Гроза
Маг сорвался с места, в два шага пересек расстояние до кухни и подскочил к жене. Она сидела на лавке, привалившись спиной к стене, — бледная, вся дрожащая, с синюшными губами, закатившимися глазами и прерывистым дыханием.
— Заренка! — Йен подхватил ее на руки, дотронулся губами до потного лба. Ледяной.
— Дышать… не… могу… — кое-как выдохнула девушка, отчаянно стуча зубами. — Что… это…
Она пыталась совладать с собой, посмотреть на мужа, но тело не подчинялось. Грехобор прижал жену к себе и заглянул в незрячие глаза. Вздрогнул, быстро огляделся и тут же, не раздумывая, вышел со своей ношей на задний двор. Он только-только пнул ногой дверь, как над головой раздался оглушительный раскат грома. Черные набрякшие тучи рассекла длинная кривая молния. В лицо ударил резкий порыв ветра. И небо обрушилось на землю потоками ливня.
Стихия рвалась и ревела, швыряла в лицо пригоршни воды, хлестала по щекам и плечам, заливала глаза, неслась ревущей рекой с крыш, устремлялась ручьями по земле. Йен стоял в непроницаемой стене воды, по-прежнему держа жену на руках. Мокрые волосы облепили лицо, одежда насквозь промокла, но маг этого словно не замечал, он крепко прижимал к себе дрожащее тело, подставляя его хлещущим струям дождя.
Василиса уткнулась лбом в теплое плечо и судорожно вдыхала свежий воздух. Обрушившийся на нее ливень унял неистовую дрожь, изгнал из тела холод, вода словно смывала боль и слабость, освежала, возвращала силы, способность дышать, возрождала к жизни.
Мягкая рука, до того бессильно висящая, обвила Грехобора за шею. Девушка теснее прижалась к мужу, словно впитывая его силу. Они стояли долго. Дождь все лил и лил, уже не сплошной стеной, но по-прежнему сильный, сполохи молний продолжали рвать небо. Василиса наконец совладала с собой и смущенно попросила:
— Поставь, я тяжелая.
Йен подчинился, но, опустив жену на землю, тут же развернул лицом к себе и гневно встряхнул:
— Зачем ты прикасалась к Повитухе?
Василиса струхнула. Самым бесславным образом. В голосе и взгляде мага было что-то такое… несвойственное ему прежде — жесткость, требовательность. Девушке стало не по себе. И она опустила голову, стараясь не встречаться с мужем взглядом. Поняв, что вот так сразу ответа от нее не добьешься, Грехобор слегка подтолкнул жену, вынуждая зайти под широкий навес, где у рачительного Багоя прятался узкий верстак и кое-какой нехитрый инструмент.
— Зачем? — повторил мужчина.
Лиска с тоской подумала о том, что, похоже, придется-таки ответить, иначе между ними разгорится первый семейный скандал. А ей совсем-совсем не хотелось скандалов. Ей было горько. Но передавать мужу суть их с Повитухой отвратительного диалога тоже не хотелось.
— Василиса! — Впервые в его голосе прозвучали властные нотки.
Стряпуха вздрогнула. Вот уж не думала, что ее мягкий, тихий, постоянно сомневающийся в себе Йен может говорить таким тоном. По коже побежали мурашки. А такой ли он тихий? И вообще, ее ли он? Внезапно Василисе захотелось исчезнуть. Подальше. Желательно на другой материк… но сильные руки держали крепко, поэтому девушка не нашла ничего лучше, как спрятать голову… под мышку Грехобору. И оттуда уже пробормотать ответ.
Ужасно хотелось разреветься. Ну вот что она за человек-косяк?
— Ты что? — Грехобор бережно отстранил жену от себя, чтобы заглянуть в глаза. Но это оказалось проблематично, потому что Лиска упрямо смотрела под ноги. Наконец страдальчески вздохнула и раздельно повторила:
— Я. Ей. Угрожала.
— Угрожала? — Ему показалось, что ослышался. — Ты? Угрожала? Ей?
