Глен начинает понимать
— Зария…
Чернушка в который раз обошла по крутой дуге возникшего у нее на пути духа и снова направилась в обеденный зал. Суматошный день закончился, следовало навести в харчевне порядок — собрать со стола пустую посуду, выбросить в помои остатки еды, подмести пол и присыпать его свежей соломой…
Пока в питейном зале громыхал за своей стойкой Багой, девушке было проще не замечать навязчивого колдуна. Да трактирщик, раздосадованный тем, как обидели его хромоножку, несколько раз напускался на Глена и прогонял призрака прочь. Но сейчас хозяин ушел в кладовую, и Зария осталась одна. Поэтому опостылевший ухажер сразу же возник из воздуха прямо перед ее глазами.
— Зария!
И снова девушка молча обошла его. Хромота у нее после недавнего злоключения усилилась, нога разболелась, а в горле стоял комок. Но приученная к боли и молчаливому тернению чернушка продолжала работать: собирала на огромный поднос грязную посуду и, скособочившись от тяжести, таскала ее на кухню.
— Послушай меня…
Обида и злость всколыхнулись в душе, но девушка безжалостно подавила гневный порыв. Несмотря ни на что — ни на уверения Василисы, ни на неуклюжие уговоры Багоя, ни на оправдания обидевшего ее колдуна, — она по-прежнему считала, что все сказанное ей несостоявшимся насильником — правда. Она урод. Ее не полюбят. Да и кому такое в голову придет? Что в ней любить? Ущербная, колченогая, истощенная… Жалкая пародия на женщину.
Но кое-что сказать Глену все-таки следовало. Потому что нога болела, и всякий раз обходить пусть и бесплотного, но такого навязчивого духа, чернушке надоело. Да и неудобств причиняло немало.
— Я благодарна тебе, — негромко произнесла она.
Сердце в груди болезненно сжалось, воздух с трудом просачивался в пересохшее горло, душа плакала, но Зария заставила себя улыбнуться.
— Благодарна? — Глен выглядел встревоженным.
Он всматривался в девичье лицо, занавешенное длинной челкой, и глаза его темнели.
— Да. Если бы не ты… Не твой поступок. Я бы так и не поняла, что мне здесь не место, — она снова улыбнулась — грустно и задумчиво. — Когда луна пойдет на убыль, я пойду в храм богини и стану послушницей. Пусть во мне есть дурная кровь и из-за этого я на всю жизнь останусь только в младших, я стану служить…
Глен закрыл ей рот рукой, обрывая клятву, которую девушка чуть было не произнесла. Ему редко удавалось воздействовать на материальное, но сейчас гнев, боль и страх оказались слишком сильны.
— Замолчи и слушай.
Девушка зажмурилась, стараясь сдержать слезы. Однако она привыкла быть покорной и не осмелилась вырваться. Поэтому сделала, как просили: замолчала и слушала.
— Я стану человеком. И приду за тобой. Я никогда от тебя не откажусь. Да, не был я хорошим. И вряд ли стану лучше. На мне много грехов, таких, о каких тебе и знать не нужно. Но я — весь твой. Со всеми этими грехами. Только твой. Я сейчас не могу тебя поцеловать, коснуться даже не могу, пока ты не спишь. Но даже сейчас я могу доказать, что мои слова — не пустой звук. Дай мне срок, Зария. Дай мне чуть-чуть времени. Не делай того, что собралась. Подожди. Какая разница — месяцем раньше или месяцем позже, ведь так? Просто подожди. Я вернусь, клянусь тебе. Но ты только дождись. Потому что к кому же и зачем мне возвращаться, если ты откажешь? Кивни. Кивни, если согласна.
В его голосе было столько мольбы! Но Зария отрицательно помотала головой.
Колдун закрыл глаза. Не верит. Ни единому слову не верит.
— Посмотри на меня.
И снова отрицательное покачивание головой.
— Зария… Ты ведь видишь правду. Видишь, когда тебе лгут. Посмотри на меня. Я скажу последнее — единственное, что не сказал. И если ты посчитаешь, что это ложь, клянусь тебе — я уйду.
— А если я хочу, чтобы ты ушел сейчас? — хрипло спросила девушка.
— Сначала посмотри на меня! Я промолчу, если ты не хочешь меня слушать. И уйду. Обещаю. Но посмотри…
Чернушка открыла глаза и посмотрела на собеседника. Она не верила. Не верила. Это неправда…
А Глен ждал. Ждал, пока она спросит, и он сможет сказать, что любит ее. Ждал… Она должна спросить. Должна!!!
Нет. Зария отступила.
Шаг, другой.
Отвернулась.
Молча.
Колдун сжал кулаки. Он хотел подойти к ней, хотел произнести признание, рвущееся с губ, но вовремя остановился. Прежний Глен легко забывал свои обещания. Новый Глен был полон решимости не повторять ошибок прошлого. Он хотел сдержать принесенные ранее клятвы. Обе, что дал ей.
