Глава 21

Азамат наконец дергает за ручку, вернее, кольцо, и большая деревянная дверь с трудом поддается, дребезжа досками от усилия. Мы входим в большое темное помещение. Муж нашаривает на стене выключатель и зажигает свет.

– Однако просторная у тебя прихожая, – говорю. Какого размера сам дом, я разглядеть не успела в потемках, но, надо думать, под стать хозяину. И потолки метра три с половиной.

– Да-а, это все замечают, – с гордостью говорит Азамат, оглядывая комнату и дверь, через которую мы вошли. – Ага, дверь он менял… Прогнила, наверное. А что у нас в чулане делается?..

Слева от входа между вешалками приоткрыта дверца в чулан. Азамат заглядывает внутрь и издает разочарованный возглас:

– Бо-оги, какой бардак… Ладно, завтра разгребем.

Мне из-за его плеча видны только какие-то палки-рукоятки, не иначе садовый инвентарь. Эх, матушку бы сюда, уж она бы нам сад сделала по последнему писку моды.

Напротив чулана плетеный диванчик под огромным витражным окном со стрельчатым верхом. Цветным стеклом (или пластиком, не знаю) выложены какие-то диковинные цветы и фрукты, а по кайме народный орнамент.

– Витраж тоже сам делал? – спрашиваю. Азамат перестает ужасаться состоянию чулана и поворачивается ко мне:

– Кого? А, окно? Да, сам. Как ты его назвала?

– Надо же, я знаю на всеобщем на одно слово больше тебя, – хихикаю.

Дальше мы обучаем Азамата слову «витраж», а меня вообще всем домашним названиям на муданжском. После этого мы проходим меж двух галошниц через проем, завешенный пыльной занавеской, в гостиную. Там большое пространство голого деревянного пола, справа украшенное диванчиком, а слева печкой цвета загара, которая частично уходит в глиняную стену. Слева от меня еще одна занавеска, Азамат ее аккуратно отдергивает, чтобы не особенно пылить, – за ней лестница на второй этаж и дверь в туалет.

– Пойду гляну, в каком там состоянии… – бормочет он, скрываясь за дверью.

Я решаю его не смущать и обхожу печку справа. В правой стене еще одна дверь, как я выясняю, на кухню. В дальней – на открытую террасу, а совсем уж за печкой – в ванную, которая тут отдельно и содержит в себе огромную, почти круглую, отделанную пластиком яму и угол все той же печки. Тут, наверное, очень тепло, если протопить. Мне-то уже давно совсем не так жарко, как было в Доме Старейшин, так что я очень надеюсь, что печка в рабочем состоянии. На террасу я только выглядываю, но не выхожу. Там тоже есть какая-то мебель, но ею вряд ли можно пользоваться.

Тут из лестничного закутка возникает Азамат.

– Я открыл воду, – говорит. – Теперь всем можно пользоваться. Арон тут серьезно поработал, – качает головой. – Чтобы необитаемый дом сохранить в таком хорошем состоянии…

– Мало ли, может, тут кто-нибудь жил.

– Не-эт, я бы почуял, – улыбается Азамат.

Ну как скажешь…

Тут, собственно, объявляется Арон, пригнавший машину с тряпками. Азамат пытается его еще раз поблагодарить, но тот только отмахивается и тараторит:

– Вот, перинки привез, свежие, этого лета состриг, а вот, смотри, ковер для общей комнаты, я же старый забрал, а это вот новый, прошлой зимой справил, бери, бери, ты же знаешь, от меня не убудет…

Он оставляет два тюка в прихожей и убегает обратно к машине; Азамат идет помочь таскать, а я тем временем забираюсь на второй этаж по довольно крутой лестнице с двумя поворотами. Лестница только чуть слышно поскрипывает.

С верхней площадки открываются двери в две узкие спальни и одну непонятную захламленную комнату, а также в коридорчик, ведущий к балкону. При каждой комнате свой санузел, как и на корабле. Что ж, неплохо: дом достаточно большой, чтобы развернуться, но недостаточно – чтобы умереть при уборке.

