Глава 22
Голоса приближались, и Таннис не отпускало гадостное ощущение, что она недооценила Грента.
Скотина.
И тварь.
Но хитрая, расчетливая. Сам бы он под землю не сунулся, и Томас вряд ли полез бы, чай не дурак. Тогда кто? А главное, откуда прознали? Папаша Шутгар заложил? Нет, это против правил, да и не любит папаша чужаков… разве что раскололи… он-то упрямый старик, но долго ли на упрямстве продержался бы?
Да и кто ему Таннис?
Старая знакомая, объявившаяся не вовремя, некстати, чем мог — помог, а дальше сама.
Но даже папаша не знал, где находится тайник Войтеха. Остается одно.
Подземники.
И король, по воле которого никто из верхних в катакомбы не сунется.
Проклятье… из колоды воспоминаний выпал крапленый туз дня, который Таннис рада была бы забыть.
Дождь. И тоска. Сегодня делать нечего, но и на месте оставаться невозможно. Таннис бродит из угла в угол, и квартирка кажется ей еще более тесной, чем обычно. Она трогает стены, поклеенные старыми газетами, те пожелтели, засалились и пятнами поползли. И Таннис остервенело трет руки о штаны, чужие, принесенные мамашей от старьевщика. Штаны топорщатся на заднице, а на коленях отвисают пузырями. Вчера весь вечер мамаша их подкладывала, убеждая Таннис, что ей все одно другие не нужны, она и эти-то враз изгваздает.
…а в витрине Верхнего города Таннис видела платье, пышное, с розовой юбкой, на которой переливались камушки, с вышивкой по подолу и кружевами. Ей страсть до чего хотелось купить это платье. А Войтех, вздохнув, сказал:
— И куда ты его наденешь?
Никуда, наверное.
Она выглянула в окно. Дымы завода смешались с туманом, окрасив его в грязно-желтый цвет, точь-в-точь собачья шуба безымянной старухи, которая живет под самою крышей. Она выползает из дома раз в неделю — лестница чересчур высока, и старухе тяжело подниматься. Перед подъемом она всегда останавливается у дома, задирает голову, придерживая сухой рукой фетровую шляпку с перышком, и смотрит. Ее считают немного сумасшедшей, ведь даже в летнюю жару старуха не снимает шубу, пышную, длинную и наверняка тяжелую. Шубу побило молью, и в желтом ее меху появились проплешины, но старуха этого не замечает.
Она поднимается по лестнице медленно, то и дело останавливаясь, и с каждым норовит перекинуться словечком. Многие ее посылают, а Таннис интересно… и мелькнула мыслишка, что если подняться наверх, под крышу, тонкую и наверняка протекающую, то старуха откроет дверь…
К Войтеху мамаша строго-настрого запретила соваться, но про старуху она ничего не говорила. И Таннис решилась. Она подтянула лямки штанов, которые, и перешитые, были чересчур велики. Волосы, закрутив на кулак, спрятала под отцовскую кепку. Накинула на плечи старый свитер, перевязанный мамашей из отцовского, и вышла за дверь.
По лестнице Таннис поднималась, перепрыгивая через ступеньку, и сердце колотилось быстро, того и гляди вывалится. Остановившись перед дверью, старой, замызганной, на которой кто-то нацарапал матерное слово, Таннис постучала.
Открыли не сразу. Таннис почти уже решилась уйти, когда дверь распахнулась.
— Кто там, дорогой? — раздался скрипучий старушечий голос.
— Друг, — ответил ей Войтех и, схватив Таннис за руку, втянул в квартиру. — Я давно хотел вас познакомить. Леди Евгения, позвольте представить вам Таннис. Таннис, это леди Евгения.
Комнатка старухи была сырой и холодной. Из окна дуло, несмотря на то, что само это окно было завешено старым одеялом, поверх которого старуха зачем-то прикрепила кружевную шаль.
Сумрачно.
Единственная свеча дрожит в бронзовом канделябре, и свет ее отражается в стеклянной вазе.