Увы, призрак, хотя и преисполнился желания измениться раз и навсегда, пока еще слабо представлял, как именно это сделать. Решимость решимостью, но надо же с чего-то начать, а у него, прямо скажем, для этого было слишком мало возможностей, да к тому же еще и полное отсутствие поддержки. В него никто не верил. Его никто не ждал. О нем никто не переживал. И уже тем более никто не собирался ему помогать. Он был один. И победить ему предстояло самого себя. Только вот беда — он не знал, с чего начать. Куда идти? И как удержаться от острого желания, ставшего уже настоящей потребностью, видеть Зарию?
— Если передумаешь, просто позови, — это было единственное, что он еще мог добавить. Единственное, что ему оставалось.
Проклятый дар! В душе черной волной поднималась злоба. Поэтому, не давая себе время на раздумья, колдун переместился туда, где его ярость могла найти выход, не причиняя вреда простым людям, и тем более девушке, которая так много для него значила.
Определенно, быть духом — своеобразное преимущество. Только подумал о том, где хочешь очутиться, и вот ты уже там, а как — сам не понял. В Жилище было тепло. Глен до сих пор удивлялся тому, что может ощущать жар, холод, ветер. Он не мерз, не изнывал от духоты, но он чувствовал.
Сегодня здесь было людно. Дюжины две колдунов негромко переговаривались, что-то обсуждая, и поглядывали на кресло, стоящее перед камином. Кресло Анары.
Мужчины пока не видели возникшего из ниоткуда бесплотного сообщника, но некоторые непроизвольно поежились, ощутив присутствие сторонней силы.
Хозяйка Жилища на появление призрака не обратила внимания, она разговаривала с мужчиной, державшимся в тени. От незнакомца исходили волны такого могущества, что Глен замер, не решаясь приблизиться. Колдунья, почуяв его смятение, обернулась и поманила новоприбывшего к себе. Тот подчинился, с опаской косясь на странного гостя.
Широкий лоб незнакомца был чистым и гладким. Да и вообще все его лицо казалось лишенным возраста: ни складок в уголках губ, ни мелких морщин, разбегающихся от глаз. Ничего. Словно бы этот человек никогда не улыбался, не смеялся, не хмурился, не грустил. Однако, несмотря на эту более чем странную особенность, диковинный гость Анары выглядел далеко не молодым. Что делало его таковым? Холодная проницательность голубых глаз? Тяжелый пронзительный взгляд из-под прямых темных бровей? Спокойная уверенность, сквозящая в каждом движении? Почти осязаемые волны небывалой силы, разбегающиеся во все стороны? Что? Глен никак не мог понять и вдруг запоздало сообразил. Жнец. Перед ним стоит Жнец!
Поняв это, колдун принялся рассматривать мужчину с еще большей жадностью. Тот был… незапоминающимся. Таким, увидев которого мельком потом и не вспомнишь. Да что там — мельком! Отвернись сейчас Глен и попытайся воссоздать в памяти это гладкое чистое лицо — ничего не получится. Взгляду словно не за что было зацепиться, а разуму запомнить. Разве только врезалось в память, что русые волосы Жнеца убраны в косу, доходившую почти до лопаток, а правая рука закована в кольчужную перчатку от плеча до кончиков пальцев.
Заметив столь пристальное внимание к своей персоне, Жнец, видимо, решил удовлетворить любопытство (или подтвердить догадку?) пристально изучающего его духа и пошевелил пальцами. Латная рукавица замерцала, и ее хозяин усмехнулся, увидев, как опасливо отпрянул от него на несколько шагов Глен.
— Мне твоя душа не нужна, — успокоил маг колдуна. — Я больше не слуга богов.
Анара поднялась с кресла, оглядывая могущественного гостя, и зазывно улыбнулась:
— Ну, так что? Ты решил? Присоединишься?
Жнец снова перевел взгляд на собеседницу. Она знала о своей красоте и о том, какую власть она дает ей над мужчинами. Знала и пользовалась тем и другим. Никто не мог устоять. Но на Жнеца ее улыбка произвела несколько иное впечатление. Вместо того чтобы загореться вожделением, мужчина нахмурился, подошел ближе и пристально посмотрел в глаза соблазнительнице. Та, конечно, не отпрянула в испуге, и улыбка ее ни на миг не поблекла, но Глен-то видел, что прекрасные руки сжались в кулаки.
— Я неприятен тебе, верно? — с тонкой усмешкой прошептал Жнец.
— Перетерплю, — в тон ему ответила Анара.
— Стоит ли? Может, поищешь кого-то более… почтительного?
Женщина напряглась:
— Ты отказываешься?
И снова усмешка тронула губы мага. Он отвернулся, скользнул взглядом по жадно прислушивающемуся Глену, прищурился, и что-то неуловимое мелькнуло в светлых глазах. Колдун не успел понять, что именно.
— Разве можно отказаться от такого предложения? — ответил вопросом на вопрос Жнец, и Анара заметно расслабилась, разжав судорожно стиснутые кулаки.
— Думаю, нет. — Она вновь медово ему улыбнулась.
Но улыбка в очередной раз пропала втуне, маг снова оглядел Глена и направился к выходу, не удостоив собеседницу ответа.