Спускаюсь и обнаруживаю бурную деятельность: Арон подметает пол самым натуральным веником, какой я только в музее и видела, а Азамат развешивает по стенам какие-то занавески.

– А это зачем? – спрашиваю.

– Чтобы о глиняные стены не запачкаться, – отвечает он, пристегивая плотную занавеску под потолком, а потом и у самого пола, к каким-то невидимым крючочкам. Занавеска, собственно, оказывается гобеленом с птицами и зверями. Азамат отходит на пару шагов и окидывает дело рук своих придирчивым взглядом.

– Ты уж извини, что старые… – бормочет Арон с несчастным видом.

– Спасибо тебе большое, – говорю, – за заботу. Очень рада, что у… моего мужа такой замечательный брат!

Я вообще-то хотела сказать «что у меня такой замечательный деверь», но вовремя сообразила, что не знаю слова «деверь» по-муданжски. Арон улыбается счастливой улыбкой идиота и пару раз кланяется мне, тараторя что-то совершенно невнятное. Азамат похлопывает его по плечу:

– Ладно, ладно тебе, она не любит чрезмерного почтения.

Не иначе на меня тут уже молятся… Азамат тем временем обращается ко мне:

– Надо бы съездить на корабль, вещи забрать.

Я как представлю, что опять нужно переться наружу, в холод и слякоть, да еще в эти горы, где ветер…

– А я тебе для этого сильно нужна? – спрашиваю. – Может, ты там возьмешь мое шмотье и косметичку, а я пока тут приберусь?

Азамат открывает было рот, но тут же закрывает: да, дорогой, если бы я не хотела убираться, то и предлагать бы не стала. Пожимает плечами.

– Хорошо, тогда мы сейчас все привезем. Смотри не переутомись тут, – добавляет он с напускной грозностью.

Они с Ароном выходят в прихожую, и я слышу, как Азамат по дороге объясняет, что жена предпочла остаться и заняться нашим обустройством.

– Уберется? – в ужасе переспрашивает Арон. – А она тебя потом в дом-то пустит?

– Как знать, – смеется Азамат.

Когда их становится неслышно, я берусь за дело. Веник так веник, на даче ведь чем-то подобным дорожки подметаем, хотя и пластиковым, конечно, а тут из травы, но это не так важно. Зато быстро согреваюсь, стряхиваю пальто и вешаю в прихожей – так двигаться легче. Конечно, начинать надо было со второго этажа, но на первом все равно одним разом не обойдется, так что ничего страшного. Как всегда, уборочный азарт накрывает меня с головой, так что я даже одной из снятых старых занавесок, как следует промытой в ванной (о счастье, горячая вода из крана, а я-то боялась…) протираю полы в спальнях на втором этаже – кроватей-то нет, все перины прямо на пол стелятся, а дышать пылью совсем не хочется.

Перины представляют собой квадратные зашитые мешки, набитые шерстью. Одеяла – вязаные из нее же. Надеюсь, у меня не будет аллергии, впрочем, от этого дела я закупила огромную партию разных препаратов.

Мужики возвращаются, когда я уже занялась кухней. Посуды тут нет, только пара огромных печных горшков, как на картинках в сказках. И эти еще, ухваты, вот.

Азамат доходит до порога гостиной, задумывается и разувается. И то верно, по ковру можно и в носках.

– Кинь мне тапочки, – говорю.

– Мы еще не все привезли, – сообщает он, извлекая мои тапочки из гигантской сумки, которую затем оттаскивает наверх. Видимо, моя одежда… ох, ну и барахла же у меня теперь… – В машину не все поместилось за один раз, так что сейчас еще поедем.

– Тут совсем нет посуды, – говорю. – А еще я, помнится, покупала всякие моющие средства…

Средства Азамат благоразумно захватил первым рейсом, так что я радостно отправляюсь обрабатывать места общественного пользования бактерицидными жидкостями. Арон только и вертит головой туда-сюда, наблюдая, как я бегаю с бутылочками и губками.

Азамат спускается, морщась.

– Лестница скрипит, перебирать надо… – бухтит. Вот перфекционист! – Арон, у тебя посуды лишней не найдется? А то на корабле вся Тирбишева.

