Глава 21
Рассказать?
С ним неожиданно просто разговаривать. Или дело в том, что Кэри слишком долго молчала? Быть может и так. А ее муж оказался совсем не таким, каким она себе его нарисовала.
Хмурым?
Пожалуй. Он сам не замечал, что хмурится всегда, даже когда улыбается, то улыбка выходит натужной, словно нарисованной. А вертикальные складки на лбу не разглаживаются, Кэри очень хочется стереть их. И тонкие морщинки, что разбегаются от уголков глаз. А ямочку на подбородке просто потрогать. Смешная она, отпечатком чьего-то тонкого пальца.
Задумчивым?
Он порой запинается в разговоре и замолкает, сам того не замечая. Пальцы железной руки сжимаются и разжимаются, а после замирают безжизненно. Но они живые, Кэри чувствовала тепло их прикосновения…
Раздражительным?
Ничуть. Он внимателен. И в чем-то даже нежен, совсем как Сверр, когда у него случалось настроение на нежность. Только Брокку настроение не нужно.
У него забавная привычка трогать кончик носа.
Светлые волосы слегка вьются и на концах вовсе добела выгорели. Его кожа смугла, а родинки на ней выглядят нарисованными. И Кэри вновь сдерживает желание прикоснуться к ним, проверить, настоящие ли… если и не настоящие, она не огорчится.
И позволяя себе ненадолго забыть о родинках, она опускает взгляд на руки. Замерзли, и под ногтями опять грязь собралась. Не надо было воду трогать, но…
…в усадьбе, куда Кэри выезжала летом, не было фонтана, зато имелся пруд, глубокий и с топкими пологими берегами, на которых прорастала осока. Каждый год садовник засевал берега газонной травой, но прорастала все равно осока, и острые листья ее ранили. Вода пруда была черной, и оттого сам он казался бездонным. Кэри подбиралась к самому краю — у нее ни разу не получилось не вымочить ног — и вглядывалась в воду, пытаясь рассмотреть дно. Когда-то давно в пруду разводили зеркальных карпов, и несколько рыбин, древних, с крупной чешуей, осталось. Они были неторопливы, и порой подплывали к берегу, и тогда Кэри пятилась.
А Сверр рыбин не боялся.
…рассказать о нем?
Почему бы и нет. Быть может, если Кэри поделится памятью, то ей станет легче?
— Мне было пять, когда отец забрал меня из деревни, — кажется, об этом она уже упоминала. — У нас с ним небольшая разница, два года всего, но…
…тогда Сверр казался ей недостижимо взрослым. И упоительно отважным.
В тот вечер Кэри снова пряталась.
Она сидела в кровати, под одеялом и не спускала взгляда с огромного гардеробного шкафа, дверь которого была приоткрыта. И из щели на Кэри смотрел… кто?
Она не знала.
Он жил в шкафу все время, но показывался только по ночам. Кэри рассказала о нем няньке, а та отмахнулась, велев не придумывать себе глупостей. Нянька спешила на кухню, где давно был готов ужин, а к нему старая повариха, которая сошлась с нянькой, почуяв в ней родственную душу, припасла бутыль сливовой наливки. Нянька предвкушала неспешный ужин и беседу, благо, в доме всегда хватало поводов для сплетен. А Кэри все не желала укладываться.
— Спи, а то леди Эдганг пожалуюсь, — рявкнула нянька и, задув свечу, ушла.
Тотчас с тихим скрипом приотворилась дверь шкафа, и Кэри ощутила на себе пристальный внимательный взгляд.
— Уйди, — попросила она, но тот, кто наблюдал за ней, уходить не собирался. Напротив, она вдруг услышала дыхание, близкое, частое. И словно бы тень по полу мелькнула, подбираясь к кровати.
…если закричать, то кто-нибудь услышит.
Прибежит.
Спасет Кэри.
Но как она ни пыталась, не сумела открыть рта. Сколько она просидела в темноте? Долго, как показалось ей самой. И ответом на молчаливый призыв, открылась дверь в комнату.