— О-ох. — Та бессильно опустилась в кресло. — Силен, гаденыш.
На прекрасном лице промелькнула тень, и колдуну на миг показалось, будто перед ним сидит не молодая женщина, а высохшая старуха с мертвыми глазами. Но морок развеялся, стоило Анаре пошевелиться. Колдунья шумно выдохнула и снова обрела прежнюю безмятежную царственность: ни сомнений, ни страхов, только властность и привычка повелевать.
— Где ты был? — требовательно спросила женщина, поворачиваясь к духу.
— Исправлял ваши ошибки, — зло огрызнулся тот.
Глен и подумать не мог, что сейчас клокочущая в груди злоба спасает ему жизнь — Анара всерьез подумывала над тем, чтобы развеять кажущегося ей бесполезным призрака по ветру.
— Ошибки? — с холодной надменностью переспросила хозяйка Жилища и тут же отчеканила: — Я не допускаю ошибок.
— Ах, не допуска-а-аешь… — уважительно протянул Глен. — То есть Джинко сам себя отправил в харчевню? Этот дурак никогда ничего не делал правильно. Ты поручила мне одно, я согласился, и вот — я возвращаюсь, а ты, оказывается, решила действовать иначе. Какая прелесть. Я и забыл, сколь стремительно женщины меняют свои намерения.
— Не говори так со мной, мальчик, — опасным голосом сказала Анара. — Не забывайся.
— Знаешь что, госпожа… — Колдун шагнул вперед и навис над колдуньей. — Твой слуга пытался погубить ее пестом для перетирки пряностей! На кухне. Тогда как всего через стену в обеденном зале трапезничали дэйн и Грехобор. А этот кретин даже заклинание тишины наложить не догадался! В итоге на ее вопли сбежался чуть не весь околоток. Но и это еще не все. Его сообщник тоже отличился, воспользовавшись при побеге даром. Так что дэйн запомнил его. О, и самое главное: ни один из твоих посланников ничего не добился. Девчонка цела, невредима, ненавидеть не стала. Одним словом, шуму наделали, а результата нет. Или тебе сказали другое-?
Анара скрипнула зубами, но промолчала. А Глен тем временем продолжил:
— Поэтому, чтобы исправить сотворенное этими двумя дураками, мне пришлось так изворачиваться, что я уже сам в своей лжи запутался.
И он отошел от колдуньи, всем видом изображая оскорбленного в лучших чувствах преданного слугу.
— Но ты… смог? — помолчав пару мгновений, вкрадчиво спросила женщина.
— Не совсем. Но она все-таки решила уходить к лантеям, как ты и хотела.
— Она не испорчена. — В голосе говорившей звучала искренняя досада. — Ты можешь ее привести?
— Нет, спасибо Джинко. Она мне больше не верит.
Колдунья в сердцах стукнула кулаком по подлокотнику старого кресла и резко поднялась на ноги, словно собиралась выместить гнев на ком-то из присутствующих.
— Есть еще одна возможность, — дождавшись, пока собеседница возьмет себя в руки, продолжил Глен. — Девчонка очень верит Василисе. Я бы даже сказал: боготворит ее. Понимаешь, о чем я? Предательства подруги она не перенесет. Ее не обязательно губить, лишая невинности. Или обязательно?
— Нет… — злодейка с предвкушением улыбнулась. — Как мы это сделаем?
— Василиса из другого мира и…
— Вот ведь дрянь! — Анара прищурилась. — А я-то гадала… Продолжай.
Глен коротко изложил свой план, видя, как напряженное лицо колдуньи разглаживается, обретая привычное самоуверенное выражение.
— А ты молодец… — с легким удивлением признала женщина, как только дух замолчал. — Когда все закончится, думаю, ты станешь по левую руку от меня. А по правую… — она мечтательно прикрыла глаза, — по правую станет Жнец.
— Почему он? — Колдун опустился на пол, наблюдая за собеседницей.
Бесплотный дух знал, как она любила смотреть на всех сверху вниз, и теперь старался всячески закрепить злобную радость своей госпожи, потешив ее самолюбие.
— Жнецов боятся даже самые сильные маги, даже дэйны, — тем временем назидательно произнесла Анара. — Жнец способен убить любого, у кого есть душа. Любого.
— Зачем нам такой опасный маг?
— Только он может ходить по другим городам. Он и Грехобор. Они единственные, кто могут влиять на дэйнов по ту сторону переправы, за пределами Аринтмы. А зачем мне это — не твоего ума дело. Важно то, что он здесь и на нашей стороне, — отрубила Анара.
Глен ничего не ответил, понимая тщетность дальнейших расспросов.
Жнец.
Маг, способный убить дэйна. Маг, не подчиняющийся более воле небожителей. Увидев однажды всю мощь силы Грехобора, Глен осознал убогость способностей колдунов. Они не умели всецело пользовать свой дар. Никто из них, даже самый могущественный, не обладал и десятой долей той силы, которую явил Грехобор, а если и обладал, то не мог ее подчинить. Наоборот, это сила подчиняла себе хозяина и, если он сопротивлялся, терзала его так свирепо и люто, что смертная оболочка не выдерживала.