– Думаешь, Тирбиш пожалеет нам пару тарелок? – хмыкаю.

Но Арон уже пустился трещать, как он всю посуду забрал и совсем забыл, ах он растяпа. Мы с Азаматом весело переглядываемся, и они снова уходят.

Пока мужчин нет, успеваю домыть все недомытое и даже распихать свои вещи по шкафам в комнате. Шкафов там много, они все встроенные, с купейными дверями и отделаны изнутри чем-то странным: вроде бы дерево, но уж очень похоже на пенку. Азамат, конечно, сначала привез все мои вещи, а свои только во вторую ходку. Ну ладно, у нас наверняка разные представления о том, что где должно лежать, так что пусть сам раскладывает. Места я ему оставила прорву.

Технику и лекарства пока оставляю внизу, надо сначала решить, где у меня будет кабинет, чтобы не таскать лишний раз.

Вторым рейсом они привозят Азаматовы вещи, посуду, мои йогурты и еще какую-то еду из запасов Арона, на чем он и откланивается, оставив нам машину во временное пользование. У него, дескать, есть запасная. С ума рехнуться.

– Свет мой, – говорит Азамат, приобнимая меня, пока я мою руки на кухне, – чего бы тебе сейчас хотелось?

– Чтобы тепло было, – говорю. – Я тут пока колбасилась, еще как-то грелась, а теперь опять замерзаю.

– Так я сейчас печку натоплю. – Он тут же скрывается где-то в доме, а потом я слышу лязг, скрип и гудение огня.

Выйдя из кухни, нахожу Азамата перед печной дверцей, совсем рядом с ванной. Не знаю уж, чем они тут топят, но горит хорошо и теплом так и веет.

– А почему бы не сделать батареи? – спрашиваю. – Так ведь быстрее и проще, да и по затратам должно меньше выходить…

Азамат пожимает плечами, не отводя взгляда от пламени в топке.

– Люблю, когда в доме живой огонь. Тем более есть блюда, которые без печки не приготовишь. А тебя что-то в этом не устраивает?

– Не, – мотаю головой, – ничуть, только я зажигать ее не умею.

– И это мешает тебе чувствовать себя самостоятельной, – усмехается Азамат.

Мешает, конечно, но я только машу рукой. Кстати, о блюдах. Я наконец-то провяла.

– Давай, – говорю, – разбирай свои вещи и не поджаривайся тут особенно, тебе вредно. А я пока погрею что-нибудь на ужин.

Среди принесенной еды обнаруживается коробочка с чьей-то увесистой голенью и уже знакомыми мне белыми хлопьями, которые я, впрочем, так и не попробовала в «Щедром хозяине». Горячий камень я уже нашла в одном из шкафчиков, осталось приладить его на стержень, торчащий из плиты, и повернуть так, чтобы светился не очень сильно. И пусть кто угодно другой исследует, почему и как оно все работает.

Запах того, что оказалось бараниной, притягивает Азамата, и мы вместе ужинаем за капитальным кухонным столом, как на корабле. Белые хлопья на вкус похожи на очень-очень рассыпчатую картошку. Азамат объясняет, что это чома, прекрасный и всеми любимый муданжский корнеплод, который в теплых широтах выращивают круглый год, но, увы, он совсем не хранится, поэтому его совершенно невозможно брать с собой в космос. Собственно, больше мы ни о чем за ужином не говорим, потому что чома и правда очень вкусная, да и баранина ничего…

Вот за чаем можно и поболтать. Я замечаю, что мы оба все еще не сняли хомы, и меня начинает разбирать любопытство.

– А у тебя хом тоже легким стал? – спрашиваю. И как раньше не поинтересовалась?

– Конечно, – кивает Азамат. – Иначе мы бы недолго прожили вместе, в тяжелом-то браке. А теперь нам легче должно стать, на то и обряд.

Пока я все это осмысливаю и скребу в затылке, он спрашивает:

– Я так понял, ты нам вместе постелила наверху?

– Ну да, – говорю, – если ты не против.

– Я не уверен, что засну сегодня, – задумчиво говорит муж.

