидом была в турфирме. Немного знаю английский. Потом фирма закрылась, я попыталась найти что-нибудь со знанием языка. Долго не удавалось. К Вите я случайно попала. Его возле ТЮЗа задели. Я имею в виду его машину. Он не виноват был, я все видела. Когда ГАИ приехала, я подтвердила. Там так разобрались, без протокола. Ребята отстегнули на ремонт, извинились. Гаишникам тоже лишняя работа ни к чему. Витя меня подвез, познакомились. Он как раз секретаря искал. Предложил…

В ход пошло зеленое «Мальборо». Анечку вывеска не смутила. Ментол отбивает запах колбасы, витающий в бистро.

– Жалко Витю. Он хороший человек… Страшно.

Только тут я заметил, что она плачет.

Не, я действительно дурак. Циник и дурак. Кофе, «Мускат». Она же сразу поняла. Сволочи вы, мужики. Одно на уме. «Чупа-Чупс».

– Мне надо идти. Если я найду еще что-нибудь, позвоню.

Она затушила окурок о торец стола и бросила в угол.

– Тебя проводить?

– Как хотите.

Намек понят. Вы, товарищ Ларин вторгаетесь в личную жизнь. О чем вас никто не просит. Дойдем сами, несмотря на гололед и на уличную преступность. Аня открыла сумочку, достала изящное зеркальце, поднесла к глазам и платочком вытерла слезы.

– До свидания.

– До встречи.

Она одернула черное пальто, подхватила шляпку и пошла к дверям. Я повертел бокал с «Мускатом», рассматривая его деревянным взглядом, затем перелил содержимое внутрь самого себя и тоже поднялся.

Анечка уже остановила белый «Скорпио». Напрашиваться в попутчики я не стал, отправившись в противоположном направлении, к метро. Теперь в мою сторону головами никто не крутил. Соглядатаев и коварных шпионов тоже не было. Я никому не интересен. Даже где-то обидно. Когда ты никому не интересен, пора уходить со сцены. Закон конкуренции и рынка, о котором мы мечтаем и грезим. Хотя, может, это и к лучшему, что неинтересен. Вот Куракин был интересен, поэтому теперь в морге, а я вроде неинтересен, зато иду, отражаюсь в витринах. Во, симпатяга какой. Так что, куда ни глянь – кругом Эйнштейн со своей теорией. Но все-таки где-то там, в квадратном корне собственного «я», что-то гложет и пытается выскочить наружу. Хочется интереса. И понимается это не разумом и здравой личиной, а чем-то, что и назвать не знаешь как.

Нет, к черту эту заумную философию. Интересно – не интересно… Смело шагайте верной дорогой, не обращая внимания ни на какие трещины на асфальте! Вы нормальный человек. Как все.

Информацию о долгах-разборках покойного Куракина я слил в убойную группу. Поделился по-братски. Теперь у них появится рабочая версия, над которой они, возможно, и будут корпеть.

Я же работал над жуткой историей о краже пальто из гардероба и вспоминал вечерние глазки Анечки. Такие вечерние-вечерние. Такой невидящий взгляд. Сквозь тебя, в пустоту. Глазки, глазки. «Мне надо идти. Если я узнаю, то…»

Я скомкал испорченный лист и полез за новым. Лист, как оказалось, был последним, придется идти клянчить у соседа за стенкой. Нас тут трое.

Евгений снова был трезв. Он стоял в коридоре и что-то усиленно доказывал начальнику отдела. О, знакомые словечки… Вы, наверное, опять не то подумали. Никакого мата. Почти. Так, иногда, для связки. А словечки другие – «сводка», «информация», «выезжали».

Известный спор за право первой ночи. Кто первый должен передать информацию на телетайп о раскрытом преступлении – Главк или район? Завтра эту информацию прочитает высокое руководство и скажет: «Молодцы, ребята, отметим».

Честно говоря, судя по тому, что они тут обсуждали, отмечать было не за что. Муж зарезал жену и сам сдался. Но это по сути. А по форме, конечно, надо было отметить. «Проведенными оперативно-следственными мероприятиями… группой в составе… задержан и изобличен… Выезжали…» Во, у ребят проблемы. В сводку попасть. Попадешь в сводку – будешь с водкой. Ха-ха, ничего цитата, непременно повешу в кабинете.

– Евгений, хватит делить славу.

Женька мельком взглянул на меня, потом выдал последний веский аргумент в виде всем известного итальянского «бабена мать» и на этой возвышенной ноте закончил спор.

Узкий коридор нашего отдела, право, не лучшее место для светской беседы двух интеллигентных людей. Поэтому мы молча идем в гости к моему сейфу.

– Тебе передали распечатку?

– Да.

– Ну и каково?

– Не знаю. Вполне возможно. Насчет Калининского района не знаю, такой мок-рухи там нет. Ну, чтоб в машине. А Соловьева ребята сейчас «пробивают». К вечеру узнаем, что за юноша.

