Глава 15
Из мемуаров Хотон-хон
Муданг находится в галактике Водоворот, которая в традиционной земной астрономии относится к созвездию Гончих. Это небольшая планета, площадь поверхности только слегка превышает площадь Евразии, но за счет тяжелого платинового ядра сила тяжести там ненамного меньше земной. На планете всего один континент, у которого поэтому нет никакого названия. На обоих полюсах ледяные шапки, хотя на северном подо льдом предполагается суша. Планета довольно далека от местного солнца, поэтому климат там несколько холоднее, чем на Земле, а год тянется чуть ли не два земных года.
Континент и небольшие группы близких к нему островов равномерно скудно заселены. На Муданге всего шесть крупных городов, и только один из них, столица Ахмадхот, переваливает за пять миллионов жителей. В основном же люди живут в крохотных деревнях по три-четыре двора; изредка попадаются более крупные селения по нескольку сот человек.
Столица соединена со всеми крупными городами скоростной монорельсовой дорогой. В экваториальной черноземной зоне также проложены автомобильные трассы, мощенные разновидностью асфальта из местной смолы. На севере и юге, где начинаются леса, дороги почти исключительно грунтовые.
В черноземной зоне хорошо развито овощеводство, практически единственные деревья здесь – культурные фруктовые. В обе стороны прочь от экватора начинает возрастать значение скотоводства, а в самых приполярных зонах – охота. Побережья усеяны рыбачьими поселками. Судоходство законсервировалось на очень раннем этапе: практически все суда гребные и очень небольшого размера, хотя отлично приспособлены для рыбалки и переправы с континента на острова.
Социальная мобильность на планете чрезвычайно низкая, как вертикальная, так и горизонтальная. Общественное положение человека определяется его внешней красотой, а также именем, которое ему дают при рождении Старейшины. Мальчики с именами на гласную (дийнир, «певчее имя») по достижении двенадцати лет имеют право на образование, которое можно получить в одном из крупных городов по трем специальностям: целительство, книжное дело, инженерное дело. Девочки с певчими именами теоретически тоже могут получить образование, но прецедентов пока не зарегистрировано.
Остальные, с обычными, «глухими» именами (пуднир), занимаются сельским хозяйством, ремеслом или – кто победнее – идут в слуги к более обеспеченным. Практически за каждым человеком любого пола закреплено стадо того или иного мелкого рогатого скота, который и является основным источником пищи муданжцев. Количество голов в стаде зависит не только от обеспеченности владельца, но и от места проживания и основного занятия. У жителей черноземных территорий стада, как правило, меньше. Сами хозяева их, конечно, не пасут, а сдают в общее гигантское стадо, управляемое несколькими пастухами, которым за это платят в складчину. У Старейшин есть отдельные очень большие стада, за счет которых существует забавное подобие банковской системы: например, северянин, приехавший по делам на юг, может употребить овцу из местного старейшинского стада, так же как южанин на севере. По возвращении оба должны будут отдать по овце из своего стада в старейшинское.
Совет Старейшин составляется из двух категорий людей один к одному: духовники, завершившие обучение, и просто любые уважаемые мужчины старше сорока, чем-либо заслужившие хорошее отношение соседей и Старейшин. Духовникам запрещается жениться, поэтому подавляющее большинство их – гомосексуалисты. «Светские» Старейшины, наоборот, обязаны быть женаты и иметь хотя бы одного ребенка.
Традиционно Муданг представлял собой некое подобие парламентской монархии с императором во главе и столичным Советом Старейшин в роли парламента. Императорская власть передавалась по наследству по мужской линии, но в случае отсутствия наследника или если он не подходил на эту роль с точки зрения Старейшин и жителей, в столице созывалось народное собрание и выбирало нового императора. Однако два столетия назад джингоши, захватившие Муданг, убили последнего императора, и с тех пор эта традиция не возобновлялась.
Собственно, муданжские наемники появились почти сразу после завоевания и состояли из людей, в наибольшей степени обремененных гражданской совестью. Наемники первой волны категорически не имели никаких дел с джингоши, а наоборот всячески старались расстроить их планы, но следующее поколение, выросшее уже под властью джингоши, оказалось куда более толерантно. Теперь часто можно было наблюдать объединения из джингошских и муданжских наемничьих банд, и в земном сознании эти две нации слились в некое единое представление об опасности в космосе. Тут следует упомянуть, что Старейшины категорически не одобряли кровопролитных восстаний против джингоши и призывали муданжцев к терпению. Муданжские наемники вовсе не порывают с корнями. Даже в открытом космосе они продолжают соблюдать свои обряды и традиции, в составе команды обычно есть ученик Старейшины-духовника, и заветы Старейшин все еще играют для космических наемников большую роль.
Даже формально признавая некоторое свое единство с джингоши, муданжцы все-таки крепко держатся вместе. Одним из проявлений такого единства стали собрания наемников, организуемые раз или два в год на нейтральной территории. На такие слеты собираются по нескольку десятков команд для обмена информацией, опытом, а иногда и вполне материальными приобретениями. Среди капитанов команд нет никакой узаконенной иерархии, поэтому получается круглый стол вообще без ведущего, однако вдумчивая размеренность – неотъемлемая составляющая муданжского менталитета – позволяет всем присутствующим высказаться и услышать друг друга. Собрания организуются втайне, хотя и без видимой причины – посторонним не имеет никакого смысла на них появляться. Однако те посторонние, которым довелось по какой-либо причине поприсутствовать на таком слете, остаются под глубоким впечатлением от невероятной единой силы и величия этой угнетенной нации, подобно тому, как чувствует себя работник ядерного реактора, регулярно находясь под боком у чудовища, способного, казалось бы, при малейшей неполадке уничтожить жизнь на целой планете и, однако, работающего на человечество.
* * *
После развлечений все-таки идем завтракать. Не знаю уж, смутили мы кого-то своим взрывом страсти в машине с незатемненными окнами или нет. Я лично считаю, что если человеку на автостоянке около супермаркета делать больше нечего, как в чужие машины заглядывать, то это его проблемы, а не мои.
Азамат ест так, как будто неделю маковой росинки во рту не было. На мое хихиканье по этому поводу он только ухмыляется:
– Я всегда много ем, когда доволен жизнью. А когда грустно, ведь вкуса не чувствуется, правда же?
Никогда об этом не задумывалась, теперь пытаюсь прикинуть.
– У меня скорее наоборот, когда грустно – хоть вкусной еде можно порадоваться.
– Молодец, правильно, сам всегда ищу хорошие стороны во всякой дряни, потому и жив до сих пор, – тараторит он, наворачивая фаршированных мидий. – Кстати, раз уж мы летим на Муданг, то имеет смысл подвезти наших бывших коллег. В качестве пассажиров, конечно.