Ветки рябины. И рыжие листья клена. Скатерть с вышивкой, пусть и потрепанная, но чистая. Портреты на стенах, за которыми стен не видно. Таннис вертела головой, замечая все более и более удивительные вещи…
— Доброго дня, деточка, — старуха сидела в плетеном кресле на гнутых полозьях. Без обычной своей шубы она казалась крохотной и невероятно хрупкой. Кожа ее гляделась полупрозрачной, а глаза и вовсе были белыми, полуслепыми. В тонких пальцах старуха держала рамку с натянутой тканью.
— Драсьте, — пробормотала Таннис.
Что делать дальше, она не знала. И спроси бы кто, зачем она пришла в этот дом, Таннис вряд ли сумела бы ответить. Пришла и все тут…
— Проходи, милая, — воткнув иглу в ткань, старуха отложила рамку. — Присаживайся. С твоей стороны весьма любезно было заглянуть в гости. К величайшему моему сожалению, в последнее время сама я не в состоянии наносить визиты, а одиночество никому не идет на пользу.
— Садись, — Войтех положил руку на плечо и подтолкнул к столу.
Круглому.
Таннис никогда не видела, чтобы столы делали круглыми. А скатерть она тайком пощупала. Красивая. Особенно вышивка хороша. Надо будет мамаше сказать, чтоб купила такую… хотя нет, пожалеет. Да и скатерть не протянет долго…
— Леди Евгения…
— Да, милый? Не будешь ли ты так добр поставить чайник? Думаю, гости — это подходящий повод для чаепития. Дорогая, окажи милость, сними шапку.
Таннис, покраснев, стянула кепку и, не зная, куда ее положить, затолкала за пояс.
— Вот так, — сухонькая теплая рука коснулась волос. — Ах, девочка моя, скажи маме, что не нужно обрезать волосы так коротко. Зачем?
— С длинных вшей хрен вычешешь.
Войтех вздохнул, и Таннис поняла, что снова его разочаровала. Она ж правду сказала: в доме полно вшивых, и с длинными волосами задолбешься возиться. Так мамаша говорит. И Таннис верит ей.
— Ты очень экспрессивна, но некоторые слова юной леди употреблять не следует, — мягко заметила леди Евгения. — К примеру, хрен — это корнеплод…
— Ага, и еще…
Войтех отвесил подзатыльник, не позволив договорить. А что такого Таннис сказала? Неужто старуха в ее-то годах не знает, что называют хреном?
— Милый, нельзя бить женщин. И твоя подруга не виновата в том, что повторяет услышанное.
— Думать надо, — буркнул Войтех, присаживаясь на хрупкий с виду стул.
— Надо, — согласилась леди Евгения. — Но все мы дети своего мира. И мира иного она не знала. Но если захочет…
…Таннис хотела.
Узнать. Стать частью мира иного, которому принадлежала старуха, умудряясь каким-то чудом сохранять осколки этого мира вокруг себя. Белый сверкающий чайник, и чай настоящий, крепкий, а не то варево, которое мамаша готовит. Невероятно хрупкие, прозрачные почти чашки с узенькими донцами и позолоченными ручками. Таннис они до того понравились, что возникло почти непреодолимое желание спереть одну, но она покосилась на Войтеха.
Не одобрит.
Он со старухой разговаривает, как с давней знакомой. А у своих воровать западло. И Таннис со вздохом чашку отставила. Она чувствовала себя нелепой, неуклюжей в старой рубашке, которая торчит из-под свитера, в дурацких штанах на лямках, с волосами растрепанными, которые еще вчера мамаша керосином мазала. И до сих пор Таннис ощущала вонь.
От старушки же пахло цветами.
Таннис не место в этой комнатушке.
Но леди Евгения, улыбнувшись, попросила:
— Приходи завтра, дорогая. И мы вместе подумаем, что с тобой можно сделать. Ты ведь придешь?
Тычок Войтеха, болезненный и обидный, заставил ответить:
— Чтоб мне землю жрать!