Даже Глен сейчас справлялся со своим даром только потому, что был мертв. Его дух боролся постоянно, страдал, раздираемый сотнями противоречий, влекомый темными желаниями и гневом, но телесных страданий он не испытывал, и это облегчало противостояние.
И вот — Жнец. Маг, рядом с которым даже всесильная Анара была ничем. И если такой, как он, действительно решил пополнить ряды мятежных колдунов, вероятность победы Анары существенно возрастала. А ведь до сегодняшнего дня дела шли с переменным успехом. Вот только… зачем ей Жнец? Понятно, что для какой-то конкретной цели. Но что это за цель? Убить дэйна? Отца? Магов? Ну не Маркуса же она собралась уничтожить, в самом-то деле!?
— Анара!
Дверь распахнулась, с грохотом ударившись о стену, и в Жилище ввалился запыхавшийся, сырой до нитки и забрызганный грязью мальчишка лет тринадцати. Он мелко дрожал, и первым порывом было — пожалеть испуганного, замерзшего ребенка, вот только… у того, кто заглядывал в его не по-ребячески злые глаза, мигом отпадало желание сочувствовать.
Синол — так звали мальчика — получил свою силу всего три недели назад, и за это время из непоседливого подростка превратился в жестокого звереныша. Хорошо осознавая свое превосходство над простыми смертными, он научился ловко использовать проклятый дар. Перво-наперво расправился со всеми давними и недавними обидчиками, а затем и с родителями, которые стали казаться ему самодурами. А уж после родителей пришел черед младших сестер и братишек, заботиться о которых не входило в планы юного колдуна.
Еще недавно Глен спокойно отмахнулся бы от всего этого, говоря себе, что случившееся с Синодом — просто судьба, не было у мальчишки выбора, он лишь стал тем, кем обрек его стать проклятый дар. Да, именно так и подумал бы Глен несколько дней назад. Но сейчас… что-то не давало ему покоя. Три недели назад. Именно тогда умерли те самые маги, которых они «освободили» из Клетки.
— Анара, там дэйн! Он убил Комиаша! — выдохнул тем временем запыхавшийся парнишка и привалился к стене.
— Где — «там»? — хладнокровно спросила колдунья.
— На окраине квартала, недалеко отсюда. Мы гнали святошу, и дэйн…
— Комиаш снова использовал силу? — перебила рассказчика женщина.
— Ага. Этот дурак отец никак не хотел слушаться, все лопотал, что пойдет на суд, мол, пусть карают по всей строгости, заслужил и все такое… и Комиаш решил его подтолкнуть.
— Идиот! — Магесса поднялась с кресла. — Дэйн один?
— Да. — Синол вытер лицо рукавом грязной рубахи.
— Ты, ты, ты и ты, — обводя глазами колдунов, командовала Анара. — Идите и разберитесь с ним. И вы трое тоже. Семерых должно хватить, чтобы измотать его. Отвлекайте его от Синола и помните — магией дэйна не убьешь, но клинок поразить может. Остальные — вон и быстро. Вам нужно как можно скорее достичь западного убежища. Ты еще здесь?! — сверкнула колдунья глазами, заметив, что Синол по-прежнему нерешительно переминается с ноги на ногу.
— Только семеро? — робко спросил он.
— Я не могу разбрасываться людьми.
— Но… — парнишка осекся и повесил голову, не выдержав яростного блеска глаз госпожи. — Слушаюсь.
— Нам тоже надо уходить. — Глен поднялся на ноги.
— Да, — отрывисто бросила Анара, направляясь к выходу.
— Зачем нам другие города? Маги? — со всем возможным равнодушием спросил дух.
Женщина окинула спутника презрительным взглядом:
— Задай себе вопрос, правдоискатель: почему у нас стало так много новых колдунов?
— Я…
— Мне надо пополнять ряды! Молодыми. Сильными. Яростными. Теми, кто захлебывается силой. А для этого мне нужны маги. Не думал же ты, что я пойду на Маркуса одна? А я хочу сокрушить этого божка. Уничтожить всех дэйнов. Дать безграничную власть колдунам.
Колдун едва нашел в себе силы сохранить невозмутимость и даже отрицательно покачал головой. Анара же, не обращая более внимания на духа, накинула капюшон и скрылась в сумерках уходящего дня.
Да уж. Справился со злостью. Глен усилием воли подавил поднимающуюся в груди ярость. Как же так? Как получилось, что его желание помочь обернулось этим? И как он мог быть настолько туп, что не понял — его просто используют, его и его желание спасти других, сделать мир лучше, хоть чуточку справедливей? И как он мог не заметить, что вместо блага творит черное зло?
Когда призрак, разъяренный подслушанным разговором между жрецом и дэйном, наткнулся на Анару и в сердцах рассказал ей о своем плане, она разве что от восторга не запрыгала. Он-то, дурак, мечтал о свободе для всех. И вот результат… стал всего лишь бестелесным пособником, пешкой, соглядатаем.