А, так Гонд и Эцаган вернутся на борт?…И Алтонгирел.
Азамат следит за тем, как у меня меняется выражение лица в соответствии с мыслями, и начинает хохотать.
– Лиза, ну не переживай ты так. Алтонгирел с тобой примирился, он больше не будет строить козни.
– Еще бы я с ним примирилась, совсем было бы хорошо.
Азамат некоторое время сосредоточенно жует и только мотает головой.
– Понимаешь, Алтонгирел сам себя подставил, – говорит наконец. – Когда мы прилетим на Муданг, он должен будет представить нас Старейшинам и рассказать, из каких соображений решил, что мы хорошая пара. И если он расскажет неубедительно, его учитель будет очень недоволен. Так что Алтонгирелу теперь жизненно необходимо, чтобы у нас все было хорошо. Он больше не будет пытаться нас поссорить.
Я закатываю глаза.
– Если он примется устраивать нашу личную жизнь с тем же рвением, с каким до сих пор расстраивал, то, боюсь, брак будет весьма недолговечным.
Азамат собирался как раз перейти к следующей мидии, но вместо этого теперь угрюмо утыкается в тарелку. Я легонько пинаю его под столом:
– Не грузись, это я так шучу. Ты же не будешь спорить, что до сих пор у него с нами все время получается наоборот?
– Это да, – соглашается Азамат и углубляется в еду.
Я считаю это хорошим признаком и, успокоенная, вгрызаюсь в тост. Как я, оказывается, соскучилась по хлебу! А думала, совсем его не ем…
– У нас сегодня вечером еще одно мероприятие, – внезапно тихо говорит Азамат. – Встреча с другими… нашими…
– Тайная? – шепотом спрашиваю я.
– Не совсем, но… чужих нам там не нужно. Я бы очень хотел, чтобы ты пошла со мной.
Мне нравится это не сильно завуалированное принятие в «свои».
– Пойду, конечно, – охотно киваю. – А что там будет?
– Ну сначала мне с другими капитанами надо поговорить, заодно, думаю, удастся продать захваченный корабль. Нам-то он не нужен, но вот некоторые копают под джингошей…
Подобные разговоры всегда заставляют меня осматриваться. Мы сидим в уютной забегаловке с закосом под средневековую таверну, столики отделены друг от друга довольно высокими деревянными перегородками. Когда заходили, тут почти никого не было, но…
– Не волнуйся, сюда посторонних не пускают, – подмигивает Азамат. – Хозяйкина бабка была из первых сбежавших с планеты после завоевания.
Киваю.
– А если продадим, из этих денег Эцаган с Гондом что-нибудь увидят?
– Конечно. – Азамат сдвигает брови. – Собственно, все, за вычетом того, что они съедят на обратном пути. А что?
– Так, просто интересно… – пожимаю плечами. Чувствую, кто-то не любит, когда женщина лезет в его дела. Ну милый, если б я вела себя, как у вас принято, черта с два бы я за тебя вышла, не так ли? – Так что там дальше будет на этой вашей посиделке?
– Ну так… музыка, игры… там можно много приятного народа встретить. В общем, праздник по сути.
– Хм… – О чем-то мне напоминает слово «праздник»… А! – Слушай, а туда надо эту хреновину платиновую надевать?
Азамат широко открывает глаза.
– Ты еще про нее помнишь?
– Конечно, она у меня так и висит на спинке кровати. Так как, надо?
– Можешь не надевать, – говорит он после мгновенной паузы. Кажется, кто-то идет на уступки.
– То есть по-хорошему надо? – уточняю. Он мнется. – Ну ты наденешь?
– Да, но тебя никто заставлять не будет. Я понимаю, что тебе тяжело. Ты такая тоненькая, легкая, естественно…
Положим, не такая уж я эфемерная, а на Тирбишевых харчах еще и поднабрала. Страшно подумать, на что похожи эти их бабы. Но проблемы это не отменяет.
– Может, я надену ненадолго, а потом потихоньку сниму? – предлагаю. – Если за столом будем сидеть, то все равно не видно, она же длинная.
– Хорошо, – охотно кивает Азамат. – Если тебе не трудно, то это прекрасная идея.
Так, этот вопрос решили. Дальше.
– А что мне надеть из одежды?
– Это уж тебе виднее, – теряется Азамат.
– Да я вот думаю, что лучше – подчеркнуть, что я с Земли, или надеть одно из тех шикарных платьев, которые ты подарил? Тебе что будет приятнее?
Он смотрит на меня с почти нездоровой признательностью, и я глажу его по руке, испачканной в масляном соусе. Руки-то и помыть можно, а мне надо сейчас же, сию секунду всеми возможными средствами показать, как мне хочется сделать ему приятное.
– Надень синее платье, – говорит он. – Тогда все сразу заметят твои земные глаза.
Удивительно, как он умудряется произнести слово «земные», как будто оно значит «небесные».
* * *
Потом мы идем на почту отправить маменьке цветочки и камушки. Почта тут прогрессивная, пространственно-временная. То есть по сути тот же туннель, как те, через которые летают корабли, только тут сквозь него проходит просто контейнер на рельсах. Азамат говорит, что и на Муданге есть такие туннели, но естественного происхождения и очень неустойчивые. Не очень ценные вещи отправлять можно, а вот людям лучше не соваться, порубит в капусту.
Азамат отвозит меня «домой», то есть на корабль (причем, залезая в машину, мы оба хихикаем, как подростки), выгружает мою посуду и бытовую технику, а потом извиняется, что вынужден укатить «по делам». Ладно, я поняла, что меня это не касается.
Я чапаю к себе в каюту, но по пути налетаю на лазурную парочку.
– Рада вас видеть снова на борту, – легко улыбаюсь Эцагану, а потом старательно растягиваю улыбку и на Алтонгирела тоже.
Эцаган ощеривает ровные белые зубы:
– Спасибо, Лиза! Я так рад, что можно на родном корабле долететь домой!
У духовника, естественно, энтузиазма поменьше.
– Конечно, – говорит он иронично, – это чисто ее заслуга. Наша леди так хочет избавиться от мужа, что готова для этого лететь хоть на край Вселенной.
У меня руки сами сжимаются в кулаки, вот честно. Я думала, это просто фигура речи.
– Все не можешь придумать, как перед учителем будешь оправдываться? – спрашиваю сладенько. – Бе-э-эдный.
Дразню его, а сама думаю: вот ведь наговорит всей этой чуши Азамату… Хотя тот и сам себе страшилок напридумать горазд.
Алтонгирел полностью разделяет мою неприязнь.
– Вам нечего ловить на Муданге, – говорит он глухо.