— Ты спишь? — спросили ее шепотом.
— Нет, — также шепотом ответила Кэри.
— А что делаешь?
— Боюсь.
Она щурилась, пытаясь разглядеть того, кто вошел в комнату, но видела лишь белое пятно ночной рубашки.
— Кого боишься? — деловито осведомился он и прикрыл за собой дверь.
— Того, кто живет в шкафу…
— Сколько тебе?
— Пять.
Сейчас он скажет, что Кэри уже взрослая и все придумала…
— В пять еще можно бояться шкафа, — он шел к ней и, добравшись до кровати, велел. — Подвинься. Когда вдвоем, оно не так страшно.
— А ты кто?
Кэри подвинулась, подумав, что нянька точно разозлится, когда обнаружит в постели этого мальчишку. Он же, забравшись в постель, нашел ее руку и сжал.
— Твой брат. Меня Сверром звать.
— Кэри, — его пальцы держали крепко, и Кэри, наконец, смогла дышать.
Кто бы ни таился в темноте, теперь он до Кэри не доберется.
— Я знаю, — ответил Сверр, сдавливая ее руку. — Ты выродок. Так мама сказала.
Он обнял ее и поправил одеяло, которое почти съехало на пол. Сверр был худым и очень горячим.
— А твоя мать была шлюхой. Мне нельзя с тобою разговаривать.
Кэри всхлипнула.
Она не поняла многих слов, но звучали те обидно.
— Ты еще боишься? — Сверр вдруг обнял ее и носом в волосы зарылся. — Не бойся. Я никому не позволю тебя обидеть. Я всегда хотел, чтобы мне сестру родили.
Он остался на ночь, и нянечка, заглянувшая в комнату Кэри утром, лишь головой покачала, пробормотав что-то неразборчивое, но наверняка неодобрительное…
— Сверр был хорошим…
Лестница для двоих. Старые ступени и козырек, защищающий от колючего снега. И где-то у подножия ступеней начинаются темные лужи и листвяные ковры, успевшие напитаться осенними дождями, подгнившие, скользкие. Они глотают манное крошево первого снега, не способные напиться.
Брокк вновь поглаживает нос, кончик которого побелел от холода.
И волосы его растрепались.
А на темной ткани пальто виднеются темные же пятна, не то еще от дождя, не то уже от снега. И Кэри осторожно касается шершавого рукава.
— Замерзла?
— Немного, — не настолько, чтобы уходить, пусть бы и дверь была совсем рядом. Темный дуб. Тяжелая бронза вычурной ручки. Патина налетом времени. И непривычное ощущение надежности, словно за этой дверью и вправду дом Кэри.
— Тогда, пожалуй, стоит завершить прогулку.
Брокк толкнул дверь, которая отворилась совершенно беззвучно.
Высокий порог и сумрак холла. В первое мгновение темнота кажется непроглядной, но она отступает, оставляя лужи теней на паркете. Холл огромен и пуст. Он играет с тишиной, то разрушая ее неосторожным звуком, то напротив, гасит их пустотой.
— Неуютно? — Брокк держался рядом. Кэри не нужно было оборачиваться, чтобы ощутить его присутствие.
— Нет… просто… вы не думали, что дома похожи на своих хозяев?
— Продолжайте, — попросил Брокк. — Как вам мой дом?
— Замкнутый.
Заперты шторы, словно дом боится впускать солнечный свет, пусть бы и такой робкий, осенний. Он защищается от мира тонкой тканью гардин, и мутными старыми стеклами, бережет себя от сквозняков, но те все равно проскальзывают, вьются по елочке паркета, тревожат пламя в очагах. А вот оно, запертое, отгороженное коваными решетками, мечется, норовя вырваться из плена. И если это произойдет, дом вспыхнет…
— Замкнутый, — Брокк стянул перчатки, обе, но опомнившись, вновь спрятал руку.
Стыдится ее?