Глен печально усмехнулся. Что ж, по крайней мере, последние сомнения в правильности сделанного выбора отпали. В этот миг очень кстати колдун вспомнил про дэйна. Палача магов ждет встреча с семью противниками. Дух растворился в воздухе.
Надо помочь. Вдруг этот бесчувственный гад не справится в одиночку? Колдун сосредоточился. Сознание на миг помутнело, и вот он уже стоит в темном переулке — невидимый, неслышный, незаметный.
На город опускались плотные сумерки, и нападавшие все рассчитали верно. Они не отвлекались на спутников дэйна — испуганную худосочную девку и едва стоящего на ногах мужчину в грязном и рваном облачении молелъника. Глен с трудом признал в молельнике Шахнала. От красивого, властного, самоуверенного мужчины осталось лишь жалкое, апатичное подобие себя самого: застывший взгляд, устремленный в темноту, безвольная поза. Не человек — тряпичная кукла. К тому же кукла, с которой дурно обращались.
Впрочем, колдун созерцал раздавленного жреца всего несколько мгновений, а потом его жадный взгляд вновь устремился туда, где кипела жаркая схватка. Хотя… сложно было назвать хладнокровное уничтожение колдунов схваткой. Глен прежде никогда не видел, как сражаются дэйны. Ему вообще казалось, что мечи они таскают для красоты и устрашения. Как же он ошибался!
Палач знал свое дело. Вот он подался вперед, выбивая оружие из рук неприятеля, потом клинок скользнул к горлу нападавшего, а когда там открылась глубокая рана, дэйн уже отвернулся, утратив к заливающемуся кровью колдуну всякий интерес. Этот бой был единым быстрым текучим движением, которое затронуло всех, несмотря на то что длилось всего несколько мгновений.
Наверное, за это время можно было успеть сделать всего три или четыре вдоха. Словом, помощь дэйну была не только не нужна, она бы его только отвлекла, вынудив растягивать схватку…
Вот последний из нападавших упал ничком к ногам убийцы. Палач медленно обвел взглядом распростертых в нелепых позах, еще недавно живых людей. Никто из них не шевелился и даже не стонал. Дэйн повернулся к спутникам, как вдруг один из колдунов стремительно сел, в судорожно сжатых пальцах блеснул короткий метательный нож.
Глен узнал Синода. Он кинулся было к подростку, но оружие коротко свистнуло, прорезая полумрак… Дэйн не успеет! Призрак рванулся вперед, забыв про то, что бестелесен и ничем не сможет помочь. Нож пролетел сквозь него и вонзился в цель.
Тонкая девушка, оттолкнувшая палача магов, пошатнулась и опустила голову, удивленно глядя на торчащую из груди сталь. Узкая ладонь нащупала холодное железо, столь неуместное в теплом теле. Глен знал — у метательных ножей почти нет рукояти, так — небольшой черенок, чтобы зажать между пальцами. Такой клинок входил в тело иногда и заподлицо — не вытащишь. К счастью, Синол не обладал ни впечатляющим мастерством метателя, ни силой. Однако и этого броска, попавшего в цель только потому, что жертва оказалась слишком близко, было достаточно.
Лицо девушки заливала мучнистая бледность. В полумраке Глен вдруг узнал магессу, жившую последние несколько дней при «Кабаньем пятаке».
Ярость затопила рассудок. И, почувствовав, как руки наливаются силой, колдун повернулся к метнувшему нож подростку. Синол не сопротивлялся, он уже умирал. Глен лишь ускорил неизбежное. Еще одна смерть на его совести. Ну и пусть. Дух обернулся. Повитуха тяжело привалилась плечом к стене и смотрела на него полным боли взглядом. Глаза девушки стекленели. А через миг она осела на грязную мостовую.
Глен никогда не видел, как умирают маги. Не знал, как покидает их сила. И вот сейчас, оторопев, наблюдал за происходящим.
Темные глаза Повитухи стали глубокими, как колодцы. Последние отблески осмысленности исчезли из остановившегося взгляда, а тонкое тело покрыли мелкие капли воды. Вода просачивалась сквозь кожу, словно пот.
Девушка выгнулась, и… обзор Глену закрыл темный силуэт. Дэйн опустился на колени рядом с умирающей, уверенным и быстрым движением вырвал из груди клинок, прижал руку к ране, из которой толчками бил родничок черной крови.
Стало жарко, так жарко, словно рядом пыхала печь. И вдруг магесса, которую колдун уже считал мертвой, застонала. Капли воды исчезали, словно высыхали от нестерпимого жара. Дэйн сидел неподвижно, глядя на несчастную. Правой ладонью он зажимал рану, а левую нерешительно держал над рукоятью меча.
— Отпусти… меня… — с трудом прошептала повитуха.
— Дэйн!
Глен обернулся к тому, кто окликнул палача магов. Отец на неуверенных ногах приблизился к распростертой на мокрой мостовой девушке.
— Тебе нужно добить ее, пока сила…
— Знаю, — оборвал его дэйн.