А на лестнице он сказал:
— Правильно. Ходи к ней. Леди Евгения — настоящая леди, она тебя научит.
— Чему?
Таннис была зла на него. Чего толкаться?
— Разговаривать…
— А я че, не умею?
— Не умеешь, — Войтех взял Таннис за подбородок. — Ты метешь языком, не думая, что говоришь.
— Все так…
— Все. Оглянись. Ты и вправду хочешь жить, как живут все?
Стены в копоти, в грязи, в трещинах. Сырость по углам. И черные, затоптанные ступеньки. Запах мочи и табака. Древний башмак гниет в углу. И вездесущие крысы…
— Я вот не хочу, — чуть тише добавил Войтех и, взяв Таннис за руку, потянул за собой. — Однажды я свалю из Нижнего города. Куплю себе квартирку, часы на цепочке, заведу собак и буду гулять в парке. Не работать, Таннис, а просто гулять. Женюсь на леди…
— На х… — Таннис прикусила язык, с которого готово было слететь запрещенное слово. — Зачем тебе леди?
— Почему нет?
Войтех спускался, и Таннис шла за ним, не думая уже о мамашином запрете. Обидно было. Если на дело ходить, то с Таннис, а жениться как — леди подавай…
— Но чтобы стать своим там, я должен учиться. Речи. Манерам. Этикету… а леди Евгения действительно леди. Не упусти этот шанс, Таннис.
— А если я… — ей было неловко признаваться в собственном желании. — Если я буду к ней ходить, то… я смогу стать леди?
И Войтех, остановившись, окинул ее внимательным взглядом.
— Конечно.
А потом вдруг сказал:
— Хочешь я покажу тебе людей, которые тоже думают, будто живут нормально?
Таннис прикинула, что мамаша вернется еще нескоро, а в квартире тоска смертная, и ответила:
— Хочу.
Она же не знала, что Войтех потащит ее к подземникам.
…темнота лаза, из которого тянет сточными водами. Грязный ручеек, что, выбившись на поверхность, растекся по земле, питая жухлую траву. И приказ Войтеха:
— Молчишь и от меня ни на шаг. Ясно?
Таннис кивает. Он же, прежде чем сунуться в яму, осматривает ее и, стянув свою куртку, почти новенькую кожанку, заставляет ее надеть. Воротник подымает, а волосы под кепку прячет. И кепку эту натягивает по самые уши.
— И молчи.
— Поняла, — буркнула Таннис.
Он шел первым, прикрывая ладонью огонек свечи. И Таннис щурилась, пока глаза привыкали к темноте. Под ногами знакомо хлюпало. На темных стенах пузырилась белая масса грибов, безвредных, но неприятных с виду, и Таннис сгорбилась, сунула руки в карманы.
Войтех спускался ниже.
И еще ниже. Тоннель сменялся тоннелем, а коридоры петляли. В этой части подземелий Таннис бывать не случалось. И она испугалась вдруг, что не найдет обратного пути…
Исчез кирпич, сменившись темным грубым камнем, а грибы стали встречаться чаще. Река же под ногами разрослась, от нее разило привычной вонью и еще чем-то, запах было не мерзким, но, стоило сделать глубокий вдох, и голова закружилась.
— Носом дыши, — Войтех каким-то непостижимым образом знал, что с ней происходит. — И лучше через свитер. Подними ворот.
Стало немного легче.
А спуск продолжался.
— Эти люди, — чувствуя ее страх — вдруг показалось, что кривые стены вот-вот сомкнутся — Войтех взял Таннис за руку, — однажды ушли под землю.
— Зачем?
— Наверху для них не осталось места… смотри.
Он вдруг задул свечу. Таннис вскрикнула бы, если бы теплая ладонь Войтеха не зажала ей рот.
— Тише. Свет нас выдаст.
Он тянул ее, не позволяя упасть, и Таннис шла, не понимая, куда и зачем, но темнота постепенно рассеивалась.
— Все. Дальше я тебя не потащу.
Войтех говорил шепотом, но голос его показался громким, оглушающим почти.