Пожалуй.
— Скорее дом просто-напросто старый…
— И тот, в котором я жила раньше, был немолод. По-моему, все родовые дома стары.
…и в чем-то похожи друг на друга, но в то же время и различны.
— И каким он был?
Брокк сам снял с Кэри шапочку и ее муфту, мягкую, но совершенно не греющую. Только здесь, в доме, Кэри поняла, насколько продрогла. И выглядит наверняка отвратительно…
…а его любовница, должно быть, красива.
— Двуличным.
Брокк попросту вытряхнул ее из пальто и волосы пригладил неловким жестом, и сам же смутился, отступил.
— Объясните?
— Подделки… под позолотой — латунь. Под серебром — железо. Фальшивые картины… и вещи тоже… вазы… статуэтки… когда-то все было дорогим, настоящим, но отец много играл и много проигрывал. Сверру тоже нужны были деньги. Но леди Эдганг не могла позволить, чтобы пошли слухи о… непростом положении рода. Она приказывала делать копии с картин, а оригиналы продавала… или драгоценности… оставалась оправа, а камни заменялись на дешевые. Весь дом был таким. Понимаете?
— Понимаю.
Вечером он вновь уйдет, сославшись на неотложные дела, а то и вовсе не сказав ни слова. И будет ужин в пустой столовой, нарочитая вежливость прислуги и собственное притворство.
— Что-то не так?
— Все в порядке, — солгала Кэри, отстраняясь.
Если попросить, Брокк останется, но… имеет ли она права мешать ему? Он же не спешит уходить. Разглядывает и вновь хмурится.
— Вам надо согреться.
— Вином? — улыбка вышла зябкой.
— Вам не понравилось?
— Нет, но… просто…
Сверр не разрешал Кэри пить, разве что на ее день рожденья, до которого осталось два дня… целых два дня. И еще один, обыкновенный, ничем-то от прочих не отличающийся. А потом снова год… или годы…
— Есть кларет. И яичный ликер. Кофейный, опять же. Моя мама его любила.
Она ушла, когда Брокку было двенадцать, и наверное, это тоже предательство, куда как болезненное. На собственную мать Кэри не держала зла, хотела, но не получалось. Иногда Кэри принималась рисовать себе ее, женщину необычайной красоты, ведь иначе отец не взглянул бы на нее. Но женщина, несмотря на все усилия, получалась безликой.
— Садись.
Брокк передвинул кресло к огню, а когда Кэри села, набросил на колени плед и бокал подал.
— Белое. Попробуй.
От вина исходил мягкий аромат винограда и, пожалуй, свежескошенной травы.
Кисловатое.
Легкое.
И оставляющее пряный привкус, который долго держится на языке. И Кэри наслаждается им, чувствуя себя совсем взрослой. А Брокк сквозь линзу бокала разглядывает пламя. Он стоит вплотную к камину, и огонь почти касается его одежды, но Брокк не замечает опасности. Пауза длится, но оборвавшийся разговор не тяготит, скорее уж нынешнее молчание естественно. И Кэри наслаждается им, вином и теплом, не-одиночеством.
И когда бокал пустеет, она решается задать вопрос:
— Почему вы стали мастером?
— Потому что хотел сделать мир лучше, — Брокк пропускает ножку бокала меж пальцами, и стеклянная чаша его ложится в ладонь. — Мне казалось, что у меня получится создать что-то по-настоящему значимое. Великое. Дед не одобрял, но и мешать не мешал, говорил только, что мне следует о другом думать. А у меня не получается. Это как зуд, только в голове.
Он зажал между пальцами прядь волос и потянул.
— Все время то одно, то другое… иногда и видишь что-то… не знаю, как объяснить. Бывает, что сутки напролет не отпускает, пока работать не начну. И только тогда становится легче. Я сумасшедший?
— Разве что совсем немного.
…он не знает, что такое настоящее безумие.