Сила. Проклятая сила.
Призрак смотрел на мучения Милианы, сжимая кулаки. Пока сила не отыщет новое пристанище, новый сосуд, магесса будет жить. А когда проклятый дар перетечет в другого, она умрет. И появится новый колдун. Дэйны — единственные, кто могли этому воспрепятствовать. Только от их оружия и от их руки маги умирали, не перенося свое проклятие на простых людей. Но этот дэйн почему-то медлил. Он сдерживал рвущуюся из умирающего тела силу и… колебался?
— Дэйн! — Голос Шахнала окреп.
А если палач магов уберет руку от страшной раны? В кого выйдет сила девчонки? Глен посмотрел на бывшего молельника. Теперь он обычный человек. Его не защищают боги. Он крепкий и сильный. Из него выйдет прекрасный колдун… именно такой, какой необходим Анаре.
— Больно… — еле слышно прошептала магесса. Она дышала прерывисто и хрипло. В груди что-то сипело и булькало, а капли воды то проступали, обсыпая кожу, то вновь исчезали.
— У…бей… — с усилием проговорила девушка.
— Ты и вправду хочешь умереть? — тихо спросил дэйн.
Глен затаил дыхание, не понимая происходящего, но осознавая, что стал свидетелем чего-то не совсем обычного.
— Боль-но…
— Дэйн! — Шахнал подошел еще на пару шагов.
Волоран наклонился к уху Милианы и что-то прошептал. Глаза умирающей широко распахнулись, в них — опустевших, бессмысленных — отразились боль и паника. А потом… смирение.
— Так что? — переведя взгляд на ее лицо, снова спросил палач.
Магесса покачала головой и облизала пересохшие губы. По ее лицу прошла судорога… но тонкая рука поднялась и стиснула запястье дэйна.
— Дух, — бросил Волоран через плечо. — Мне нужен Грехобор. Быстро.
Ничего не понимая, Глен исчез, оставляя странную троицу.
— Что… ты… делаешь? — Шахнал сделал еще один шаг и обессиленно привалился к стене дома. — Она магесса.
— Она моя нареченная, — не отрывая взгляда от Мили, равнодушно ответил дэйн. — И она хочет жить.
Молельник зажмурился. За последние сутки весь его мир перевернулся с ног на голову. Еще вчера он бы сыпал проклятия на голову дэйна и требовал смерти Повитухи, но сегодня… сегодня он уже не мог позволить себе такой роскоши. Он сам был ничуть не лучше этих двоих. И поэтому Шахнал сказал совершенно другое:
— Ты не сдержишь ее долго. С такой раной она не выживет, как бы ты ни старался.
— Знаю.
— И наступит момент, когда тебе придется…
— Да. Но ей надо увидеть Грехобора. — Дэйн чуть сильнее надавил на грудь Милианы, и капли воды, вновь обсыпавшие тело, исчезли. — Она его любит.
Вопросов у жреца прибавилось, но он благоразумно промолчал, лишь опустился на мостовую, не в силах стоять на дрожащих ногах.
Магесса смотрела в равнодушные глаза дэйна. О, как ей хотелось, чтобы он понял ее! Хоть раз услышал! Нет. Взгляд мужчины был пуст и спокоен. Ей снова захотелось умереть. Навсегда перестать быть. Не балансировать на тонкой грани бытия и небытия, не испытывать ни радости, ни боли. Только тишина, темнота и пустота. Какими они казались желанными! Но в груди хлюпало и свистело, а каждый вдох причинял страдание. Девушка с трудом разлепила пересохшие губы и прошептала:
— Я… всегда… любила…
— Позже.
Дэйн еще сильнее вдавил ладонь в рану. Кровь, остановленная магией, уже не сочилась сквозь пальцы, но выступающие капли воды исчезали неохотно. Медленно. Слишком медленно. Чем большую муку испытывала магесса, тем сильнее становился ее темный дар.
— Он придет, и ты сама все скажешь, — сказал Волоран. — А пока молчи.
Из ее глаз покатились слезы. Они смешивались с каплями воды, обильно выступившими на лице и висках. Дэйн опустил взгляд с лица девушки на рану в ее груди. Ему не справиться. Слишком сильна боль. Слишком велики страдания.
Ладонь палача легла на рукоять меча.
Грехобор не успеет увидеть Повитуху.
Ничего не поделаешь и не изменишь…
— Разреши мне стать твоим мужем… — Его спокойный голос заставил Милиану поднять отяжелевшие веки.
— Что? — сипло, едва слышно выдавила она.
— Разреши…
Она даже перестала дышать и посмотрела на него с паникой. В черных зрачках разрастался страх. Капли воды, выступавшие сквозь одежду стали крупнее и тяжелее, они стекали по телу, оставляя причудливые дорожки.
— Я… — Она смолкла. Горло сжалось, в груди полыхало.
Первый раз в жизни Повитуха боялась дэйна. Нет. Боялась Волорана. Точнее, того, что он ей предлагал. Голос не слушался, поэтому Мили только слабо кивнула. Это было именно то разрешение, которого ждал мужчина. Не отрывая жесткой ладони от груди магессы, он склонился к ее лицу.