– Лучше бы подсказал что-нибудь дельное, как Старейшин убедить, – кривлюсь я. Духовник закатывает глаза:
– Если бы я видел хоть малейший шанс женить Азамата по-настоящему, я бы сделал для этого все! Но это не-ре-аль-но!
– Спасибо за поддержку. Ну ладно, хотя бы суперпапаше нос укорочу.
Алтонгирела передергивает.
– Он не из тех, кто легко ломается под пыткой.
Эцаган откашливается.
– Это ничего, что я тут стою?
– Ничего, солнце. – Я пользуюсь поводом прекратить бессмысленное препирательство. – Привыкай, у нас тут все время такая дружеская атмосфера.
Делаю им ручкой и смываюсь.
Мне, между прочим, есть чем заняться. Надо перенюхать все духи и выбрать что-то на вечер. Потому что, я так подозреваю, лучше выставить напоказ как можно больше дорогого хлама, если я не хочу подводить Азамата перед его согражданами. Может быть, стоило оставить хоть пару украшений – не для себя, а для понта.
В качестве помещения для нюхательного сеанса выбираю сушильню. Там, по крайней мере, вентиляция хорошая, да и сейчас почти никто не стирает, все шляются целый день по планете. Я пригоняю коробку с духами на сервировочном столике и усаживаюсь на какой-то пуфик в углу под вентилятором. Ну, с богом.
* * *
К тому моменту, как мои нюхательные рецепторы окончательно атрофировались, я пришла к выводу, что нынешняя духовная… э-э… духовая… э-э-э-э-э… парфюмерная индустрия никуда не годится. Из всей коробки мне действительно понравились три запаха, и еще около десятка я оказалась способна терпеть в небольших концентрациях. Надеюсь, Азамат не будет уж очень страдать из-за моей придирчивости. Он ведь знает, что со мной можно и без этих тонкостей.
От воспоминания про то, как мы сегодня обошлись без тонкостей, внутри что-то сладко вздрагивает, и по всему телу проходит волна тепла. Спасибо, я уже просекла, что втрескалась по самые надпочечники.
В этот момент, конечно, нелегкая приносит Алтонгирела. А я-то надеялась, что дневную норму общения с ним уже выполнила.
– Чем ты тут занимаешься? – спрашивает он, морща нос. Завидую, он еще хоть что-то чует…
– Выбираю аромат, – отвечаю нарочито жеманно.
– Хм… – Он смотрит на меня, как будто пытается разобрать, что на мне написано. – Хочешь сказать, ты не выкинула всю коробку еще вчера?
– Зачем? Азамат попросил выбрать – я выбрала.
Духовник на секунду задумывается.
– Я буду приятно удивлен, если ты постараешься притвориться перед другими наемниками, что уважаешь Азамата.
– Да мне даже притворяться не придется. Другое дело, что у нас разное представление об уважении.
Алтонгирел задумчиво кивает, потом подходит и садится рядом со мной. Батюшки, снизошел! Страшно подумать, что его заставило…
– Меня кое-что смутило в твоей истории покупок.
Кажется, не зря смутило.
– А где ты ее взял? Ты что, за мной следишь?
– Нет, просто почитал логи с твоей карты.
– У меня земная карта из земного банка, как ты мог…
– А я наемник в лучшей команде наемников, еще вопросы будут?
М-да, и не скажешь ничего… Ладно, любопытство сильнее гордости.
– Так что тебя там смутило?
– Ты не покупала противозачаточных пилюль.
– Пилюль?! Тут еще продается это ископаемое?!
Он моргает.
– Что, прости?
– На Земле уже сто лет никто не пользуется таблетками, это вредно! – объясняю я.
– Хм. Ну ладно, но ты ведь вообще ничего от этого не покупала.
– А какое, собственно, тебе дело? – наконец спрашиваю я. Врач во мне все-таки иногда пересиливает гордую женщину.
– А такое, – размеренно начинает он, – что раз ты не брала никаких средств, то, значит, не предусматриваешь секса. А женатому человеку нельзя обращаться за этим к профессионалкам. Получается, что ты его посадила под замок. И мне это не нравится. Уж выбрала его в мужья, так выполняй свои функции. Какого рожна ты его за нос водишь? Такой подарок возьму, сякой не возьму… Думаешь, у него без тебя проблем мало?
Мне становится смешно от этих излияний, тем более что они уже совершенно беспочвенные. Но с другой стороны, я даже слегка проникаюсь уважением. Ради дружбы или потому что должность обязывает, но ведь нашел в себе силы перебороть отвращение и недоверие и подкатить ко мне с таким интимным разговором. Неожиданно для себя чувствую даже какое-то духовное родство с этим неприятным человеком: я бы ведь тоже стала его лечить, наплевав на неприязнь.
– Интересно, – говорю, – а мысль, что я хочу детей, тебе в голову не приходила?
Он смотрит на меня, как на особо неудачливую двоечницу.
– Ну конечно. Вот сейчас ты за пару платьев подвергнешь риску прекрасную фигуру. Голову-то не морочь…
Потрясающие люди. Ладно, придется его успокоить пока что. Закатываю рукав просторной блузки до самого плеча.
– Вот, видишь, штучечка приклеена? Так на Земле теперь выглядят противозачаточные. Действует полгода, практически безвредное. Эта еще пару месяцев проработает, потом новую поставлю.
Алтонгирел, сдвинув брови, изучает крошечный чип телесного цвета, потом строго смотрит мне в глаза.
– Ну ладно, – говорит наконец. – Будем считать, что я тебе поверил. Если ты идешь на слет, то давай одевайся. Скоро выдвигаемся.
– Чудесно… – Я вскакиваю, сгребая те несколько флакончиков с духами, которые собираюсь оставить. – Ты, кстати, на досуге поинтересуйся у Азамата, отчего у него с утра хороший аппетит. И разберись с этой коробкой с духами, чтобы его лишний раз не расстраивать.
На этом я благополучно покидаю благоуханное помещение.
* * *
Кручусь перед зеркалом, подбираю туфли под платье, пытаюсь придать волосам какую-то форму, отличную от комка спутанного серпантина… Кажется, последний раз так суетилась перед выпускным. А потом решила, что кому я не нравлюсь о натюрель, тот может идти глухим бескрайним русским лесом. Оказывается, однако, есть еще цели, ради которых стоит пострадать.
Стук в дверь, это Азамат. Смотрит на меня маслеными глазами, что-то бормочет про неотразимость. Вероятно, я выгляжу несколько лучше, чем обычно. Но главное – он в моей рубашке!! Я улыбаюсь до ушей, чем, скорее всего, свожу на нет всякий эффект от прихорашивания.