Светлые глаза, которые наливаются кровью. И темные ленты сосудов прорастают в белках. Зрачок суживается до черной точки. И пульс ускоряется неимоверно. Сердце грохочет в груди, и каждый толчок его слышен.
Запах зверя.
И мокрой шерсти.
Дыма.
Влажные волосы и живое железо, которое пробивается сквозь кожу. Капля к капле, причудливая вязь. Сверр трясет головой, пытаясь сдержаться. Его губы кривятся, и нижняя выворачивается. Десны белы, и челюсть меняется, вытягиваясь. В белых волосах прорастают тонкие иглы, которые ранят ладонь. И Сверр трясет гривой, пытаясь успокоиться.
Ему удается сдержать живое железо, но не себя.
И не имея больше сил бороться, он наступает. Всегда медленно, оставляя Кэри возможность бежать, вот только побег не спасет. Игра в прятки идет по новым правилам. И Сверр всегда побеждает. А потом, вернувшись в разум, он кается и просит прощения. Целует руки. Обнимает. Пытается утешить и вновь обещает, что этот срыв — последний…
…и приносит в подарок белые лилии.
Всегда только лилии.
Кэри ненавидит эти цветы.
— Кэри? — Брокк выдернул из воспоминания. Он стоял на коленях и руки держал в руках, гладил ладони, пальцы. И собственные его были одинаково теплы. — Все хорошо, Кэри. Все уже хорошо… не надо плакать.
— Я не плачу.
Это дождь, который прокрался в дом.
Или снег, лишь сейчас истаявший.
— Конечно, нет, — он стирает слезы со щек. — Ты не плачешь. Мне просто кажется.
— Опять врешь?
— Опять вру, — Брокк покаянно опустил голову. — Из меня вышел плохой друг.
— Замечательный.
Он не спешит отпускать ее руки, а когда отстраняется, то Кэри тянется за ним. Ей страшно, что память вновь вернется, а с нею Сверр, которого не стало. Она ведь радовалась его смерти, и вот теперь эта радость кажется предательством.
— Сверр был чудовищем, — Кэри удается заставить себя остаться в кресле. И руки она прячет под пледом, и вид старается принять независимый, хотя подозревает, что Брокка не обмануть. Но Кэри отнюдь не маленькая девочка, какой он, верно, ее считает. Она в состоянии управиться с собой и странными своими желаниями.
— И все же твоим братом, — Брокк понимает ее с полуслова.
…друг.
Всего лишь друг.
И не следует забывать об этом.
— Да. Однажды я заболела… весна была. Сквозняки. И меня продуло.
…сухой кашель, саднящее горло и неимоверно тяжелая голова, которую не удается оторвать от подушки, пусть бы Кэри и пытается. Лежать скучно.
Жарко.
И рубашка ее пропитывается потом, простыни становятся влажными, пахнут неприятно, а еще очень хочется пить, но в комнате никого. Нянечка, велев отдыхать, ушла. И вернется она не скоро. Кэри лежит…
— Он поймал для меня птицу. Сизого голубя, такого, знаешь, с кольцом на горле. И мне принес.
…вошел без стука и велел:
— Руки дай.
А когда Кэри протянула — мокрые, непослушные — сунул в них птицу.
— Это тебе.
Голубь показался ей огромным, но сидел он тихо, только головой дергал. И под пальцами Кэри часто-часто стучало птичье сердце. Она же гладила перья, оказавшиеся мягкими, и не знала, что делать дальше…
…скрипнула половица под ногой, и Кэри, вздрогнув — показалось, коснулся ее чужой недобрый взгляд — обернулась.
Лакей.
Кажется, его зовут Грегор, но может стать, что и Льюис. Кэри помнит его, массивного, мрачноватого полукровку в плохо сидящей ливрее. Он вечно хмур… и взгляд этот.
— Райгрэ, — не то Грегор, не то Льюис смотрел на Брокка. — Вам просили передать. Срочно.
На подносе лежало письмо.
От кого?