— Внизу…
Они замерли.
Обрыв. Каменная осыпь, по которой вьется тонкая тропа. И Таннис подозревала, что Войтеху случалось спускаться по ней. Ниже — черная вода реки. Вдоль ее берегов — огненные россыпи, которые показались Таннис яркими.
— Смотри хорошенько…
Тени людей. И чем сильнее Таннис всматривалась, тем больше видела.
Уже не тени, но и не люди. Странные существа с полупрозрачной почти кожей, с уродливыми перекрученными телами, словно вылепленными наспех из местной грязи. Они бродили вдоль реки, не решаясь зайти в воду, порой сталкивались друг с другом и…
— Здесь есть те, кто некогда жил наверху, но и они многие годы провели под землей, — шепот Войтеха пробирал до самых костей. — Преступники, которым грозит виселица, нищие, не сумевшие отстоять свое право на милостыню, бродяги… брошенные дети…
Таннис хотела отвести взгляд, но не могла.
— У них есть свой город, а в нем — свой король, слово которого — закон.
Существо на берегу реки, до того бродившее бесцельно, вдруг остановилось. Оно распрямило плечи и повернула голову на неестественно тонкой шее. Таннис отпрянула бы, если бы не Войтех.
— Не шевелись, — шепотом сказал он, удерживая ее. — Они иначе видят. Не все, но те, кто вырос под землей…
— Вырос?
— Есть такие, кто родился здесь и никогда не поднимался выше второго яруса… а есть и те, чьи предки ушли под землю сотни лет тому. Они вовсе на людей не похожи. Жуткие твари.
И помолчав, он добавил очень тихо:
— Людоеды.
— Что?
Тварь раскачивалась, всматриваясь в темноту какими-то несоразмерно огромными, выпуклыми глазами.
— Людоеды, — повторил Войтех. — Мяса здесь не хватает… и не только мяса… и те, которые уже не люди, охотятся на крыс. Ну или на того, кого удастся поймать. Не шевелись. Они слепы, вроде как…
Тварь подобралась к кромке воды и замерла.
— …но если дернешься, увидят.
Она раскачивалась, словно раздумывая, стоит ли ступить в воду.
— Поэтому, если вдруг столкнешься, то замри. Глядишь, и повезет, пройдут мимо.
Потеряв к берегу всякий интерес, тварь развернулась и медленно двинулась прочь от огней. Тощая, изогнутая, с выпуклой грудью и длинными узловатыми руками. Она переваливалась, расставляя короткие ноги и время от времени опускалась на руки. Те прогибались под весом твари, и Таннис казалось, что еще немного, и она услышит скрип костей.
— Они слабые, если по одному, — Войтех отступал, и Таннис приходилось идти с ним, — поэтому всегда стаей держатся. А против стаи и я не рискну…
— Зачем ты…
— Показал их? — выбравшись в глухой тоннель, Войтех достал свечу. — Они ведь тоже думают, что живут нормально. В темноте. Впроголодь. В холоде и вечном страхе, что найдется кто-то более сильный, способный отобрать и то малое, что у них есть. Они дерутся из-за женщин и еды, не понимая, что женщины ужасны, а еда такова, что лучше сдохнуть с голоду, чем пробовать ее. И предел мечтаний для них — милость подземного короля. Она означает сытость и спокойную жизнь. Правда, длится та недолго.
Войтех уходил быстро, так и не выпустив руки Таннис. Да и она сама цеплялась за него, боясь, что вот сейчас, вот на этом повороте, или на следующем, ему надоест возиться с нею, и он велит идти самой. А сама Таннис заблудится.
— Ты… ты видел его?
— Видел, — признался Войтех, поморщившись. — Пришлось. Нельзя жить под землей без его дозволения…
— И?
— Он человек. Обычный. И наверху бывает частенько. Он похож на тех, из Верхнего города, такой гладкий, предупредительный. С манерами… Вот только не зря его Мясником прозвали. Знаешь почему?
Таннис мотнула головой.
