Глава 34
Подвалы
Вывернутые руки уже не ощущались, а вот спина горела, и каждый вдох давался с боем. Воздух был душным, спертым. Марево колыхалось над раскаленными углями, и пот выедал глаза.
— Жив еще? — Могучая рука Ину вцепилась в волосы, дернула, выворачивая шею. И Янгар стиснул зубы, подавляя стон. — Жив, змееныш… крепкий. — Ину плеснул воды в лицо. — Ну и надо было тебе со мною воевать?
В его голосе больше не было гнева, лишь мрачное удовлетворение. Тридуба поднес к губам чашку и позволил напиться.
— И гордости поубавилось…
Сам бы он отказался принять воду из рук врага.
И зря. Главное — выжить. А там уже Янгар сочтется.
— Глазищами не сверкай! — Тридуба хлопнул по щеке, вроде бы легонько, но подзажившие губы лопнули, наполняя рот сладковатой кровью. — Сам виноват.
— Ты… — Говорить было сложнее, чем дышать. Ребра натянули кожу, еще немного — и треснут швы старых шрамов, сползет шкура, не дождавшись палача. — Ты… сжег мой дом.
— Было такое, — согласился Ерхо Ину.
— Дважды.
Воцарилось молчание. Слышно было, как гудит пламя в камине, широком, на всю стену. И похрустывают, рассыпаясь, угли. Железо поет, готовое боль причинить.
— И такое было. Признаю. — Тридуба отошел к столу, накрытому алой скатертью.
Стояли на нем чеканные кубки. И блюда с жареными куропатками, копчеными угрями, паштетом, ломтями темно-желтого сыра. Возвышался в центре кувшин с высоким горлом.
— Виниться не стану. — Хлопнула плеть по краю стола, и зазвенели кубки. — Но я рад, что ты не издох. Глядишь, и выйдет договориться… Где Печать?
Янгар промолчал.
— Опять запираешься? Ну это ненадолго. Спрашивать-то по-всякому можно. И я спрошу, не сомневайся.
Спросит.
Смерть не будет легкой, но Янгар не боится смерти. Вот только маленькая его медведица зря будет ждать. Решит, верно, что Янгар вновь ее бросил…
— Ну?
Плеть Ину обожгла кожу.
— Ты… предатель… — Янгар заговорил не от боли, но потому, что должен был сказать, пока еще может. — Мой отец… тебе верил. Помнишь Сеппу Уто?
Помнит. И не отворачивается, пряча тени в глазах, но прямо глядит, с улыбкой.
— Ты его убил?
— Я.
— За что? — Янгар смежил веки, позволяя себе глубокий выдох. Пальцы впились в скользкую веревку. Натянулись жгуты мышц, поднимая тяжелое тело. Вдох.
И медленный выдох. Ребра сжимаются, еще немного, и треснут, осколками раздирая легкие.
— Змееныш! — Тридуба налил вина, но пить не стал, плеснул на огонь. И зашипели алые угли. — Ты на него не похож! Глаза только, но мало ли черноглазых? А ты умер давно.
Ерхо Ину, разломив куропатку, медленно выбирал косточки, выкладывая на край чеканного блюда. Желтый жир полз по пальцам, и Тридуба пальцы облизывал, причмокивая. Черная его борода лоснилась, а щеки были красны.
— Но выходит, что не умер, приполз назад. Чего ж тебе тихо-то не сиделось? — Ину подхватил с блюда горсть моченой клюквы и, забросив в рот, зажмурился. — Кислая… хочешь? Да нет, тебе не положено.
— За что? — повторил Янгар вопрос.
— А какая разница-то? За то, что нагл был не в меру. Или за то, что думал, будто ему позволено больше, чем мне. Или за то, что силой вашей пользовался безоглядно. Земли мои забрал. Жилы золотые увел. Да и мало ли за что? Змееныш, было бы желание, а повод найдется.