От кого бы ни было, но оно означало разлуку. И Брокк, взломав сургучную печать, пробежался по строкам. Нахмурился больше обычного и снова нос потер.
— Боюсь…
— Тебе пора?
Кэри не станет требовать объяснений, права не имеет. В конце концов, у него собственная жизнь, а у нее… у нее был чудесный день. И она придумает, чем заполнить одиночество вечера.
— Пора. К сожалению, мне придется уехать на несколько дней. Не скучай.
— Не буду.
— Теперь ты врешь.
— Нисколько, — у нее получилось скрыть огорчение за улыбкой. Несколько дней пустоты… много.
— Кэри, — он не спешил уходить и присев рядом с ней, взял за руку. — Пообещай, что когда я вернусь, ты встретишь меня в… том платье, которое будет по вкусу именно тебе. Пригласи портниху. Или выйди в город, прогуляйся по лавкам…
Возможно, она так и сделает.
— Только, пожалуйста, возьми с собой охрану. Я распоряжусь.
— Возьму.
— И не стесняйся в тратах. В конце концов, ты моя жена.
— И друг?
— Конечно, — Брокк отправил письмо в камин. — И друг.
Он возвышался над Кэри и как-то в одночасье сделался далеким, чужим.
— И Кэри, когда появится Ригер… деньги, сколько бы ни попросил, дай. Но если он посмеет тебе угрожать… или потребует чего-то кроме денег, не важно, пусть это будет сущий пустяк, к примеру, что-то кому-то передать, куда-то пойти, с кем-то встретиться…
— Я поняла…
— Умница. Не соглашайся. Будет настаивать — гони прочь. Ты в своем доме. Ясно?
Ее дом… возможно, когда-нибудь Кэри в это действительно поверит.
— Да… — и что еще сказать, когда слов почти не осталось? — До свидания.
Наверное, жена имела права поцеловать его на прощание, но…
— До встречи.
Брокк поклонился.
Жена?
Друг. Наверное. Кэри постарается удержать себя в этой роли. Быть другом собственного мужа не так и плохо…
Первый вечер.
И знакомая тишина дома. Пустой стол, который кажется огромным, а Кэри самой себе — крохотной. Она ест, не ощущая вкуса, но слушает шорох часов на каминной полке. Они дразнят Кэри. Стрелки движутся медленно, отсчитывая минуты этого дня.
Кэри заставляет себя не смотреть на часы, но все равно время от времени бросает взгляд. И тогда стрелки замирают вовсе. Минута. И еще две… пять…
…холодный взгляд сквозняком по плечам. И оставленная в комнате шаль — хороший предлог, чтобы спрятаться.
Кресло сохранило еще запах Брокка, металлический, острый.
Зачем он приходил?
И долго ведь сидел, охраняя ее сон.
Никто никогда так не делал…
…кроме Сверра.
— Брокк другой, — Кэри забралась в кресло и, набросив шаль на плечи, закрыла глаза.
Скоро наступит завтра и…
…Кэри выйдет из дому. В город? Отчего бы и нет. И к модистке следует заглянуть, чтобы выглядеть достойно мужа.
Друга.
Она улыбнулась и коснулась губ, скрывая эту улыбку.
Пускай. Кэри согласна стать другом… на некоторое время.
Завтра… завтра уже наступает. А там и следующий день. Дни пролетят быстро. И Брокк вернется.
Он ведь обещал.
Город проплывал за окном экипажа. Холодное стекло, и в рамке окна — улицы, дома, люди. Живой пейзаж такой непривычно близкой жизни.
Солидная дама в шляпке, украшенной фруктами и чучелами певчих птиц, прогуливается в компании десятка пекинесов. Собачки суетятся, то и дело ныряя под пышные юбки дамы, разбегаясь и путая поводки. Их громкий лай проникает сквозь стены кареты, а вот голос дамы — нет, и Кэри смотрит, как та разевает рот, пытаясь осадить питомцев.