– Все подошло? – спрашиваю, рассматривая творение рук своих на модели. Вроде нигде не перекосилось.
– Да, конечно, – кивает он.
Конечно. Ха!
Но вообще ему идет. И потому, что фигуру подчеркивает, и еще потому, что получается некое единство внешности и одежды, устраняется анахронизм.
Нарассматривавшись вдоволь, снова пытаюсь усмирить волосы при помощи мокрого гребешка. Азамат некоторое время наблюдает за моими действиями, потом подходит поближе.
– А можно я тебя расчешу?
Ага, понравился груминг, значит.
– А говорил, в чужих космах копаться противно, – подкалываю его.
– Лиза, ну что ты, в тебе не может быть ничего противного, – уверенно говорит муж и осторожно кладет руки мне на плечи. Да-а, мы учимся устанавливать физический конта-акт, хорошо-о… Даже отклоняюсь чуть назад, чтобы прислониться к нему. Его свадебная платиновая подвеска холодит мне спину сквозь тонкое платье. – Ну можно?
– Не стоит, – говорю и чувствую на ухе его тихий вздох. – Я бы рада, – добавляю быстро. – Но если мои волосы расчесать, они превращаются в пену для ванны.
Он покатывается со смеху, инцидент исчерпан. Неожиданное веселье, однако, добавляет ему храбрости, чтобы сделать ответственное дело. Он принимается рыться в кармане штанов и извлекает какую-то коробочку. Чувствую, кто-то решил-таки восполнить нехватку бриллиантов.
– Лиза, я понимаю, что тебе это не очень нравится, но я подумал… может быть, эту вещицу ты все-таки наденешь хоть разок.
– Пожалуй, надену, – говорю, беря у него коробочку. – Я как-то запоздало сообразила, что тебе хочется похвастаться перед знакомыми…
Конец фразы забываю, потому что в этот момент открываю коробочку. Там цепочка с подвеской – такой самой подвеской, как те, что на нас надел Алтонгирел, только маленькой.
– Ой, – говорю, – здорово… Это типа на замену?
– Ну да, – кивает Азамат. – Раз уж ты так хочешь надеть хом, я подумал, что можно облегчить тебе задачу.
В таком размере наши востроклювые птички выглядят очень изящно, намного симпатичнее безликих толстеньких драгоценностей из ювелирных магазинов. Они, видимо, по-прежнему из платины, а глазки синенькие, небось тоже не стекляшки. И обо всем-то он подумает!
– Спасибо, – говорю. – Мне это нравится гораздо больше всех тех украшений вместе взятых!
– Правда? – Азамат приподнимает бровь. Его собственный хом лукаво поблескивает поверх темной рубашки.
– Конечно! Такое тоненькое, изящное… прелесть! – Я быстренько застегиваю цепочку под волосами. – А эти штуки, хомы, они все одинаковые?
– Нет, конечно, каждая пара уникальна.
– А где ты тогда эту взял?
– Сделал. – Он пожимает плечами, как будто мы говорим о пришивании пуговиц.
– Сделал? – повторяю завороженно.
– Ну да. У меня тут знакомый держит небольшую мастерскую… ну вот, я к нему и зашел, он меня всегда к станку пустит. Там всего делов-то на полчаса, это же не детали для гравитационных сенсоров, где все до нанометра вымерять надо.
С ума сойти! Сделал – маленький хом – из платины – для меня. Чтобы мне не тяжело было.
– Азамат, ты просто счастье, – говорю только что не со слезами на глазах. – Ты самый прекрасный человек в мире. Серьезно!
Тянусь целоваться, хоть он и не умеет… ой, уже умеет! Ну то есть выходит у него довольно робко и неуклюже, но принцип явно понял. Ох и забористо…
– Ты утром притворялся, что ли? – спрашиваю, когда мы разлепляемся.
– Нет, – усмехается он. – Я просто порылся в Сети… Вы, земляне, ведь всегда про все пишете с картинками и обучающее видео снимаете, за что ни возьмись. Просто раньше мне незачем было…
* * *
Я на радостях загоняю Азамату еще шприц антибиотиков на дорожку, и мы наконец-то выдвигаемся.
В машине Алтонгирел косится на меня с недоверием и почтением, как будто внезапно познал мою божественную сущность. Похоже, поговорил-таки с Азаматом. Можно, конечно, поинтересоваться, но в машине, при всех, как-то не хочется.
Народ разоделся, кто как мог. Алтонгирел вздел один из своих бесчисленных халатов и подпоясался так элегантно, что эта прямолинейная конструкция на нем чрезвычайно эффектно смотрится. На Эцагане халата нет, только ярко-синие штаны и малиновая рубаха, расшитая по всей груди черными оленями, если, конечно, это олени. Народная вышивка иногда весьма загадочна. Тирбиш в счастливо-оранжевом кафтане с вышитыми вишенками, а на ногах у него те самые сапоги, какие я видела в шкафу у Алтонгирела. Длинные, как чулки, и такие же мягкие. Хранцицик и Ирнчин почти в одинаковых кафтанах и поглядывают друг на друга с неудовольствием. То ли похожесть – дурной тон, то ли им одна женщина их шила. Вообще, наблюдается некая тенденция: кто помоложе, те больше в рубашках, только редко что-то еще сверху надето. А вот старшие наоборот в нескольких слоях плотной ткани. Ахамба и Орвой (тот, что с родинкой) также имеют на головах причудливые шапки: у Ахамбы она больше похожа на церковный купол с красной пимпочкой на вершине шпиля, а у Орвоя скорее что-то сродни папахе. На общем нарядном фоне несколько выделяются наши пилоты, на которых традиционная одежда выглядит столь же бесформенно, как их обычные свитера.
Мы проезжаем по фешенебельным районам, потом опять начинаются лабазы, а потом и вовсе не освоенная целина. Едем на сей раз в микроавтобусе, который за нами специально прислали. Водитель – явный муданжец, но наши с ним незнакомы и переговариваются негромко и помалу. Мы с Азаматом тоже молчим, я смотрю в окно, а его взор устремлен куда-то внутрь себя. В окне скучная красно-бурая земля до горизонта, у которого светятся огоньки населенной части планеты. Хоть бы газончиком засеяли… хотя у них тут, кажется, мало пресной воды, пришлось бы завозить или фильтровать для полива.
И тут впереди из пыльной лиловой дымки проступают горы. Прямо натуральные, серые, мрачные горы, высокие такие.
– А я и не знала, что на Гарнете есть горы, – говорю.
– Гарнет не любит хвастаться тем, что далеко от моря и туристических центров. А в этих горах посторонним делать нечего.
– А-а… мы именно к ним едем? – уточняю я. Что-то пейзаж вокруг плохо сочетается с длиннополым платьем.
