Глава 33
Кэри хотелось ударить мужа.
Ну или бросить в него чем-нибудь тяжелым. Например вазой. Круглая, массивная, на три четверти заполненная водой, она стояла посреди стола. В вазе мокли астры. Жесткие стебли их облепили крохотные пузырьки воздуха, отчего стебли эти казались посеребренными. Сами же цветы, синие и белые, лиловые, желтые, отражались в зеркалах серебряных тарелок.
И Кэри тоже отражалась в новом своем платье.
И свечи.
И потолок с тяжелым колесом хрустальной люстры.
И даже кусок окна.
Вот только Брокка не было… что изменилось? Он вернулся, как будто… как будто и не было того вечера на двоих, и прогулки в парке, и его возвращения на день рождения Кэри… и даже той утренней встречи, которая длилась недолго.
Прежний.
Холодный. Отстраненный. Равнодушный.
Маску надел и держится за нее… в упрямстве ли дело? Или в том, что он вдруг понял, насколько Кэри лишняя в этом доме.
В жизни.
Вежливый завтрак, когда и вдвоем, но каждый сам по себе. А потом не менее вежливое прощание.
Не жди. Буду поздно.
Дела.
Кэри ногтем сняла с ресниц слезинку. А она так долго готовилась к его возвращению, и вот сидит одна, любуется посеребренными стеблями астр, с трудом сдерживаясь, чтобы не разреветься самым позорным образом.
Нет, плакать она не станет.
Ужин в одиночестве? Кэри не привыкать. И что с ее пустых надежд? Готовилась тщательно? Платье выбирала и перед зеркалом вертелась, убеждаясь, что выглядит должным образом.
Красива?
Возможно. И на ребенка уже не похожа… почти не похожа.
Ей хотелось думать, что Брокк оценит. Она бы поняла, по глазам поняла, ей ведь не нужны слова, Кэри его и так чувствует. А он сбежал. И вряд ли появится.
Надо успокоиться.
Она встала из-за стола, тронула астры — цветы ни в чем не виноваты. Надо… что? Притвориться, будто ей все равно? Или…
…эту гостью Кэри меньше всего хотела видеть. Но когда Фредерик подал визитную карточку, белую, аккуратную, одновременно и сдержанную, и изысканную, Кэри не посмела отказать.
И старый страх, сидевший где-то под сердцем, сдавил его.
— Пусть подадут чай, — дрогнувшим голосом велела Кэри. И почудилось сочувствие в глазах дворецкого, но он не произнес ни слова, поклонился и исчез.
Призрак.
В этом доме полно призраков, что прошлого, что настоящего. И Кэри вот-вот превратиться в одного из них. Нет, она умеет притворяться, когда это нужно.
Держать лицо.
И себя тоже.
Еще есть несколько секунд, чтобы встать перед зеркалом. Оно высокое, в рост Кэри, что хорошо. Вдохнуть и медленно выдохнуть, приказать себе успокоиться, кулаки разжать. Вытащить то, спрятанное в памяти, состояние, когда все будто бы происходит не с тобой.
— Раз-два-три-четыре-пять, — шепотом произнесла Кэри, и пальцами коснулась жестких губ. — Я иду тебя встречать…
Ее.
Чужую женщину, посмевшую явиться в дом Кэри.
…нельзя отдавать то, что принадлежит тебе, сестричка, — Сверр стоял сзади, слишком близко, чтобы Кэри чувствовала себя в безопасности. Он больше не пытался прикоснуться, но держал взглядом. И собственная обнаженная шея казалась беззащитной.
Нельзя отдавать.
Правильно.
— Мы ведь одной крови, — Кэри произнесла это шепотом, касаясь своего отражения. На стекле остались темные отпечатки пальцев. — Одной. Только я не безумна.
Кэри приподняла подбородок, еще раз окинув себя придирчивым взглядом. Быть может, и хорошо, что она столь тщательно готовилась к этому ужину. Девочка?
Нет. Девушка.
Платье строгих линий, оставляет обнаженными шею и плечи. Гридеперлевый шелк оттеняет белизну кожи, которая кажется почти прозрачной. И на ней узором, вязью выделяется цепочка.