Василиса всплеснула руками, досадуя на то, что в мужья ей достался такой тугодум.
— Она пришла и начала… и любить-то тебя не за что, разве только из жалости, и зачем ты мне такой сдался, да ничего в тебе особенного, да на что я могла позариться…
В голосе девушки звенел нарастающий гнев.
— Она такое сказала? — перебил ее Грехобор, опуская руки и делая шаг назад.
Жена наконец вскинула на него гневные глаза:
— Нет… Это говорила я. Потому что именно это она хотела услышать. А Повитуха твоя стояла и согласно кивала на каждое слово! — Василиса совсем раздраконилась. — Ей-богу, Йен! Еще раз ее увижу, просто все патлы повыдергиваю! Неужто и ты уверен, что я с тобой, ну… в общем, только потому осталась на ночь, что перебрала Багоевой наливки. Я похожа на такую? Нет, ты скажи! Похожа?
Она наступала на мужа, тыча пальцем ему в грудь:
— Если бы ты мне был не нужен, я бы устроила такой ор, что тут все стекла бы повылетали. Я никогда, слышишь, никогда не осталась бы с мужчиной только потому, что меня вдруг потянуло к плотским радостям! Ну и… разозлилась я, — виновато заключила девушка. — Разозлилась и встряхнула ее немного. А что, она уже нажаловалась?
И Лиска виновато посмотрела на мага, взирающего на нее полными удивления и недоверия глазами.
— Нет… — Он попытался подобрать слова, чтобы не испугать жену. — Но… тебе стало плохо именно из-за того, что ты ее «немного встряхнула».
— Да-а-а? — Она встрепенулась, поняв, что ругать за самоуправство, похоже, не будут.
— Василиса, — глубокий вздох. — Ты совсем ничего не знаешь о магах?
Отрицательное покачивание головой в ответ.
Грехобор снова вздохнул и принялся объяснять:
— Повитуха очень сильная магесса. Ее сила передается через прикосновение — может облегчать боль, лечить, но действует так только на рожающих женщин. Дело в том, что ребенок, он безгрешен, и его светлая душа создает… преграду для всего злого, что может случиться с будущей матерью. Сглаз, порча, болезни, магия — все это беременную женщину обходит стороной. И именно это позволяет Повитухе без последствий прикоснуться к роженице. В противном случае злая сила начинает иссушать женщину, подпитывая Повитуху, делая ее сильнее. Но при этом душа магессы чернеет. А если она почернеет — не будет больше Повитухи.
— А…
— Появится дева Мораки, — Грехобор убрал со лба мокрые волосы. — Это редкие магессы. Их за долгие сотни лет было не больше десятка, и они внушают ужас даже нам. Дева Мораки теряет рассудок. Ее целью становится насыщение — она вновь и вновь иссушает. Людей, магов, кого угодно. Морака — богиня — создала первую деву просто ради шутки.
— Ничего себе шуточки! — тут же возмутилась Василиса. — Да у вас тут все… через… через… задний двор!
— Морака — жестокая богиня. Поэтому Повитухи боятся прикосновений людей, а тут ты… потрясти ее захотела… — мужчина неверяще усмехнулся. — Да она теперь к тебе близко не подойдет. Хорошо еще, дождь шел, а если бы нет? Ты бы погибла, понимаешь?
Он сжал ее лицо в своих изувеченных ладонях, жадно вглядываясь, ища отголоски страха в глубине зрачков. Но там не было страха. Только любопытство.
— Как так?
Вот что за женщина?
— Лишь живая, текущая вода может устранить последствия магии. Река, ручей, дождь. Вода очищает, смывает боль и скверну. Но только если она живая. Вода из колодца, постоявшая в ведре даже полчаса, уже не поможет. Эта вода — мертвая. Не трогай больше магов, Василиса.
Она с готовностью кивнула и тут же задала новый, но очень волнующий ее вопрос:
— А почему… такое не происходит, когда я дотрагиваюсь до тебя? — Девушка провела ладонью по насквозь промокшему плечу мужа. — Ни боли, ни страха…
Грехобор улыбнулся уголками губ и покачал головой:
— На тебе нет смерти. Нет тяжких грехов. Прикосновение к такому магу, как я, заставляет людей воспоминать все свои самые неприглядные поступки, словно заново их проживать, убивая этим душу, но тебе… нечего вспоминать.