Две девушки спешат куда-то, одинаково серые, невзрачные, но у одной на плечах лисья шубка, а вторая кутается в пальто. Утро ныне зябкое…
…верховой застыл у витрины. Спешился, жеребца под уздцы держит. Ждет кого-то? И давно. Он то и дело поглядывает на часы, а конь нетерпеливо переступает с ноги на ногу, трясет гривой…
Грохотали колеса по мостовой. Покачивалась карета, убаюкивая. И сама она, и город за окнами казались сном. И Кэри тайком гладила бархатную обивку сидений, касалась стекла и собственных саржевых юбок, убеждаясь, что ощущает и плотность ткани, и мягкость ее, и гладкость дерева, холод металла. В карету проникали запахи.
Здесь, в Верхнем городе, в переулке Белошвеек, пахло иначе. Стоит закрыть глаза и…
…нет кисловатого смрада городских трущоб.
Ваниль и корица. Аромат свежей выпечки. Едкий запах свежей краски: мальчишка-помощник суетится у витрины магазинчика, обновляя фасад. Тонкий флер духов и резкий дух аптекарской лавки. Под козырьком ее покачивается вывеска, потемневшая от времени. Ее давно следовало бы поправить, но здесь гордятся своей историей, и на дубовой доске только и можно, что цифры различить. Лавка простояла не одну сотню лет, и надо полагать, нынешний хозяин ее, худосочный, подтянутый, замерший у открытой двери с лорнетом в руках, не позволит зачахнуть семейному делу.
Проплыв мимо лавки, экипаж остановился, и Кэри подали руку.
— Прошу вас, леди, — сказал не то Грегор, не то Льюис, уставившись на Кэри мутными глазами. Впрочем, он, осознав, сколь неуместно его любопытство, тотчас отвел взгляд. — Модный дом Ворта.
И вправду дом.
Солидный особняк строгих очертаний. Лестница с широкими низкими ступенями. Арка входа. И ослепительный блеск витрин, в которые превращены окна первого этажа. Металлическая вязь балконов и проглядывающая за ней строгая каменная кладка стен.
Глазеть неприлично, и Кэри одергивает себя.
От кареты до двери — два десятка шагов, и Кэри спиной ощущает чужой недобрый взгляд. Оборачивается, но… пусто. И пальцы касаются длинной бронзовой ручки.
А взгляд… показалось, должно быть.
Просто Кэри волнуется, вот и… она решительно толкнула дверь. И колокольчик радостно зазвенел, предупреждая о появлении посетителя. А навстречу Кэри вышла девушка в строгом платье. Жемчужно-серое, несмотря на кажущуюся простоту, то подчеркивало простую неброскую красоту хозяйки.
— Добро пожаловать, в модный дом Ворта, — сказала девушка, окидывая Кэри цепким взглядом. — Вам назначено?
— Нет.
Кэри чувствовала себя крайне неловко. Сейчас ей вежливо укажут на дверь.
— Не беда, — девушка очаровательно улыбнулась. — Думаю, мастер с огромным удовольствием вас примет. Но я должна предупредить, что придется немного подождать. Прошу вас…
Все тот же запах ванили и, пожалуй, еще мяты.
Тканей.
И красок.
Самую малость — духов. И этот дом — само воплощение улицы Белошвеек. Приоткрытые двери и зал, в который Кэри не позволили войти — там готовое платье, но вряд ли отыщется что-то, Кэри достойное… а за следующей дверью ткани… и кружева… перья, пуговицы… и конечно, если Кэри не доводилось бывать в модном доме прежде, то ей с преогромной радостью устроят экскурсию…
Голова кружится.
Зал и десятки столов. Швеи, склонившиеся над работой…
И вышивальщицы… кружевницы… шляпницы… разве не замечательно мастер придумал, собрав всех под одной крышей? О, Кэри согласна? А ведь он готов представить и новый зал, где дамам будут презентованы чудеснейшие средства по уходу за кожей и волосами…
— Мастер собирается представить публике новый аромат, — девушка замолчала и, словно спохватившись, представилась. — Анна.