Механическое сердце стучит. И прикосновение к нему придает Кэри сил.
Она готова ко встрече?
Пожалуй.
Лэрдис из Титанидов была… яркой.
— Добрый вечер, — произнесла она низким грудным голосом, и огоньки свечей затрепетали, потянулись к гостье, словно желая выразить свое ей почтение.
Высокая.
И стройная с фигурой идеальной, как манекен Ворта. Вечернее платье из нефритовой тафты, которая то отливала ярким золотом, и Лэрдис сама казалась золотой, ожившей статуей, то вдруг гасла, пряталась в мягких складках подола.
— Добрый вечер, — эхом отозвалась Кэри.
Неприлично разглядывать гостью так… долго? Открыто?
Плевать на приличия.
Идеальная талия, и высокая грудь, прикрытая дымкой кружев. Аккуратный воротничок почти касается изящных ушек, и черные жемчужины мерцают, манят прикоснуться. Жемчужная же фероньерка подчеркивает длину этой шеи. Волосы уложены по моде, мирсальской волной, но прическа эта выглядит естественной…
— Ах, милая, — Лэрдис протянула руки, и Кэри, словно во сне, коснулась атласных перчаток. — Понимаю, что явилась не вовремя, без предупреждения…
Почти дружеский жест, и губы целуют воздух у щеки.
Запах лаванды щекочет ноздри.
А белая эгретка в волосах Лэрдис покачивается…
— Но ты, должно быть, слышала, что не в моих привычках ограничивать себя, — Лэрдис разглядывала Кэри жадно, и в льдистых ее глазах виделось… презрение?
Нет, другое что-то.
Раздражение?
— А правила — это так скучно… — Лэрдис не спешила отпускать руки, и Кэри держалась. Соприкасались лишь кончики пальцев да юбки, но и этого было чересчур много.
— Могу я узнать, что привело вас…
— …тебя…
— …что привело тебя в мой дом?
— Твой ли? — Лэрдис резко опустила руки.
— Мой, — с улыбкой подтвердила Кэри. — Прошу, присаживайся. Я распорядилась подать чаю, надеюсь, ты любишь чай?
— Предпочитаю кофе.
— К сожалению, гостей я не ждала, поэтому не знаю, остался ли кофе…
— Помнится, Брокк весьма его любил, — Лэрдис устроилась в кресле.
Золотая холодная женщина.
Враг.
…Сверр ненавидел тех, кто прикасался к Кэри, утверждал, что на коже ее следом чужака остается запах. Это его бесило, и сейчас Кэри как никогда понимала брата.
— Мой муж изменил свои привычки.
— Или тебе так только кажется, — заметила Лэрдис, мило улыбаясь. И плеснула светом алмазная пыль ее эгретки, точно вызов…
Не поддаваться.
У ревности вкус чая, даже не чая — кипятка, который обжигает небо. И Кэри отставляет чашку, заставляя себя дышать.
Улыбаться.
Смотреть. Рассматривать. Притворяться, что этот неурочный визит вовсе не в тягость.
— Кстати, — Лэрдис разглядывает чашку, и Кэри, и комнату, и кажется, внимательный взгляд ее проникает сквозь стены, пробирается в самые потаенные уголки старого дома, — а где мой мальчик?
— Работает…
— Конечно, он всегда так много работал… и ничего-то не меняется, — Лэрдис к чаю не притронулась. Она отставила чашку, откинулась на спинку кресла, а руки положила на подлокотники, поза ее была вызывающе-мужской, но и при этом нельзя было назвать ее нелепой.
— Кое-что изменилось, — Кэри поморщилась.
Язык саднило, да и горло тоже.
— Ты об этой нелепой свадьбе? Брось, милая, когда брак хоть что-то менял? — рука-змея в золоте перчатки. Тонкие атласные пальцы, и невесомая пыльца пудры на них. — Тем более такой.
— Какой?
— Все знают, что ваша свадьба — это попытка Короля сделать хорошую мину при плохой игре. Твой жених от тебя сбежал, вот Король и взял первого, кто подвернулся под руку. Ко всему, Брокк слишком многим Королю обязан, чтобы возражать. Да и для него, если разобраться, ты неплохая партия. Милая домашняя девочка без особых амбиций… простоватая, конечно.