— Как? — удивленно спросила Васька. — Однажды я списывала на контрольной в техникуме. Постоянно ездила на автобусе без билета. А уж сколько раз ела после шести вечера…
Муж улыбнулся, склонился к уху жены, ладонью упираясь в стену рядом с левым ее плечом:
— Я никому не расскажу, — шепнул он.
— Обещаешь? — Она подалась вперед.
— Да.
Другая ладонь уперлась в стену справа от Василисы. Кающаяся грешница и сама не заметила, как оказалась в кольце мужских рук.
Маг смотрел на девушку и лишь теперь отмечал, какая она… Он не знал, как объяснить самому себе то, что чувствовал в этот миг. Желанная? Наверное, да. Кудри отяжелели от воды, на ресницах блестели дождевые капли, мокрое платье облепило грудь — высокую, полную, так тяжело вздымающуюся…
Мысли о том, что не надо к ней больше прикасаться, потому что ее жалость не доведет их обоих до добра, вылетели из головы. И вдруг сразу после этого пришло осознание сказанного ею раньше…
Грехобор резко наклонился, ловя теплые мягкие губы. Она отозвалась сразу, подалась к нему, обхватила руками за талию, запрокинула лицо… Оглушительный удар грома заставил их вздрогнуть. Василиса отстранилась на миг, пристально посмотрела мужчине в глаза, нежно, кончиками пальцев провела по безобразному шраму, тянувшемуся от виска, а потом снова потянулась к губам.
Он целовал ее жадно, словно боялся, что его ненаглядная Заренка вырвется и убежит, бросит, больше не подпустит к себе, словно хотел ухватить побольше счастья, которое так скупо уготовила ему судьба.
Молния.
Стон.
Оглушающий раскат грома.
Стена воды, падающая с крыши.
И тепло ласкового податливого тела.
Порыв ветра.
Торопливые руки скользнули под одежду, лаская его спину. Мокрая ткань липла к коже, мешала, и он рывком сдернул рубаху через голову, швырнув на верстак.
Молния.
Раскат грома.
Косые потоки ливня хлестнули по разгоряченной спине.
Грехобор целовал запрокинутое лицо, собирал губами дождевые капли, катившиеся по раскрасневшимся щекам.
Сильные пальцы очертили линию позвоночника, заставляя Василису выгибаться, захлебываясь блаженством.
Молния.
Гром.
Порыв ветра.
Дождь, летящий в лицо, остужающий пылающую кожу.
Вскрик. Горячие губы касаются груди, облепленной тонкой насквозь мокрой тканью.
Долгий протяжный стон:
— Йе-э-э-н…
Слабость, шум крови в ушах, нетерпеливость. Ближе! Маг подхватил жену под бедра, недрогнувшей рукой смахнул с верстака все, что на нем лежало, усадил Василису, жадно и безостановочно целуя.
Молния.
Стон.
Раскат грома. Шум дождя.
Еще, еще сильнее…
И снова вспышка и раскат грома, только уже не снаружи, а внутри тела, жаркая волна стихийного наслаждения, удовольствие, потоком несущееся по венам…
Они никак не могли успокоить дыхание. Не хотелось отстраняться, двигаться, говорить. Василиса слушала стук сердца мужа, глядя через его плечо на сплошную стену дождя. Наверное, ей следовало зябнуть, но под кожей неслись горячие токи. Не было ни неудобно, ни стыдно. Просто уютно и хорошо, настолько хорошо, что она впервые озвучила то, что проговаривала про себя много раз:
— Я никому тебя не отдам.
Его сердце на мгновение замерло, а потом губы скользнули по нежной шее к уху:
— Даже если отдашь — не уйду. И тебя не отпущу.
От этих слов горло у Василисы судорожно сжалось, и она снова потянулась к мужу.