– Ну уж я постараюсь, чтоб ты заснул, – усмехаюсь. – А то я одна в незнакомом доме только и буду от каждого шороха подскакивать.

– И чего ты такая нервная? Я просто думал прогуляться по городу…

– Завтра вместе прогуляемся, – отвечаю. – По городу, за городом, где хочешь. Покажешь мне все.

– А ты хочешь посмотреть? – удивляется он. – Ну хорошо, тогда можно и завтра. – Под моим недоуменным взглядом он кивает: – Да, точно, ты ведь и на Гарнете гулять хотела… У нас-то, понимаешь, люди предпочитают по домам сидеть и делом заниматься, это меня все куда-то тянет…

– Ничего удивительного, – говорю. – Мне бы через пятнадцать лет тоже захотелось пройтись и осмотреться. У нас люди гуляют для удовольствия, если время есть, это да.

– Жаль, Алтонгирел этого не знал, – усмехается Азамат. – Он так долго мне расписывал, как я все неправильно делаю…

– Я слышала, – говорю со смаком.

– Точно! – Азамат взмахивает рукой и хохочет. – Ты же все понимала!

Он еще долго смеется и трясет головой, а потом облокачивается о стол и долго на меня смотрит.

– Сегодня такой безумный день, – говорит. – Я чуть с ума не сошел, когда Старейшины нам сперва отказали. И потом эти ребята в трактире… я им еще завтра устрою взбучку за такое хамское поведение. Ты извини, что сразу их не прогнал… просто не соображал ничего. Знаешь, чувство такое было, как будто это все не со мной. И вообще, весь день как сон. А теперь вот, на собственной кухне – вроде бы отпустило немного, возвращаюсь к реальности.

Я беру его за руку через стол, и мы еще долго так сидим, и нам все теплее и теплее.

– Печка прогрелась, – сообщает Азамат. – Давай-ка мыться и спать, если уж гулять ты меня не пускаешь.

В ванной жара, как в парилке, я довольно долго просто лежу пластом, пытаясь привыкнуть к температуре, но прихожу к выводу, что ничего не выйдет, мне просто слишком жарко, чтобы двигаться.

– У тебя есть два варианта, – говорю Азамату, который сидит рядом и деловито намыливается. – Либо открыть окно, либо помыть меня без моего участия.

– Второй мне больше нравится, – без раздумий заявляет он с задорной искоркой во взгляде.

Эге, да кто-то осмелел, я смотрю. Ну что ж, давно пора. Впрочем, на деле он по-прежнему невероятно осторожен, как будто боится, что я растворюсь, если посильнее потереть.

– А где будет жить мой комод? – спрашиваю лениво, пока муж возится с моими волосами.

– Я его пока поставил в мастерской, а ты уж потом сама решишь, куда его. В спальне-то особенно некуда, только если один из шкафов перегородить.

– Мастерская – это на втором этаже, где какие-то мешки и опилки?

– Ну да, у меня на сборы времени еле хватило тогда, а уж убираться – и вовсе некогда было. А брат ничего там не трогал. Он, кстати, не очень тебя напряг? Ты на него как-то странно смотрела поначалу.

Смеюсь.

– Он душка, – говорю. – Просто забавный такой… и я думала, он больше на тебя похож.

– Он на мать похож. – Азамат пожимает плечами.

– А-а, – говорю я глубокомысленно. – В любом случае, даже если бы мне что-то не понравилось, все равно он твой брат, и я рада, что он у тебя есть. Кстати, как по-муданжски будет «деверь»?

– Никак. У нас есть только дети, родители, братья и сестры.

– А… бабушки-дедушки?

– Тоже нету.

– С ума сойти, – удивляюсь вяло. – Это же так неудобно!

– А зачем они? – Муж буксирует меня по воде к крану, чтобы смыть шампунь. – Их видишь-то пару раз в жизни, случайно. Да и братья не так часто рядом живут, это просто Арон с детства привык, что я всегда помогу, если что, и поселиться решил неподалеку, чтобы так и дальше было.

– Так ты его избаловал, – хмыкаю.

– Есть немного, – улыбается Азамат, безуспешно пытаясь прикрыть напускным раскаянием гордость. – Но он хороший парень. Двое детей уже, оказывается.