Твердые губы мягко коснулись ее пересохших, потрескавшихся. Девушка понимала — для дэйна происходящее лишено трепета, это всего лишь… прикосновение. Без чувств, без ласки, без желания, без любви. И от осознания этого чувство страха лишь росло и крепло.
Губы, которые всегда казались ей холодными и жесткими, на деле оказались теплыми и удивительно нежными. Он касался ее мягко, осторожно, а взгляд при этом был устремлен в ее глаза, широко распахнувшиеся от ужаса.
Легкий вздох, и поцелуй становится глубже. Дыхание перехватывает оттого, что его сила подавляет, приглушает ее дар, скрепляя связь между двумя нареченными. Темная магия отступала под натиском светлой силы дэйна.
Не было взрыва восторга, не было страсти или равнодушия. Мили ощущала твердую, непоколебимую… нежность. Волоран целовал ее так, словно боялся причинить боль. Поцелуй длился и длился. Осторожный, приносящий облегчение.
В какой-то миг Милиана просто закрыла глаза и отдалась этой утешительной ласке. И в тот миг все изменилось. Вместо равнодушного палача ее губ касался любимый и любящий человек. Она забыла о том, кто он, о том, как он к ней относится, и, очарованная самообманом, подалась навстречу этим желанным нежным губам. Вдох — и мужчина замер. Выдох — и поцелуй стал глубже. И мир кружился, кружился, кружился, а сердце вспыхивало, но не от боли, а от жгучего счастья.
Он здесь. Он рядом. Он ее любит.
Пусть самообман, пусть! Она умирает. И хочет уйти во тьму, обманувшись иллюзией счастья. Вдох — последняя боль тает, вытесняемая надеждой. Выдох — тонкая рука зарывается в густые волосы, вынуждая мужчину склоняться, чтобы быть еще ближе.
— Зачем я здесь? — Ледяной голос Грехобора вырвал умирающую из сладкого забытья, нарушил очарование лжи.
Милиана с ужасом смотрела в невозмутимое лицо дэйна, освобождающегося из ее объятий. Он… она… они…
Взгляд упал на кольцо, возникшее в его ладони. Теперь он может надеть его на палец, может дотронуться до нее, заявить на нее свои права… всего один поцелуй, и Волоран стал ее мужем. Почти стал…
— Йен, она умирает, — словно бы ничего особенного между ними не произошло, спокойно сказал палач магов. — Нужна помощь.
— Ты ее не убил? — Грехобор подошел ближе и опустился перед Повитухой на колени.
Впервые за долгое время она видела обоих братьев так близко, и осознание этого заставило ее всхлипнуть.
— Нет.
— Почему?
Волоран пожал плечами:
— Ты бы расстроился. А мне надоело тебя успокаивать.
Маг выглядел растерянным. Глядя на прикрытую рану девушки, он осторожно положил ладонь поверх руки дэйна.
— Я не помню, как это делать… — негромко сказал Йен.
— Тогда просто попрощайся. — Дэйн рывком выдернул руку и отошел прочь, оставляя брата и магессу наедине.
Он никогда и никому не признался бы, что желает для Мили спасения. Ведь если она умрет, все… изменится. А он не был уверен, что знает, как себя вести в этом случае.
Волоран не просто так потребовал от Глена позвать брата. Благородным порывом — дать Повитухе попрощаться с тем, кого она так боготворила, — тут и не пахло. Все было намного проще. Когда-то давно Грехобор должен был стать Знахарем. Когда-то давно он умел лечить. И лечил все — любые хвори. И заживить подобную рану для него не составило бы труда. Когда-то.
Сейчас маг вполне мог оказаться бесполезным, мог утратить свой дар за годы скитаний и лишений. И дэйн этого боялся. Но все же… если Йен сможет вылечить Мили, сможет вернуть хотя бы частицу своих настоящих возможностей, его жизнь и судьба станут иными. Он вновь получит шанс помогать людям, употреблять свой темный дар во благо. Он перестанет страдать и терзаться, сможет жить без боли и скитаний. Да, будь у него выбор, сумей он вспомнить — все изменится. И в этот раз, дэйн был уверен, брат поступит верно. Если же нет… что ж, как бы то ни было — это единственный шанс для обоих начать жить. Жить, а не существовать, превозмогая невозможное.
Утратив поддержку дэйна, Повитуха быстро теряла силы. Неосознанно она протянула руку к Волорану и попыталась позвать его по имени, но губы не слушались. Бисеринки воды снова выступили по телу. Йен осторожно повернул лицо умирающей к себе и шепотом произнес:
— Он не может сейчас тебе помочь, Милиана. Его сила не даст мне тебя вылечить.
— Йен… скажи… — Острая боль заставила тонкое тело выгнуться, но Повитуха должна была договорить до конца: — У меня… есть… надежда… крохотная надежда… есть?..
В ее голосе звучало столько боли и мольбы, что лицо мужчины дрогнуло.
