Со смертью Петра II пресеклась прямая мужская линия Романовых. При отсутствии завещания и очевидного наследника, в государстве могла возникнуть смута в борьбе за верховную власть. Правящим олигархам требовалась «для прикрытия» фигура декоративного монарха, исполняющего их установления.

Так началась «затейка верховников», которые сумели подобрать подходящую, как им казалось, кандидатуру на трон: племянницу Петра Великого Анну Иоанновну. Она проживала в Курляндии после смерти своего мужа, Фридриха Вильгельма, герцога Курляндского, не имела крепкой опоры в России и нередко брала в долг у своего дядюшки-императора, а затем и у Екатерины I. Олигархи были уверены, что она станет послушным орудием в их руках.

Верховный тайный совет был несколько лет у власти и не желал ее лишаться. Члены совета составили «кондиции», существенно ограничивавшие власть государыни. Они заканчивались так: «А буде чего по сему обещанию не исполню, то лишена буду короны Российской».

Анна подписала «кондиции» и прибыла в Москву на похороны Петра II. Но уже вскоре она нарушила один из пунктов «кондиций», вызвав к себе часть гвардейцев и объявив себя полковником. В честь этого всем присутствовавшим налили по стакану водки, что еще более усилило энтузиазм гвардейцев, приветствовавших своего нового командира (в юбке).

В Москве началось брожение. Предлагались даже проекты конституционной монархии, где исполнительная власть принадлежит Верховному совету (правительству), а законодательная – Сенату и Дворянской палате. Но все такого рода «крамольные идеи», грозившие беспорядками, были в скором времени пресечены. На собраниях помещиков и офицеров определенней и громче всего высказывалась мысль: лучше подчиняться одному властелину, чем целой толпе правителей.

Дворяне не желали политических перемен и экспериментов. Они стремились упрочить свою власть при самодержце. Опираясь на поддержку все тех же гвардейцев и большинства представителей господствующих классов, Анна Иоанновна отказалась подчиняться Верховному тайному совету и распустила его. Русские олигархи кончили плохо. Через несколько лет большинство их погибло на эшафоте или оказалось в казематах (не потеряв мужества и достоинства). Во всей этой истории опять свое веское слово сказали гвардейцы, обещавшие отсечь головы всякому, кто воспротивится называть императрицу самодержавной.

Настал период, получивший название «бироновщины» – от имени камергера, фаворита, любовника Анны Эрнеста Иоганна Бирона. «У этого немца… – писал К. Валишевский, – была нестерпимо высокомерная, тираническая и дерзкая манера обращения, и сенаторы, которым он однажды сказал, что велит положить их под колеса своей кареты, после того, как его растрясло при переезде через один мост, должны были затаить законную злобу на подобный язык». В это время, по выражению одного историка, немцы посыпались, как мука из прорванного мешка. Иноземцы захватили многие важные и второстепенные посты в государстве.

Правда, по мнению Н. И. Костомарова: «Много распоряжений тогдашнего правительства были совершенно в духе Петра I, и недаром Анна Ивановна поручала государственные дела умным и даровитым «птенцам» Петровым. Благодаря им, во многих отношениях царствование Анны Ивановны может назваться продолжением счастливого царствования ее великого дяди; вообще жизнь русская двигалась вперед и не была в застое». Засилие иностранцев не было смутой, потому что многие из них старались честно служить новому своему отечеству. К тому же среди них не было единства.

После смерти императрицы Анны Бирон стал регентом при младенце Иване, сыне ее племянницы Анны Леопольдовны. Учитывая то, что до совершеннолетия малютки оставалось 16 лет, Бирон получал на этот срок высшую власть в России.

Это было слишком. Уже до этого, как отмечал В.О. Ключевский, «народная ненависть к немецкому правительству росла, но оно имело надежную опору в русской гвардии». Тем более что был создан новый гвардейский полк, состоявший преимущественно из украинской мелкой шляхты, а также иноземцев. Гвардейских офицеров стали использовать и для исполнения жандармских обязанностей.