— Он сам туши врагов разделывает. Прикармливает подземников. И нет такого, кто побрезгует этим мясом. Понимаешь?
Ее едва не вырвало. И Таннис молчала до самой поверхности, а выбравшись из норы — вывел Войтех другим путем, и последние футы пришлось ползти на карачках — Таннис без сил опустилась на землю и, обняв колени, просто дышала.
— Не сиди на холодном, — сказал Войтех, но и сам упал рядом, обнял, и Таннис уткнулась носом в тощее его плечо. — Все у нас будет хорошо, малявка.
Он стащил кепку и волосы взъерошил.
— Они…
— Они там, а мы здесь.
— А если…
Таннис вдруг представила, что подземники выберутся на поверхность. Сколько их? Белесых, хищных, отвратительных даже издали.
— Рванье всякое выйти может, — Войтех умел угадывать ее мысли. — А вот истинные… они и на верхних уровнях бывают редко. Разве что…
Таннис ждала продолжения. Рядом с Войтехом она не боялась ни подземников, ни странного их короля, который почти не отличается от нормальных людей.
— Разве что Король не отправит их на охоту.
— За кем?
— Какая разница… если не за тобой.
…за ней.
И выходит, что Мясник счел возможным переступить через давний договор. Да и то, сколько лет он позволял Таннис появляться в его владениях. Она и поверила, будто находится в безопасности.
Поплатилась.
Как Грент вышел на подземного короля?
Да и так ли важно… уходить надо.
…ключ в замке застрял намертво. Таннис дергала его, а он не поворачивался, и чем дальше, тем страшнее ей становилось.
Уходить.
Бросить Кейрена.
Он чужак и… он ведь заперт… подземники не доберутся… или не сразу… Кейрен утверждал, что его ищут, и если повезет… дождется… а если не повезет?
Но двоим умирать смысла нет.
— Таннис, — он перехватил ее руку.
Не отпустит?
— Успокойся, пожалуйста. Дай мне, — Кейрен отобрал ключ, и замок щелкнул. — Мы успеем уйти, а если нет, то с парой-тройкой людей я справлюсь.
Да, он же пес. И значит, сильнее человека.
…только подземники — не люди, они стаями охотятся.
— Нет, — Таннис тряхнула головой. — Уходить надо. Прятаться. На всех тебя не хватит.
Успокоиться.
Взять деньги. И сумку. Бросить в нее хлеб, сыр… что под руку подвернется.
— Идем.
Кейрен раздевался.
— Возьмешь одежду. У… этой ипостаси нюх более тонкий. И слух получше будет, — он аккуратно сложил свитер, стянул штаны и, Таннис, покраснев вдруг — можно подумать, она голых мужиков никогда не видела — отвернулась.
Надо собираться, а не…
…и чашку взять, фарфоровую, с тонкими стенками и позолотой на ручке. Памятью о человеке, которого давно уже нет. Леди Евгения ушла за месяц до казни Войтеха, и вещи ее, все, включая расшитую скатерть, и вазу стеклянную, в которой даже зимой стояли букеты, и портреты незнакомых людей, и ложечки серебряные, разошлись по квартирам. Только и осталась, что эта чашка, и то потому что Войтех принес, сказал — подарок.
Тихое рычание вывело из задумчивости.
— Возможно, идти придется без света, — Таннис завернула чашку в грязное полотно. Одежду Кейрена она подобрала, затолкала в сумку. — Свет их приманивает… и движение. Когда я скажу, что нужно замереть, замри, пожалуйста.
Пес кивнул.
Огромный он все-таки… и теплый. Таннис провела рукой по загривку, и пес толкнул ее мордой в плечо, поторапливал, значит.
— Не отставай.
Она бросила последний взгляд на убежище, которое как-то сразу и вдруг перестало принадлежать ей. Этого места, заброшенного, забытого, было жаль. Как будто Таннис вновь лишили дома.
Нырнув в боковой проход, она замерла, прислушиваясь к окружающей ее темноте. Голоса были слышны, но… пес тоже навострил уши.