– Да, – кивает Азамат, потом замечает мою встревоженность. – Не волнуйся, подниматься будем на чистеньком офисном лифте.
У меня отлегает от сердца. Если на лифте и без пыли, то хоть на Джомолунгму.
– А как там с ветром?
– Ну ветер, конечно, сильный, – соглашается Азамат, – но мы не будем подниматься на склоны. Место встречи – внутри, в самом сердце скалы.
Дальше расспрашивать боязно. Будем надеяться, что в пещерах не очень мокро и не очень холодно…
* * *
Первую свинью подкладывает лифт. Он оказывается прозрачным со всех сторон, даже по углам никаких железяк. В итоге чувствуешь себя зависшим в воздухе посреди каменной шахты, и что влечет тебя вверх – непонятно. Я вцепляюсь в Азамата так крепко, что не чувствую пальцев. Он сначала никак не может понять, чего это я, но потом догадывается меня приобнять. Так и стоим столбом посреди лифта, а остальные прижимаются к стенкам и комментируют, мимо каких пород камня мы проезжаем. Мне на них смотреть тошно. Над головой угрожающая чернота, никакого неба.
Наконец пытка завершается: одна стенка прозрачной конструкции просто растворяется и мы выходим в пещеру. Ну не все так плохо. Во-первых, пещера хорошо освещена миленькими цветными лампами в форме бараньих рогов по стенам. Во-вторых, все поверхности тут выложены аккуратно отшлифованным камнем, посверкивающим в пестром свете, как снег. По крайней мере, интерьер цивилизованный. И не холодно вроде бы.
Азамат мягко подталкивает меня вперед, и мы идем в глубь скалы. Пещера оказывается коридором и по мере продвижения расширяется, потолок уходит все выше, а потом и вовсе становится неразличим в темноте, когда его перестает достигать свет низко повешенных ламп. Я все еще придерживаюсь за Азамата на всякий случай, хотя уже и не так истерически. Звуки наших шагов постепенно становятся все громче, рождают эхо и гремят над головой, как будто там скачет конница. И почему нельзя было встретиться в ресторане, а?
Коридор приводит к зале; у гигантских дверей, оформленных как стрельчатая арка, стоит высокий тощий старик с длинной седой бородой, заплетенной в две игривые косички с пестрыми бусинами. На самом старике длинный халат, расшитый золотом. В руках у него электронная книга со списком приглашенных.
Азамат придерживает меня за локоть и отводит в сторону, позволяя остальным пройти.
– Мы зайдем последними, – говорит он мне шепотом, но гулкая пещера все равно разносит его слова.
Я только киваю.
Старик имен не спрашивает, он и так всех знает, только вычеркивает в своем списке тех, кто уже пришел, а потом пронзительным зычным голосом выкрикивает в дверной проем имя пришедшего.
– Мне надо будет представиться? – шепчу я Азамату, стараясь не произвести вообще никакого звука.
Эхо все-таки подхватывает мои слова, но превращает их просто в невнятный шелест. Азамат мотает головой.
Когда все наши втягиваются в залу, мы приближаемся к привратнику. Он деловито помечает Азамата в списке, потом окидывает нас безразличным взглядом, задерживаясь на большом, гордо сверкающем хоме Азамата и моем маленьком хомчике, подмигивающем сапфировыми глазами.
– Азамат Байч-Харах с женой, – трубит старик за дверь и отступает.
Возможно, мне мерещится, но по зале как будто прокатывается смутный гул. Я изо всех сил стараюсь придать своей осанке и лицу хоть какое-то достоинство и не выглядеть как забитый кролик. Азамат отпускает мою руку, и это совершенно не облегчает задачу.
Если до сих пор я думала, что нахожусь в очень просторном помещении, то теперь понимаю, что это был крысиный лаз по сравнению с собственно «гостиной». Она невероятных размеров и кажется еще больше из-за леса естественных колонн, похожих на песочные часы. Стен я вообще не вижу, только колонны и колонны, которые становятся все чаще, чем дальше мы продвигаемся вглубь. До уровня двух-трех человеческих ростов они украшены резными узорами, похожими на те, что вышиты на одежде у муданжцев. А выше эти узоры плавно переходят в естественные наросты и пятна камня, проблески слюды или чем там оно все блестит.
А блестит действительно все. Я даже не понимаю, где установлены лампы, но их цветные лучи, как сквозь витраж, обдают все вокруг радужным мерцанием, как будто сами скалы расщепляют белый свет на спектр.
Чуть не забываю, что надо идти вперед, но, когда тепло, исходящее от Азамата сквозь тонкую рубашку, исчезает, понимаю, что слегка отстала, залюбовавшись, и скорее нагоняю его.
Людей в зале немного, человек тридцать, не считая наших. Видимо, еще две команды. Как только спускаемся по широкой лестнице вниз к другим гостям, снова слышится пронзительный голос старца-привратника, объявляющего вновь прибывших. Не отставая от Азамата, прохожу мимо всех присутствующих, стараясь выглядеть спокойно и благожелательно. Азамат кивает знакомым, те кивают в ответ. Мы доходим до ненаселенной части залы и останавливаемся у колонны в ожидании новых гостей. Они следуют нашим маршрутом, кивают Азамату и проходят еще дальше, застывая у колонн, как шахматные фигуры. Понимаю, что до сих пор не заметила ни одной женщины, и мне становится не по себе. Ну не одна же я тут, правда? Я ведь понятия не имею, как себя вести, и очень надеялась следовать примеру других дам.
Однако вот мимо нас проходит пара: молодой плечистый парень с видом героя трагической повести об индейцах, а с ним женщина несколько старше него, действительно очень красивая, с правильными тонкими чертами смуглого лица, правда, довольно пухленькая. На ней пронзительно-зеленое платье до самых пят с очень широкой юбкой, которая висит, как сложенные крылья бабочки, а сверху еще неудобного вида кафтан, так густо расшитый золотом и серебром, что должен быть очень тяжелым. Ее завитые волосы аккуратно разложены по плечам. Мне кажется, она изо всех сил держит голову ровно, чтобы локоны лежали симметрично. В ушах у нее небольшие, но широкие кольца, усыпанные крупными камнями всех цветов, а на шее прямо-таки броня из цепей и цепочек, бус и ожерелий и прочих неописуемых сияющих украшений, нижним ярусом под которыми красуется причудливой формы хом, кажется, на нем изображены какие-то хищные птицы. Вот интересно, муданжских девушек с детства тренируют носить на шее ведро с водой?