Она говорила это с очаровательной улыбкой, и каждое слово пробивалось сквозь щит отчуждения. А от Сверра спасал… но она хуже. Сверр был безумен, а Лэрдис понимает, что делает.
Но зачем?
Не из любви к Брокку, любовь бы Кэри поняла.
— И я даже верю, что он попытается тебя любить.
— Попытается?
…хорошо бы.
— Конечно. Он ведь должен, а у Брокка гипертрофировано чувство долга… — Лэрдис коснулась свечей, и огоньки скользнули по атласу перчаток, не опалив ее. — Да и есть в тебе очарование юности, способное увлечь… на некоторое время. А потом ему станет скучно.
— Неужели? — Кэри проклинала себя за слабость. Ей нужно ответить.
Едко.
Красиво.
А в голове пустота, и обида, которую Кэри старательно глушит, приказывая себе держаться.
— Скука разрушила куда больше браков, чем измены… — Лэрдис задумчиво провела мизинцем по узору из живого железа. Обручальный браслет ее терялся в кружевной вязи, словно являясь ее продолжением. — Он надоест тебе, а ты — ему… причем ты ему скорее.
— Зачем ты пришла?
Щеки вспыхнули, и это проявление слабости разозлило Кэри. В конце концов, какое право имеет Лэрдис появляться здесь? Говорить подобные вещи? Смотреть так, точно Кэри — существо низшего сорта.
Выродок.
— Услышала, что мой мальчик женился… стало интересно, — Лэрдис поднялась. — И захотелось взглянуть на… королевскую подачку. Не обижайся, но так и есть.
Дышать. Не позволять глухому черному бешенству взять верх. Оно рвется, грозясь выплеснуться волной живого железа, меняющей, уродующей.
…и вот что, значит, испытывал Сверр.
— Все знают, — Лэрдис провела пальцами по щеке Кэри, — что если бы не королевская воля, он никогда бы не женился. Мой мальчик все еще любит меня.
— Или тебе так только кажется.
Ее слова. И Лэрдис вспоминает, она хохочет, ничуть не стесняясь этого слишком громкого, нарочитого какого-то смеха.
— Тебе он нравится. Бедная девочка… мне жаль, — в бледных глазах тонут отблески свечей. — Действительно жаль… ты пока слишком молода, чтобы понять, насколько это глупое бесполезное чувство — любовь.
— Именно, — глухая злость туманила разум, наверное, поэтому Кэри сказала то, чего говорить не следовало бы. — Я молода, но стану старше. И ты тоже… станешь еще старше.
Лэрдис ничего не ответила.
После нее остался недопитый чай и навязчивый аромат лаванды, который привязался к ткани. Платье предало Кэри.
И зеркало тоже.
Она хотела стать красивой? Миленькая, не более того… в ней нет холодной изысканности Лэрдис и, наверное, никогда не будет.
Грязная кровь.
И пустой дом, который не спешит утешить.
— Мой дом, — сказала Кэри, сжимая кулаки. — И мой муж.
А он вернулся поздно, когда многочисленные часы в доме подобрались к двенадцати, и Кэри, заперев обиду, все же сказала:
— Здравствуй.
— Здравствуйте, — отозвался Брокк.
Он принес с собой запах гари и беды, а еще снег на волосах. И Кэри протянула было руку, чтобы снежинки стряхнуть, но Брокк отступил.
— Не надо.
Отвернулся.
— Уже поздно, — он говорил глухо, раздраженно, точно само присутствие Кэри было неприятно ему. — Вам не стоило меня ждать.
— Почему?
Не ответит ведь. Придумает повод промолчать или спрятаться, а Кэри не останется ничего, кроме как смириться. И уйти к себе.
Пустая комната. Кровать и грелка, завернутая в байковую ткань. Простыни согреются, но Кэри все равно будет мерзнуть, гладить в темноте цепочку, слушать шелест медальона, вспомнив, что и этот подарок предназначался вовсе не ей.
— Что я сделала не так?
— Ничего.