– Больше ничего нет?

– Допросили Олега, мать. Они не в курсе этого долга.

– А другое?

– На, сам читай.

Женька протянул папку с протоколами. Я пробежал глазами допрос куракинского компаньона. Да, все как и ожидалось. Документы в портфеле все целы, зачем убили, понятия не имею, был хорошим человеком и другом.

Теперь мать. Она уже в городе. Сын звонил, ни на что не жаловался, жениться не собирался, что касается дел, то, естественно, она не в курсе. Ах да, вот вспомнила. Собирался меняться. Квартирой. Любой хороший вариант. Где-то в центре. Поэтому предупредил, что скоро сменится номер телефона. По характеру – человек добрый, спокойный, положительный. Ну, тут все ясно, мать есть мать.

– Все?

– А ты что хотел? Чтоб мы за сутки убийцу нашли? Орел! У нас еще тридцать таких вариаций. До конца года дотянуть бы с нынешним процентом.

Для непосвященных поясняю, это он про процент раскрываемости.

– А бухгалтер?

– Не знаю. Если б с лета в их бухгалтерию врубиться. Лично я даже дебет от кредита отличить не могу. Так что попробуй, влезь туда. А на словах – хороший человек, веселый, жизнерадостный.

– А остальные? Агенты там какие-то, младший бухгалтер?

– Алиби есть не у всех, если считать, что Куракина завалили около полуночи.

– Что значит «если считать»?

– Ну ты ж знаешь нашу медицину?! Плюс-минус три часа. Медики иногда сами спрашивают у нас время смерти. Мы говорим – они в заключении пишут. Агент Женя проживает один и алиби себе обеспечить не может. Остальные ссылаются на родственников. Те подтверждают. Ладно, я в отдел поехал, надо крутиться. Ух, да, кстати… хм… у тебя нет?

У меня, кстати, хм, не было. Опять-таки для непосвященных объясняю – речь идет о горючем.

Я покачал головой.

– Да? Ну ладно. Пока.

Евгений помчался курировать.

Я вспомнил, что ходил за бумагой и не дошел. Но вылезать из-за стола не хотелось. Я откинулся на стуле, прикидывая, где мы с Викой будем встречать Новый год. Хорошо бы поехать на Катары, нарядить Санта-Клаусом пальмочку. Или в Париж. Там тоже красиво. Нет, туда, пожалуй, не стоит, слишком шумно. Хочется чего-нибудь поспокойней. Типа моей од-нокомнатки. Купим елочку за полташечку, нарядим побрякушками, дернем «шампусика», взорвем пару гранат-хлопушек, посмотрим телик. Весело. У Куракина тоже однокомнатка. Интересно, кому она теперь отойдет? Ничего интересного. Она отойдет нашему любимому государству, если таковая структура еще существует. А если в адресе еще кто прописан, то кукиш государству. Прописанному и отойдет.

Я взглянул на крышку стола, где на листочке под стеклом были выписаны телефоны находящихся на моей территории организаций, и меньше чем через минуту соединился с паспортной службой.

– Леночка, это Ларин. Почему гад? Шоколадка, шоколадка… Брось ты взятки брать. Ах, сам обещал? Может быть. Извини, закрутился. Но в следующий раз непременно. Сладкую парочку… Умница, догадливая. Конечно же… Что-что? Какой допуск? Какой вкладыш? С ума, что ль, спятила? О, извини, вырвалось. Кто это придумал такое? Наши с вашими? Понятно. Ладно, кончай. С меня еще «Милки Уэй». Пиши адрес.

Я продиктовал. Леночка начала рыться в картотеке. Артисты, теперь удостоверения или моего нежного голоса недостаточно. Теперь вкладыш к удостоверению будьте любезны. Что вам разрешено в домовом столе смотреть, кто где прописан. Прекрасная идея. Как всегда отличающаяся остроумием и принципиальным подходом. Чтобы вы, лелея злой умысел, не смогли получить совершенно секретные сведения из жилконторы. И как всегда забыли маленький пустячок – обладай я таким умыслом, таких вкладышей в канцелярии навыписывал бы себе полные карманы. Или на «ксероксе» наштамповал. И все, что мне надо, выяснил бы. И со вкладышем, и без вкладыша. И формулировочка в распоряжении небось соответствующая: «В связи с ростом преступлений в области приватизации жилья и недопущением утечки сведений в мафиозные структуры… тыры-пы-ры… – учреждаем вкладыш». Вот так и боремся с мафией вкладышами.

Леночка наконец вернулась.

– Что тебя интересует?

– Куракин был один прописан?

– Почему был, он и сейчас прописан.

– А, ну да…

– Один.

– А кто до него?

– Погоди секунду. Вот. Березовский Михаил Геннадьевич, 1930 года рождения.