Последнее мой муж произносит с особым пиететом – впрочем, оно и понятно, тут в детях, видимо, измеряется социальный статус.

Азамат споласкивает меня под гибким краном, бормоча, что душ он обязательно установит в ближайшие дни – я только киваю с идиотской улыбкой и послушно дрейфую по поверхности – и извлекает меня на воздух, попутно заворачивая в полотенце.

– А с твоим… умершим мужем ты тоже вместе мылась? – внезапно спрашивает он.

Всю мою расслабленность как рукой снимает.

– Иногда, – говорю, запахивая халат, – а что?

– Чего ты так испугалась? – хмурится Азамат. – У вас не принято говорить о мертвых?

– Да нет, принято, – пожимаю плечами, стараясь изобразить равнодушие. – Просто ты до сих пор о нем ничего не спрашивал, вот я и удивилась…

Азамат долго на меня смотрит молча, теребит в руках полотенце.

– Я не чувствовал себя вправе, – говорит он наконец. – Но теперь нет смысла откладывать.

– Что откладывать?

– Вопрос про него.

– Какой вопрос?

– Ты знаешь.

Я обескураженно поднимаю глаза, а до сих пор, оказывается, упорно смотрела в сторону, и понимаю, что и правда знаю.

– Я всегда отбивалась, если он пытался поднять меня на руки, – произношу задумчиво. – И когда болела, лечилась так, чтобы он не видел.

Мы снова долго молчим, потом Азамат медленно кивает. Привлекает меня к себе, гладит по голове и плечам, нагибается к моим губам, его огромное тело везде вокруг меня, но тут уже у меня закипают мозги.

– Пойдем, – говорю, – куда попрохладнее. Пожалуйста.

Смеется.

– Ты у меня как редкий цветочек. То холодно, то жарко, но уж если с климатом угадать, расцветаешь всем на зависть.

В спальне у нас с климатом все хорошо, и все же Азамат пытается меня укутать в пару-тройку одеял.

– Ну ты меня еще в перину заверни, – ворчу.

– Перин нет, – жизнерадостно отвечает он. – Только шерсть. Арон ненавидит, когда перья колются сквозь чехол. Он разводит «женских овец», у которых шерсть мягкая и не пахнет, именно чтобы матрацы делать.

– А… – говорю, соображая, что и где я перепутала. – Нам в колледже дифжир переводили как «перина».

– Что ж они у вас там пух от шерсти не отличают? – возмущается Азамат.

Я закатываю глаза.

– Дорогой, ты всерьез думаешь, что у нас кто-то что-то набивает перьями? Из шерсти еще одежду делают иногда, а всякие подушки-матрацы уже много веков с искусственными наполнителями.

– А, ну да, – усмехается он, укладываясь вокруг меня, – никак не привыкну, что такие обычные вещи можно совершенствовать при помощи технологий. У нас как-то принято считать, что технологии – они для войны, ну и для транспорта еще, а все прочее – по старинке.

– Я только рада, что вы догадались модернизировать туалеты, – говорю. – А то пришлось бы тебе совершить прорыв в сфере сантехники.

Мы смеемся, получая столько удовольствия от самого процесса, что вскоре уже забываем, что послужило причиной. Потом я берусь за цикатравин и принимаюсь обрабатывать своего ненаглядного на ночь, а он вдруг заявляет, что ему щекотно. Я решаю, что это хороший признак, и продолжаю втирания – он жмурится, хохочет, пытается пощекотать меня, потом мы много и обстоятельно целуемся, катаемся по теплому ложу, закукливаемся в одеяльный кокон с накаленной сердцевиной, обжигающим тугосплетенным ядром, вечным двигателем на силе трения, шумно дышим в такт резонирующим пульсам, наши слившиеся души вспыхивают двойным светом, ослепляя друг друга, чтобы открыть внутреннее зрение, которое не замечает между нами границы, а чего мы не видим, того и нет, ведь это наше слияние творит миры и пересоздает нас самих – куда-то же надо девать тот бесконечный поток любви, который хлещет из нас, пропитывая жизненной силой всю нашу и пару-тройку соседних вселенных.