Что ж, у него есть право молчать, а Кэри… терпение — главная добродетель женщины. И наверное, ее присутствие и вправду излишне. Она сама — случайность в чужой жизни.
— Постой, — Брокк нагнал в дверях, сжал руку, дернул, разворачивая. — Прости… простите, если я вас обидел.
— Отнюдь.
— Теперь вы мне врете.
— Учусь, — она столько всего о нем знала теперь.
…о том, что он любит блинчики с кленовым сиропом или медом, но с сиропом больше. И пребывая в хорошем настроении, что в общем-то явление нечастое, ест его пальцами, забывая о манерах, правда, ненадолго.
…что газеты начинает читать с последней страницы, на которой печатают гороскопы, хотя утверждает, что звездам не верит.
…что порой, задумавшись, он засыпает, а проснувшись, долго не может понять, где находится.
…что пьет он редко, но предпочтение отдает коньяку, а закусывает его шоколадом, что вовсе не принято.
…что у него идеальный слух и на клавесине он играет почти профессионально…
О да, Кэри столько всего знает о своем муже, но все равно совершенно не понимает его.
— Сложное время, — Брокк отвел взгляд. — Слишком много всего… случилось.
— Неприятного?
— Весьма.
Сжал руку в кулак, и кожа на перчатке натянулась, того и гляди треснут шелковые нити, распадутся швы.
— Мне очень жаль, что я вас огорчил.
Вежливо. И снова равнодушно, а тонкая нить, которая была между ними, натянулась до предела. Еще немного и оборвется, опалив душу ударом.
Уйти, пока не слишком поздно, оставив себе крохи надежды?
Или все-таки… призраком витает запах лаванды.
— Я… не огорчилась.
— Ложь, — он пытался улыбнуться.
— Ложь, — легко согласилась Кэри. — Во благо.
— А разве такая бывает?
— Не знаю. Я… наверное, и вправду плохо воспитана, но… что случилось? — она позволила себе дотянуться до его руки. — Если мне позволено будет знать…
Нет.
Он верит, но не доверяет.
— Дитар стало хуже?
Шаг назад. Не то еще улыбка, не то уже оскал.
— Откуда ты…
— Рассказали и… я подумала, что могу с ней встретиться.
— И как?
— Она очень милая и… мы разговаривали.
— О чем?
Брокк напряжен. И кажется, зол. Возможно не следовало бы говорить, но ведь он все равно узнает, не от Кэри, так от мисс Оливер… и получится, что Кэри не солгала, но умолчала.
— О тебе. И о ней. О ее дочери… от нее пришли два письма, пока тебя не было. И Дитар просила ответить. Ей стало лучше, она… она сказала, что так бывает, когда уже пора.
Стыдно. И от стыда, от собственного любопытства, которое заставило Кэри переступить черту чужой жизни, горят щеки.
— Просила не приходить… и я подумала…
— Дитар умерла.
Эту боль нельзя разделить на двоих. И стереть ее не выйдет. Утешить? Кэри не умеет утешать, да и что бы она ни сказала, прозвучит неискренне.
— Мне… жаль.
— Я успел к похоронам. Я бы мог, наверное, освободиться раньше… точнее не мог, но теперь буду думать об этом. Гадать. Она и вправду была хорошей женщиной.
— Другом?
— Другом, — Брокк выдохнул как-то резко, сквозь стиснутые зубы. — Почему близкие уходят?
— Не знаю.
— И ты…
— Я не уйду.
Ей некуда идти, да и зачем, если он здесь? А Брокк словно не слышит. Отстранился, отступил, вычерчивая между ними расстояние, которое Кэри хотелось бы стереть.
Ждет.
И втянув воздух, хмурится. Неужели почуял лаванду? Кэри открывала окна, просила ветер стереть чужой след, а он остался.
— У нас были гости, — Кэри не хочется признаваться, но ведь расскажут. — Лэрдис из…
Вздрогнул.
Любит? Не любит? Безумное гадание на снежинках, которые все-таки растаяли, и теперь волосы Брокка влажно блестели.
— Зачем? — глухой притворно равнодушный голос.
— Ей хотелось увидеть меня.
Молчание.