Ерхо Ину снял с пояса кошель, который с тяжелым звоном упал на столешницу, отправил следом кинжал в узорчатых ножнах и палаш, в могучих руках Тридуба казавшийся игрушечным. Неторопливо он расстегнул пояс, широкий, из толстой турьей кожи, которую срезают с хребта еще живого зверя, и пробежался пальцами по серебряным бляхам.
Взвесил в ладони.
— Говори, — приказал.
— Не могу. — Янгар попытался приподняться для нового вдоха. — Не помню. Мал был.
— Врешь.
Пояс отправился на стол. И верно. Слишком он тяжелый, таким и зашибить можно с неосторожного удара. А Ерхо Ину не желает быстрой смерти. Ему в радость упрямство Янгара.
Тридуба снял халат, оставшись в одной рубахе. Она обтягивала могучее тело его, пропитываясь потом, и подмышками расцветали круги. Спереди на рубахе виднелась россыпь алых пятен, не то от клюквы, не то от вина. И Янгар с тоской подумал, что очень скоро эти пятна затеряются среди других.
— Глупец. — Жирная ладонь Ерхо Ину пригладила всклоченные волосы. — Я ж все равно узнаю. Шкуру спущу, а узнаю.
— Спускай.
До него уже спускали…
— Больно будет. — Тридуба взялся за любимую плеть.
— Потерплю.
Терпел.
Боль была рваной. Она отступала, позволяя почти выскользнуть из кровавого тумана, глотнуть воды, которую подносили к губам, осознать себя. То вдруг накатывала душной волной, из-под которой Янгар безуспешно пытался выбраться. Порой он вовсе проваливался в забытье, и тогда Великий Полоз нежно сжимал его в своих объятиях. Живая колыбель змеиного тела дарила прохладу и ощущение надежности. Янгар трогал крупные ромбовидные чешуйки, радуясь тому, что все на месте: ни одной не достанется Ерхо Ину. Иногда Полоз отпускал его в тот, почти полустертый сон, где Янгар был счастлив. И он вытягивался на росистой траве, запрокидывал голову, любуясь небом. А кто-то близкий и родной расчесывал волосы.
— В них столько дыма, — жаловалась женщина с руками, покрытыми золотой чешуей.
— Выветрится. — Янгар ловил эти руки, а они не давались.
И лишь пальцы касались его губ, стирая корку сукровицы.
— Не спеши, еще срок не вышел, — просила она.
Его маленькая медведица? Почему она не желает показаться?
— Видишь? — возражал Янгар, снимая с груди зеленый камень на веревочке. Он подносил его к глазу, а второй прищуривал и голову задирал, до боли в шее. Дыра в камне ловила солнце, и сам он наполнялся ярким, горячим светом. — Теперь лето со мной.
— Глупый…
Ее смех звучал в ушах, даже когда забытье отпускало. Тогда Янгар вываливался в душный смрад подвала. Он снова ощущал изодранное тело, стискивал зубы, сдерживал стон и заставлял себя улыбаться.
Тридуба это злило.
— Где? — Вопрос всегда один и тот же.
— Не… не з-знаю. — Его собственная речь становится похожей на змеиное шипение. Язык сухой, распухший, царапает изодранное нёбо.
И в кровавом тумане плавится разум.
Вот Ерхо Ину с любимой плетью, которая порой сменяется каленым железом. Над жаровней воздух дрожит, наверняка ему тоже больно.
— Где?
Железо прижимается к коже, дарит огненную злую ласку.
— Где?
— Н-не…
Ожоги расползаются, скрывая шрамы. И поверх них танцует нож.
— Я же обещал, что шкуру с тебя спущу, змееныш… Где?
Лицо Ерхо Ину плавится, с него сползает кожа. И Янгар с удивлением видит перед собой хозяина.
— Сбежать думал? — смеется Хазмат, скалит желтоватые острые зубы. Десны его побелели, а в зубах застряли крошки жевательного табака. — Куда тебе бежать, мальчик?
