В книге, посвященной преемникам Петра, К. Валишевский утверждал, что французы не передавали никаких крупных сумм цесаревне для совершения переворота. Поэтому Елизавета вынуждена была заложить свои драгоценности. При этом он ссылался на слова принца де Конти: «Революция свершилась (в России) без нас».

Но если опираться на свидетельства очевидцев, то призывая гвардейцев к восстанию, она вовсе не раздавала при этом никаких «подарков» и не разжигала их энтузиазм с помощью денег. Да и вряд ли ради подачки гвардейцы стали бы действовать так смело и решительно. Они уже до этого были готовы к выступлению против правительства, а поторопиться их заставило сообщение о предстоящем походе против шведов.

Не следует преувеличивать (хотя и недооценивать тоже) националистический характер выступления против засилия немцев. Так, сообщая о том, каким образом удалось уговорить прежде всего саму Елизавету взбунтоваться, Валишевский упоминает о том, что сделать этот шаг ее убедили несколько гвардейцев, которых привел с собой Лесток: «Говоривший от их имени сержант Грюнштейн выказал особое красноречие».

Фамилия сержанта явно не русская. Он безусловно был немцем, как и многие гвардейцы. Хотя к тому времени многие из прибывших в Россию иноземцев основательно обрусели. Да и сама Елизавета, повторим, была «по крови» наполовину литовкой. Так что о чисто русском заговоре против засилья иностранцев вряд ли допустимо говорить.

Кстати сказать, и с «бироновщиной» покончил немец Миних. А многие дворяне вели свое происхождение (обоснованно или нет – вопрос другой) от немцев, литовцев, поляков, французов, англичан, шведов, от татарских и кавказских князей и казачьих офицеров Запорожской вольницы.

Нет веских оснований предполагать, что русский народ в массе своей тяготился «иноземным игом». Потому-то в России и происходили не революции, а дворцовые перевороты. Революционный по сути переворот был осуществлен раньше – стараниями Петра I. При нем набравшая немалую силу держава особенно резко изменилась в социальном, экономическом и культурном отношении. На этот счет хотелось бы привести рассуждение проницательного мыслителя В. В. Кожинова: «Великие революции совершаются не от слабости, а от силы, не от недостаточности, а от избытка.

Английская революция 1640-х годов разразилась вскоре после того, как страна стала «владычицей морей», закрепилась в мире от Индии до Америки; этой революции непосредственно предшествовало славнейшее время Шекспира (как в России – время Достоевского и Толстого). Франция к концу ХVIII века была общепризнанным центром всей европейской цивилизации, а победоносное шествие наполеоновской армии ясно свидетельствовало о тогдашней исключительной мощи страны. И в том, и в другом случае перед нами, в сущности, пик, апогей истории этих стран – и именно он породил революции…»

Только хотелось бы добавить. Революции чаще всего происходят не просто от избытка сил, а от невозможности их реализовать в рамках традиционного, застарелого устройства общества. Это первое. Но для этого, помимо всего прочего, как верно отмечает марксизм, необходимы социальные изменения в обществе, которые требуют соответствующих перестроек государственной структуры в пользу народившихся и усиливающихся классов. Это второе.

И первое и второе может быть осуществлено не обязательно революционным путем. В некоторых случаях может реализоваться эволюционный, мирный переход. Но если этого не происходит, если велико сопротивление консервативных сил, если они достаточно сильны и не намерены сдавать своих позиций, то в результате должна разразиться революция. Это третье.

Наконец, последнее (по счету, а не по значению): революция представляет собой не только разрешение комплексного кризиса в материальной и социальной сфере, но и кризис духовный, смуту в общественном сознании.

В. В. Кожинов имел в виду революционный переход общества в новое состояние, некий «квантовый скачок» на более высокий энергетический уровень; или, если угодно, это можно считать острой социальной болезнью переходного периода, после которой общественный организм обновляется.

Ничего подобного в эпоху дворцовых переворотов в России не было. Изменения происходили только в правящей верхушке.

Можно возразить: да разве этого мало? Разве серия подобных переворотов не свидетельствует об определенной смуте? И разве так уж безразлично для общества, какая группа находится у власти?

Нам кажется, что легкость совершаемых переворотов свидетельствует об устойчивом состоянии социальной общественной пирамиды при значительном отрыве правящей верхушки от народных масс, которым безразлично, кто находится у власти: хрен редьки не слаще.

Если бы речь шла о каких-то коренных переменах в жизни общества, то тогда бы перевороты грозили смутами и революцией. А перевороты были подобны порывам ветра, которые вызывают мелкую рябь или небольшие волны, но затрагивают только поверхностные слои водоема. Это можно наблюдать, например, на Неве, когда даже немалое волнение не препятствует ровному течению реки. Но стоит только прийти сильным устойчивым ветрам из залива, как течение реки замедляется в устье, и вся водная масса поднимается и обрушивается на берега.

Подобно тому, как вздымается река от сдерживающей ее преграды, выходя из берегов, так «эволюционные потоки» развивающегося общества приобретают в определенных условиях разрушительную мощь. И в этом смысле прав был Вадим Кожинов, говоря о том, что революции (оговоримся – часто) являются показателем силы и развития общества, а не слабости и упадка.

И еще несколько слов о «поверхностном» характере дворцовых переворотов. Они стали демонстрацией господства в российском обществе дворянства. Об этом же свидетельствует переворот 1762 года, когда к власти пришла Екатерина II (кстати сказать – немка). Никаких серьезных волнений в глубинных слоях общества, в народных массах это не вызвало.

Совершенно иначе все обернулось через 11 лет, когда началась знаменитая Пугачевская Смута. Тогда заявил о себе народ, и это можно считать революционным выступлением. А вот убийство кучкой офицеров Павла I или даже попытку восстания, предпринятую в 1825 году декабристами, вряд ли допустимо относить в разряд революционных событий. Когда мы пытаемся поджечь сырые дрова и это нам не удается, такое событие нельзя называть пожаром.