Стыд, иррациональный, лишенный смысла, словно вдруг открылась чужая грязная тайна.
— Я, — Брокк отступил на шаг, а показалось, что отодвинулся на тысячу, — постараюсь, чтобы впредь подобное не повторилось.
Обещание, которое — оба знали прекрасно — не выйдет сдержать. И все-таки Кэри верит. Безумно хочется верить, а еще стряхнуть чужой запах с черной ткани его сюртука… пусть лучше дым и горе, но не лаванда. Эгоистично?
Но иногда ведь можно побыть эгоисткой.
— Ты, — Кэри смотрит в глаза, потому что ей безумно важно знать правду. — Все еще любишь ее?
Солжет?
Сбежит?
Что бы он ни сделал, это будет не то, чего хотелось бы Кэри. А Брокк, усмехнувшись, коснулся ее волос, точно заранее просил прощения за боль, которую причинит.
— Не знаю, — сказал он. — И да, и нет, и… не думай об этом. Она не вернется.
Конечно, зачем ей возвращаться, если Лэрдис и не уходила?
— Прости.
Простит, поскольку нет за ним вины. И постарается сделать вид, что все идет, как прежде.
— Мне не следовало касаться этой темы?
— Пожалуй, — согласился Брокк.
И снова молчание. Затянувшаяся пауза в этой игре на двоих. Надо отступить, поскольку еще немного и Кэри сломается. Ей так хочется дотянуться до него, обнять, прижаться щекой к жесткой отсыревшей ткани, вдохнуть запах дыма и самого Брокка. Поймать.
Не отпускать.
Не отдавать никому, но… разве есть у нее подобное право?
А он тоже чего-то ждет, точно дразнит, пусть и не нарочно.
— Ты стала очень красивой, — ведь не то хотел сказать, Кэри чувствует. А что?
— Мне идет?
— Очень. Жемчужная девочка…
…девушка. И женщина.
А для него все равно ребенок. И значит, ее старания пропали втуне?
— Вчера вы…
— Напугал тебя?
— Ничуть.
— Мне нужно было тебя увидеть. Диту хоронили и… я подумал, что ты не будешь против. Мне не хотелось оставаться одному.
— Я рада… я… — что ему сказать, чтобы тонкая нить, существующая — вопреки всему существующая — между ними не разорвалась. — Я очень ждала вас…
— И сегодня?
Брокк ведь знает ответ. Ждала, среди хрусталя, астр и собственных отражений в столовом серебре. Свечей. Надежд. И пустых обещаний, данных самой себе.
— Кэри, — Брокк взял ее за кончики пальцев, бережно, словно опасаясь причинить боль неосторожным прикосновением, — я не хотел тебя обидеть. Но и вправду столько всего и сразу. А сегодня еще кое-что случилось… Ригер…
Это имя заставило нахмуриться.
— …убит.
— Что?
— Ригер убит, — повторил Брокк. Он подвел Кэри к креслу и, когда она присела, устроился рядом на скамеечке. Он больше не пытался отстраниться, и Кэри, дотянувшись до его волос, перебирала влажные пряди, будоражила вплетенные в них запахи.
Снова дым и едкий. Дерево. Сгоревшее мясо, вонь которого вызывает приступ тошноты, и Кэри стискивает зубы. Но хуже всего — такой знакомый, пусть и подзабытый уже аромат крови.
— Мне пришлось разбираться с кое-какими бумагами, — Брокк уперся локтями в колени, а подбородком — в раскрытую ладонь правой руки. Левая же безжизненно свисала, только пальцы поглаживали гладкую шкуру ковра. — А потом ехать на пожар…
Он оправдывался?
Да.
Из-за Лэрдис? Или потому, что Кэри ждала, а он не появился?
— Не совсем пожар, но…
— Как он умер?
— Горло перерезали.
Отсюда и запах крови.
— Он приходил, — Кэри прочертила линию по щеке мужа. — Недавно. Денег требовал и…
Рассказать? Он оскорбится. И расстроится.
— И я дала… триста фунтов.
Брокк рассеянно кивнул и замолчал, думал он о чем-то своем, не спеша делиться мыслями. Он закрыл глаза и, расслабившись, оперся на колени Кэри. Она же, боясь потревожить его, касалась волос осторожно, подушечками пальцев.