— Кэри…
Кэри не представляла себе, как ей следует держаться. Рядом с Анной, столь строгой и вместе с тем уверенной в себе, а уверенность эта проскальзывала в каждом жесте, Кэри чувствовала себя… глупой.
Беспомощной.
И некрасивой. Ничего не понимающей ни в кружевах, ни в лентах, ни уж тем более в пуговицах, которым в нынешнем сезоне надлежало быть квадратными.
— Леди Кэри, — Анна очаровательно улыбалась. — Я знаю всех постоянных клиентов мастера и очень надеюсь, что вы войдете в их число, потому как только Ворт сумеет создать нечто, достойное вас. И поверьте, ожидание того стоит. Сейчас он занят с мисс Вандербильд. Вы слышали о ней?
Кэри кивнула.
Слышала.
Кто не слышал о приме Королевского театра? Леди Эдганг называла ее королевской потаскухой, но… она, кажется, ненавидела всех женщин. Мужчин, впрочем, тоже.
— Элис крайне требовательная клиентка. Весьма эмоциональная порой, — девушка распахнула перед Кэри очередную дверь. — Но сами понимаете, профессия накладывает свой отпечаток. Мы все очень любим мисс Вандербильд…
…к счастью, за дверью оказалась не очередная мастерская, но гостиная в серо-лиловых тонах.
Жемчужные обои в тонкую полоску. Огромные зеркала, подсвеченные газовыми рожками. Изящная мебель с медальонами из слоновой кости. И кремовый мягкий ковер, на который Кэри не решается ступить.
— …и всецело стараемся угодить ей, как и любому иному нашему гостю…
— Анна, — раздался капризный голосок, — я начинаю думать, что о нас здесь забыли.
В кресле с каретной обивкой из темно-лилового бархата сидела молоденькая девушка.
— Конечно, нет, леди Грай! — воскликнула Анна, всплеснув руками. — Мастер вот-вот освободится…
— Я слышу это уже в четвертый раз. Вон, даже тетушка придремала, — девушка сложенным веером ткнула в сторону второго кресла, в котором и вправду дремала дородная женщина в темно-бордовом платье. Она сцепила пальцы на массивной груди, удерживая театральный бинокль на длинной ручке. Бинокль упирался в подбородки, а ручка тонула в оборках платья. Высокую прическу дамы украшали страусовые перья бордового же цвета. Они склонились, едва ли не касаясь широкого носа дамы, и от дыхания ее подрагивали.
— Леди Кэри, позвольте представить вам леди Грай из рода Старого Ниобия.
Девушка величественно кивнула.
— Леди Грай, леди Кэри из рода… — на долю мгновения Анна запнулась, но тут же с очаровательной улыбкой завершила фразу. — Из рода Белого Никеля. Быть может, еще чаю?
— Пусть принесут. И мороженого! — леди Грай капризно топнула ножкой, но Кэри заметила, что разговаривает она тихо, видимо, опасаясь потревожить тетушку.
— А вам леди Кэри?
— И ей тоже чаю. И мороженого, — ответила леди Грай, разглядывая Кэри безо всякого стеснения. — Ты любишь мороженое?
— Да.
— Вот… Ну? Что стала, иди уже…
И когда за Анной закрылась дверь, леди Грай потянулась и раздраженно произнесла.
— Вечно она все вынюхивает и вынюхивает. Садись куда-нибудь. Вдвоем и ждать веселей.
Кэри присела и в свою очередь осмелилась взглянуть на леди Грай.
— Мастер появится, мастер появится… — передразнила та, поднимая со столика журнал. — Если бы Ворт не был бы столь знаменит, ноги бы моей здесь не было.
Красивая?
Пожалуй. Аккуратное личико с очаровательно курносым носиком и пухлыми губами. Огромные глаза яркой синевы и длинные ресницы. Темные брови чуть приподняты, словно леди Грай удивляет все, происходящее вокруг. Каштановые волосы ее с золотистым отливом зачесаны гладко, но из прически выбивается непослушный завиток.