– Когда выписан?

– В августе этого года.

– Куда выехал?

– Сейчас. Так, ага, выбыл по месту рождения для воссоединения с родственниками.

– О следующем вопросе догадаешься сама?

– Не дурнее некоторых. Место рождения – Волоколамск, Московская область.

– Адреса, конечно, нет?

– Разумеется. Нам это ни к чему. Скажет – напишем.

– Хата наверняка приватизирована.

– Кооператив.

– И, естественно, продана.

– Вероятно. У тебя все?

– Все.

– Целую.

Быстренько кладем трубку, пока Леночка не вспомнила про шоколадки. На безналичном счету моих обещаний их накопилось, как на кондитерском складе. Я, конечно, не жмот и лично Леночке могу отвалить мешок сладостей. То есть Леночке как женщине, вне ее службы в паспортном столе. А как паспортистка она обязана помогать мне безвозмездно. Я не на себя работаю, а на это, как его, государство.

Так-с. С квартиркой Куракина все, пожалуй, ясно. Очень я сомневаюсь, что пенсионер Березовский вернулся на свою вотчину. Скорее всего, потерялся где-нибудь в пути. В лесах заблудился.

Чтобы окончательно убедиться в этом, в общем-то не вызывающем сомнения факте, я тут же перезвонил в Москву своему знакомому из МУРа, попросил вычислить адресок, если такой существует, и спросить у товарища Березовского, почему это вдруг его потянуло на родину.

Затем еще один звонок – участковому, который, в отличие от меня, территорию обслуживает давно и своих героев не только в лицо знает.

– Березовский? Как не знать. Такого второго поискать надо. Лет пять назад это была первейшая фигура микрорайона по части спекуляции винно-водочными изделиями. В те годы это был весьма распространенный вид заработка. В любое время суток у Геннадьевича можно было взять. Весь доход пенсионер пропивал. Имеет склонность к этому делу. Когда подпольный бизнес стал неактуальным, Геннадьич остался без хлеба насущного и стал пропивать все, что нажил в застойные годы. Я давненько у него не был. Он пьяница безобидный и погоды у меня не делает.

– Не делал, – уточнил я. – По данным паспортного стола, он выехал на родину, под Москву.

– То-то его не видно. Хотя да, он как-то говорил, что хочет квартиру продать. Или обменять, не помню. Очень может быть. Пить на что-то надо, а при его запросах…

– Ладно, пока.

Я все-таки вылез из-за стола. Производственный перерыв.

А не подкинуть ли мне убойному отделу еще одну идейку? Насчет квартирки. Пускай проверят, каким образом убиенный Куракин ее купил. Чего это ради он начал обустраивать личную жизнь, даже переезд затеял? Прятался от кого? Или потому что подвох почувствовал?

А машина? Кто ее дернул? И как Куракин ее нашел? Обидно, кстати. Остался я без «девятки». Попробуй докажи, что он ее мне обещал. Ладно, я не очень-то губу раскатываю на такие обещания. Если верить Анечкиной находке, то он в деньгах ой как нуждался и отказываться в пользу государства от «мокрого асфальта» вряд ли бы стал.

Вот тебе и человек без проблем. Это я про Куракина. Людей без проблем не бывает. День поверхностного изучения его бытия, и пожалуйста – тут заморочка, там заморочка… А если приглядеться? Использовать творческий подход? Лучше не вглядываться. Начнутся знакомые темы – бандиты, налоги, крыши, стрелки всякие. Большие «запутки» с маленькими «непонятками». И в личной жизни – женщины, любовницы, любовники, скандалы, разводы. Копнешь поглубже и думаешь – мать честная, да его еще лет десять назад должны были с товарищем Макаровым познакомить. Который без глушителя.

А сейчас? В нынешний судьбоносный период? Когда именно товарищ Макаров с товарищем Калашниковым решают все «непонятки» и «запутки» на бескрайних Просторах Родины. Без всяких переживаний и угрызений.

«Узелок завяжется – узелок развяжется…» Что, товарищ, проблемка? Сейчас решим все проблемки. У вас очень широкая грудь. Как у мишени в тире…

Однако что это я тут политграмотой занимаюсь, раскрывая глаза взрослому населению? Они и так раскрыты. Учить жизни других – самая большая глупость из всех имеющихся в арсенале прогрессивного человечества.

Так что, товарищ Ларин, воздержитесь. Ваша задача – огурцы и коляски. Хотя ладно, чтоб не обидно было, так и быть, можете вторгнуться в частную жизнь. Но ненадолго – туда и обратно. Без глубокого проникновения и лишнего возбуждения. Да, ну и терминология… Бульварщиной попахивает.

Итак, с молчаливого согласия здесь не присутствующих я начинаю вторжение в частную жизнь. Для чего снимаю трубку, набираю номер и произношу два волшебных слова:

– Алло, такси…