Колючие.
И в то же время мягкие. А вода блестит… алмазная пыль на эгретке…
…забыть.
Вычеркнуть и… время ведь есть, сплетенное узором обручальных браслетов, подаренное лишь двоим, и Кэри постарается использовать его.
— Сколько он обычно проигрывал? — вопрос Брокка отвлек от собственных неприятных мыслей. — Кэри…
Он перехватил руку и провел большим пальцем по ладони. Ласка? Нет, просто дружеское прикосновение.
— Я понимаю, что тебе неприятно вспоминать…
Неприятно. Но не страшно, потому как рядом с ним Кэри не боится собственного прошлого.
— Как когда. Пятьдесят. Или сто… двести, когда случалось. Однажды и триста просадил, но это было лишь раз.
— Ему давали в долг?
— Да, но… — она задумалась, перебирая те воспоминания.
Картинки.
Карты рубашками, вычерненными ее страхом и горем.
Короли, тузы и дамы… дамы появлялись изредка, когда игра подходила к концу, и мадам Лекшиц заглядывала в кабинет. Она прикрывала лицо красным веером, и подведенные углем глаза казались черными провалами. Хрипловатый ее смех вызывал у Кэри приступы безотчетного страха.
— Не больше ста фунтов… и в следующий раз он сначала расплачивался с долгами, а уже потом садился играть.
— То есть, трехсот ему хватило бы надолго?
— Пожалуй, — Кэри убрала руку. — Вы думаете, что его убили за долги?
Брокк повернулся и посмотрел снизу вверх, а морщины на лбу стали глубже, и снова хмурится, сильнее прежнего.
— Есть такая версия. Ты не согласна?
Кэри не знала. Никто никогда не спрашивал ее мнения.
— Пожалуй, не согласна.
— Объяснишь?
Если это продлит разговор.
— Большая игра — это не большие деньги, но люди, которые собирались за столом. Я не знаю, кто они… точнее, не знала… и не знаю… недавно вот…
Сложно рассказывать, и Кэри тяготит собственное косноязычие, но Брокк не торопит. И руку не отпустил, гладит чертит линии, словно рисует что-то свое, особое.
Отвлекает.
Кэри вздохнула и призналась.
— Я встретила Полковника и… он действительно полковник.
Сухие слова, отстраненные, за которыми она сама пытается спрятаться. И в них, зыбких, теряется та недавняя встреча, и горечь шоколада, и запахи странного кафе, но в ушах стоит странный голос чуждого инструмента, покорного белолицей красавице.
— Полковник Торнстен, значит, — Брокк почти касается ладони губами, но опомнившись в последний миг, останавливает себя. И руку Кэри отпускает.
Зачем он так?
— Это многое объясняет… и еще больше все запутывает.
Полковник обещал помощь, а Ригера убили.
Кэри ведь сказала, что справится сама и… не поверили?
Оказали услугу?
— Расскажи о них, — Брокк поймал запястье. Он водил большим пальцам по узорам живого железа, не то пытаясь их стереть, не то проверяя, не исчезли ли.
— Что рассказать?
— Все.
Кэри задумалась. Она не так и много знает… полковник вот… нет, не он заинтересовал Брокка. И не Сверр, которого что-то связывало с этими странными людьми.
Мясник?
Неторопливый, ленивый, словно пребывающий в полудреме. Он притворялся безразличным ко всему, происходившему вовне, но это — лишь маска, как и сонный взгляд, и длинные девичьи ресницы, светлые, словно пеплом припорошенные. Однажды Кэри увидела его, настоящего…
…Ригер, раздраженный, забившийся в угол со стаканом виски. Он не пьет, держит, и трезвая его злость прорывается в жестких чертах лица. То и дело задирается губа, обнажая клыки. Ригер не рычит, но… взбешен?
Определенно.
— Успокойся, — Мясник поворачивается к нему вяло, опирается локтем на спинку стула, и эта неестественная поза у него получается расслабленной, ленивой. — Это всего-навсего деньги.