На меня эта краля, конечно, не смотрит, она вообще не шевелит ничем, кроме ног, да и те так задрапированы, что она как будто плывет. Им для этих дам нужно горизонтальный эскалатор тут установить. Мне внезапно становится смешно при мысли о конвейере расфуфыренных теток. Скорее всего как раз потому, что обстановка меньше всего располагает к смеху.
Мы стоим и ждем прибытия новых гостей долго и мучительно. Кой черт нас тянул приехать одними из первых, а? Я замечаю, что кое-кто поблизости потихоньку шушукается, и вроде бы от этого не происходит немедленного обвала, так что решаюсь заговорить с Азаматом:
– Долго еще ждать?
Он поворачивает ко мне голову и слегка улыбается.
– Устала? Еще две команды должны быть, насколько я знаю. После этого сможешь отдохнуть с другими женщинами.
– Я пока только одну видела.
– Есть еще две.
– А чего так мало-то?
– А кто ж своих жен с собой в космос таскать будет? Тут только те, которые недавно поженились. Ну и госпожа Эрдеген.
Я хотела спросить, кто это такая, но тут мимо нас снова потопали гости, и Азамат отвлекся на приветствия. Я вижу еще одну женщину, совсем молоденькую круглолицую пышечку, которая озирается по сторонам с живым детским интересом. Едва не вздыхаю с облегчением: по крайней мере, не все тут такие мороженые селедки, как та, первая. Впрочем, на этой золота висит не меньше. Ладно, если что, скажу, что у меня волосы из золота и мне его носить скучно.
Гигантские двери мягко затворяются, оставляя старца снаружи, и тут все приходит в движение. Внезапно собравшиеся разом принимаются говорить, кричать приветствия через весь зал друг другу, мужчины здороваются, ударяя кулак о кулак. Азамат незаметно подталкивает меня в глубь зала, где прежде виденные мной дамы уже стоят рядышком и беседуют. Я говорю себе, что все это – театральная постановка во сне, я – не я и далее по тексту. И иду.
Когда подхожу достаточно близко, чтобы быть включенной в разговор, старшая женщина поводит рукой в сторону младшей и говорит мне:
– Динбай.
Младшая тоже делает такое же движение в сторону старшей и объявляет:
– Эсарнай.
Тут у меня наконец-то кликает в голове: кажется, последнее слово – это роза, то есть, скорее всего, имя. Это они так представляются. Ну меня назвать некому, так что я киваю и говорю:
– Элизабет.
Реакция у них разная: Эсарнай вроде бы приободряется и повыше поднимает голову; Динбай, наоборот, как-то виновато улыбается. Она ростом только чуть выше меня, да и Эсарнай ненамного выше. Видимо, муданжские женщины в принципе существенно ниже своих мужчин. Что ж, я не внакладе.
Что делать дальше, не знаю, но тут на волне невообразимого аромата к нам присоединяется еще одна дама, старая как мир, в белой меховой горжетке и шляпке с пунцовыми перьями.
– Здравствуйте, госпожа Эрдеген, – хором приветствуют две другие, и мне ничего не остается, кроме как повторить за ними. Будем считать, что я успела выучить, как по-муданжски «здравствуйте».
Госпожа Эрдеген стягивает губы звездочкой и говорит:
– Ну пойдемте уже, я настоялась.
У нее такая типичная для старой аристократки манера речи, что мне опять становится смешно. Эти четкие влажные звуки в сочетании с низким хрипловатым голосом, это «настоялась», похожее на растопыренные колья забора барской усадьбы…
Вслед за ней мы поднимаемся по очень пологой и длинной лестнице в небольшую светлую комнату с окном, где в углу на жаровне из того самого светящегося камня пыхтит чайник, а на столике расставлены крошечные чашечки, молочнички, пиалы с творогом и по центру в вазе – полоски сушеного мяса, как букет. Динбай тут же кидается разливать чай, а госпожа Эрдеген усаживается на подушки у столика и повелевает:
– Чай забелить не забудь!
Я смотрю на все это, честно говоря, в тихом ужасе. Не знаю уж, кто эта старая мымра, но я ей прислуживать не буду ни за какие коврижки. Впрочем, кажется, и не должна. Во всяком случае, Эсарнай спокойно садится напротив, а она ведь примерно моего возраста. Да еще и имена у нас на одну букву начинаются. Наверное, Динбай потому и прислуживает, что она Динбай. Мрак.
Сажусь на подушку, скрестив ноги, как можно дальше от Эрдеген. От ее духов дыхание спирает, не иначе она два флакона на себя вылила. А у меня и так сегодня обонятельная травма. Динбай наполняет чашку старухи, потом мою. Я, естественно, благодарю и тут же ловлю несколько изумленных взглядов. Ну знаете!
– Вы говорите по-муданжски? – светским тоном спрашивает Эсарнай.
Я делаю вид, что мучительно пытаюсь ее понять, и отвечаю на всеобщем:
– Я знаю только некоторые слова.
– Ах вот как. – Она легко переходит на всеобщий, хотя акцент у нее довольно сильный. Затем пододвигает ко мне молочник. – У нас принято на Цаган-идир есть и пить все белое.
Я снова благодарю и вслед за старухой наливаю себе в чай молока. Я не фанат этого дела, правда, но раз так принято…
– Почему вы все время благодарите? – с легкой улыбкой спрашивает Эсарнай.
– У нас так принято, – отвечаю не менее светским тоном с такой же улыбкой. – Хорошо воспитанный человек всегда всех благодарит.
Младшие женщины переглядываются, видимо, запоминают на будущее. Ох и нахватаются они от меня манер, я так чувствую. Старуха, кажется, заснула.
– Вы ведь первый раз на встрече? – спрашивает Эсарнай.
Динбай наконец-то уселась напротив меня, сбоку от Эрдеген, и тут же принялась с энтузиазмом уплетать творог с мясом. Ага, творог едят ложкой.
– Да, впервые. Я вообще недавно попала к Азамату на корабль.
Эсарнай кивает, а я пробую творог. Он соленый, похож на брынзу. Ничего, съедобно. Я побаиваюсь расспросов насчет того, почему вышла за Азамата, так что переключаю их на культурный контекст:
– А что такое Цаган-идир?
– Белый день, – доходчиво поясняет Эсарнай.
Блин, это-то я поняла!
– Это праздник! – радостно говорит молчавшая доселе Динбай. Эсарнай бросает на нее недовольный взгляд, но той уже все равно. – Зима-до-свиданья-весна-здравстуй! Солнце-ярко-луна-ярко-день-белый!
Меня слегка сносит этим потоком счастливых восклицаний, а Динбай аж раскраснелась. Она вся такая круглая и румяная, как яблочко, и, видимо, очень активная. Но на всеобщем говорит так себе.
– Так сегодня праздник? – спрашиваю я. На Земле-то зима месяц как началась.