Тихо.
Вода журчит… потрескивает что-то… но далеко. А темнота ждет Таннис, обещая надежно спрятать. И надо поверить, ведь вера — это все, что ей осталось.
…в подземельях сотни сотен лиг коридоров. И подземники нечасто поднимаются так близко к поверхности. Здесь им неуютно. А люди не так уж и внимательны.
Она вывела Кейрена к колодцу, от которого расходились крысиные норы ходов, что сделанных людьми в незапамятные времена, что естественных, существовавших задолго до появления города. Таннис успела исследовать многие, но выбрала тот, что выводил на поверхность.
И шагнула было, вот только Кейрен, втянув затхлый воздух, щелкнул хвостом и оскалился.
— Ждут? — одними губами спросила Таннис.
Он кивнул.
Ждут.
Смешно надеяться, что подземники не знают, как на поверхность выйти.
— Эй! — донесся издалека насмешливый голос Томаса.
Сволочь он…
— Таннис, хватит прятаться! Выходи, поговорим…
Охота. И сзади — загонщики, оттого и не прячутся, напротив, шумят, выгоняя к засаде… и скорее всего выходы на поверхность перекрыты. Возможно, что не все, но глупо надеяться на удачу.
И что остается?
Если вверх нельзя, то вниз можно… опасно, но вдруг да выйдет?
Войтех же говорил, что удача смелых любит. Только однажды и от него она отвернулась.
— Придется спуститься, — рука Таннис лежала на загривке Кейрена, и прикосновение к нему удивительным образом успокаивало. — Найти лежку и ждать. Сколько — не знаю. Полезем напролом — убьют.
Он кивнул и, вывернувшись, ткнулся влажным носом в щеку.
— Только не лижись. Жуть до чего не люблю, когда собаки лизаться начинают, — проворчала Таннис, с трудом сдерживая слезы.
Жутко.
До кома в животе. До холода по хребту. До икоты, сдерживать которую получается еле-еле… и уже виселица не видится ей чем-то страшным.
Подземники — страшнее.
…и лучше забыть о том, втором и последнем, к ним визите, когда Войтех представил Таннис подземному королю и его свите.
Спускались быстро.
Шаг. И поворот.
Ступеньки. Осыпь, которая с шелестом скользит под ногами. Трещина в скале и крысиное гнездо, на которое Таннис едва не наступила. Шорох под ногами, словно сам пол приходит в движение. И острые иглы на загривке Кейрена дыбом встают, а из глотки вырывается рычание.
— Тихо! — она дернула его за ухо, и Кейрен замолк.
Крысы расступаются, позволяя пройти. Они чуют запах человека и зверя, слишком крупного и с виду надежно упрятанного под чешую брони, чтобы напасть. Но для тех, кто вздумает сунуться по следу Таннис, крысы станут неприятным сюрпризом.
Томас крыс ненавидит.
Сука он.
Остановившись у белесого наплыва — точно тесто выплеснулось из кадки да застыло пузырями — Таннис достала нож. Кожица гриба была плотной и не поддавалась долго, но все-таки лопнула, плеснув на лицо прозрачным, едким соком.
Кейрен отпрянул и вновь оскалился.
— Стой. Так надо. У подземников нюх не то, чтобы хороший, но чужака почуют, — Таннис сунула пальцы в рану и рванула, раздирая ткань гриба. Мягкое нутро его дрожало и расползалось. Розоватое, оно растекалось по коже, мгновенно застывая тончайшей пленкой. Потом, когда пленка сойдет — а она не смывалась, но именно сходила мутными чешуйками, словно перхотью, — кожа покраснеет, как после ожога, и будет зудеть.
— Мерзость, конечно… — Таннис натирала одежду, руки, лицо, стараясь не обращать внимания на дрожь в пальцах. Страх не отступал.
Грибной сок имел кисловато-сладкий, крепкий аромат, от которого к горлу подкатывала тошнота…
— Терпи.
Кейрен только ухом дернул. Сок покрывал чешую, и она тускнела.