— Ну да, для тебя! — не ясно, что больше злит Ригера, его нынешнее невезение или же везение Мясника, перед которым возвышаются аккуратные башенки фишек.
— И для меня… для него… — он указывает на Дирижера, который подтверждает слова полупоклоном. Сегодня он изменил своей привычке, явившись в полумаске. Иссиня-черный атлас и темные же глаза, которые смотрят недобро.
Бледная рыхловатая кожа.
И нить шрама.
Дирижер, ощутив на себе внимательный взгляд, оборачивается. Но между ним и Кэри вырастает Полковник.
— Хватит языком трепать, — ворчит он, похлопывая двумя пальцами по перчатке, и в жесте этом виден скрытый смысл. — Раздавай.
— Раздавай, — Мясник соглашается. В пальцах он вертит фишку, красненькую, на сотку, и наблюдает, как та переходит с пальца на палец, замирает на мизинце и… катится обратно.
Фишка вдруг оказывается зажата между указательным и средним пальцами, а затем летит в лицо Ригеру и, ударившись в лоб, падает под ноги.
— Ты… — он вскакивает и, ни слова не сказав, бросается на Мясника.
А на плечи Кэри ложатся руки Сверра.
— Сиди.
Она и не собиралась вмешиваться.
Ригер вцепился в горло Мясника, опрокинул на стол, и фишки покатились, посыпались на грязный паркет. Со звоном упал бокал, и на зеленом сукне стола расплылось влажное пятно.
— Ты… — Ригер был в бешенстве. А Мясник улыбался, и была эта улыбка такой знакомо безумной, что у Кэри сердце остановилось.
— Отпусти, — мягко попросил Дирижер.
Узкий клинок скользнул под подбородок Ригера. И тот отступил.
— Он… он меня спровоцировал, — Ригер прикоснулся к шее, размазывая кровяной ручеек. — Ты же видел, что он меня спровоцировал…
Ригер смотрел на Сверра, а Дирижер — на Мясника, из глаз которого исчезло прежнее сонное выражение. И Полковник положил руку на трость, вроде бы небрежно, но давая понять, что вмешается.
Стало вдруг тихо-тихо…
— Он, — Кэри удивилась тому, что говорит она шепотом, — он как будто разрешения спрашивал. Дирижер у… Мясника.
— А тот?
— А тот махнул рукой и отвернулся, точно простил, но… мне показалось, он запомнил. Просто Ригер был нужен… я не знаю, зачем нужен. Они терпели его. Сверр сказал, что терпели. Я… не хотела ничего знать.
— Понимаю.
— И каждый раз старалась забыть, что видела… что что-то вообще видела и…
— И теперь ты думаешь, что тот человек убил Ригера.
Кэри отчетливо помнила и выражение глаз Мясника, холодных, змеиных каких-то, и странную его полуулыбку, и прикосновение к разбитой губе, точно он желал убедиться, что подобное несчастье и вправду случилось. Да, пожалуй, Мясник мог бы избавиться от Ригера.
— Если… если он перестал быть полезен. Дело действительно не в деньгах. Однажды я видела, как Мясник передал Полковнику саквояж, в котором лежали пачки банкнот. Они еще высыпали пачки и пересчитывали, не банкноты, а…
— Я понял.
— И то, что проигрывал Ригер — это на самом деле мелочи, ерунда… Сверр говорил, что иногда приводили людей, которых нужно было зацепить. И не обязательно долг отдавать деньгами. Ригер что-то умел…
— О да, — со странным выражением отозвался Брокк. — Умел. Спасибо.
— Я тебе помогла?
Он коснулся губами тыльной стороны ладони.
— Очень.
— И… — Кэри надеялась, что покраснела не очень сильно, — я не знаю, важно это или нет… но еще мне показалось, что Дирижер… что он намного моложе Мясника. Не спрашивай, почему, но просто показалось…
…жесткий подбородок, тонкие губы.
Шрам.
И пальцы, время от времени прикасающиеся к маске, точно поверяющие, на месте ли она…
Лишь он и Кэри скрывали лица…
— Не думай об этом, — попросил Брокк, поднимаясь. — Доверься мне.
Кэри уже верит.
И ей страшно, что ее веры на двоих не хватит.