Он тянется к Янгару, и в руках его ошейник.
— Нет! — Янгар пытается отстраниться, но он связан, опутан по рукам и ногам.
— Да.
Раскаленная полоса обвивает шею. И громко щелкает замок.
— Никто не уходил от Хазмата! — Хозяин весел. Он запрокидывает голову, и на горле его виднеется бурая линия шрама.
— Ты мертв!
— Ты тоже, — возражает Хазмат, трогая рубец руками. — Ты умер рабом. Моим рабом. И теперь принадлежишь мне.
— Нет!
— Тише. — Смуглая ладонь Хазмата с внезапной нежностью касается щеки. От нее пахнет цветочным маслом. И Янгар тянется за этой ладонью, умоляя не оставлять его.
…Не мужская ладонь — женская.
— Тише, — повторяет Пиркко, сменившая Хазмата.
Ныне она без серебряной маски, и лишь красная краска лежит на губах ее, яркая, словно рябина зимой.
— Зачем ты себя мучаешь? — Пиркко наливает в чашку вино и подносит к губам. Она без страха и отвращения касается грязных волос Янгара. Гладит его щеки, вытирает белоснежным рукавом испарину. — Пей.
Она держит чашу осторожно.
Терпелива.
Янгар пьет, пытаясь отрешиться от боли, которую испытывает его несчастное тело.
— Пей, бедный сын Полоза. — В синих глазах искреннее сочувствие. — Мне жаль, что так вышло.
Она наклоняется и шепчет на ухо, так, что никто больше не слышит. Да и есть ли кто-то в подвале?
— Ты… поможешь? — Слова даются с трудом. И голос сорван.
— Конечно, я помогу. Я пришла, чтобы помочь тебе.
— С…спасибо.
— Не спеши, Янгар. — Пиркко отставляет чашу. — Я не смогу тебя вывести отсюда. Как не смогу удержать руку отца. Он… сложный человек.
Она кладет пальцы на пятно свежего ожога и поднимается на цыпочки, заглядывая в глаза.
— Скажи ему то, что он хочет знать.
— Нет.
— Скажи. — Пиркко нажимает, и тонкая корка сукровицы лопается. — Тогда тебя помилуют. Позволят жить. Ты ведь хочешь жить?
Да. Кто не хочет жить?
— Конечно, я по глазам твоим вижу. Мой муж готов простить тебя…
Она улыбается уголками губ. И в глазах ее Янгар видит жадное животное желание. Пальцы же Пиркко раздирают раны.
— Ты хорошо выносишь боль, — признает она, вытирая руку о тот же измаранный его потом рукав. — Но зачем, Янгар?
— Нет.
— Подумай. Отец не отступит, пока не узнает, где спрятана Печать. И с каждым днем он будет все более настойчив.
— Нет.
— И Вилхо, глупый, думает, что папа старается для него. Он позволит сделать с тобой все, что отцу вздумается. — Пиркко не без труда поднимает железный прут, раскаленный добела. — Но если ты проявишь благоразумие, то…
Он пропадает в забытьи раньше, чем прут касается кожи.
— Потерпи. — Ласковые руки лета забирают боль. И Янгар дышит.
Снова трава в россыпях ранних рос. И небо.
Сокол.
Аану.
— Ложись, — просит она, и Янгар подчиняется. — Все пройдет, мальчик, все пройдет, и боль забудется.
Ему все-таки позволяют обернуться.
Не Аану, но женщина с золотыми длинными косами. И глаза незнакомки желты. А тело ниже пояса змеиной золотой чешуей покрыто.
— Когда-то Великий Полоз полюбил смертную женщину, — сказала она.
— Тебя?
— Меня. Это было давно. Он украл мою юность. И разделил со мной зрелость. Выпил старость до дна, а сделав последний глоток, поймал душу. — Она раскрыла ладонь, и Янгар увидел, что та почти прозрачна. Кожа женщины отливала серебром.