Хотя среди гвардейцев назревало активное недовольство бироновщиной, главную опасность для Бирона представлял человек, которого он считал преданным себе (отчасти потому, что оба были немцами). Это был глава военного ведомства, успешно проведший Рycско-турецкую войну 1736-1739 годов, фельдмаршал Бурхардт Христофор Миних. Позже он утверждал, что причиной переворота стала возрастающая коррумпированность герцога Курляндского Бирона: «Так как герцог, будучи еще обер-камергером, стоил России несколько миллионов… он в течение шестнадцати лет регентства, будучи единовластным правителем империи, переберет у казны еще миллионов шестнадцать и более». Переворот прошел быстро и легко. Фельдмаршал выделил для ареста Бирона только своего адъютанта подполковника Манштейна и 20 солдат. Офицеры из охраны регента охотно помогли Манштейну. Вытащенный из постели Бирон пустил в ход кулаки, но был сильно побит и связан. 9 ноября 1741 года он был препровожден в Шлиссельбургскую крепость. Миних стал первым кабинет-министром.

Это событие вызывает в памяти другое, которое произошло 212 лет спустя. Хрущев, воспользовавшись огромным авторитетом в обществе и мощью Советской армии, руками маршала Жукова арестовал могущественного руководителя секретных служб Берию. Жуков получил возможность (и по-видимому, ожидаемую) занять высокий пост в государстве. Но явно недооценил хитрость Хрущева. И хотя был назначен 1955 году министром обороны, вскоре был снят с поста все тем же Хрущевым, а затем уволен из Вооруженных Сил СССР.

Вот и Миниху не довелось долго пользоваться своим высоким положением. Его вскоре отправили в отставку, а во главе кабинета министров поставили графа А.И. Остермана. Генералиссимусом стал муж Анны Леопольдовны принц Брауншвейгский Антон-Ульрих. В общем, немецкая гегемония сохранилась.

При почти полном отсутствии у русских националистических чувств, находиться под долгим иноземным владычеством желающих было мало, – разве что лишь приближенные к верховной власти и государственной казне. Это предопределило популярность новой претендентки на трон – привенчанной (рожденной до законного брака) дочери Петра I Елизаветы, известной своим легкомыслием, пристрастием к нарядам, спиртному и мужчинам и отличавшейся незаурядной красотой. Среди гвардейцев она была очень популярна, многие звали ее «кумой» (она охотно соглашалась быть крестной матерью их детей). Опалы, которым она подвергалась, лишь увеличивали симпатию и уважение к ней – незаслуженно обижаемой страдалице.

Возможно, сказалась еще одна традиционно русская черта: жалость и симпатия к униженным и оскорбленным (недаром в народе и любить, и жалеть – едино).

На этом чувстве ловко и бесстыдно сыграл Ельцин, когда его лишили высоких партийных постов. Казалось бы, какое дело народу до интриг партократов, номенклатурных правителей? Возникла иллюзия, будто этот самый «обиженный» деятель пострадал «за правду», а то и за народ. Никого всерьез не интересовали причины «разжалования» Ельцина, которому предлагали вполне приличный пост министра. Казалось бы, что тут ужасного? Пусть партийный босс поработает теперь руководителем производства! Почему бы не дать ему показать свои способности на конкретной работе?

Однако общественное мнение, в особенности, пожалуй, в среде женщин (основного контингента избирателей), оказалось на стороне «обиженного» партократа. Этим людям не было никакого дела до т ого, наско лько спра ведли во на казан ие. Г лавн ое, е сть кого пожалеть.

Конечно, в данном случае ситуация была сложней, и работали на Ельцина самые разные организации и обстоятельства. Но у многих народов проигравшего партийного деятеля восприняли бы по меньшей мере равнодушно или как существо, вызывающее жалость, но не внушающее уважения и доверия. Для России вышло в точности наоборот.

Если же говорить о Елизавете, то она была достойна жалости-любви многих русских людей, обиженных, а то и оскорбленных гегемонией иноземцев. Вокруг цесаревны сплотился небольшой, но деятельный кружок из дворян гренадерской роты. Однако помимо целеустремленности и решимости требовались и в те далекие времена деньги на проведение успешной политической кампании. Цесаревне не хватало денег даже на личные нужды, а у ее сторонников финансовые дела обстояли еще хуже.

И все-таки деньги нашлись. Их предоставил Елизавете ее личный врач француз Лесток, к услугам которого она нередко прибегала. Дар этот был не бескорыстным (в политике вряд ли бывают бескорыстные «спонсоры»). В то время как глава русской дипломатии Остерман старался укреплять русско-австрийский союз, Франция стремилась расчленить австрийские владения.