— Потом… отмоется… главное, чтобы эти нас…
Он кивнул.
Надо было раньше его послушать, глядишь, и выбрались бы, а теперь… да что плакать о несбывшемся? И Таннис, подхватив сумку и отставленную свечу шагнула в очередной коридор.
Здесь она бывала лишь однажды.
Переплетение ходов. Неровные стены. Пол с трещинами и ямами. Потолок, что норовит опуститься. Порой пробираться приходится боком, и Таннис всякий раз дергается — вдруг застрянет, но нет, везение продолжается…
— Это старые переходы…
Из трещины выбивается черный ручеек. Он скользит, растекаясь тонким водяным покрывалом. И под ногами хлюпает. Тонкий огонек свечи отражается в черноте.
— Уже недолго осталось…
…на это место она наткнулась случайно.
Гранитная глыбина, закрывшая проход, казалось бы, намертво. И сумраке камень имеет темно-красный мясистый цвет. В граните увязли золотистые искры, которые отражают желтый слабый свет.
— Нам наверх надо… тут осторожно только… обернешься?
Не тропа даже, и не лестница, но лишь слабая неровность камня под рукой.
— Смотри, куда ступаю я, и лезь следом. Там наверху пещера есть. Узко будет, но чтобы отсидеться — самое оно…
Кейрен кивнул, а Таннис вновь не увидела, как он в человека обратился. Стоит босой, дрожит…
— Одевайся.
Он не стал спорить. Одевался быстро и только морщился — одежда его тоже подземным грибом воняла.
— Мерзость, — не выдержал-таки Кейрен и шею потер.
— Мерзость, но лучше не чесать, хуже будет. До крови разотрешь, — Таннис повернулась к камню. Проклятье, а свечу погасить придется. И в темноте он ни хрена не увидит, а значит…
— Не волнуйся за меня, — Кейрен произнес это тихо, но уверенно. — Я заберусь, куда надо… Я чувствую камни.
Ну да, он же не человек.
И Таннис, мысленно пообещав, что если выберется, то поставит в храме самую большую свечу, и еще за родителей, пусть Господь на том свете будет к ним милосерден, задула пламя. В наступившей темноте, плотной, тяжелой, она вдруг потерялась. Ненадолго, но…
— Я здесь, — прикосновение Кейрено уняло панику.
Он здесь. А сзади подземники. И если Таннис будет истерить, то ее точно сожрут. И его тоже. Как ни странно, но эта мысль придала сил. Шершавая шкура гранита нырнула под руки, а пальцы нащупали первый выступ…
Подъем был долгим, Таннис сосредоточилась на том, чтобы удержаться. Она знала этот камень, и все же… трещины и уступы, некоторые надежны, иные — обещают ложную опору. И как не перепутать?
Как-нибудь.
Сзади ползет Кейрен. Он верит ей и…
И под руку нырнул козырек.
— Здесь будет выступ, — шепотом сказала Таннис. — Забираешься на него…
…вцепившись обеими руками, подтянув неудобное вдруг, слишком тяжелое тело. Главное, ногу закинуть, задержаться, позволив себе выдохнуть, и перевалится на ту, безопасную сторону. Отползти и выставить руку, помогая удержаться тому, кто идет следом.
Пальцы сжались вокруг запястья.
— Это я…
— Знаю, — отозвался Кейрен. Он подтянулся, вползая на каменный козырек.
— Не вставай, тут потолок низкий…
Сама пещера была узкой и длинной, каменная кишка. Неровный пол и острые ребра стен, которые Таннис уже успела задеть локтем. Холод. Острый гранитный зуб, торчавший из потолка.
И надежда, что получится отсидеться.
Небольшая, но…
…с той стороны раздался протяжный мерзкий скрежет. И Таннис замерла, вцепившись в руку Кейрена. Он молча подтянул ее к себе и обнял.
Губы мягко коснулись шеи.
А снаружи донесся шелест… крысы?
…крупные подземные крысы, некогда бывшие людьми.