– Да, на Муданге сегодня первый день весны, – поясняет Эсарнай. – Новый год. Точнее, это на севере, а на юге наоборот осень начинается, но празднуют все равно по северу.
– О-о, вот как. У нас сейчас тоже Новый год. Только мы его посреди зимы празднуем.
* * *
Мы сидим там еще часа два, пока свет за окном не угасает совсем, и тогда зажигаются цветные лампы в форме рогов. Из радостного лопотания Динбай и спокойных объяснений Эсарнай я узнаю несколько сказок и поверий, связанных с Белым днем. У них, оказывается, зимой очень пасмурно, и они считают, что на это время какой-то подземный гад проглатывает солнце, а потом, в Белый день, приходит некая крутая богиня, вспарывает ему живот, и солнце выскакивает. Так что день этот солнечный и длинный, и ночью тоже очень светло, потому что все три луны светят вместе.
– У вас три луны? – переспрашиваю я. Знаю, конечно, что на других планетах может быть сколько угодно лун, но я ведь мало где высаживалась, да еще и ночью…
– Да, они летом светят по очереди, так что всю ночь светло. А в Белый день светят все вместе, так что очень-очень светло.
Потом мне еще рассказывают, что дождь идет, потому что из моря взлетает дракон и разбрызгивает воду по небу, а еще что весна – хорошее время для свадьбы.
– Но вы ведь не полетите на Муданг, так что это неважно, – заключает она.
– Мы как раз собирались лететь на Муданг, – непринужденно вставляю я.
– Но ведь Азамат не может… – осторожно говорит она с полувопросительной интонацией.
– Алтонгирел говорит, что его пустят на несколько часов, чтобы поговорить со Старейшинами.
Эсарнай приподнимает брови и опускает глаза, как будто я сказала нечто неуместное.
– И-и… Алтонгирел считает, что Старейшины одобрят ваш брак?
– Алтонгирел сам нас поженил, – пожимаю плечами.
– О!
– Старый идиот! – внезапно кричит Эрдеген.
Динбай немедленно кидается к ней.
– Госпожа Эрдеген! Госпожа Эрдеген, проснитесь!
– Как будто я сплю! – возмущается старуха и зевает.
– Кто она? – шепотом спрашиваю я у Эсарнай.
– Жена одного из капитанов, – шепчет та в ответ. – Он ее всю жизнь с собой возит. Сам-то уж плесень старая. Но, говорят, в молодости она была такая красивая, что про нее песни слагали.
– Госпожа мешать? – тоже шепотом спрашивает Динбай у меня.
– Да нет… вот только эти ее духи… – Я машу рукой перед носом и морщусь.
Дамы опять переглядываются.
– Дорогие, – авторитетно заявляет Эсарнай.
Я изображаю на лице оскорбленное достоинство.
– Да хоть какие дорогие… запах такой сильный, что я еле могу дышать. Дорогой вещью еще надо уметь пользоваться.
Кажется, мой высокомерный тон производит эффект: обе дамы внезапно одаривают нашу старушенцию взглядами, полными собственного достоинства. Видимо, до сих пор они комплексовали, что не могут себе позволить употребить два флакона духов за один вечер. Мне вообще не очень нравится, что они так прислушиваются ко мне, получается, я прямо-таки законодатель мод какой-то. С другой стороны, если уж они меня богиней считают, то неудивительно… Но вообще надо быть осторожнее с высказыванием своего мнения по пустякам.
* * *
Через какое-то время снизу начинают доноситься звуки, похожие на музыкальные, и мои сотрапезницы будят Эрдеген. Мы все вместе спускаемся вниз. Я довольно быстро нахожу Азамата, он в приподнятом духе.
– Ну как успехи? – спрашиваю.
– Замечательно, – улыбается он. – Куча выгодных сделок. Ты как там, не умерла от скуки с драгоценной госпожой?
– Драгоценной?
– Ну Эрдеген. Это значит вроде как «моя дорогая».
– Так это не ее имя?
– Нет, конечно. Она в юности была такая красивая, что, говорят, сама своего имени не знала.
Мы прогуливаемся по залу, рассматривая невероятный интерьер. В дальнем углу накрывают на стол, с другой стороны между колоннами я вижу стол для игры в бараньи. Условно-музыкальные звуки доносятся от входа, где на ступенях несколько мужчин настраивают причудливые расписные инструменты.
– А почему имена скрывают? – задаю давно мучащий меня вопрос.
– Ну… – Азамат прищуривается. – Считается, что если знаешь имя человека, то можешь им повелевать. Или отобрать у него что-нибудь, например, удачу или красоту. Конечно, на самом деле это могут только лесные знающие, но люди боятся…
– Знающие что?
– Знающие. Просто знающие. Они тоже могут общаться с богами, как и духовники, но по-своему, нехорошими способами.
– А духовники за ними охотятся? – хмыкаю я.
– Нет, что ты. Не любят их, конечно, их никто особенно не любит. Но они ведь за бесплатно не вредят, только по заказу. Так что с ними воевать бесполезно.
Мы приближаемся к столу с едой, как раз когда всех приглашают садиться. Я замечаю, что мои дамы умащиваются поближе к своим мужьям, и делаю то же самое. Мужики за столом беззастенчиво на меня пялятся, некоторые даже тычут пальцами, обсуждают вслух.
– Смотри-ка, настоящая тощая землянка…
– И как они детей рожают, не пойму.
– Зато легонькая, наверное…
– Ну изящная, ничего не скажешь. А что хилая – так кто ж такую работать заставит.
– Как, она работает?! Целитель?!!
– А ты не слышал, что ли?
– Вон Эцаган…
– И не скажешь, что что-то было!
– Нормально Азамат прибарахлился, и красиво, и в хозяйстве полезно!
Какой-то пожилой мужик начинает хохотать так, что давится и чуть не падает под стол. Я сижу, изо всех сил стараясь не обращать внимания, твержу, как мантру: только-бы-не-покраснеть, только-бы-не-покраснеть…
– Они ведь меня обсуждают? – тихо спрашиваю у Азамата.
– Да, ты сегодня просто тема вечера, – усмехается он. – Все в восторге.
– И тебе приятно, что они так вот вслух меня обсуждают? – спрашиваю с плохо скрываемым гневом. Азамат замечает и склоняется ко мне:
– Потерпи, солнце. Я знаю, что у вас так не принято, но тут никак по-другому быть не может. А уж если на Муданг прилетишь, там просто каждая собака будет на тебя таращиться, тут уж ничего не поделаешь. Но ты им всем нравишься, хоть этому порадуйся.
Я хочу что-то ответить, но тут на стол водружают жаркое. Я понимаю только, что это кто-то на вертеле, без головы и очень большой.