Французский посол в России маркиз де ля Шетарди получил из Версаля инструкцию: обеспечить цесаревну средствами на подготовку переворота. В эту же игру включился шведский посол в Петербурге Нолькен. А за кулисами готовившейся политической драмы стоял ее подлинный режиссер – Фридрих II. Его Пруссия была союзницей Франции и Швеции. Но в интересах Потсдама (где находилась резиденция Фридриха II) было столкнуть Францию, Швецию и Россию с Австрией. В обмен на материальную поддержку Шетарди и Нолькен требовали от Елизаветы передать Швеции петровские завоевания на балтийском побережье. Цесаревна лавировала, не давая твердых гарантий. Ей надо было совершить переворот, а уж затем действовать так, как будет целесообразно.

В конце июня 1741 года Швеция объявила войну России. В приказе шведского главнокомандующего говорилось, что «шведская армия вступила в русские пределы с целью требовать удовлетворения за обиды, нанесенные шведской короне иностранными правительственными лицами, господствующими с некоторого времени в России, и в то же время, чтобы избавить русский народ от несносного ига и жестокости этих иностранцев».

Начались военные действия. Русские разбили шведов в Финляндии, взяв много пленных и трофеев, а в начале ноября расположились на зимних квартирах. Остерман и его сторонники обратились к Анне Леопольдовне с призывом немедленно принять титул императрицы. Она отложила церемонию до 7 декабря, дня своего рождения.

Агенты русских спецслужб доносили в Петербург из Франции и Швеции, что цесаревна имеет контакты с неприятелем, а шведы намерены возвести ее на трон. Но и на это Анна Леопольдовна предпочла не обращать внимания. Возможно, она была слишком увлечена своим романом с послом Саксонии графом Динаром. Только после письма Фридриха II, предупреждавшего правительницу о грозящих ей опасностях, она в конце ноября на куртаге в Зимнем дворце решила объясниться с цесаревной. Анна Леопольдовна напрямик спросила ее о переговорах со шведами и французами.

…Верно сказано в одной из пьес Горького: «Все женщины – актрисы. Русские женщины по преимуществу драматические актрисы». И хотя Елизавета была наполовину латышкой, свою драматическую роль она сыграла отменно: изобразив отчаяние и негодование несправедливо обвиненной невинности, так страстно отвергла все обвинения, что Анна Леопольдовна не нашла оснований провозгласить сакраментальное – «не верю!» Эта уверенность не оставила ее и на следующий день, когда ее муж сообщил о том, что есть сведения о готовящемся Елизаветой государственном перевороте. Он предложил арестовать Лестока и расставить по улицам вооруженные пикеты. Она таких действий не одобрила.

На всякий случай была все-таки предпринята одна мера предосторожности. В тот же день 24 ноября был отдан приказ гвардии выступить из Петербурга в поход против шведов, к Выборгу. Елизавета поняла, что дальнейшее промедление, как говаривал Суворов, «смерти подобно».

(Любопытная аналогия. В октябре 1917 года Временное правительство отдало приказ петроградскому гарнизону – опоре большевиков – выступить на фронт. Это послужило нежданным для правительства сигналом к государственному перевороту.)

Был второй час ночи 25 ноября 1741 года, когда Елизавета вышла из своего дома в сопровождении трех человек, села в сани и велела доставить ее в расположение Преображенского полка. Там она обратилась к собравшимся преображенцам: «Ребята! Вы знаете, чья я дочь!» Они поняли, что наступил решающий момент. Надев кирасу поверх платья и вооружившись, она в санях направилась к Зимнему дворцу. За ней шла Гренадерская рота. А другие преображенцы двинулись арестовывать Миниха, Остермана и прочих из окружения правительницы.

Войдя в опочивальню Анны Леопольдовны, Елизавета сказала: «Сестрица, пора вставать!» Та стала умолять о пощаде себе и своей семье. Елизавета Петровна заверила, что их не тронут. Затем последовала театральная сцена. Цесаревна подошла к колыбельке младенца-императора, взяла его на руки, поцеловала и торжественно произнесла: «Дитя, ты не виновато в преступлениях твоих родителей». Этому ребенку она уготовила страшную жизнь секретного арестанта в одиночном каземате Шлиссельбургской крепости…

Уже в 8 часов утра был готов манифест о восхождении на российский трон императрицы Елизаветы Петровны.