— Закрой глаза, — приказал он и глубоко вздохнул, отнимая ладонь от безобразной раны.
На кончиках пальцев засеребрился иней.
Милиана подчинилась.
В груди воцарился мертвенный холод. Обжигающий, перехватывающий дыхание, но не пугающий, а приносящий покой. Магесса не знала — хорошо это или плохо, не видела ни застывшего лица Грехобора, ни подавшегося вперед Шахнала, не заметила, как скользнул по ее лицу непроницаемым взглядом и отвернулся Волоран. Все, что имело сейчас значение, — успокаивающий холод. Утешительная стужа.
Повитухе казалось, будто она летит. Или плывет. Она уже не понимала. Хотелось открыть глаза и посмотреть, что же такое с ней происходит, но веки налились тяжестью и уши заложило. Зато перед мысленным взором мелькали видения прошлого, наполненные радостью, болью, печалью. Все самые дорогие ее сердцу воспоминания.
Это смерть?
Она не знала, и было все равно.
Покой.
Если эта прохлада, дарящая мир ее душе, и есть смерть, то она с радостью примет ее.
Возможно, через несколько мгновений на нее обрушится клинок палача, потому что Йен не справился, потому что она… сошла с ума. Милиана позволила дэйну поцеловать ее. Ему — равнодушному, ее — живую. Осознавая, как низко она пала после этого в его глазах, Повитуха едва смогла сдержать рыдания.
На пороге смерти нет смысла себе врать. Она, столько времени прожившая с Грехобором, цеплявшаяся за него… так отозвалась на поцелуй. И не важно, что именно было причиной этого поцелуя. Он этого не узнает. Никогда… только себе она могла признаться. Сейчас. Они так похожи… они такие разные. Зачем она так поступила? Зачем? Как ни обманывай себя, представляя, что тебя целует другой, все равно понимаешь — это ложь. И то, что случилось между ней и дэйном, — тому подтверждение. Лишь бледное подобие…
Эти мысли промелькнули и исчезли, оставляя лишь смутное сожаление. Думать становилось все труднее. Хотелось перестать… быть.
«Я не хочу чувствовать. Я не должен чувствовать. Но по твоей вине я испытываю все то, что мне совершенно не нужно».
Вот, что сказал Милиане Волоран перед тем, как отправить Глена за Грехобором. И сейчас воспоминания об этих словах заставили тело магессы вспыхнуть огненной болью.
Кто? Кто еще заставит его чувствовать? Все сомнения, все попытки отринуть жизнь и страдания разлетелись, как палые листья под порывом ветра. Он насмехался. Но дэйны лишены иронии. Он не всерьез. Но дэйны всегда серьезны. Он никогда не стремился чувствовать. Но он любил брата. В памяти всплыли те слова, что он сказал после приговора Грехобора. Тогда ей, переполненной болью, граничащей с безумием, они показались насмешкой. «Теперь я могу доверить тебе свою жизнь… но вряд ли рискну доверить сердце».
Сердце… У него нет сердца! Бесчувственный насмешник… Она отказалась от Йена, взяв кольцо у старшего брата. Она заставляла Волорана чувствовать. Волноваться за брата, радоваться за него, переживать. Она поднимала на поверхность через толщу отчуждения те немногие эмоции, что умел испытывать дэйн. И поэтому вынуждала его чувствовать все то, чего он не хотел, не должен был чувствовать.
Никто никогда не нуждался в Мили. Люди? Они призывали Повитуху, но, едва она выполняла свой долг, ей указывали на дверь. Йен? Нет. Он мог быть рядом, но все же находился где-то далеко. Всегда далеко. Дэйн? Смешно.
Однако никогда, никогда прежде магесса не ощущала себя причастной к чему-то, к кому-то… И пускай ее жалкая жизнь нужна была лишь для того, чтобы равнодушный палач не терял связи с тем человеческим, что в нем еще оставалось, пускай!
«По твоей вине я испытываю все то, что мне совершенно не нужно».
Горечь его слов породила в Повитухе острое желание жить. Жить! Ради того…
Глаза распахнулись сами собой, изо рта вырвалось облачко пара. Магия в ней бесновалась и рвалась прочь, разъяренная от того, что ее обманули. Грехобор, все еще стоявший перед девушкой на коленях, пошатнулся и оторвал ледяную ладонь от заиндевевшей одежды. Милиана поморщилась. Больно. Болела рана, к горлу подкатывала тошнота, темный дар бился и ревел в груди. А еще холодно. Ей было холодно. Зубы стучали.
Борясь с дурнотой, несчастная отвернулась… и уткнулась носом в грудь дэйна.
— Ты закончил? — спросил Волоран брата.
Тот сел на мостовую, наблюдая, как палач прижимает к себе магессу, усмиряя ее разбушевавшуюся силу. Девушка повернула голову, встретилась взглядом с Йеном, и в глазах застыла немая мольба.
— Да, — прошептал Грехобор, отвечая на оба вопроса сразу.
Повитуха прикусила губу, испытывая почти нечеловеческое счастье. Она жива. И Грехобор сказал «да». Остальное не имеет значения.