— Небесный Кузнец сделал это тело. А мой муж отдал за него десятую часть всех подземных жил.
Волосы ее были холодны. И не волосы — металлические нити, тонкие, звонкие, но живые.
— Золото, — рассмеялась женщина. — Полоз подарил его мне. Ты храбрый мальчик. Мы слышим зов твоей крови. Нашей крови.
В желтых очах змеедевы вспыхивает ярость. И гаснет.
— Потерпи, маленький змей. Все закончится.
— Я умру?
— Ты боишься?
— Нет. Не за себя…
— За ту девушку? У нее свой путь, но идет она ради тебя. В этом весь смысл.
Золотые руки, покрытые узором мелкой чешуи, заставляют раны затянуться.
Во сне нет боли.
— И ты будешь жить ради нее.
— Мне не позволят.
— Позволят, — возразила змеедева. — Они слишком жадны, чтобы дать тебе умереть, не получив ответа на свой вопрос. И когда поймут, то…
Она не успевает сказать.
Золотые косы вдруг обвивают Янгара, словно пытаются защитить золотым коконом от реальности. Но слишком зыбок его сон.
Вновь камера.
Каменная стена.
Вонь.
И пламя, что гудит в камине.
Кресло, которого прежде не было. И Вилхо, в нем сидящий.
— Он очнулся? — Капризный голосок причиняет новые мучения, и Янгар открывает глаза. — Очнулся… Вы должны были привести его в порядок. От него воняет.
И от кёнига тоже. Кисловатый запах болезни пробивается сквозь смрад, царящий в камере. Вилхо стал еще толще. Роскошный халат его, подбитый горностаем — Вилхо мерзнет и руки кутает в горностаевой шали, — не скрывает очертаний грузной фигуры. Ткань забивается в складки тела. Опухшие ноги обернуты белым полотном. Мягкие руки лежат на животе. Ладони раздулись, как у утопленника. Лицо заплыло, и глаз почти не видать.
Пиркко подает мужу кувшин с розовым маслом, но кёниг отмахивается.
— Почему он не говорит?
— Где Печать? — Голос Ину доносится из-за спины. И Янгар успевает сжаться в преддверии очередного удара. Боль такая яркая.
Рыжая, как пламя, которое карабкалось по стенам его дома.
— Где?
Уйти не позволяют.
— Где?!
— Он должен заговорить!
— В д-доме… — получается разлепить спекшиеся губы. — В доме…
— Что он сказал? — Кёниг подается вперед, едва не опрокидывает кресло. Он так увлечен, что не видит, сколь брезгливо кривится нежная его супруга.
Еще один глупец, который верит, будто Ерхо Ину старается ради него. Вилхо предначертано умереть, освободив трон достойному.
— Он солгал, — отвечает Тридуба. — Тайника не было в доме.
— Т-ты н-не…
— Знаю. Твоя матушка была столь любезна, что рассказала правду. Туро Уто ушел с Печатью и тобой в Белую башню. А вернулся уже без Печати.
Мама… Мама любила драгоценности и наряды. Зеркала. Она не была злой и, наверное, думала, что может откупиться от беды. Отдать Печать кёнигу и получить взамен тихую, спокойную жизнь. Ей ведь обещали, что не тронут.
— Она не з-знала…
— Зато ты знаешь, — спокойно замечает Ерхо Ину и повторяет вопрос: — Где?
Боли слишком много, и Янгар уходит от нее в теплые надежные объятия Великого Полоза. Его чешуя горяча, а глаза темны. В них Янгар видит сожаление.
Великий Полоз не способен помочь.
Пока.
Еще не время.
Но он придет… обязательно.
Янгар будет ждать. И жить будет. Не ради мести и Полоза, но потому, что в Горелой башне ждет его маленькая медведица, которая обещала подарить сына.
Надо только выдержать.