— Но дебют без платья от Ворта — не дебют. Так, во всяком случае моя матушка полагает… ты здесь впервые?
— Да.
— А как по мне Ворт скучен… однообразен, если понимаешь, о чем я. И я как представлю этот бал… все в одинаковых нарядах… жуть.
Кэри улыбнулась.
И леди Грай ответила улыбкой.
Милая она.
— А я о тебе слышала, — она покосилась на тетушку, которая, всхрапнув, некрасиво приоткрыла рот. — Это Бетти, моя тетка, как ты слышала… она ничего, милая. И связи нужные имеет. У Бетти столько знакомых…
Леди Грей закатила глаза.
— Приходится терпеть. Хотя, честно говоря, я не очень волнуюсь. Папенька за мной хорошее приданое дает, поэтому замуж я точно выйду, осталось понять, за кого.
Подали чай и мороженое, припорошенное шоколадной пудрой, свежую клубнику со сливками и крохотные хрустящие профитроли.
Время тянулось.
Леди Грай говорила, рассказывая сразу обо всем. О своей тетке, которая некогда весьма удачно вышла замуж, а потом не менее удачно овдовела, оказавшись единственной наследницей супруга. О самом ее покойном супруге, славившемся скупостью. О предстоящем бале, который весьма волновал леди Грай, хотя она изо всех сил старалась волнение скрывать. О Ворте и мисс Вандербильд. О том, что Стальной король охладел к фаворитке, а она изо всех сил старается вернуть его внимание, но у нее ничего не выйдет, это все знают…
Кэри тонула в этом словесном потоке, прервать который не решалась.
— А у твоего мужа и вправду рука железная? — леди Грай, переведя дыхание, потянулась к крошечному пирожному. Их она ела, не прекращая говорить.
— Да.
— Жуть какая… бедная ты… — она сняла с подтаявшего мороженого шоколадную пыль и облизала ложечку. — Ой, мы как узнали, так и не поверили…
— Во что?
Грай не услышала, она покосилась на тетку, которая все еще мирно дремала и даже похрапывала.
— И никто не поверил, что в «Хронике» ошибка произошла… слушай, а правда, Оден сбежал с этой своей… альвой?
— Правда.
— Мрак! Променять тебя на… — Грай скорчила рожицу, перегнулась и, дотянувшись до руки Кэри, зашептала. — А потом еще и этому отдать…
— Мой муж…
…замечательный.
Надежный. И рядом с ним отступают ночные кошмары.
— …ужасен! — воскликнула Грай и тетка в кресле заворочалась, вскинула осоловелые глаза, но, убедившись, что в салоне ничего не изменилось, смежила веки, возвращаясь ко сну. — Все про это только и говорят!
— Кто все? — и Кэри решилась. — И что говорят?
— А ты не знаешь? — глаза Грай вспыхнули.
— Не знаю…
…и наверное, не следует слушать сплетни, однако же Кэри должна узнать, что думают о ее муже другие. Вдруг да поймет, почему он такой замкнутый. А Грай, подхватив ягоду, зажмурилась, глубоко вдохнула и заговорила. Она говорила и говорила… говорила и говорила, спешила поделиться тем, что знали все…
…кроме Кэри.
— …а Лэрдис, бедняжка, так переживала… он ей совершенно нервы истрепал…
Лэрдис.
Лэр-дис.
Два слога. Имя жесткое. Имя мягкое. Чужое.
— …преследовал… буквально по пятам ходил… докучал неимоверно!
…женщина, которую Брокк любил. И наверное, любит, если он так…
— Скандал был ужасный…
Грай смаковала тот давний скандал, и клубнику со сливками, и еще чай, который вновь подали, потому как мастер Ворт задерживается… а Кэри пыталась сохранить лицо.
Наверное, у нее получилось.
Да и… разве могло быть иначе?
Она ведь друг… всего-навсего.