– Что это? – спрашиваю.
– Баран, – отвечает Азамат.
– Такой огромный?! – Может, он слово перепутал?..
– Да, это муданжский баран. Они у нас крупные.
М-да, на Муданге все крупное, это точно. И обильное.
Алтонгирел и два других духовника режут тушу и раздают гостям, сопровождая свою деятельность заковыристыми причитаниями. Куски мяса все берут в руки и не кладут на тарелку, и я стараюсь следовать этому правилу, хотя оно все еще горячее. Азамат предупредительно подсовывает мне салфетку, не иначе с собой взял.
– Спасибо, солнце, – говорю. – Я бы без тебя тут уже совсем рехнулась.
Баран пахнет бараном, но не до отвращения. Есть его можно. Азамат тихо комментирует:
– А голову сожгли в качестве угощения богам, хотя здесь, на Гарнете – это бред, какие тут боги. А ведь там такие вкусные…
– А ты тоже веришь в этого, который солнце проглотил? – перебиваю. Я, конечно, аппетит редко утрачиваю в силу профессии, но предпочитаю не смотреть в глаза тому, что ем.
Азамат ухмыляется:
– Я гляжу, тебя просветили, и ты думаешь, что это чушь.
– Ну… – Не хочется ссориться из-за религиозных убеждений, но не врать же…
– Не волнуйся, это все… женская правда. Уж извини, так говорят. Женщины много чего боятся и придумывают себе сказки, чтобы не так страшно было. А уж какая там реальная основа – это только Старейшины знают.
* * *
Когда от барана остается один скелет, начинает звучать музыка, которая так распространяется в нашем необычном помещении, что как будто льется вниз по колоннам. Сперва просто какие-то мелодийки, потом подключается вокал. У меня от этого вокала волоски по всему хребту не просто дыбом становятся, а прямо вибрируют, как струны: более неприятного тембра голоса еще поискать. Вот уж действительно: громкий, зато противный.
– Эх, как заливается, – говорит сидящий слева от меня мужик. На всеобщем говорит, то есть мне.
– Ты погоди, – гудит Азамат в ответ. – Сегодня Ахамба спеть обещался.
– Да ну! Вот это будут трели! Но и Охтаг неплох, что скажете, Элизабет?
– Уж очень высокий голос, – говорю. Про прищемленную кошку опустим.
– Ну вот и я говорю, здорово поет! – радуется мой сосед и вылезает из-за стола, чтобы пойти послушать поближе.
Певец затягивает что-то более протяжное. Вокруг начинают подпевать такими же противными тенорочками. Азамат, откинувшись на спинку стула, шевелит губами.
– А ты чего не поешь? – спрашиваю.
– Да что ты, какой из меня певец. У меня же голос, как у быка, – смеется он.
– Хороший у тебя голос, – возражаю. – Гораздо приятнее, чем эта дверь скрипучая.
Азамат хохочет.
Наконец акустическая пытка заканчивается, и снова звучит одна только музыка. Тут уже и мы подходим поближе, послушать. Инструменты у них симпатичные: пестрые, раскрашенные, с нарисованными солнцами и людьми. Есть похожие на небольшие квадратные контрабасы, их несколько штук разной высоты, и играют на них смычком, сидя. Есть что-то вроде шепелявой свирели, которая издает столько же шума, сколько и звука, но приятно напоминает ветер. Есть барабаны и еще что-то щипковое, за чужими спинами не разберу.
Потом музыка приобретает отчетливую танцевальность, и внезапно на площадку перед лестницей выкатывается пылающая от смущения и азарта Динбай, волоча за руку, вероятно, своего мужа – статного молодого парня с короткими волосами, натурально стоящими дыбом. Она принимается кружить вокруг него, в такт музыке помавая руками, причем так быстро перебирает ножками под своей длинной юбкой, что получается невыразимо смешно. Блестящие нити в ее одежде сверкают, драгоценная броня на шее позвякивает. Парень поначалу теряется, но потом, когда музыка становится быстрее, он тоже подключается к танцу, и скоро они уже вместе кружат по «сцене», совершая руками такие быстрые и плавные движения, что трудно поверить, будто у них по два локтя, а не по восемь. Его хом в виде, насколько я могу судить, двух бобров, подлетает в воздух при каждом резком движении и, наверное, сильно бьет по груди. Народ начинает хлопать и присвистывать, молодые ребята скоро тоже присоединяются к пляскам, и Динбай, должно быть, чувствует себя настоящей королевой бала. Ни за что не поверю, что Эсарнай станет выделывать такие фокусы, да и за себя ручаюсь.
Танцы затягиваются надолго, и те, кому стало скучно смотреть, переключаются на бараньи и еще какие-то национальные игры. Я присоединяюсь и снова кой-чего выигрываю, правда, поздравляют с этим выигрышем Азамата.
И вот наконец, когда танцевальный пыл уже слегка затух, к оркестру присоединяется Ахамба. У него тоже есть квадратная скрипка, но он берет на ней только отдельные стонущие ноты, предоставляя остальным музыкантам подхватывать его мелодию. Я с трудом разбираю, что он поет, тем более что не узнаю многих слов, когда он их растягивает на полминуты. И все же некое печально-обнадеживающее повествование складывается.
Из зимней стужи прочь
Мы вышли без потерь.
Белее снега ночь,
Крадется в ней серый зверь.
Гнедой мой конь силен,
Резвится на снегу.
Хозяйке бью поклон,
Добиться ее не могу.
Голос у него красивее, чем у предыдущего оратора, но тоже довольно высокий. Правда, на последних, повторяемых и до неузнаваемости растянутых строчках каждого куплета он показывает три, если не четыре октавы с самыми неожиданными переходами.
Уж Царь-Дракон восстал
Из моря в туче брызг,
Уж Ирлик-хон отдал
Украденный солнечный диск.
Богатый Хивгэн-хэн
Подарки ей дарит,
Красотка Эрдеген
С несчастным мной не говорит.
Кое-кто вокруг снова начинает подпевать, кое-кто, я вижу, утирает слезы. Эк их пробирает, однако. Видно, общая проблема.
Гнедой мой конь с пятном
Белей, чем снег в степи.
Уеду я верхом
Вдали ждать весенние дни.
Вернусь на зеленом коне,
Сверкающем, как изумруд.
Все песни поют обо мне,
Хозяйка моя тут как тут.
Последний куплет с измененным ритмом он повторяет три раза, и тут уже подключаются почти все, а некоторые еще и постукивают сапогами об пол в такт, и атмосфера как будто пропитывается магией общего стремления, единения усилий. Азамат внезапно обнимает меня за плечи и целует в макушку, и вид у него просветленный, и глаза его лучатся надеждой.
